***
— Ты вообще когда-нибудь работала в связке? — мрачно интересуется Шан-Чи полгода спустя, когда их двоих отправляют разведать китайскую обстановку. Гана, вырядившаяся в аозай и свистнувшая мимоходом у прохожего вагасу, выглядит не то чтобы нелепо, но неделю ничегонеделанья спустя все вокруг начинает раздражать. Гана особенно. — К твоему сведению, — возмущается Гана. — Я в свои двадцать организовала межкосмическую независимую супергеройскую команду, которая умудрилась спасти вселенную. Дважды. Шан-Чи подавляет желание вякнуть «так это в твоем-то времени» и отворачивается поглазеть на раскинувшиеся по округе леса. Солнце макушку припекает нещадно, в Бадалине тьма народу, а Гане приспичило в музей. Может ли все стать хуже? Секунду спустя напавшая великая китайская стена явно считает, что Шан-Чи страдал недостаточно.***
— Поверить не могу, — сокрушается Сэм. — Поверить не могу, вы двое просто... Он машет на них рукой, зажимает пальцами переносицу и падает на жалобно скрипнувший стул. Гана невозмутимо складывает руки на груди. Шан-Чи мужественно готовится вставать меж бренным миром и гановской жаждой справедливости. — Разгромили культурное достояние, — заканчивает Барнс мрачно, и Шан-Чи ежится от цепкого барнсова взгляда. Не то чтобы Шан-Чи боялся Барнса, конечно, у него отцу тысячу лет, кольца своевольные и драконья броня. Шан-Чи просто неуютно. И Шан-Чи боится. За Гану. Потому что Гана у них не боится ничего. Господи боже. — При всем уважении, — отзывается Гана своим лучшим осуждающим голосом, и Шан-Чи мысленно просит Сялинь готовить им гроб. — Но мы, к тому же, спасли мир! Сэм вздыхает. Барнс молча на них зыркает. Шан-Чи тихо молится. Гана, для эффекта, складывает ноги на стол и фирменным жестом поднимает вверх левую бровь. Шан-Чи ненавидит свою жизнь.