Энтропия

Маска на голове Бобо съехала набок. Мелкие трещинки растянулись сетью по гладкой поверхности белой краски, когда-то покрывавшей тело болванки ровным слоем. Узор вышел аляповатый и немного вычурный. Бобо напоминала древнюю статую, которую в веках сохранило чудо — тронь, рассыпится пылью. Раньше Эйден думал, что Бобо — это высосанная душа, он смутно припоминал, как переживал о том, что, будучи бестелесным духом, она может протечь сквозь щели дощатого пола. Сейчас эти страхи казались ему детскими и смешными, хотя подозрительных странностей в болванках было достаточно. Уж больно молчаливыми и незаметными они были, это всегда наводило на мысль о пресловутых скелетах в шкафу: оставалось понять, были болванки обглоданными костями чужого секрета или сами прятали жуткую тайна. — Даже не представляю с чего начать, — пожаловалась Мей. Она сидела за столом и вертела в руках кружку с давно остывшим нетронутым чаем. — Начни с начала, — посоветовал Эйден. Мей невесело усмехнулась: — Порой начало найти гораздо труднее, чем конец. Люди думают, что любая беда похожа на клубок — потяни за нитку и обязательно рано или поздно найдешь виноватого. Какого-то хитроумного злодея, который запутал дорожки и подстроил козни, — она вздохнула, отхлебнула холодного чая и недовольно сморщилась. — На самом деле, любой миг нашей жизни, будь он счастливым или самым горьким, больше напоминает змеиное гнездо: хвостов так много, что невозможно понять, чья именно голова тебя укусила. Мей снова поднесла кружку к губам и скривилась. Едва тлевшие угли камина сдались без боя, бросив попытки обогреть промозглую комнату. В полумраке яркие пятна, разбросанные по мебели тут и там, померкли, как цветы, которые покрыл иней. Мей куталась в лоскутный плед и кидала на Эйдена грустные взгляды. — Давай я тебе помогу, — сжалился Эйден. — Я сам обо всем примерно уже догадался. Королева верила пророчеству, поэтому думала, что стала невестой ночи. Единственной надеждой был спаситель, вернее, спасительница, которую сперва саму нужно было спасти. А где лучше спрятать ребенка от короля? Конечно, под его носом. Если честно, я нахожу эту идею весьма остроумной. Вот только вы не учли, что король умрет раньше срока, и спасительница унаследует вместе с короной метку проклятия мира. — Все так, да не так, — покачала головой Мей. — Начало всему было положено задолго до твоего или моего рождения. Полагаю, во времена, когда пророк изрек свое пророчество. А, возможно, гораздо раньше, когда человек впервые испытал зависть, жадность и гордыню, хотя, в этом случае выходит, что начала и вовсе не было. То, что мы свысока называем пороками, мы сами и есть. Крадут и убивают руки, злые слова всегда произносит язык. Мей умолкла и оставила кружку в сторону. Взгляд ее искал воспоминая в узорах древесины старой столешницы. Эйден был вынужден тихо покашлять, чтобы вернуть мысли женщины из далекого прошлого. Мей вздрогнула и виновато улыбнулась, после чего неожиданно громко спросила: — Что тебе известно о пророчестве? — в ответ она сама вздернула руку и отрицательно замотала головой. — Не отвечай! Что бы ты ни сказал, это будет ложью! Достоверно о пророчестве никому ничего не известно, потому что и самого пророчества не существует. Раздался душераздирающий вопль. Эйден подпрыгнул на месте и едва сумел поймать сердце, которое от страха попыталось выпорхнуть вон из тела. Отдышавшись, Эйден осуждающе посмотрел на Мей. Забава с кричащим зеркалом была у женщины одной из самых любимых. — Что? — невинно спросила Мей. — Мне показалось, момент нуждался в подходящем оформлении. Не каждый день, знаешь ли, ты узнаешь, что всю свою жизнь прожил во лжи. Захотелось сделать этот миг запоминающимся. Она нажала под столом скрытую кнопку, и зеркало перестало вопить. В комнате будто стало прохладнее, хотя, возможно, кровь в венах Эйдена не захотела возвращаться обратно в заледеневшие конечности. — Что там с пророчеством? — напомнил он Мей, растирая ладошки. — А что с ним? Его просто нет, — пожала плечами женщина. — Возможно когда-то оно существовало, но с тех пор ветер разнес его по кусочкам в разные уголки света: строчку — туда, слово — сюда, четверостишие выпало по дороге. В