Я все это хаваю, у меня нет выбора.

      Сучий холод. Начало зимы. Периодически выпадал снег, чему можно, как нельзя искренне, порадоваться и показать самому себе ту самую детскую наивность. Ну, для остальных, в целом, позор, хотя кому не все равно? У клерков же нет больше радости в жизни, если ты не сбежал из «Бойцовского клуба». Чак Паланик, наверное,  и не знал, что напишет настольную книгу всех клерков. В этом и кроется вся потреблядская контркультура. — Да уж, в такую погоду даже нос в окно не высунуть, не то, что на балкон покурить выйти. — Возмутился Слава, раскручивая пачку от сигарет на столе. Опять курить нечего: одна в зубах у него, другая у Мирона, третья и вовсе у него за ухом, путается в кудрявых волосах. — Ну и кури тут, в чем проблема? Действительно, мудрый ответ. Федоров сам от себя не ожидал, а если быть чуть серьезным, со Славой в серой хрущевке с бабкиным ремонтом было лучше, чем у себя в крутой и максимально навороченной квартирке. — Да что ты! — Карелин закурил, улыбаясь, — я и без этого курю, где хочу и когда. — Ага, а штрафов у тебя за подобные выходки сколько? — Ноль. — Без особого энтузиазма ответил Слава, закурив. — Не находишь это слишком... блядским? — А с хуя ли? Живу один. Ну, фактически. Не шибко хорошо, но как говорится: «не на что жить, не на что смотреть». Соседка мозги не ебет, убираемся и готовим по очереди. Я с кентом примерно так в общаге несколько лет назад жил, мы в шашки играли и Нойза на повторе слушали. Ну, и пиво на разлив покупали. А ты, как я понимаю, всю жизнь с жиру бесишься? Идиотизм, рожа, пропитанная потреблядством. Давай-ка, метнись мне за сигаретками, а я пока чай намучу. Мирон молча встал из-за стола и, взяв ключи с тумбы, пошел в табачку. Слава курил не самые приятные сигареты, это немного напрягало, но что поделать. Ему — мальборо, себе — что-то действительно неплохое. Все равно раскурится на раз-два, поэтому как-то все равно, если честно. Вернувшись, Федоров положил две пачки на стол и сел на стул около окна. — Че лыбишься? — Мм, ничего. Спасибо за сижки. Какие мои? Эти? — он ткнул на пачку мальборо, по привычке прокрутив ее. — Похуй, знаешь. Слушай, ты говорил, что у тебя есть кошка. Где она? — У Ванечки. Это тот самый кент из общаги. Киске там хорошо, с Гришей дружит, ей там правда очень хорошо. У меня жить не может, но это ладно. Да ну, охуенная тема, мне тяжело в этом плане пока что, — Карелин подошел к Мирону, запуская руку в волосы, — хорошенький ты. Эй, чего раскраснелся? Правда же. Сука, как неловко. С чего эта шпала вдруг такой нежностью пропиталась. Травой не несет, да и трезвый абсолютно. — Да так, — максимально глупым образом отмахнулся Мирон, — с чего такие нежности? А что с кошкой-то? Хозяйка против? — Какие такие нежности? Я просто сказал, что ты хорошенький. Ничего большего. Я тебе могу чай предложить, но не знаю, какой любишь. У меня есть белый чай, так называемый, если что-то даст, Бай Му Дань. Имеется что-то из улунов, кажется… Да Хун Пао. Запоминай и гугли, чего глазками хлопаешь? Я в душе не ебу, что ты любишь. Из черных… Пуэр. И не пуэр. Я реально не знаю, Мирошик, кумекай давай. Мне за тебя, может, и работу выполнять? А, хозяйке поебать. У соседки аллергия. И без этого тут раз в три месяца появляется, так еще правила свои ебанутые ставит. — Пуэр давай. — Первое, что было чуть-чуть на слуху, а он из-за незнания, в большей степени, ткнул пальцем в небо. — Мм, ясненько. Вот что-что, но не думалось, что Карелин в состоянии пить что-то утонченное, а не водку с апельсиновым соком, как это обычно и бывало на праздниках компании. Хотя кроме этой спиртяги больше и пить нечего. — Ты чего-то молчаливый сегодня какой-то, — подметил Слава, пока прогревал кипятком чайник для заварки, — что случилось? — Ничего. Ты мне лучше про Андрея расскажи. — Что именно? — Теперь он засыпал чай изалил кипятком, не отрываясь смотря на часы. То ли эстет, то ли маньяк. В крайнем случае, идиот. — Андрей человек хороший. С женщиной мыслить океан уехал да книжки на пляже читать. Вот так. Мм, наверное, ты не про это? — Карелин слил воду, сразу же обновляя ее. Сука, сука, сука. А что он узнать хотел. Мирону же этот дружок в хуй не уперся. Еще бы встретился бы с ним, понять, что за фрукт. — Ну, в целом, это мой друг. Любит меня пиздецки. Это, знаешь, сильнее, чем братская, но пока в жопу не ебемся. Хах, «пока». Видишь, какой я пиздабол? — Слава наконец-то поставил чайник на гарнитур и сам сел неподалеку. Сука, Федоров, тебе не девятнадцать. И тем более не шестнадцать. Чего жмешься так? Дай сигаретку, пожалуйста. На него настолько было приятно смотреть, что буквально сравнимо с приятным опьянением. Инфантилизм из всех щелей. Да и ладно. Миро распечатал свои сигареты, по привычке перевернул первую, а после вытащив следующую, закурил, передавая ее Славе. — Интересный маневр. — Карелин усмехнулся, мотнув головой, — мм, на вкус — вылитое буржуйство. Мирош, иди сюда, — он отодвинулся от края гарнитура, склоняя голову, чтобы не удариться о висящие шкафчики. — Да, блять, смелее, чё ты, я же не укушу. А даже, если и укушу, то явно не съем. Эх, ты... Дядюшка Йосик писал про небытие на свету. Ты, видимо, хуево переносишь. Хуево от слова «никак». Слава прям пожирал взглядом, от этого становилось неловко вдвойне. Блядского Бродского приплел ещё, умник хренов. Мирон медленно, до жути робко, подошёл к нему со стороны плиты. — Ты совсем ебанутый?                                                                                          — Что? — Представь, что я тупой третьеклассник, зарифмуй как-нибудь грубо сам, — он, зажав сигарету между губ, взял Фёдорова за руку, слегка раздвигая ноги, дабы подвинуть недогадливого коллегу. — Дальше догадаешься, как встать надо? Мирон неуверенно кивнул, вставая у него между ног. — Охуеть, — Слава обнял его ногами, кладя одну руку на шею, второй же перевернул сигарету, протянув ее Федорову. — Только из моих рук, хорошо? — Да-да. Сказать, что Мирон был в шоке, ничего не сказать, ну, а как такое адекватно оценить? Ну, возможно, конечно, но явно не со Славиком. Он аккуратно сделал маленькую тяжку, разворачивая руку Карелина, улыбаясь трясущимися губами. — Ты детсадовец? — прижав его вплотную, спросил Слава, оглаживая худощавое лицо. — Мироша, я не понимаю, — он выпустил дым, положил руки Федорова себе чуть выше коленей, не убирая своих, — все совсем плохо? Судоку решать не пробовал? Задачки всякие, энциклопедии читать, нет? Это типа шутка такая? Да чтоб Славик так сделал должно что-то случиться. Все, как в идиотских клише: он засмеётся, из-под стола вылетет Миша с камерой, а дальше либо розыгрыш, либо унижения различного характера. — Ебанулся? — слегка заикаясь спросил Мирон, — ты, кстати, воду не слил. — Я в курсе, — Карелин смахнул пепел, глубоко затягиваясь, — мне казалось, что ты чуть наглее. Мирошик, а как ты хорошо огрызался, а тут чаевничать пришел, ещё и губы трясутся. Ебанатиум. Мирон неуверенно улыбнулся, перекладывая руку с ноги на лицо, медленно целуя. Вот еблан. Чё творит? Одной Фрейе* известно. От Славы чувствовался какой-то приятный напор, но это скорее ощущения от тупого максимализма и негласного обоюдного желания. Хуй его знает. Вот вам и грубый хмырь, который ни черта не знает, и его потенциальная «жертва». А этой самой жертве хорошо рядом с ним. Действительно, все по завещанию Владимира Георгиевича: говномериум, жопорватиум, ебанатиум, дуроплясиус и говномесиус. Ничего хорошего. — Прости, — отстранившись, сказал Федоров, аккуратно приглаживая волосы. — М-да уж, девственность у тебя на роду написана? — Тупая провокация. — Мм, ну да, — Слава сполз с гарнитура, кладя руки на талию к Мирону, — мой же ты хороший. — Тихо добавил он, шепча это на ухо, усаживая его на место, где сидел сам. Мирона же так размазывало от всех этих действий абсолютно трезвого. Нельзя. Это жуткая грязь, которая даже Буковски не снилась. — Слав, нет. У тебя вон, чай слить надо. — А ну да. После этих слов Мирон сунул ему чайничек и пересел на стул около окна. Закурил. — А вот что ты из Бродского любишь? — Не люблю. Он еблан какой-то. Тунеядство для Союза губительно, а этот слинял. Трус. Святая эмиграция. Лучше Дона Делило почитай. Перека, не знаю. Бабок если нет, то скачай с пиратского сайта. Читайся-учитайся. Да тебе и бойцовский клуб, вероятно, зайдет. — Не очень. Какая-то хуйня.                — Тогда Кафка. — А что, Кафка? Клерк как клерк. — Всего лишь великий писатель, которого любят во всем мире. — Ага, Бродский тоже, если что. — Блять, ну, ты сравнил конечно. Задницу с великим постом. Ты иудей же? — Атеист. — Еврей без места под солнцем. — Еврей без гражданства в «своей» стране. — Жид позорный. Ты на кого учился хоть? — Экономист, но изначально хотел на лингвиста. — Одно лучше другого. Я вот на востоке необъятной буду жить. Но вот хуй без масла, но с чаем доедаю. Go vegan, сучка. — Не самый удачный каламбур. — Зато честно. Прошу, мсье, ваш ээ, бля, походу не пуэр. Поебать. Ваш Бант Мунь Дань. — Сунь-вынь. — Гля, еблан. Слава тихо напевал ненавязчивую песню, кажется, Нойз, потушил сигарету о пепельницу и поставил две небольших пиалы. — А он ведь тоже на стихи Бродского музыку накладывал. — И что? Похуй, мы не закончили. Ты точно в дискрусе? Понял смысл Бойцовского клуба? — Ты ебанутый? Я ненавижу контркультуру. Если бы не знал, не говорил бы что-то против. — Идиот потому что. А постмодернизм как тебе? Или ты классицизм горазд читать? Эх, прекрасные пьесы. А постановки какие! Это тебе не хуйня с Авиньонского фестиваля. — Ну, нет. Слава, что за хуйня? — Забей. Почитай Берроуза. Рассказики какие-нибудь. — Я ненавижу контркультуру. — Заебал. Тебе не убудет. — У него точно рассказы есть? — В душе не ебу. Какая тебе разница? — Действительно. Прочитай «Пидора» его, может, понравится, потом будешь радостный ходить, нормальные книги прочтешь.