Атцахлин

      Тучи, постепенно берущие в кольцо небосвод, хмурились и бросали на землю сизый пепел. Саске задумчиво прикусил фильтр электронной сигареты, глядя на столбик термометра за окном. С неохотой преодолев нулевую отметку, он показывал всего два градуса мороза. Нагретый металлический бок мундштука сверкнул малиновым перламутром. Саске провел по его гладкой поверхности пальцем, отложил на подоконник.       — Ты же не куришь, — тихо произнес Сай, пройдя на кухню и заинтересованно взглянув на Саске из-под опущенных темных ресниц.       Он достал из холодильника два пластиковых стаканчика с кофейным напитком — по изумрудно-белой солнечной морде эмблемы известной марки стекали капельки конденсата — и протянул один Саске.       — Без стаканов как без рук, — выдохнул Сай в пустоту. — Надо отдать Сакуре должное. Спасибо, что не всю посуду успела тогда перебить… Наруто зачем приходил? — осторожно поинтересовался он.       — Что за дерьмовый вкус ты купил? — отозвался Саске, проигнорировав его вопрос, и сплюнул в раковину, поморщившись и пытаясь избавиться от навязчивой кислотно-химической горечи на языке.       — Виски с вишней, — слегка удивился Сай. — Я всегда его курю. Ты вроде на запах никогда не жаловался.       — Дерьмо какое, — констатировал Саске, открыв кран и набирая воды в стакан.       Сай снисходительно улыбнулся, глядя как Саске полощет рот проточной водой, и поставил рядом с ним стаканчик с кофе.       — Когда куришь, вкус ощущается иначе, — задумчиво произнес Сай и тихо добавил: — Зачем брать то, что не нравится?       Он смерил Саске долгим изучающим взглядом и спокойно вышел из кухни, оставив его в глухом цепком одиночестве.       Сай обладал одним уникальным, присущим лишь ему редким качеством, — он удивительно тонко умел отделять зерна от плевел, смотреть сквозь переплетенные нити намеков и знаков, видеть суть, но был достаточно умен, чтобы не задавать бессмысленных и вопросов. Именно это и нравилось в нем Саске.       Его казавшиеся непроницаемыми черты лица словно с рождения впитали в себя недосказанность: он весь был ею — полуложью-полуистиной, естественной и прекрасной по своей природе.       Не нравилось, пожалуй, только то, что порой он был слишком внимателен — слишком точно умел подмечать детали и настроение. Забывался. Как, например, сейчас.       Раздражение, гулкое, словно эхо, ртутной волной пробралось под кожу — Саске напряженно дернул плечом, вышел в коридор, щелкнул по выключателю. Лампы, превращаясь в мутные, тусклые сферы, омертвели, в их гаснущем искусственном свете ярко засверкали хромированные, металлические суставы. Сай повернулся вполоборота и в холодном оцепенении замер у двери в спальню. В задумчивых черных глазах мелькнула тень тревоги, вмиг сменившись усталой покорностью.       Ладонь резко ухватилась за гибкое, тонкое плечо — молочно-бледное в рассеянном свете, проникавшем в темную пропасть коридора из открытой двери. Саске взглянул на соблазнительные, изящные впадинки внизу живота Сая, притянул его к себе со странным чувством — смесью жесткости, возбуждения и острого, живого желания. В голове заерзало что-то неудовлетворенное, смутное, навязчиво-щекотное. Как там было… лежал бы сейчас на полу, подо мной?..       Сай послушно скользнул рукой по напряженному бедру и опустился на колени, прижимаясь лбом к животу Саске. Подцепил край его футболки, согрел обнаженную кожу ровным теплым дыханием. Потянул вниз тонкие, домашние брюки вместе с бельем, мокро и медленно провел языком по возбужденной плоти, уверенным и привычным движением захватив губами головку члена.       Саске прикрыл глаза, дотрагиваясь ладонью до коротких шелковистых темных волос на затылке Сая, отвел с бледного лба прядку, прикоснулся пальцами к тонкой, почти прозрачной коже его виска и прислушался к собственному телу — оно, обостренно ощущая удовольствие, целиком превращалось в сгусток оголенных нервов, увитый кольцами тающего напряжения.       