***
Домой меня везёт Лето. Конечно, я могла бы преспокойно улететь любым рейсом и спустя два часа уже отмокать в горячей ванной у себя в квартире, но выбираю трястись по пустыне с ним. Сейчас быть наедине с собой не хочется. Как минимум потому, что он плохого видит меньше и мой рассказ о разговоре с папой интерпретирует совсем иначе: — Твой отец переживает за тебя, а Ольга просто думает о себе, — спокойно поясняет Джаред, поглаживая мою руку, покоящуюся у него на бедре. — До Олимпиады меньше полугода, а что потом? — Чемпионат Мира, — хмыкаю я, отвечая на явно риторический вопрос. — Тренировать ты не хочешь, будешь ли ещё кататься — тоже непонятно. Вот она и озаботилась. — Всё равно странно. Отцу сказала одно, мне — другое. — Да Ольга перед тобой на цыпочках ходит, боится слова лишнего выдать, только бы тебя не расстроить и не грузить зазря. Посмотри, да ты сейчас уже вся извелась, хотя ничего не произошло... — я правда себе места не нахожу. — А так это всего лишь подготовка к твоему уходу. Сама посуди, вот кончится сезон, ты решишь не продолжать, а ей что делать дальше? Твой отец перестанет платить, и ей придётся как-то выживать. Например, увеличить количество групп, а сама она не потянет столько, чтобы вернуться к прежнему уровню дохода. Вот и нужно расширение. Мне в голову это и не пришло. Версия Джареда идеально всё объясняет. В какой-то мере для Ольги я — лёгкие деньги. У меня нет проблем с мотивацией, с травмами, меня нет необходимости учить с нуля, я могу тренироваться и сама, ей нужно лишь следить за тем, чтобы у меня было всё для поддержания формы. Я вижу это в сравнении с Энн — с малышкой Ольга носится только так — и порой даже ловлю себя на мысли, что немного ревную... — Звучит так, будто я умирать собралась, — через полгода и правда всё изменится, но я не заглядываю настолько далеко. Жизнь после Игр пока для меня существует в виде размытой картинки. И невероятно грустно осознавать, что это лишь очередной жизненный этап, что тренировки не вечны, что со временем в соревнованиях не будет смысла для меня, и кажется, что жизнь и вправду скоро кончится. Это очередной триггер: слезы катятся сами собой по щекам, стоило только залезть немного глубже. Слишком болезненная точка. — Ты сейчас излишне драматизируешь, — вздыхает Лето, чуть крепче сжимая мои пальцы. Машина ощутимо сбавила ход, он видимо рассчитывал на то, что мне потребуется минутка на воздухе. — Ну не плачь, пожалуйста, ничего ведь не случилось. — Просто не хочу планировать завершение карьеры. — А тебя никто и не просит сейчас заканчивать. — Вообще, это всё ты виноват, — лучше шутки в голову ничего не приходит, и я продолжаю язвить. — После знакомства с тобой я пролила больше слёз, чем за последние пять лет вместе взятые. Хорошо ещё, что не из-за тебя, а благодаря тебе. — Если тебе так легче, то, пожалуйста, — абсолютно спокойно говорит Лето. Меньше всего мне хочется, чтобы он становился моей жилеткой, но с Джаредом все эмоции будто выкручивались на максимум: и плохие, и хорошие. Наверное, так и выглядит доверие, когда не страшно проявляться. Слёзы быстро уходят, оставляя после себя лишь лёгкий зуд в глазах, а я убираю свою ладонь с его бедра и поджимаю колени к груди, обхватывая их руками, отворачиваясь к окну. Не особо безопасная поза в случае аварии, однако она давала приятное чувство защищённости. — Но неужели тебя и раньше не посещали эти мысли? Наверняка у тебя были травмы, когда ты выпадала из строя на месяц или даже больше. — Я ломала только руки и пальцы. Случалось, что я не могла зашнуровать сама коньки, но кататься это не мешало. За стеклом мелькает пустыня, за полтора часа дороги пейзаж не сильно менялся. Машин тоже не очень много, а солнце светит так ярко, что снять солнечные очки было опасно для глаз. Странный октябрь, в Москве в это время могли быть первые заморозки и даже снег, а сейчас я хожу в шортах. Никак не