Во снах и памяти

Он замирает у чужой двери, секундно устало прижимается к ней лбом, и только потом нервно стучит по дереву костяшками пальцев, не давая себе передумать. Дауд зачем-то утруждает себя дойти до двери и распахнуть ее, хотя мог бы просто позволить зайти окриком. — Что ты еще задумал? Он позволяется протиснуться мимо себя, заперев дверь теперь уже на ключ. — Всё то же, — заверяет его Корво. — Приносить жертвы Чужому. — Я вообще-то не очень люблю яблоки, если тебе вообще интересно. Правильные слова не находятся. Он должен извиниться за свои подозрения, которые оказались беспочвенными. И вместе с тем никак не может назвать их беспочвенными. Дауд — человек, из-за которого погибла Джессемина. Благодаря которому жива Эмили. Всё это смешивается в противоречивый клубок эмоций, слишком личных, чтобы проговорить их вслух. И все равно совершенно чужих. Все эти чувства принадлежат не ему, а его прошлому. Тому человеку, которым он был, но давно уже перестал быть. — Я оскорбил тебя своим недоверием, — наконец с трудом формулирует он. Лицо Дауда озаряется насмешливым удивлением. — А я бы сказал, что ты наконец-то начал думать головой. Очень невовремя, конечно... — Не делай вид, что тебе всё равно. «Я тебя знаю, — мысленно договаривает он. — Знаю, какое у тебя лицо, когда ты злишься. Когда собираешься солгать. Знаю каждый бессмысленный разговор, которым ты собираешься сбить меня с правильного пути». — Мне не всё равно, — соглашается Дауд. Он оказывается неуютно близко. Легко прерывает попытку увернуться от этой пугающей близости, вжимая Корво в стену. Они замирают в этом вялом противостоянии, один — не пытаясь по-настоящему вырваться, другой — не предпринимая больше никаких действий вообще. — Я ведь не шутил, когда говорил, что ты мало что о себе понимаешь, Аттано, — Дауд касается дыханием его уха, а потом отстраняется, оборвав странное напряжение. — Приходи, когда додумаешься до чего-то определенного. Слова звучат удивительно обидно, хотя их правоту сложно не признать. У него есть ответы о том, кем он был. И нет — о том, кем он стал за последнее время. А держаться за прошлое с каждым днем становится всё труднее, оно как прогнившая ткань, с треском рвется под пальцами. — Я уже решил. Я тебе доверяю. Он ожидает какого-нибудь саркастичного замечания. Отсылки к событиям прошедшего вечера. Просто отповеди, что его спрашивали совершенно не о том. Но Дауд молчит, недоверчиво рассматривая его. Да уж. Есть на что полюбоваться после их драки в саду. — Я так и не сказал тогда... в тот вечер... — начинает Дауд, моментально закручивая неприятное напряжение. Не хватит ли откровений для одной ночи? — Вы ужасно танцуете, лорд-регент. Та леди, наверное, всерьез вами увлечена, иначе кто бы согласился терпеть такое добровольно. — Вот это точно ложь, — удивленно вскидывается Корво, очень запоздало понимая, что его просто дразнят, а он моментально купился на уловку. — А. Что ж... Допустим... Возможно. Тогда вам придется... — Видимо, придется, — пальцы Дауда смыкаются на его запястьях, потянув вперед. Так они двое и пересекают комнату от двери до кровати. Ничуть не напоминая движением танец. Скорее то, как можно водить за руку слепого в незнакомой ему комнате. Никто не озвучивает это вслух. Необходимые для приличия предисловия были произнесены, дальше можно просто молчать. Хватка на запястьях смущает его, выбивает из равновесия, как — с некоторых пор — любое самое слабое ощущение ограниченности в передвижении. Но вот Дауд легко выпускает его руки. Небрежным движением поднимает кисть выше, прикасается к лицу, очерчивает линию по переносице, вероятно, обозначая еще не сошедшие синяки. — Очень смешно, — укоряет Корво, сомкнув ресницы. — Прости, — относится ли реплика к синякам или к тому, как быстро Дауд успевает освободить его от всего припрятанного оружия, Корво так и не понимает. — Еще какие-нибудь сюрпризы, которые я могу найти в неподходящий момент? Определенно — да. Последний нож с тихим стуком ложится на стол. Знак обещанного доверия. Пытаться забрать свои слова назад уже поздно. Вероятно, они могли бы попытаться убить друг друга и без оружия. Но со временем в этом не осталось уже никакого смысла. Совершенно никакого смысла, сколько бы он не пытался искать. Чужая постель кажется неудобной, непривычно узкой. Корво примеривается к ней, без рук стягивая сапоги, но толком осмотреться ему не позволяют. Опрокинутый на спину, он награждает Дауда возмущенным взглядом. Тот в ответ выразительно подносит палец к губам, призывая к тишине. В коридоре и правда слышны шаги и тихий разговор ночных патрульных. Они зачем-то останавливаются под самой дверью, несколько десятков секунд продолжают шуметь, зарождая нервное ожидание. Вот сейчас кто-нибудь вломится и застанет... Что именно застанет, Корво даже себе не очень готов объяснить. В отличие от него, застывшего без движения, Дауд позволяет себе беззвучно двигаться. Жесткими горячими пальцами обводит скулу Корво, пытается заправить за ухо прядь волос, они снова упрямо падают на лоб. Корво позволяет себе изобразить на лице беззвучное злорадство. Шаги в коридоре затихают, удаляясь. — Продолжим, — предлагает вслух Дауд, словно