Саске изламывало от острого желания, внутри тянуло от ощущения вязкой незавершенности. Из-под опущенных ресниц он смотрел, как Сай старательно вылизывал его член: глубоко заглатывал, посасывал головку, проходился кончиком языка по уздечке, осторожно поглаживая ладонями бедра.       — Все, хватит, — хрипло сказал Саске, сжав волосы Сая и запрокинув его голову. — Ложись.       Сай послушно лег на пол, попутно стягивая с себя одежду, и привычным движением развел ноги. Саске нетерпеливо опустился сверху, прикусил нежную кожу шеи, обжег горячим дыханием, чувствуя под собой податливое стройное тело.       Тягучее, словно приторно-сладкий сироп, ощущение растеклось по всему телу — Саске двигался в быстром, резком темпе, чувствуя, как где-то в груди зудит, нарастая, надоедливая, раздражающая жажда. Сай морщился, выгибал спину, силясь освободиться от режущего трения о грубый ворс ковра, но терпел.       К горлу подкатила тошнота: чужое тело, зажатое между двух ощущений — тупой, остывающей боли изнутри и терзающей снаружи; лицо — бледное, невозможно бледное, с застывшими глазами, полными смирения; едкий запах десертной вишни, обжигающий горло, — все это казалось Саске чем-то чужим, непривычным. Уткнувшись губами в его прохладную вспотевшую шею, Саске что есть сил сжал бедра Сая и, наконец, вымученно кончил, ловя в воздухе искусственно-подслащенный ягодный запах.       — Не надо, — сдавленно попросил Сай, заметив медленное движение Саске вниз по телу, и тронул его за плечо. — Я так не кончу. Вся спина в мясо…       — Как хочешь, — выдохнул Саске, поднимаясь с пола. — И выбрось эти сигареты. От этих запах, будто кто-то сдох.       — На что, — негромко обронил Сай. — Они же все одинаковые…       В сознании Саске искрой мелькнул мутный, неясный образ — не то солнечный блик, не то палые лоскутки листвы в разорванной ветром сини. Саске мотнул головой, отгоняя неожиданно возникшую мысль, и направился в ванную. Уже у двери задумчиво произнес:       — Может, на цитрус.       Сай промолчал, проводив взглядом его спину.       Контейнер в углу ванной до краев был заполнен ватой со следами розового лака для ногтей. Саске учуял острый запах ацетона и поморщился. Включил воду, подставил под расслабляющие струи напряженные плечи, стараясь не касаться кожей обжигающих холодом стен. Горячий пар прозрачными дождевыми каплями осел на них, засияв на кафеле подвижным живым серебром. Поднял голову, увидел сквозь мутную пленку запотевшего стекла отражение собственного взгляда — незнакомого, обреченно-задумчивого.       Вспомнилось: вымытая добела снежная гладь, обжигающий легкие ворох белой пыли, ссыпавшейся с еловых лап, и летящие комья лавины. Схватился же тогда за Наруто… Сгреб, подтащил к себе, намертво всаживая пальцы в ткань куртки, как когда-то давно, в детстве, вцепился в руку матери в надежде, что вырвет с того света… или это была рука отца?       Думалось: вглядывался же тогда в дрожащие, потяжелевшие ресницы с тающими бисеринками кристаллов, в изгиб сухих, обветренных губ с налетом лилово-синего… А снег хрустел под ногами долго-долго, будто снежинкам ломали кости.       И ведь пришел же потом, а в глазах — плохо скрываемый страх, нервозность напополам с бравадой. Впервые в жизни пришлось ощутить собственной кожей ужас и боль человека, которого взял от скуки, и найти в этом каплю странного извращенного удовольствия, — словно сам пережил подобное, пустил в душу тьму, а та вошла как влитая, пустив корни по кем-то давно проторенным колеям.       Саске столкнулся с отражением: собственные глаза напротив показались такими чужими и растерянными, что он внутренне вздрогнул, весь сжался в колючую злобу, пустил по венам яд раздражения и из душа уже вышел собранным и в привычно-холодном расположении духа.       