привыкну, что живу в теплом климате. Фиксация на окружающем мире успокаивает, и я немного прихожу в себя, вернувшись к новой норме — лёгкой тревоге. — Завезёшь меня домой, ладно? — прошу я, когда проходит ещё полчаса в молчании. Изначально предполагалось, что мы проведём вместе ещё пару дней, прежде чем я продолжу тренировки. — Хочу посмотреть свои прокаты и хорошенько подумать, что делать дальше. И ещё раз покрутить в голове идеи для произвольной. Надо срочно поменять, а на что не знаю, до сих пор не нашлось нечто, ударившее в цель как «Fix you». Пока Ольги не будет, не хочу терять время зря. В Японии нельзя выступить плохо. — Конечно, как скажешь. И всё сразу становится каким-то дурацким. Моё настроение падает куда-то в тартарары от желания не быть в одиночестве, переходя к совершенно обратному. Мы не разговариваем почти весь оставшийся путь, тишину между нами разбавляет лишь радио, и редкие бытовые вопросы. Я злюсь, естественно, на себя, потому что опять накрутила всякого, и одновременно с этим накатывает чувство вины перед Лето. За то, что я такая. И в очередной раз он поступает так, что мне хочется взвыть от грусти и осознания того, что рядом с ним я веду себя как ребёнок. Когда он тормозит у моего дома, мне хочется просто сбежать, забрав свои чемоданы, но Джаред не даёт мне даже намёка на возможность уйти по-английски, и вместо этого сам тащит мои вещи до квартиры, не дав мне и прикоснуться к багажу. Что злит лишь сильнее, но я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не сорваться на грубость, потому что он ни в чём не виноват. — Я не хочу оставлять тебя в таком состоянии, — говорит он вместо того, чтобы просто уйти, затягивая и так нелёгкое прощание на придверном коврике. — А что я сделаю? Наревусь и наемся мороженого — это мой максимум. Завтра выйду на тренировку, и всё будет хорошо, — заверяю его я, впрочем, явно безуспешно. Джаред мне не верит. Точнее, хочет верить, но опасается, ведь за последнее время он далеко не в первый раз видит меня в весьма пограничном состоянии. Меня же подмывает высказывать другую точку зрения, которая тоже имеет вес. Ведь оставшись утешать меня, Лето в какой-то мере делает это для себя, чтобы в собственной картине мира оставаться героем. Порой это желание очень соответствует моим потребностям, но не сейчас. Естественно, высказывать ему свою точку зрения я не буду — обидится, но и условную стену воздвигать не собираюсь, а так, скорее временную ширмочку. Он выжидающе молчит, но всё ещё стоит на придверном коврике, не разувшись. И несмотря на вот этот синдром спасателя, Джаред ещё хорошо держится, в противном случае он бы уже давно заваривал чай на моей кухне, за что я его уважаю. Ключик он всё же подобрал... — Уверена? — в ответ я киваю. — Мне нужно время. Обещаю, я буду в порядке. — Позвони перед сном, ладно? — просит он, а потом сразу угрожает. — Иначе я сам приеду. — Хорошо, — и чтобы окончательно закрепить своё обещание сама тянусь к нему и целую, обнимая за шею. Каким бы ни было манящим желание продолжить в спальне, мне нужно побыть наедине с собой. А чуть позже, когда баланс восстановится, я смогу дать себе возможность расслабиться. Когда за ним закрывается дверь, я честно говоря, выдыхаю. Потому что больше не нужно держать в себя это напряжение, а можно просто дать волю чувствам. Просто дать себе прожить всё плохое, что случилось за последние три дня. В какой-то мере я оплакиваю какую-то ерунду: неаккуратно сказанные слова, домыслы и элементы самокопания — всё то, что и не стоит даже моего внимания. Однако я сейчас поняла, что если не позволю себе злиться и грустить даже по таким мелочам, то они превратятся в огромный комок нервов, который может разорваться и сделать хуже, как перед произвольной. Поэтому я провожу следующие три часа в обнимку с подушкой и вою, уткнувшись носом в наволочку, чтобы не так было слышно соседям. В моменте кажется, что