Маленькое Солнце для мёртвого бога

       Оглядываясь назад, в собственное прошлое, Лань Сичэнь понимал, что всегда пил уксус. Ревность поселилась глубоко внутри него, сжав сердце ледяными когтистыми ладонями и не отпуская его ни на минуту. И пусть это ощущение значительно отравляло жизнь, перебороть себя он был не в силах… В раннем детстве он ревновал матушку, которая гораздо больше внимания уделяла маленькому Чжаню: она почти не спускала ребёнка с рук, постоянно пыталась его рассмешить или поддразнить. Но самым обидным оказалось понимание, что у них появились общие секреты, в которые никто не считал нужным посвящать старшего из братьев. И это больно ранило его чувства, отдаляя от двух самых близких людей. С каждым днём мама и братец оказывались всё дальше и дальше, вынуждая его закрыть своё сердце. Именно из-за этого чувства отчуждённости Хуань стал чаще проводить время с дядей, дольше говорить с ним, охотнее прислушиваться к его рассуждениям… и даже подстраиваться под него, чтобы получить хоть какое-то поощрение, ощутить собственную важность и значимость… Позднее он снова почувствовал уколы ревности, когда узнал о том, что матушку ежедневно посещал таинственный гость. Сичэнь не понимал, почему кому-то было дозволено видеть его маму каждый день, когда он сам с младшим братом мог бывать у неё лишь раз в месяц. Всего двенадцать дней в году! Это было несправедливо! Обидно, горько и неприятно. Однако по просьбе матушки он молчал, переживая обиду наедине с собой. Даже с Чжанем он не мог поделиться своей ревностью и завистью, зная, что тот бы не посочувствовал. А потом, спустя несколько месяцев после смерти матери, его младший брат исчез. Весь орден сбился с ног, разыскивая маленького Чжаня. И в тот момент Хуань испытывал необъяснимое чувство ревности из-за того, что кому-то другому уделяли так много внимания. Ведь он являлся наследником Гусу Лань! Так почему же… почему все говорили не о нём? Сичэнь почему-то пребывал в твёрдой уверенности, что его бы поисками не озаботились. Уж точно не в тех же масштабах… Привкус уксуса во рту, когда он увидел, кто именно забрал Чжаня с собой, оказался вполне ожидаем. Да и как было не позавидовать младшему брату, которого яростно защищал прекрасный мужчина в чёрных одеяниях! С цветами ликориса на подоле. В точности такими же, как и цветок, хранившийся у его матушки. Её дорогой друг выглядел как небожитель, говорил как небожитель… и очевидно оказался самым прекрасным созданием из всех, кого Хуань, тогда ещё совсем ребёнок, когда-либо видел. Однако тот исчез, бросив его в Гусу Лань. А дядя… Обозлившись начал воспитывать единственного оставшегося племянника с удвоенным усердием, желая вылепить из него идеального наследника ордена… Таким, каким он должен был стать по мнению Лань Цижэня. Возможно, он бы раз и навсегда позабыл и о неприятном вкусе уксуса, и о глухом раздражении, появлявшимся всякий раз, стоило только вспомнить о том, что брат где-то там, с дорогим другом матушки, пока он сам задыхался под гнётом трёх тысяч правил и дядюшкиных нотаций… Возможно… Если бы спустя несколько лет не обнаружил Чжаня в запретной секции библиотеки. За время разлуки тот умудрился из маленького очаровательного ребёнка с пухлыми щёчками вырасти в статного юношу. Однако почему-то поразили Сичэня не внешние изменения, не спокойное отстаивание собственного мнения, а… лобная лента брата, повязанная на запястье небожителя. И то, сколь легко, сколь просто тот отказался от собственной фамилии, взяв чужую. А ведь Вэй Чжань, даже не достигнув совершеннолетия, оказался довольно известен в мире заклинателей. Про него шептались во многих уголках Поднебесной, и, конечно же, в каждом великом ордене совершенствующихся слышали про бессмертного мастера Вэя и его ученика. Да и как было не говорить о том, кому удалось всего за пару месяцев очистить проклятую гору Луаньцзан от нечисти и тёмной энергии? Какой-то мальчишка сделал то, что веками не получалось ни у одного из великих орденов, не