Из спальни послышался обозленный звон. В прямоугольнике дверного проема подрагивал взведенный электрический свет торшера. Саске, заглянув в комнату, прислонился плечом к косяку и, наполовину скрытый им, смотрел, как Сакура, с еще не растаявшим снегом на плечах куртки, нервно-веселая, в горьком, пьяном, безнадежном восторге демонстративно бросает вещи в свою сумку.       Заметив Саске, она на секунду замерла, как мышь, учуявшая опасность. Позабыв об очередной кофточке в руках, выпустила ее из пальцев, но, резко опомнившись, подобрала с пола и бросила в раскрытую пасть сумки.       — Ничего не скажешь? — стеклянным голосом спросила Сакура.       Саске спокойно вошел в спальню, прилег на кровать, включил телевизор. С экрана тут же раздались звуки взрывов под аккомпанемент воплей актеров какого-то остросюжетного фильма.       — Я ухожу, — драматично заявила она. Взмах ресниц — с налетом перченой горечи, обреченный.       Саске переключил канал: звуки боя сменились монотонным бубнежом министра иностранных дел далекой страны, выражающим крайнюю обеспокоенность в связи с вероятностью каких-то военных действий.       — Я что, похожа на дерево? На пустое место? — голос Сакуры начал дрожать знакомыми просительными нотками. — Неужели тебе настолько плевать, уйду я или нет?       Щелк.       Диктор с экрана бесстрастно рассказывал о том, что декабрьские фьючерсы на нефть снизились на два процента после устойчивого роста. Из коридора послышались осторожные, тихие шаги.       — Сай, — позвал Саске. — Здесь ведь есть нефть, на этом острове?       Сай показался из дверного проема.       — Да, в море платформы, — он с неловкостью случайного слушателя оглядел спальню, смерил взглядом нездоровую, красноватую припухлость век Сакуры и слегка поморщился. — И газ. Здесь на юге где-то есть завод по переработке сжиженного…       — Спизженного, — отозвался Саске, снова переключая канал.       — Да пошли вы оба! — в голосе Сакуры проступили истеричные, визгливые нотки.       Сакура, чиркнув молнией, грузно стукнула сумкой об пол:       — Знаешь, Наруто прав был, какой смысл вообще оставаться рядом с тобой, если…       — Интересно, — холодно перебил ее Саске, — к кому ты сбежишь потом, когда поймешь, что и ему ты на хрен не сдалась?       Взметнулось что-то белое, и Саске, краем глаза уловив движение, сшиб летящую в него подушку и стремительным рывком остановил руку Сакуры, сжав ее запястье поверх грязновато-желтеющих пятен синяков.       — Опять? — он резко оттолкнул ее руку. — Я предупреждал тебя, что будет, если еще раз так сделаешь.       Саске встал с кровати и, подобрав с пола сумку с вещами Сакуры, вышвырнул ее в коридор.       — Пошла вон. — Не голос — ледяное, дерущее лезвие. — Достала.       Он вышел из комнаты, впечатывая дверь в проем — оконные стекла обиженно задребезжали, — оставив Сакуру в зыбком скользком отчаянии.       Спальня содрогнулась жалобным тонким стоном, медленно нарастающим в тишине, — он превращался в беспомощный, всхлипывающий вой, парализованный страхом одиночества.

***

      — Киба, я в такое дерьмо влип. Как теперь выбираться, не знаю, блядь…       Наруто прижал ко лбу прохладное ребро бутылки, глядя как сквозь плеск янтарной жидкости изумительным разливом сверкает красное наливное яблоко заката в обрамлении оранжевых перьев облаков. Солнце лениво пряталось за горы Атцахлина, освещая теплым приветливым светом хрустящий снег и укладывая уставшую землю в сонные сумерки.       Наруто облокотился о спинку собачьей упряжки — мягкая оленья шерсть приятно грела шею и спину — взглянул на любопытного пса, который шумно и настороженно обнюхивал его руку. С Кибой они встретились у супермаркета, единственного на всю базу, он находился в отдалении от подъемников. Туда же, как выяснилось, часто наведывались жители небольшой деревни у подножия гор, где Киба жил с матерью.       Заметив знакомую взлохмаченную шевелюру парнишки, спасшего им с Саске жизнь, Наруто ухватился за возможность поговорить и провести время с кем-то, кто выглядел хоть немного более живым и жизнерадостным, чем Сакура.       