итоге, за века, пророчество полностью растворилось в народном творчестве, превратившись в устное собрание жалоб и предложений. Мей была прекрасным рассказчиком, она добросовестно отыгрывала голосом взлеты и падения сюжета, руками рисовала в воздухе декорации. Слушать ее было одно удовольствие. — Все поколения и селения стремилось добавить в пророчество что-то свое, чтобы остальные почувствовали и запомнили именно их печали. Каждому казалось, что его проблема самая важная, и решать ее нужно в первую очередь. Кто-то был недоволен налогами, кто-то погодой, кому-то мешал шумный сосед. В конечном счете мир оказался под угрозой гибели от тысячи и одного несчастья: от бюрократии до распутства. Люди окончательно позабыли первоначальное пророчество, но твердо верили, что нечто плохое должно случиться. Однако любой сказке нужен злодей. Никто не хочет проигрывать, а сражаться с незримой судьбой, знаешь ли, очень хлопотно, гораздо проще отрубить голову живому человеку из плоти и крови. Выбрать злодея получилось легко, народ был на редкость единодушен: у кого больше золота, тот в бедах других повинен. Врагом человечества был единогласно избран король. Само собой, в каждом королевстве — свой собственный. К слову сказать, не все короли были бессовестными тиранами, очень многих из них любили и искренно уважали. Однако любовь любовью, но кто же откажется посмотреть на падение с небосвода любимца фортуны? Зрелище красивее самого яркого фейерверка. С героем дело обстояло сложнее. Если злодея можно назначить, то спасение мира — дело исключительно добровольное. Желающих не нашлось. Поэтому решили оставить проблему на будущее. Благо, монархов и их дальних родственников в мире, как грязи, был бы спаситель, а король для него найдется. Мей встала, поплотнее закуталась в плед и подбросила полено в печь. Пламя взметнулось вверх. В языках огня Эйдену почудились люди: старые и молодые, в рваных обносках и дорогих костюмах — очень разные, но одновременно похожие. Люди ругались и грозили незримому врагу кулаками. Почему-то Эйдену стало страшно. Ему вдруг показалось, что огненные человечки вот-вот вырвутся из камина и растерзают его на части. — Сложно сказать, что тогда двигало нами, — продолжила Мей. По всей видимости, Эйден засмотрелся на огонь и пропустил часть рассказа. Уж больно далеко прыгнула история: — Хотелось бы сказать, то была вера, но боюсь, что под благородной маской скрывалась гордыня. Мы были молоды, немногим старше, чем ты сейчас, и верили, что мир был создан для нас, и право на его будущее принадлежит только нам. К несчастью, наша юность пришлась на мирное благополучное время. Горячая кровь требовала подвигов, сердца — страстей и трагедий, а хлеб продавался в лавке по той же цене, что и во времена наших прадедов. Да и рецепт мало чем отличался. Никакого простора для героизма. От скуки мы сами выдумали себе войну, а наши амбиции выбрали самого страшного врага из возможных — конец света. В голосе Мей слышались горькие нотки. Сожаление липло к словам, делая их тяжелыми и медлительными: — С королевой мы дружили с раннего детства. Вместе росли, мечтали и зачитывались трудами десятого короля. На страницах ее дневников мы впервые нашли идею о спасителе-женщине. Сегодня, когда с возрастом зрение стало хуже, я понимаю, что мы зрили в строчки так глубоко, что разглядели в них то, чего не было. Образ ученой женщины — спасителе королевства был в ее книгах всего лишь красивой метафорой для реформы о всеобщем образовании. Десятый провела жизнь в борьбе с суевериями и предрассудками, но по нелепому стечению обстоятельств помогла мракобесию победить. О десятом короле Мей говорила с большой любовью, как о хорошем друге, по которому сильно скучала. Невольно Эйден сам проникся теплыми чувствами к женщине, чья кровь текла в его венах. — Ты знал, что мастерскую основала десятый? — подмигнула Мей. — Мальчики и девочки должны были учиться в ней сообща. Этой мечте не суждено было сбыться — идеи, они как дети, — никогда не слушаются создателя, когда вырастают. Впрочем, нужно отдать должное магистру, твоя подружка, Кассия, стала первой девочкой в стенах мастерской. Хоть что-то этот черствый сухарь сделал правильно. — Но я сильно