говоря уже о мелких кланах и бродячих заклинателях! Как именно, так и осталось загадкой… И, оставшись в тишине и полумраке запретной секции библиотеки, Лань Сичэнь абсолютно не был уверен, что именно вызывало в нём ревность и зависть. То, каким сильным и уверенным в себе вырос младший брат, позабывший о своде правил Гусу Лань? Или, быть может, он приревновал небожителя, который с довольной улыбкой носил не его, Сичэня, ленту? Он сомневался. Не знал и не хотел знать, чтобы не признаваться самому себе в том, что Чжань, не прилагая особых усилий, получил и знания, и прекрасного спутника на тропе самосовершенствования, и счастье. А у Хуаня были лишь три тысячи правил и непомерный груз ответственности за Облачные Глубины. Увы, этот груз оказался ему не по силам. Пожар в сопровождении людей из Цишань Вэнь уничтожил Облачные Глубины, будто и не было никогда праведного ордена заклинателей, остатки которого скрылись в Илине. Где ещё они могли спрятаться, не переживая о преследовании? Лишь у бессмертного мастера, на земли которого никто не претендовал. Впрочем, Сичэнь не лгал самому себе: он выбрал Илин из-за того, что отчаянно желал вновь встретить брата и Вэй Усяня. Вэй Усянь… Тот беспрестанно посещал Сичэня во снах, вынуждая пить уксус литрами. Юный глава ордена тайком ловил чужие улыбки, представляя, что они предназначались ему, а не Лань Чжаню или их кроликам. Наблюдал, как рука небожителя трепала мальчишку-слугу, Сюэ Яна, по волосам, и мечтал оказаться на его месте. Слышал шутливые споры с Вэнь Цин и Вэнь Нином и всякий раз хотел присоединиться к беседе, но не находил слов и оставался в стороне. А стоило лишь стать невольным свидетелем чужих весенних игр, невольно оказавшись неподалёку от супружеской спальни, как Сичэнь возжелал, чтобы срывающийся от страсти голос сладко стонал «А-Хуань» вместо «А-Чжань». Это походило на наваждение, сбивающее с верного пути. Порочные мысли вынуждали раз за разом вспоминать и мысленно проговаривать все три тысячи правил, лишь бы не думать, лишь бы не предаваться грязным фантазиям… И потому, стоило им покинуть Илин, чтобы присоединиться к альянсу заклинателей, как Лань Сичэнь сделал вид, будто не замечал, как Су Шэ злословил, позоря Вэй Усяня и всех его учеников. Он вновь выбрал молчание. Неудивительно, что его выбор снова привел к печальным последствиям. К многочисленным смертям… Впрочем, на каждую из них можно было бы закрыть глаза, если бы младший брат остался жив и здоров, а бог мёртвых… не потерял бы всякую волю к жизни. Казалось бы, Лань Сичэнь наконец получил то, чего так сильно жаждал: Вэй Усянь был рядом. И полностью принадлежал ему. Ладно, последнее скорее являлось сильным преувеличением. И вовсе не из-за выживших учеников Старейшины Илина и мальчишки-слуги, неустанно приглядывающих за ним… Просто… получив проклятую кангу на шею, низвергнутый небожитель будто бы потух. Исчезли его улыбки. Умолк его смех. Опустел его взгляд. Он стал походить на красивую куклу, нежели на живого человека. Он практически не реагировал на чужое присутствие. Позволял касаться себя, помогать с омовением и расчёсывать волосы, равнодушно глядя прямо перед собой. Порой взгляд Усяня скользил по лицу Сичэня и на несколько мгновений приобретал осмысленность. С тонких обескровленных губ срывалось тихое, болезненное: — А-Чжань… — а после в серых глазах мелькало узнавание, и Усянь отворачивался, вновь теряя всякий интерес к происходящему вокруг него. Сичэню в такие моменты хотелось выть подобному дикому отчаявшемуся зверю. Хотелось крикнуть: «Посмотри на меня! Увидь меня!». Хотелось вновь увидеть яркую солнечную улыбку. Хотелось отбросить любые приличия в сторону, смять желанные губы поцелуем. Хотелось воплотить свои влажные весенние сны в реальность. Однако в очередной раз заклинатель выбирал бездействие и молчание, не желая ранить или хоть чем-то оскорбить бога мёртвых. Он поклялся себе, что остаток жизни проведёт рядом с Вэй Усянем, заботясь о нём, и не собирался эту клятву нарушать…