Соединяя воедино

Она чуть старше, лет так на пять, чуть спокойнее, примерно на уровень с удавом. Он же чуть младше и чуть слетевший с катушек. Она возглавляет клан, который забрала посмертно от отца, искупавшись по самые кончики волос в крови. Он же отсидел за убийство. Она на несколько голов выше. Он же для неё обычный пацан, почти мальчишка. «Надоедливый мальчонка» — называла она его. Она ужасна в естестве своем, пытающаяся выбраться наверх, но каждый раз захлебывается в грязи и алой липкой влаге врагов. Однако она также прекрасна в своем безумии и взрослости. Она сердце забрала его к чертям, завладела, оцепила пленом своих холодных пальцев. А на них мелкие черточки тату-машинки: где-то буквы, где-то цифры, где-то обвивающая средний палец гадюка. Но она не гадюка, не-е-ет. Она — кобра. Королевская кобра, которая только своим видом пугает, распуская свой капюшон опасности, несущей за несколько тысяч метров от, и хладнокровности, студившей кровь в венах до состояния жидкого азота. Но Ран всегда любил то, что выходило за грань. За грань обычного, за грань безопасного и теплого. Он всем своим жадным на настоящие эмоции сердцем полюбил её, и полюбил отнюдь не фальшиво. Мария Сатсуджин — «бешенная русская», по прозвищу улиц, стала никотином, афродизиаком и героином в одном лице. И уж точно он не знает, что стало причиной. Неприступная крепость её эмоций при каждой их встрече. Глубина холодного голубого, что поблескивала в глазах, возрождаясь в каждом воспоминании. Или её ослепительно-губительный отказ. Никто ещё, черт возьми, Хайтани старшему не отказывал ни в чем. Она же, дикой кошкой представляясь в его сознании, отказала трижды, перед тем, как сдаться. Они, кажется, оба с разрухой в мозгах и душе не чувствовали таких искр в глазах, когда видели друг друга. Никогда ещё не думали, что могут любить настолько сильно, что первому встречному, сказавшему не то и не так, порвут глотку. Чего стоила челюсть какого-то мужлана, что его «королеву» назвал шл@хой, когда та в состоянии всех пяти квантовых позиций, налакавшись виски за тысячу долларов, висла на его плече. И тогда она даже не была его девушкой — она была лишь той, что отказала уже дважды. Чего стоило ей просто, как с друзьями, поговорить с главами якудз, чтобы отмазать его. А Ран просто избил по веселью своему пешек этого клана. Отмазала, ещё и лекцию провела на полтора часа в своей машине. До бесячего ощущения в поджилках красивой и дорогой машине. Говорила, мол «будешь кулаками махать, твою голову сразу расшибут в пух и прах». Внушала, почти внутривенно пускала, что есть люди, намного страшнее гопников и обычных «парней, что дерутся за свои убеждения». Ран сразу понял, что она в тех самых кругах. В тех самых кругах, где проблемы решаются не сбитыми костяшками пальцев. Сатсу в тех самых кругах, где проблемы решаются ножами, пистолетами и огромным количеством крови. Шрам на её лице, рассекающий бровь и веко, напоминал об этом вычурно и вполне доходчиво. Впервые Рана пугала власть. Её власть, что лапами крепкими распространялась на весь Токио. Мари знала всё, а копна рубиновых волос совсем внезапно могла появится на страницах газет, в сводках новостей и назойливо мозолить глаза наяву. Под пиджаком «тройки» скрывались заряженные всегда «Кольты». На лице всегда заряженная томностью мыслей ухмылка и взгляд. Её взгляд будто взывал к действию: к неправильному, а только ей нужному выбору. Если с тобой заговорила она о выборе — у тебя нет выбора. Точнее есть: только тот, что она предложит. Её вынужденная взрослость, мудрость и необыкновенная хладнокровность рождала в Хайтани настоящие, ничем не поддельные эмоции. Он думал, что это пройдет. Он-то думал, что это простая увлеченность, что была до, но все сомнения развеялись, когда среди обычных прохожих стали видеться её колкие черты лица, кроваво-алые волосы и черные татуировки на теле. Тогда Ран взвыл по-настоящему. Он взвыл от того, как хотелось сжать воедино её душу и сердце, разбитое на мелкие кусочки. А ему так предательски оставалось вспоминать аромат её существа. Он точно чувствовал в нем скрежет тысячи бумаг договоров, что таились на вершине её компании. Ощущал остаточный шлейф пороха, что после выстрела разлетался. Различал медовый парфюм, что отдавал нотами ментоловых сигарет. Он ощущал в ней харизму и уверенность. Питался её спокойствием и отчужденностью. — Кровь на руках — это не то, что тебе нужно! — молвила она, вновь заводя старую шарманку. — Я говорю тебе, как человек, который по уши в этом дерьме. — Но ты…? — Я исключение, — снисходительно кивает головой, отворачиваясь и закуривая — Мне пришлось. И я изо всех сил пытаюсь выбраться из этого… И только, когда он сжал до хрустящих позвонков её хлипкое тело, он понял, что она говорила. Ран, наконец, понял, что такое, когда ты теряешь каждого своего лучшего сотрудника, почти каждый день. Он отчетливо помнит, как тело в его крепких руках содрогалось в истеричных рыданиях, просто безжизненно падая в единственное спасение — в его объятия. Помнит, как впервые зародилось что-то, что сам он пока распознать не мог. Помнит, как родное тепло расплывалось по телу, когда он впервые ощутил её руки на своих лопатках, что до боли скрежетали остро подпиленными ногтями. «Она, как первая тяжка любимых сигарет после