Игра отражений

Мастер Риннельдор зябко кутался в тонкий плащ и озирался по сторонам так, словно в любой момент ожидал нападения. Мимо ряда статуй он прошел, не поднимая головы, и наградил быстрым взглядом только изваяние Леи. Фергус, чувствуя, как с каждой секундой все сильнее дрожали руки, нетерпеливо воззрился на Знающего. — В человеческих гробницах смерть всегда ощущается… иначе, — негромко выговорил эльф, и в тоне его звучало неожиданное незнакомое беспокойство, — ваша жизнь так мимолетна, и в таких местах, как это, всегда кажется, что мертвецы, успевшие за свою жизнь сделать так мало, вот-вот восстанут, чтобы закончить фразу, на которой их прервали. — Я позвал вас не для того, чтобы слушать философские рассуждения о мимолетности человеческого бытия, — раздраженно прервал его изречение Фергус, — мне нужна помощь, и вы — единственный, к кому я могу обратиться. Мастер Риннельдор мгновение помолчал. — Я не вполне понимаю, о какой именно помощи вы говорите, — заметил он наконец, — я не умею заглядывать в прошлое — из нас двоих это скорее получилось бы у вас, пусть и ценой значительных усилий. То, что вы рассказали… странно. Но что я могу с этим сделать? — Я почти уверен, что на меня было оказано сильное магическое воздействие, — ответил Фергус, постаравшись взять себя в руки, — и мне показалось, что вы могли бы определить, что именно со мной произошло. Вы ведь чародей, верно? — Я Знающий, — немного надменно отозвался мастер Риннельдор, — и, как уже было сказано, память места считывать не умею. Я говорил вам однажды, и повторю снова — если вы считаете, что кто-то вас проклял, наймите ведьмака. Нельзя сказать, чтобы сам Фергус не рассматривал эту возможность — последним, кто проводил магические манипуляции в крипте, был ведьмак Лето, и обратиться за помощью к нему представлялось не такой уж плохой идеей. Но Император был почти уверен, что знал имя злоумышленника, и, не желая произносить его вслух, надеялся, что мастер Риннельдор сам выяснит правду. Но Знающий явно не желал сотрудничать, и от бессильной злости, смешанной со страхом, Фергус уже начинал закипать. — Что бы ни происходило, — заговорил он, справившись с собственным голосом, — я никогда не припоминал вам, скольким вы мне обязаны, мастер. Я не говорю о спасении вашей жизни — вы много раз давали понять, что эта услуга была вам не нужна. Но вы уже много лет живете под моей крышей и делаете все, что вам вздумается. Вашего сына приняли при дворе, и через какое-то время, буде на то его воля, он сможет занять видную должность в Империи. Я не интересовался вашими делами и предоставил вам полную свободу, обеспечил инструментами для работы и средствами пополнять вашу коллекцию в любой момент. Я не винил вас в гибели моей жены, хотя, подозреваю, вы сами считаете, что часть ответственности лежит на вас. Я доверял вам свои тайны и просил совета в самых деликатных ситуациях. И вот теперь, когда некто угрожает мне всерьез, вы не желаете даже попытаться мне помочь? То… существо, — Фергус трудно сглотнул — странный голос все еще звучал у него в сознании, а плечи чувствовали тяжесть прикосновения незнакомых рук, — то существо сказало, что кто-то уже предал меня, и мне не хотелось бы думать, что этим «кем-то» окажетесь вы. Император замолчал, чувствуя, как эта тирада почти иссушила его, подвела к опасной черте. Если бы мастер Риннельдор сейчас ехидно усмехнулся или безразлично пожал плечами. Фергус велел бы бросить его в застенки и пытать. Но Знающий обвел усыпальницу еще одним тревожным взглядом, вздохнул и прямо посмотрел на собеседника. — Как я уже сказал, единственный, кто мог бы взглянуть в прошлое этого места — не только из нас двоих, но, пожалуй, во всей столице — это вы, Ваше Величество, — проговорил он, — в прошлый раз для усиления ваших способностей понадобилось много времени и усилий, и теперь ваш дар снова спит. Но, раз вы настаиваете, я мог бы провести одну… процедуру. Опасную, неприятную и не слишком надежную. Успех ее будет зависеть от вашей