чувства разрывают изнутри, словно экспансивные пули. В некоторые минуты действительно хочется, чтобы кто-то погладил по голове и сказал, что всё будет хорошо, однако я продолжаю нагнетать жёсткой реальностью: мне никто и ничего не должен, не стоит рассчитывать на помощь и вытирание слёз. Лучше всего довериться самой себе и идти вперёд одной. К вечеру, отойдя от истерик и рыданий, записываю обещанный «кружочек» Лето, где я гораздо бодрее и веселее, чем при нашем прощании. Звонить пока не хочу, не готова отвечать на его вопросы... Он желает мне спокойной ночи, и я с облегчением откладываю телефон в сторону, вырубив звук. Сон правда долго не идёт, поэтому я ещё часа два шатаюсь по квартире, залипая в бесконечные ленты соцсетей и поедая мороженое из ведёрка, которое купила уже давно. Но всё же сон приходит ко мне, подкормленный каким-то скучным фильмом, что я уже смотрела сто лет назад. А на следующее утро, я появляюсь на катке. После долгой разминки отрабатываю прыжки, особенно те, на которых облажалась в произвольной. К записям выступлений я так и не притронулась. Не смогла. Увидеть свой прокат жизни, а потом сразу провал, от которого до сих пор эмоционально не отошла, пока не могу, что для меня совсем нехарактерно. Я не готова слушать комментаторов, не готова заглянуть в глаза самой себе, ведь неизвестность в них страшит больше, чем что-либо ещё. Пока что я просто наслаждаюсь пустым льдом.. Ленни уехал, Энн тоже, детские группы только после обеда, а эти часы принадлежат лишь мне. Точнее принадлежали. В какой-то момент моя музыка, включённая на колонки, обрывается на середине, а вместо неё раздаётся непривычный голос в микрофон, эхом отражающийся от стен большого помещения. — Думала, что ты не придёшь сегодня. Ну что, поговорим?Часть 22. Разные версии
16 марта 2024 г. в 23:57
— Ну что, ребёнок, рассказывай, как тебе тут живётся? — я краем глаза замечаю, как вздрагивает официантка, расставляя заказанные нами блюда: папа слишком громко и неожиданно задаёт свой вопрос, причём на русском, хотя до этого говорил на английском даже без характерного акцента.
Обещанная встреча походит на деловой бранч. Отец в костюме, на столе стопка брошюр с профильной выставки, ради которой он и приехал в Штаты и бесконечно светящийся и вибрирующий от уведомлений телефон. Я же в обычной мешковатой футболке и джинсках до него не дотягиваю, тем не менее, всё же выгляжу гораздо лучше, чем вчера. Спа в отеле Лето, конечно, потрясающий, массаж всего тела, уход за лицом, волосами — три часа, и к полудню у меня вновь идеальный тон кожи, а отёки от количества пролитых за вчера слёз исчезают, словно их и не было. Когда я уходила, Джаред пошутил, что я тяну на шестнадцать. После этого я решила накраситься.
— Мне нужно выучить гимн, — сообщаю я, вспомнив, наверное, самый комичный эпизод, связанный с моим новым гражданством. Когда на награждении опустили флаги стран-победителей и сначала включили российский гимн — так как Соня заняла третье место — я по привычке раскрыла рот, правда спустя пару мгновений свою ошибку осознала. А вот когда, наконец, дошло до американского, вовсе растерялась, быстро поняв, что не знаю слов. И даже мотива. Одновременно было так смешно и неловко, все полторы минуты я просто открывала рот, пытаясь попадать в слова, надеясь, что на трансляции камера не будет постоянно сфокусирована на мне. — А так разница небольшая... Ну кроме того, что здесь нет Александровских сырков. Да и вообще, заходишь в русский магазин и кажется, что ты не в Лос-Анджелесе, а в каком-нибудь «Магните» на окраине Челябинска.
Папа усмехается, покручивая между пальцами чайную ложку, и расслабленно откидывается на спинку стула, вдыхая аромат с тарелки свежеприготовленного английского завтрака. Я же размешиваю свою овсянку с нарезанной свежей клубникой, которая уже не кажется такой аппетитной, потому что запах бекона перебивает всё.