долгого воздержания!» — думал он. — Он, как глоток свежего воздуха в пожаре! — говорила она вслух. Пришлось взрослеть и отступать от своих бездумных выходок, чтобы покорить сердце его женщины, предначертанной ему судьбой. Пропасть с радаров её парней, что так заметно следили за их с братом действиями, чтобы сама приехала, залечила все разбитые раны на щеках и носах, будто в ней материнская забота проснулась. И только на его внезапное «люблю тебя до потери пульса», она ответила: «я тоже» — Ран раскрыл ящик Пандоры с тщательно скрываемыми эмоциями. Он, честно сам себе не поверив, расплакался, точно ребенок, потому что вот оно — самое настоящее, самое желаемое и незабываемое событие в сердце. И он, бухой в ноль от эйфории, поклялся тогда, что сбережет всё в ней. Сбережет остатки её души, раздробленной до кровоточащих шрамов, сбережет сердце, израненное колкими пулями судьбы. Сбережет всё то, что полюбил так сильно, как умел. Сатсуджин — причина вернуться домой живым после очередной потасовки, чтобы измазанными в крови противника пальцами открыть сообщение от нее. И он впервые, черт возьми, готов мириться с чужими тараканами в голове, что по размеру могли сравниться только с мадагаскарскими. Дружить с ними и не трогать, если она сама того попросит. Он в нее по уши, а она в нем всем целым, ведь для нее Ран тоже причина. Он причина не умирать, не запираться в себе, когда так хочется. Он — причина жить настоящей жизнью, а не тусклым существованием. Он ощущал неимоверный экстаз, когда чувствовал её холодные запястья, что мирно опустились на его лицо. Его фиолетовые глаза, лазурью любви поблескивающие, с теплотой самого Солнца смотрели на нее и думали: «Как же хорошо, что я не сдался!». А ведь иногда уставал бороться за каждый её поощрительный жест внимания. И так Ран был рад подставляться до жадности в легких под каждый мягкий поцелуй её губ после всех тех испытаний, и понимал, что не одна гламурная девчонка не будет любить, как она. Каждый сантиметр её бархатной кожи, как шоколадные куски, которые плавили его изнутри. Хайтани полностью растворился в ней, стал с ней единым целом, чтобы просто любить одну её. Ночью Мари целует страстно, чтобы губы и щеки в кровь. Метками оставляет частичку себя, а они расплываются по его коже оттенками красного, грязно-лилового, затмевая всё, что было до. Он дышит в такт ей, когда тело так плавно изгибается навстречу, каждый раз освобождено срывая с уст предыхание. Ран до дрожи держит в своих раскидистых жилистых лапах изящное, пластичное тело, зацеловывая мокро выемку грудины. И она вся его в этот момент..... а это так дурманило голову. Пальцы скреплены в тугие тески, что до боли нежной сжимали бледную кожу. В такие моменты обнажены душой и телом оба до предела так, чтобы пульс в артериях замирал. И этот суматошный звездопад ощущений, чувств вдарил в голову, как первоопробованный алкоголь. Мари сжимает волосы Хайтани у корней, чуть оттягивая и правя процессом. Она подставляет шею, что так манила выпирающими сухожилиями, показывает торчащие ключицы, что усыпаны рисунками татуировок, несомненно значимых. Спускает чужую голову вниз. А Ран и рад слепо верить и идти на поводу, лишь бы она песком меж пальцев не рассыпалась, превращаясь в ещё один липко-сладкий сон. Однако нет. Она настоящая, прямо здесь, на смятых простынях, расплывающаяся краской собственных ощущений, взобравшись на пик удовольствия. Всё, что он копил в себе, отдает ей — целому миру по меркам каких-то его душевных инстанций. Ран это тело под собой любит, почти до гадкого приторно впивается в каждый сантиметр, чтобы просто запомнить, просто узнать, какая она на вкус. А Сатсуджин, как кислый мармелад на вкус, будто о детстве его напоминая. Он плывет обветренными губами по её плечам, прикусывая подушечки пальцев, и ему всё мало. Даже женский родной пот на вкус солоновато приятный. Хайтани дышит ей сейчас, а надышаться всё не может, хотя казалось бы, вот она здесь — родная, горячо-любимая и трепетно желанная тонет в нем полностью. Но вдруг исчезнет. Не исчезнет, не испарится, не уйдет. Мари на игле любви обычного парнишки, что растопила её сердце до кипятка. И эта простая любовь, в которой нет проигравших, течет по всем капиллярам, венам, артериям, вытесняя холодную кровь. Сатсу будто оживает, покрывается почками счастья после задержавшейся зимы, возглавляющей одиночество. Она чувствует трепет, заботу, доверие. И Марии ничего не надо доказывать, ничего не надо объяснять — она просто придет в его дом, свалится рядом бездыханным телом и выдохнет. А Ран понимающе молчит, только волосы любимые вороша мягкими пальцами. Расцелует шрам, усыпая мокрыми следами, будто это самое красивое, что он видел, самое ценное. Потом, когда Сатсу, уложив усталую макушку на его теплую грудь, засопит мирно, Ран, который не в состоянии овладеть собственным ураганом мыслей после первой ночи, будет смотреть на небо, усыпанное миллионом звезд, и думать, что она чертовски его. Будет думать о том, что он дышит сводобно с ней, забывая напрочь про свои заботы. И стоило ему прикрыть слипающиеся глаза, как в разуме наступает покой. Он плывет мягкой пеленой вниз, накрывая тело и выпрыгивающее из ребер сердце. А шелест сороковых этажей чужих апартаментов смешивается со словами: «люблю-люблю-люблю».