силы воли и искренности желания докопаться до правды. Но, боюсь, это единственное, что я могу для вас сделать. Некоторое время Фергус мрачно молчал, потом, вздохнув, кивнул. — Допустим, я соглашусь, — сказал он, — о какой именно опасности идет речь? — Онейромантия — тонкое искусство, требующее определенного состояния сознания, — тихо заговорил Риннельдор, — сновидцы способны увидеть то, что было, и их видения всегда правдивы и верны. Но если в транс погружается тот, чей разум не готов к правде, последствия предсказать очень сложно. Вы же, при всем уважении, едва ли сейчас находитесь в подходящем состоянии духа. Неверно проведенный сеанс прорицания может закончиться помешательством — временным или постоянным — кататонией или полной потерей разума. От провидческого сна вы можете вовсе не проснуться, и мне не хотелось бы нести за это ответственность. — Вы уже имели раньше дело с чем-то подобным? — жестко, пытаясь скрыть нахлынувшую волну паники, спросил Фергус. Риннельдор усмехнулся. — В некотором роде, — туманно ответил он. Несколько долгих мгновений оба молчали, и Фергус, прикрыв глаза, снова вспомнил странный голос из-за спины, прикосновения тяжелых рук — и на секунду решил было, что, невзирая на риски, нужно было соглашаться на эксперимент. Но потом внезапная догадка прошила его, как вспышка боли. Он открыл глаза и пристально посмотрел на эльфа. — Вы лжете мне, мастер, — проговорил Фергус ровно, без угрозы, но глядя прямо в светлые глаза Знающего, — пытаетесь заставить меня поверить, что единственный способ узнать правду — подвергнуться неведомому ритуалу, от которого я могу сойти с ума или уснуть навеки. Снять с себя всю ответственность и предоставить мне выбор — остаться в неведении или рискнуть жизнью. И теперь, мне кажется, я знаю, почему. Риннельдор чуть изогнул светлую бровь. — Просветите меня? — спросил он негромко. — Вы точно знаете, кто во всем виноват, и не хотите, чтобы я тоже это узнал — а точнее, убедился в этом, — ответил Фергус, теперь совершенно уверенный в своей правоте — холодный тон Риннельдора был тому хорошим доказательством, — я думаю, что есть способ проще и безопасней — чтобы узнать правду мне достаточно приказать арестовать вашего ученика и допросить его с пристрастием, верно? На сей раз изумление на лице Риннельдора — секундное, но такое явное — было неподдельным. — При чем здесь Яссэ? — спросил он с вызовом. — До сих пор я был уверен, что Яссэ скрывает от вас свои дела, — словно поймавший вдохновение, Фергус заговорил громче, — занимается запретной магией и проводит странные ритуалы за вашей спиной, может быть, в отместку за то, что вы не проявляли к нему прежнего интереса. Однажды я даже прикрыл его, солгал вам — и вы сделали вид, что поверили. И сейчас я понимаю, что это было частью плана. Так скажите же, мастер, давно ли вы с вашим подопечным замыслили извести меня? Для этого вы так долго втирались мне в доверие? Риннельдор медленно поднял руку. — Остановитесь, — проговорил он совсем негромко, но Фергус почувствовал, что его словно окатило ледяной водой, — в былые времена я мстил и за меньшие оскорбления, — продолжал Знающий, и с каждым словом голос его, казалось, напитывался силой, не становясь громче, но у Фергуса от его звука зашумело в ушах, — я многим вам обязан — это правда. И, возможно, во многом перед вами виноват. Но то, о чем вы говорите, не просто необдуманно и глупо — это опасные речи и опасные мысли. Я не знаю, кто навел на это место морок, и было ли вообще какое-то воздействие, не стал ли этот инцидент результатом вашей усталости или побочным эффектом подавленных способностей. Но, обвиняя меня в измене, вы рискуете переступить черту, за которой предателем в ваших глазах может оказаться любой, даже самый преданный сторонник. Я прощаю вас за эти жестокие слова. И предупреждаю — если целью возможных злоумышленников было смутить ваш разум и заставить сомневаться во всем, что вас окружает, то эта цель была достигнута. Но в одном вы можете не сомневаться — магического воздействия на вас лично оказано не было. — Откуда такая уверенность? — с вызовом, но уже почти не ощущая злости, спросил Фергус. Риннельдор улыбнулся, шагнул к нему, и Император попятился на полшага. Эльф поднял руку, шепнул заклинание и коснулся кончиками пальцев лба собеседника. Фергус почувствовал, как от шеи вниз вдоль позвоночника прокатилась быстрая прохладная волна, а через мгновение в тех местах, где почти девять лет назад Знающий выводил на его спине таинственные символы, кожа начала зудеть. — В ходе моего эксперимента я наложил на вас особую защиту, — спокойно пояснил Риннельдор. Он опустил руку, и зуд мгновенно отступил, — тогда она была нужна, чтобы никто не мог вмешаться в ритуал, но эльфская магия куда долговечней человеческой. Защита все еще действует, и ее эффект, если его не продлить, сохранится на несколько лет, пока не исчезнет бесследно. Фергус передернул плечами. — Почему вы раньше мне этого не сказали? — спросил он тихо. — Заклятье не защищало вас от ядов, стрел и мечей, — покачал головой Риннельдор, — только от магии. Однако, зная о нем, вы могли либо ошибочно счесть себя неуязвимым, либо решить, что я пытаюсь повлиять на вас сильнее, чем мне было позволено. В Нильфгаарде принято не доверять чародеям, а после трагедии, постигшей вашу семью, вы перестали доверять и мне. — Что же тогда со мной произошло? — Фергус оглянулся к безымянной могиле, почувствовал, как по телу вновь пробежал холодок — на сей раз не имевший ничего общего с чарами. — Я видел и слышал то, о чем вам рассказал, я чувствовал присутствие… кого-то. Не могло же все это быть лишь плодом моего воображения. Риннельдор пожал плечами. — Нельзя исключать того, что вас могли чем-то опоить, — признал он, — или, как я уже предположил, от нервного напряжения ваши способности сыграли с вами злую шутку. Вы видели… что-то, но сейчас я не ощущаю здесь следы магической сигнатуры… — Значит, я схожу с ума? — тихо закончил за него Фергус. Лицо Знающего на мгновение стало усталым и печальным. Он улыбнулся. — Я не лгал, когда говорил, что могу провести ритуал, который смог бы расставить все на свои места, — ответил он, — и, если желаете, это все еще можно сделать. Но я советую вам успокоиться, обдумать все и только после этого делать какие-то выводы. Фергус опустил глаза, не зная, что еще он мог ответить на это. — Что же до Яссэ, — тон Риннельдора вдруг снова стал жестким, — вы рассказали о том, чего я не знал, и, с вашего позволения, сам поговорю со своим учеником. Император кивнул, не глядя больше на собеседника. На этом разговор мог бы и закончиться, но неожиданно вспыхнувшая мысль — в кои-то веки своевременная — заставила Фергуса вновь пристально посмотреть на Знающего. — Но как же Эмгыр? — спросил он, и лицо эльфа дрогнуло, — я пришел сюда, потому что мой сын рассказал, откуда брал все свои предсказания. Их ему передавала Анна, моя покойная дочь — так он говорил. Но Эмгыр не мог знать ее имени, его не знал никто. Риннельдор выдержал долгую паузу и заговорил вновь явно через силу. — Именно об этом я и поговорю с моим учеником, — сказал он тихо, — все эти годы я пытался держаться от мальчика в стороне — ради Яссэ. Пусть в принце нет никаких магических способностей, но мой ученик все равно был уверен, что Эмгыр — его соперник за мое внимание. Вынужден признать, видения вашего сына могли стать результатом действий Яссэ. И я прошу у вас права самому выяснить это и в случае необходимости — избрать справедливое наказание. — Если моему сыну ничего не будет угрожать, — Фергус продолжал прямо смотреть на собеседника, и тот, казалось, готов был впервые с начала разговора стыдливо спрятать глаза, — со своим учеником вы можете поступать по своему усмотрению. Но хватит одного подозрения… Император не закончил своей угрозы, но Риннельдору, похоже, хватило и этого. — Предоставьте это мне, — тихо заключил он. Целую неделю после происшествия в усыпальнице Фергус ждал от Знающего рассказа о том, какие шаги тот предпринял, чтобы докопаться