они собирались потренироваться в фехтовании или заняться бумагами, чем-то совершенно обыденным и простым. Хотя. Что может быть проще на самом-то деле. Ладонь успокаивающе давит на грудь, не позволяя подняться. Он не понимает, что с ним собираются делать, почти одетым, но выяснять это на словах — слишком сложно, поэтому лучше просто подчиниться. Кровать и правда узкая, колено сразу упирается в стену, как только Дауд пытается расположиться между его ног. «Я должен сделать — что?» — Корво молча вопросительно вскидывает брови, но Дауд качает в ответ головой. Он выглядит спокойно-сосредоточенным. Неспешно вытягивает чужую рубашку из-под ремня, тянет ее вверх. Корво обиженно фыркает, встряхивая взъерошенными волосами, но его тут же резко зажимает между постелью и телом Дауда. Прижатые друг к другу, так толком и не освобожденные от рукавов запястья — это то же самое ощущение, что раньше. Слабая паника, с которой можно справиться, если не продолжать. Ему не нравится. Не нравится всё, что напоминает о скованных руках, о Колдридже, о времени, когда... Но он сказал, что доверяет всего около десяти минут назад. Ткань обхватывает руки в несколько оборотов. Очень иллюзорная преграда, если вдумываться всерьез. Пугающие ощущения — они тоже осадок прошлого, только призрак, не имеющий никакого отношения к происходящему сейчас. Дауд отстраняется, чтобы окинуть его спокойным взглядом. Кажется, ему мало было изучить синяки на лице, с тем же интересом он собирается рассматривать всё остальное, словно запоминать новую карту еще неизведанной местности. Корво удерживается от комментария. От перечисления того, какие из шрамов получены благодаря Дауду и его людям. Какие из ребер были сломаны позже, в попытках выбраться из тюрьмы. От перечисления всего остального, что абсолютно, нисколько, ни на миг не было связано с Даудом. Просто слишком много историй, которые он так и не рассказывал еще никому, потому что некому было их рассказать. Наверное, только этот человек и мог бы выслушать — без наигранного сочувствия, без неловких просьб о прощении. Просто слушать, спокойно или даже равнодушно, как рассказываешь что-то морскому прибою, не задумываясь, кому отдаешь свои слова, ощущая только, что это теперь не твоё, больше не твоё и дальше можно спокойно дышать, вглядываясь в эту новую пустоту внутри. Он не видит себя, запрокинув голову на подушку и сосредоточившись не бликах света, мечущихся по потолку. Но все равно помнит и может даже предугадать прикосновение чужие пальцев, скрупулезно обрисовывающих ребра. «Достаточно», — хочется произнести ему. И, наверное, подтолкнуть изучающие его руки... ниже. Но собственные запястья все еще связаны, и он терпеливо ждет. Всё равно всё происходит и без его участия. Горячие пальцы высвобождают член из-под одежды, шершаво касаются, заставляя невольно вздрогнуть. Подталкивает вперед, наверное, даже не столько физическое ощущение как таковое, сколько почти забытое ощущение интимности, обнажения перед кем-то другим. Дауд остается одетым, даже в рубашке. Кажется, он и не собирался ее снимать. Это почти обидно, словно Корво не сочли достойным противостояния всерьез. Он мстительно сжимает зубами пальцы, мягко обводящие контур его губ. Не всерьез, не до боли, но достаточно, чтобы обозначить свое недовольство. — Мы куда-то торопимся? — понятливо усмехается в ответ Дауд. «В Бездну, безусловно, куда еще им двоим». Он отрывается от своего занятия внизу, освободившейся рукой легко разжимает Корво челюсти, удерживает так, вопросительно вглядываясь в глаза. А потом целует. Возможно, с этого следовало начать. ** Темный силуэт слабо подсвечен розовыми рассветными лучами. Дауд курит, повернувшись к нему спиной, сосредоточенно рассматривая что-то за окном. Золотистый утренний туман, что там может быть еще. Даже заговорщики предпочитают отсыпаться в такую рань. Корво опускает занемевшие от неподвижности руки. Тянет их из-за головы, только сейчас вдруг понимая, что они не связаны. Не было ни одного узла, только ткань, слабо обернутая вокруг запястий. Свобода, которую можно было получить очень легко, не пытаясь вырвать ее с усилием, ломая пальцы. Он несколько секунд рассматривает свои руки, убеждаясь, что на коже не осталось даже следов, а потом переворачивается на бок, чтобы удобнее было наблюдать за темным силуэтом на фоне окна. Дауд бросает на него обеспокоенный взгляд поверх плеча, но, убедившись, что он не собирается уходить, снова отворачивается. Возможно, он всё-таки собирается о чем-то поговорить, и Корво собирается убедить его, что готов, почти готов. Он всего на минуту устало закрывает глаза, продолжая наблюдать из-под ресниц... ** Ему снится Карнака. Желтая пена прибоя, несущая смутные тени водорослей. Теплые скалы, царапающие подушечки пальцев, когда пытаешься вскарабкаться по ним из воды. Хищные птицы, ныряющие в воду, чтобы нанизать когтями серебристо сияющую рыбу. Ему снится мальчик, сидящий на камне у обрыва. Он улыбается Корво кривой улыбкой, не злой и не радостной, как будто просто не предназначенной для его лица, и сжимает в ладони желтое яблоко. Бездна у него под ногами прозрачно-синяя, как просвеченная летним солнцем морская вода.