забежала вперед, — Мей поплотнее укуталась в плед и сделала паузу, собираясь с духом перед решающим шагом. — В те времена я была близкой подругой и личным лекарем королевы. Это я определила пол будущего первенца королевы. Не знаю, ослепили ли меня мои собственные желания, или произошла досадная ошибка, так или иначе, я была уверена, что у королевы родится девочка. Спасительница. Надежда и вера целого мира. Честолюбие наше было столь велико, что в границах одного королевства, ему было тесно. Последние слова Мей произнесла с издевкой, скривившись, будто буквы могли оставить на ее языке кислое послевкусие. — Ко дню родов у нас было все подготовлено: торжественная речь для победы над тьмой и платье, в котором королева прочтет ее перед спасенным народом. Платье было прекрасным, настоящим произведением искусства. Ради такого великолепия миру стоило пережить один конец света, — Мей хмыкнула и снова взяла кружку в ладони, стиснув ее до побелевших костяшек. — Сложно описать весь ужас, который мы испытали, когда королева вместо спасительницы родила мальчика. Будущего короля. Наши мечты в одночасье рухнули, как карточный дворец на ветру. Принимать решение нужно было быстро, и мы сделали выбор в пользу гордыни. Мы нашли девочку, которая родилась с тобой в одно время, и совершили подмену. Мей посмотрела Эйдену прямо в глаза: — Я не стану просить прощение за то, что мы сделали, потому что прощения нам нет. Ты имеешь полное право потребовать справедливости и отмщения, — женщина грустно улыбнулась. — Я не могу вернуть тебе дворцы и драгоценности, которые принадлежали тебе по праву рождения, но могу уверит, что каждый из нас дорого поплатился за содеянное. Я больше не верю в судьбу, но это не помешало ей посмеяться над нами. Как ни странно, Эйден не испытывал сожаления или злости. Он подружился с Мей, думая, что она была ведьмой, что же теперь обижаться, если в итоге именно ей она оказалась? По крайней мере, в его судьбе. История, рассказанная женщиной, была грустной, но печаль в ней принадлежала принцу, которого лишила короны родная мать. Эйден, по своим ощущениям, не был принцем и никогда не хотел таковым становиться, поэтому горести престолонаследника были ему чужды. — Я не злюсь на вас, — в конце концом, ответил он Мей. — В той или иной мере, мы все зависим от случайности: кто-то рождается богатым, а кто-то — нищим. Счастье, любовь и здоровье тоже распределены меж людей без порядка и справедливости. Не думаю, что стоит придавать большое значение тому, кто именно сделал за меня выбор: слепой случай или родная мать. Несмотря на все трудности и ухабы, Эйден был доволен своей судьбой. Точнее, она ему ничем не мешала. Доля наследного принца стала бы на его шее камнем, пусть красивым и драгоценным, но все равно тянувшим ко дну. Его нынешняя жизнь была легкой: за душой пусто — ногам легко, иди, куда пожелаешь. — Очень мудрая мысль для столь юного существа, — ласково улыбнулась Мей. — Значит, ты больше не боишься, что я могу низвергнуть мир в вечную ночь? — Эйден решил разрядить тяжелую атмосферу, заполнившую комнату густой печалью. — Почему же? — подмигнула Мей. — Тебе вполне по силам выкинуть нечто подобное. Только это будет твое собственное решение, а не навет пророчества. Впрочем, я думаю, опасаться не стоит — ты слишком эгоистичен для таких дел. Не представляю, что должны сделать люди, чтобы ты захотел потратить время и силы на месть каждому из них. В словах Мей был смысл: для того, чтобы топить мир в слезах, нужно быть сильно заинтересованным в делах других. Эйдену чужие печали и радости были глубоко безразличны. Тем не менее, в истории с пророчеством оставался еще один нерешенный вопрос: — Если пророчество — это выдумка, то как быть с болванками? — спросил Эйден. — А какое они имеют к этому отношение? — изумилась Мей. Удивление Мей было таким искренним, что Эдйен тоже задался вопросом: при чем здесь вообще болванки? Глупость какая. Он посмотрел на Бобо, которая от возмущение растрескалась чуть сильнее. — Расскажи, как вы познакомились с Бобо. — попросил он Мей, чтобы уйти от неловкой темы. — Познакомились? — Мей обратила задумчивый взгляд на болванку. — Не припомню. Кажется, она всегда здесь была.