— Не жалеешь? — мы разговариваем об этом, наверное, впервые после того, как я рассказала о проблемах с тренерским штабом, Федерацией и попросила о помощи. Ведь тогда он просто сделал всё без выяснения лишних подробностей, позволив мне доверить свои тайны адвокатам, а не им с матерью. Да и рабочих дел у него тогда хватало, не удивительно, что времени на беседы тоже не нашлось.
— Нет, — отвечаю, ни на минуту не задумавшись. Конечно, переезд только во благо. Мне кажется, калифорнийский ритм жизни подарил мне некое спокойствие и даже ощущение свободы. — Мне всё нравится.
— Уже думаешь, о том, что будешь делать после Олимпиады? — а этот вопрос он задаёт часто, практически в каждом личном разговоре, только интонации и детали меняются. Что после окончания школы? После чемпионата Мира? После сборов? После завершения карьеры? Папа никогда не сомневался в моих спортивных успехах, просто хочет, чтобы я реализовалась в чём-то ещё, и его этот момент волнует слишком сильно. Ведь он пропустил очень многое, что связано со мной: из-за моих тренировок и его работы, мы максимум пересекались в выходные за ужином или на семейном отпуске... И я совсем недавно поняла, что моё взросление для него проходит столь же эпизодично, и на каждой встрече перед ним сидит совсем другой человек.
— Университет. Менеджмент или журналистика, ещё не решила... Никаких коммерческих шоу и, естественно, никакой политики, — первое пока лишь слова, а второе — железная позиция. Не хочу рисковать здоровьем или выжимать из остатков карьеры деньги, или становиться лидером не своего мнения. Брошюрки университетов со спортивной стипендией лежат у меня в комнате, но пока это всё лишь на уровне идей.
— С синим паспортом тебе и не светит Госдума, — хмыкает отец. — Ну, а если захочешь пойти здесь в сенаторы, то для предвыборной кампании придётся вывести весь твой траст.
Однако с моим совершеннолетием общаться нам стало гораздо проще. Мы обсуждаем новости, какие-то домашние дела, он много шутит, причем совсем не так как отец с дочерью. У папы будто тумблер щёлкнул, и отношение поменялось: никаких осуждений, делай что хочешь, ты взрослый человек. Конечно, с моей стороны тоже промахов нет... Он доверяет. Уверена, если бы я не проводила всё своё свободное время на катке, а зависала в клубах, мелькала в жёлтых пабликах или ввязывалась ещё в какие-то сомнительные истории, то всё могло сложиться иначе.
— И привлечь ещё инвесторов. Выборы — дорогое дело, — отшучиваюсь я.
— Кстати, об инвесторах... Я тут навёл справки про Лето, и тебе следует быть осторожнее, — он переводит тему разговора столь резко, что я с трудом сохраняю самообладание, хотя внутри будто всё затрепетало. Честно, я не удивлена тому, что папа решил его проверить. Скорее я опасаюсь услышать сейчас нечто, способное сделать мне больно.
— Потому что он на целую жизнь меня старше? — выдаю я логичное предположение, но отец лишь качает головой, не меняясь в лице и продолжая жевать. — И он мне не спонсор, вообще никак.
Собственно, выдаю сейчас правду, но это стало понятно ещё в том момент, когда он застукал нас в ресторане. Тогда отговорки были только формальностью, все участники действия прекрасно знали, где и чья роль.
— Это твоё дело, Анечка. Но, как говорится: доверяй, но проверяй.
— Значит, отговариваешь? — усмехаюсь я.
— Предупреждаю, — папа слегка хмурится, но не кажется, что он раздражён, скорее просто беспокоится. — Ничего криминального у него нет, пристрастие к договорным отношениям с огромной кучей девушек за последние годы, и количестве слухов о сомнительном поведении — лишь вопрос морали, доказательств нет. Но если перевести на язык бизнеса, то я бы назвал это высокорисковым активом или неблагонадёжным партнёром. Ну и как отец, разумеется...