После ухода от Саске она пришла на порог его дома только к вечеру — разбитая, нервная и выжатая. Опухшие, обожженные болью, заплаканные красные глаза смотрели слепо, обреченно и куда угодно, но только не на Наруто. И если первые пару дней он стоически выносил ее слезы, с пониманием обнимал хрупкие плечи, стараясь успокоить, то на третий устал.       Думалось отрешенно: с какой же удивительной изворотливостью Саске удалось обернуть расставание в свою пользу и выставить все так, словно это он избавился от Сакуры, а не она от него ушла, тем самым поселив в ее душе глубокое, сосущее и болезненное чувство ненужности.       Наруто угадывал его в ней — в растерянном, отрешенном взгляде по-весеннему зеленых глаз, отклике мягких губ, в издерганных неуверенных движениях, когда она хваталась то за телефон, мигнувший оповещением, то за его ладонь, то за успокоительное ведро с мороженым.       Наруто останавливался взглядом на изящных изгибах ее талии, бедер, смотрел на стройные ноги, а потом вдыхал поглубже — и словно нырял в ванну с ягодным кремом. Сладким до тошноты и вязким, как топь. Этот крем был повсюду, словно тек из жирно промазанного торта, — оставался на руках, когда он дотрагивался до нежного плеча, лип к губам, лицу, пальцам. Наруто понимал, он должен с этим что-то сделать, но мысль смущенно стопорилась, не шла. Внутренний тупик не давал хода воображению, и Наруто сначала долго мучился противоречиями, а потом неожиданно понял.       Это как спать с живым трупом, думал он. Сакура была очень привлекательна: молодое красивое лицо сохранило нежные и легкие линии того типа, в котором простота и наивность естественно сочетались со взрослостью и женственной чувственностью, но тоскливая, пропитанная прогорклым сиропом начинка сбивала весь его пыл.       Снова вспоминал Саске, их секс, и думалось, хоть и старался смириться, — каким же ублюдком нужно быть, чтобы касаться чужого тела, принуждать к близости, когда ему, этому телу — дико больно? А потом, словно в отместку, появлялась другая мысль. Она заглядывала прямо в голову, осторожно подкрадываясь к незащищенным уголкам его сознания, осматривалась и немного удивленным голосом сообщала: но ведь и хорошо тоже было. Да, основную часть времени — чуть хуже, чем отвратительно, но потом — чуть лучше, чем хорошо.       Наруто отгонял ее, словно назойливую муху, а позже привык. У близости с Саске было два лица, как у древних двуликих божков, где дьявольская дикая сторона была обращена к солнцу, а другая, светлая и человечная, к бледному диску луны. По одной из вер, свет бесконечно боролся с тьмой, а тьма со светом, но Наруто старался не продолжать эти внутренние аналогии, чтобы не увязнуть в них с головой, в конечном счете сочтя их попросту странными.       Он бы продолжил методично обсасывать ползающие в голове мысли, скатываясь в эмоциональный мрак, если бы не необходимость выскользнуть в магазин. Сакура молча поблагодарила за возможность побыть в одиночестве, а Киба только обрадовался компании — предложил прокатиться с собаками до живописного ущелья, прихватив в собой чего-нибудь согревающего.       Из согревающего, правда, в супермаркете были только дешевое пиво, паленая водка, явно предназначавшаяся не для того, чтобы ее пить, и виски, привезенный к праздникам для привыкших к разнообразию туристов и среди бедного островного ассортимента смотрящийся крайне нелепо. Киба с горящими глазами высмотрел бутылку и сказал: давай его. Сказал: в ущелье красиво. Сказал: отвлечешься.       Наруто согласился.       Вид у ущелья, куда его привез Киба, потрясал воображение: открывал невероятный вид с пологого откоса на обросшие пушистыми елями низины у подножья скал, перехватывал дыхание глубиной и высотой. Замерзшая река внизу изгибалась лиловым закованным в лед змеем, потрескивала, наряженная в насыщенные, празднично-розовые закатные цвета, искрилась снежной белизной и казалась безупречной аллюзией сказки про зимний лес и загадочных обитателей.       Льдистая, холодная и волшебная красота, внушающая чувство смиренного почтения перед чудовищной мощью природы.       — Со мной теперь живет Сакура, — начал Наруто, отпив из пластикового стаканчика, и поморщился. — Блин, не могу я так пить без ничего…       Киба хитро улыбнулся, отломил кусок сосульки от снежной глыбы и опустил его в стакан Наруто. Заметив в его глазах удивленный протест, подмигнул и присел рядом на сани:       — Не бойся. Этот лед — чистейший. Здесь полно горных рек и источников. — Киба ободряюще улыбнулся. — Продолжай.       — Так вот, — сказал Наруто, со смешанными чувствами уставившись на сосульку в своем стакане, но продолжил: — Сакура, которая постоянно ревет, страдает по Саске… Он ее муж и пока еще не совсем бывший. А я не знаю, что мне с ней теперь делать. Я сам ее попросил уйти от него. И Саске…       Он запнулся, тревожно взглянув на Кибу, — тот продолжал ободряюще смотреть ему в глаза, и Наруто, повинуясь неясному откровенному порыву, — то ли странное доверие к Кибе, то ли его явное дружелюбие, то ли алкоголь сыграли свою роль, — решил быть честным:       — Я… ладно, я спал с ним, — Наруто коротко выдохнул. — С Саске. Ну как, спал… Вообще, я не гей, и меня к парням особо никогда не тянуло. С ним незапланированно получилось. Это сложно объяснить подробнее… — Наруто снова вздохнул. — Он живет с другим. И, блядь, Киба, у меня уже мозг плавится от этого всего, а я на этот остров вообще не за этим приехал!       Киба восхищенно присвистнул:       — Ого. Ничего себе ты устроился… — Он задумчиво подпер подбородок ладонью, облокотившись о свое колено. — Зачем тебе понадобилась чужая жена?       — Сакура мне нравится. Нравилась, — ответил Наруто. — Сейчас уже не могу понять, когда она в таком состоянии. Саске плевать на нее хотел — изменял с парнем на ее глазах. Я хотел ей помочь, и сейчас хочу, но пока не придумал как.       — А что тот парень?       — Сай? Он вроде бы нормальный, но иногда смотрю на него и не понимаю, о чем он думает. Был момент… — Наруто слегка нахмурился. — Я как-то зашел к ним, он на меня так смотрел странно… Может, приревновал к Саске?       — А Саске?       — Саске…       Наруто опустил взгляд, уставившись на дно пластикового стаканчика, — на поверхности бронзового напитка алым блеснул закатный блик.       — С ним ничего не ясно. Я не понимаю, что я чувствую. У тебя было когда-нибудь подобное: когда человек сделал с тобой что-то ужасное, но при этом… — Наруто повернулся лицом к Кибе. — У меня такое ощущение, будто меня надвое поделили: с одной стороны, он не бросил меня в беде, с другой — лучше бы бросил. Одна часть меня хочет хорошенько начистить ему морду — да так, чтобы он надолго забыл, как выглядит, а другой частью меня к нему словно тянет… Киба, он мне снится уже, блядь. И не просто ночью, когда сплю, — я как будто наяву уже его вижу. Это похоже на… — Он задумался, пытаясь подобрать слова. — Не знаю. Это как перед сном о чем-то мечтать. Только в моем случае я эти мысли не контролирую. Они сами по себе возникают.       Киба странно улыбнулся, обнажив белоснежные клыки, словно специально заточенные под волчьи, и плеснул в оба стакана еще по порции виски.       — Слушай, Наруто, — сказал Киба, — ты влюблялся когда-нибудь?       — Нет, — признался Наруто. — Так, чтобы всерьез — никогда. Нравиться — нравились. Сакура, например, — Наруто осекся и округлил глаза. — Погоди, ты мне что, намекаешь на то, что я… в него?.. Киба, не говори мне такого никогда больше. Ты ничего не знаешь.       — Ну, ты же говоришь, что спал с ним, — Киба пожал плечами. — Обычно люди не делают этого без намека на симпатию.       — Это слишком мягко сказано. — Наруто поморщился, словно от надоедливой зубной боли. — За то, что он со мной сделал, я его давно должен был убить. Но мстить — не моя тема. Зря я вообще об этом сказал…       Холодный ветер рванул в небо, тронул капюшон его куртки, сдул поземку невесомого снега на густую шерсть взволнованным псам. Небо из ало-розового медленно стало багровым, тронув алмазным блеском белые шапки на ветвях елей.       — Я ни на что не намекаю, — недолго помолчав, осторожно продолжил Киба. — Я понял, о чем ты думаешь. Хочешь, докажу тебе, что ты не прав?       Наруто неопределенно кивнул.       — Смотри, — начал Киба. — Я вот в детстве представлял, что ко мне в окно влетит летающая тарелка. — Он растянул губы в виноватой улыбке, глядя на вытянувшееся от удивления лицо Наруто. — Погоди ржать. Так вот, влетит тарелка, и инопланетяне заберут меня к себе на другую планету, а потом расскажут все тайны мироздания. Только потом повзрослел, начал учиться в школе и узнал, что жил когда-то один математик, и у него была теория: раз Вселенная обречена на начало, значит обречена и на конец. Например, на тепловую смерть. А значит, возникновение жизни во Вселенной — неизбежный результат ее, Вселенной, желания однажды не склеить ласты. То есть, существуя в ловушке своих же законов и переменных, Вселенная обязана создать разум, способный возненавидеть небытие и конечность настолько сильно, чтобы осмелиться бросить вызов самим законам природы и прогнуть их под себя. Типа, бога нет, но он будет, и это будем мы — люди. Так вот, Наруто. — Киба рассмеялся. — Я к чему веду-то. Так я лишился фантазий о захвате нас пришельцами, но не потому, что…       — Ну-ну, — перебил Наруто, борясь с желанием расхохотаться. — А вдруг захватят? Прилетят и утащат тебя.       Киба взглянул на него с легким осуждением и устало вздохнул.       — А ты слушай дальше, — сказал он. — Знаешь, почему они никогда этого не сделают, если они — даже в теории — существуют?       — Почему? — без особого интереса спросил Наруто.       — Потому что это было бы оскорблением идеи существования высшего разума, — пояснил он, сверкнув глазами, словно делился невероятной тайной, доступной лишь ему. — Любому разумному созданию пришлось бы преодолеть путь от головастиков до существ, которые очень долго и упорно боролись за право существовать как вид. Посмотри на нас, людей. Мы совершенно не приспособлены к жизни на природе! У нас нет шерсти, как у собак, мы беззащитны перед холодом, ветром, дождем, солнцем. Мы просто не предназначены для того, чтобы жить на этой планете. Вот вы с Саске, сколько бы вы продержались в нашей сторожке без помощи? Сутки?       — Это в лучшем случае. — Наруто отпил из стакана.       — А сколько бы продержался горный козел?       Наруто поперхнулся виски.       — Вот именно, — весело согласился Киба и похлопал его по спине. — Он бы точно спасся. Пересидел бы тайфун под деревцем, пожевал бы коры и отправился домой, в горы. Высший разум из горного козла, конечно, явно получился бы так себе, а вот из человека — вполне. Но мы, по сравнению с другими животными, медленно бегаем, невысоко прыгаем, хреново видим и слышим. У нас нет ни клыков, ни когтей, ни панциря, ни крыльев… — Киба запустил пальцы в белоснежный мех Акамару, потрепав его по холке, и вздохнул. Пес благодарно проскулил и лизнул ему пальцы. — Человеку, в отличие от зверя, нужна специфическая пища, которую сложно добывать. Но для возникновения разума, сопоставимого с человеческим важен не комфорт и выживаемость, важно совсем другое…       Он ненадолго замолчал. Наруто, слегка расслабленный алкоголем, внимательно слушал.       — Именно ощущение постоянно непроходящей жопы заставляло людей из раза в раз находить пути для комфортного существования, — продолжил Киба. — Короче, в разрезе всей жизни на планете — мы крайне беспомощные неудачники. Уверен, инопланетному разуму, способному перемещаться в другие галактики, тоже знаком путь, полный страданий и боли, — Киба улыбнулся. — У них совершенно точно есть эмпатия. Я думаю, если к нам кто-то и прилетит, то точно нескоро, и явно не за тем, чтобы захватывать. Может быть, они достигли такого уровня развития, когда им нас просто жалко или они боятся нас напугать, или как-то причинить боль.       — М-да, — пораженно хмыкнул Наруто и покачал головой. — Если бы они еще существовали, Киба… Лучше бы тогда прилетели и объяснили, как нужно жить, чтобы всем было хорошо. С тем, чтобы было хреново, мы и сами неплохо справляемся.       — Например?       — Например, мы причиняем друг другу зло, — вздохнул Наруто. — Вот опять же: что делать, Киба, если кто-то сделал тебе больно, но одновременно с этим сделал для тебя что-то хорошее?       Киба мечтательно посмотрел вдаль, в сторону горящего диска солнца, медленно тающего за горами.       — Я не знаю, — ответил он.       — А что бы сделали твои пришельцы? — не смог сдержать улыбку Наруто.       Киба пожал плечами.       — Наверное, они бы не стали отвечать насилием на насилие, а старались бы как-то помочь. А может быть, — он усмехнулся, — поставили бы нам всем какие-то особенные прививки от бешенства.       — Помочь… — задумчиво проговорил Наруто и снова сделал глоток.       — Ну, ты же говоришь, что этот кто-то совершил хороший поступок. Можно помочь в ответ. Но это было бы уже… Как-то…       — Слишком по-человечески, — подсказал Наруто.       — Ага. — Киба кивнул. — С другой стороны, слышал про такие тюрьмы, где террористов помещают в максимально комфортные условия? Считается, что если человека окружить добротой, любовью и теплом, то он исправится.       — Ага, любовь способна все исправить, — рассмеялся Наруто. — Это ты каких-то мелодрам пересмотрел. Не бывает такого.       — А что ты смеешься? — слегка обиделся Киба. — Вот, опять же, тот математик. Он говорил, что мы и есть тот разум во Вселенной, способный возненавидеть конечность так, чтобы бросить вызов самим законам мироздания. А что толкает нас возненавидеть эти законы? Почему мы так яростно стремимся победить смерть, почему не понимаем конечность, почему в нас заложено такое сильное сопротивление неизведанному?       — Не знаю. Жажда знаний? — предположил Наруто. — Гении ведь иногда тоже рождаются.       — Да, умные люди рождаются, но гениями становятся не все. Знаешь, что отличает гения от очень умного человека?       — Что? — спросил Наруто.       — Любовь к человечеству, — с серьезным видом ответил Киба. — Только абсолютная любовь к человечеству и вера в него способны толкать гения к изучению математики, физики, чего угодно… — Он принялся возбужденно загибать пальцы. — К открытиям, способным облегчить этому человечеству жизнь. Это гении зовут нас в космос, гении изобретают лекарства. Гений — это когда один говорит и делает за всех.       — Ну, это в общем, — засомневался Наруто. — А если это частный случай? Какой смысл в любви, когда ты имеешь дело с каким-нибудь террористом? Любить психа вопреки здравому смыслу — в этом нет ни логики, ни пользы.       — А какая польза от любви к тем, кто, например, умер? С точки зрения эволюции — тупик ведь. Какой в этом смысл?       Наруто поднял голову. Последние закатные лучи потянулись по небу медными и рубиновыми полосами над пирамидами гор, которые теперь казались почти черными. На медленно темнеющем полотне осторожно загорались первые звезды.       — Может быть, иногда тупик — это просто тупик… — заключил он.       — Я где-то читал, — задумчиво проговорил Киба, — что любовь — это единственное чувство, которое способно выйти за пределы времени и пространства. И о том, что мы продолжаем любить тех, кого нет в живых, или тех, кто находится в другой части Вселенной. — Киба пожал плечами. — Это ведь антинаучно, вымысел. Вроде, любовь — это, типа, физическая величина, которую можно измерить так же, как массу или время, и что она может пересекать пространство так же, как гравитация. — Он виновато улыбнулся. — Мол, это нечто большее, чем просто чувство. А может, вообще не чувство, просто мы пока не все понимаем. По сути, чушь ведь. Но что-то в этом всем не дает мне покоя… Как будто я ищу способ связать две части диаметрально противоположных областей знаний: с одной стороны научная теория, где мы должны стремиться победить конечность, а с другой — художественный вымысел о любви к человечеству, которая может преодолевать время и пространство…       — Тогда зло — тоже больше, чем просто чувство? — Наруто недоверчиво сощурился. — Тех, кто совершил преступления против человечности, продолжают ненавидеть даже спустя столетия.       — А зла не существует, — просто ответил Киба. — Природа и мир задуманы так, что в них есть вещи, которые пугают нас до ужаса или просто опасны. Но в целом… Давление на дне Тихого океана, способное сжать подводную лодку, как консервную банку, — не зло. И медведь в лесу, который может нас съесть, — тоже не зло. И люди тоже не злые. И вообще. — Киба пожал плечами. — Ты путаешь понятия. Зло и любовь — разные величины. Мы не управляем эмоциями, но легко управляем поведением. На раз-два. — Он щелкнул пальцами. — А ты попробуй управлять любовью. Нет абсолютного зла. Есть только отсутствие любви.       — Не все можно исправить твоей любовью. — Наруто недоверчиво покачал головой. — Выходит, все гении — альтруисты, а большинство не такие, потому что заботятся только о себе и ближайшем круге.       — И то хреново, — согласно выдохнул Киба. — Но может быть, этот уровень станет доступен нам позже. Мы ведь когда-то сжигали ведьм, подвергали дискриминации целые народы. Может быть, однажды мы все поймем и искореним насилие на благо всего человечества. — Он грустно улыбнулся.       — Или не поймем.       — Тогда будем сидеть и ждать пришельцев с прививкой от бешенства.       Наруто расхохотался. Псы, потревоженные громким звуком, беспокойно забили хвостами по пухлому слою снега.       — И все это сейчас рассказал человек, убеждавший меня, что Атцахлин — живой, — весело напомнил ему Наруто. — Я так и не определился, сумасшедший ты или просто фантазер.       — Это другое, — неопределенно отозвался Киба и будто бы слегка обиделся.       — Тогда я ни хрена не понял, — рассмеялся Наруто и, чуть посерьезнев, выбросил из своего стакана сосульку. — Все-таки лучше чистым пить.       Ветер, лизнув ущелье шершавым языком, завыл по-волчьи, раскачал седые от снега сосны и помчался следом за последним багряным лучом закатного солнца.       Алкоголь, согревая, пробирался по венам Наруто, плавно растекаясь по телу, и медленно расслаблял. Он не любил пить, и вкус виски ему не то чтобы нравился, но иногда накатывало нечто, отчего хотелось занавесить происходящее плотной шторой и притупить память. Слова Кибы то таяли, то взрывались вспышками в расслабленном сознании, так и не приняв никакой четкой и ясной формы, — Наруто терялся в них, пытаясь разглядеть тщательно скрытую ускользающую суть, но так ничего и не понял.       Когда подступающая ночь ласково обняла плечи и над небосводом тонкой, хрупкой лодочкой показался молодой месяц, Киба отвез Наруто обратно на базу.       Воздух остро и колко врезался в легкие. Наруто, пьянея еще больше от странного, сжавшего все тело чувства не то предвкушения чего-то важного, не то нестерпимого ощущения тягостно восторженного ожидания, брел сквозь тени одинаковых коттеджей.       Их горящие оранжевым уютным светом окна смазывались, мягко подмигивали, путали: Наруто казалось, будто еще чуть-чуть, — и он ткнется головой в землю и сломает себе шею.       — Что, несчастная любовь, Узумаки? Спиваемся с горя? — услышал он знакомый голос с холодными нотками.       Мир, качнувшись, почернел и практически исчез, темной, поплывшей картинкой выставив на задний план пьяную дымку. Посреди тихой, пропитанной ночным морозом улицы стоял Саске, облокотившись о тускло сияющие инеем перила своего дома.