— Я понимаю, о чём ты, — спешу прервать его. — И да, на твоём месте тоже бы не доверяла. Но я взяла на себя ответственность вовлечься в эти отношения.
— Он подписал с тобой договор о неразглашении?
— Нет, — Джаред упоминал, что его команда в обязательном порядке подписывает NDA, но у нас как-то до этого дошло. Устной договорённости вполне хватило, ведь разглашение тайн друг друга невыгодно никому. Для нас обоих это важно.
— Вот как, — а вот отца сей факт удивляет, но я же хочу плавненько тему свернуть. Я и так много рассказала. По факту он первый, кому я более менее чётко созналась, что наше сотрудничество уже давно вышло за рамки и грани приличия.
— Знаешь, с Джаредом я как будто наравне. Я не смотрю на него снизу вверх, мол, он такой известный и богатый, да к тому же ещё взрослый... И наоборот — не ощущаю себя слишком доминирующей, как это было, например, с Денисом. Понятия не имею, сколько продлится наша связь, но в ней мне сейчас хорошо, а если ты ничего не расскажешь маме, то будет ещё лучше, — исповедь перетекает в маленький торг. — Пока это не настолько серьёзно.
— Мы договорились, — отец с улыбкой кивает. И хорошо, что нет необходимости умолять или как-то ещё настаивать на принятии собственной точки зрения. — Ольге я вчера тебя тоже не выдал.
— Она звонила? — блин, опять я попалась. Не могу перестать лгать всем, но чем больше человек вовлекается в мои тёмные делишки, тем хуже.
— Да, отчитывалась и предупреждала, что до твоих соревнований в Японии будет недоступна и оставила контакт какой-то миссис Вейн, честно говоря, я не очень понял, кто это.
— Это ещё один тренер, но не мой, — поясняю я.
— А чей? — сейчас ему уже явно не нравится происходящее, не заметить нельзя. Интересно, он высказал это Ольге в разговоре? —Когда мы заключали контракт на тренировки, одним из твоих условий было сохранение эксклюзивности, сейчас что-то изменилось?
— Всё по-прежнему. Но да, появились новые группы, которые мне пока не мешают.
— Поторопилась она с расширением, — размышляет вслух папа. — Дала бы тебе возможность спокойно готовиться к соревнованиям без кучи левых людей весь сезон, а уж потом бы занялась объединением тренерских штабов, — Мне не нравится эта ситуация. Коней на переправе менять, конечно, поздно...
Я растерялась. Потому что речи о расширении и не шло. Да, на нашем катке сейчас тренируется другой тренерский штаб, однако со мной Ольга ни разу не заговаривала о каком-либо слиянии. И дело не в деньгах. Здесь что-то ещё, но что?
— Это была моя идея, — я спешу вывернуть ситуацию наизнанку и рассказываю историю про Ленни, его каток и что я была только за. Но всё же продолжаю размышлять об этом даже после того, как мы с отцом распрощались. Он уехал в аэропорт, через три часа у него рейс до Нью-Йорка, а дальше — в Россию. В следующий раз мы, скорее всего, увидимся зимой, когда я приеду в Москву на Финал Гран-при. Если, конечно, доберусь до него. Повторю я «триумф» вчерашней произвольной в Токио, и всё... А сидеть в «Мегаспорте» как зритель я не собираюсь. Даже в родном городе.
И в очередной раз я убеждаюсь, как мне повезло с семьей. Может, наши отношения при более детальном рассмотрении покажутся странными, но мама и папа всегда были на моей стороне. При этом оставляя мне право на личное пространство.
А что касается Ольги... Теперь не всё кажется мне однозначным, а вдруг она выдумала всю историю со сносом катка Ленни? Она ведь соврала мне про свой обморок, могла и здесь изменить реальность, тем более я не спрашивала ни о чем, просто согласилась. Мне хочется докопаться, но я не очень понимаю, с чего начать. Сандерс точно в этих интригах не участвует, он, как и я, просто катается, с его тренерами я общаюсь на уровне «здрасьте-досвидания», а саму Ольгу я пока спрашивать не собираюсь. Мне нужно понять, стоит ли дело скандала или это очередная совокупность совпадений и случайностей. Которых впрочем и так слишком много.