до правды. И наконец эльф пригласил Императора в свои покои. Яссэ — прямой и гордый — стоял у окна, спиной к свету, и выражение его бледного лица сложно было разглядеть, но взгляда, когда Фергус посмотрел на него, юноша не отвел. — Я позвал вас, — заговорил Знающий, остановившись в шаге от правителя, — чтобы просить отпустить моего ученика в странствие. Как и обещал, я поговорил с ним — и в искренности его слов не сомневаюсь. Яссэ не имел отношения к произошедшему с Его Высочеством, но опасается, что его присутствие в Нильфгаарде могло на это повлиять. — Что вы имеете в виду? — Фергус через плечо Риннельдора глянул на безмолвного юношу. Тот не дрогнул. — Без моего ведома мой ученик и впрямь занимался тем, что для таких, как мы, считается опасным и запретным, — пояснил Риннельдор, — однако, осознав, что погрузился в эти знания слишком глубоко, попытался отступиться от своих изысканий. Но его эксперименты могли оставить вредоносный след. — Почему я должен в это поверить? — сдвинув брови, сурово уточнил Фергус. — Я уже сказал — мой ученик был искренен со мной, и у меня есть методы убедиться в этом, — пояснил мастер Риннельдор, — потому сейчас вы можете либо поверить мне на слово, либо решить этот вопрос… иначе. Я склонен полагать, что, если Яссэ покинет Нильфгаард, негативное воздействие, вызванное его экспериментами, потеряет силу. Я сам готов выступить залогом этому. Если я не прав, если Яссэ все же удалось меня обмануть, в вашей власти будет поступить со мной так, как вам вздумается. — Вы всегда говорили, что жизнь не имеет для вас ценности, — напомнил Фергус, — не хотели даже, чтобы я спасал вас тогда, в Туссенте. — Верно, — согласился Риннельдор, — но вам известно, что превыше собственной жизни — превыше всего — я ценю благополучие моих детей. Потому вместе со мной залогом моей верности останется Эренваль. Он знает о произошедшем и согласен на это. — Вы пытаетесь заплатить жизнью одного вашего ребенка за другого? — тряхнул головой Император, и Риннельдор немного снисходительно улыбнулся. — Я пытаюсь восстановить справедливость, — ответил он, — жизнь Яссэ мне дорога не больше и не меньше, чем жизнь Эренваля. Но я знаю, что только так смогу оградить моего ученика от, несомненно, заслуженного возмездия. Я прошу вас дать ему волю — и сам отпускаю его. — Куда же ты отправишься? — Фергус снова посмотрел на юношу — на сей раз пристальней. Тот не двинулся с места. — На Север, — ответил Яссэ тихо, — все, что я делал, служило единственной цели. Я надеялся отыскать способ вернуться домой, и, может быть, в иных землях смогу достичь этого. — И какой бы глупой ни казалась мне эта цель, — с горечью договорил за ученика Риннельдор, — за границами Нильфгаарда она уже не будет вас касаться. Как и меня. Фергус несколько секунд переводил взгляд с ученика на учителя и наконец кивнул. — В таком случае, тебе стоит держать в уме, Яссэ, — обратился он к юноше, — что, пересекая границы Империи впредь без моего дозволения, ты станешь преступником, и никакое слово твоего учителя тебе больше не поможет. — Я знаю, — кивнул Яссэ, — и принимаю эти условия. — В таком случае — я согласен, — еще секунду помедлив, кивнул Фергус. Юный эльф уехал на следующий день — Император лично убедился в том, что он взошел на борт корабля, отправлявшегося в Ковир. Риннельдор провожать ученика не вышел, но вечером вновь пригласил Фергуса к себе — на сей раз в лабораторию. — Я хотел поблагодарить вас за ваше решение, — начал он без лишних вступлений, — и сообщить, что теперь я готов стать наставником Его Высочества, как вы неоднократно меня просили. — Вы же сказали, что у моего сына нет способностей к магии, — напомнил Фергус. В компании Риннельдора он теперь ощущал себя неловко — расследование, пусть и принесло результаты, завершилось совсем не так, как рассчитывал Император, и он чувствовал, что, хоть и справедливо, но заставил Знающего принести большую жертву, может быть, даже оскорбил его. И прежним отношениям между ними, доброжелательному нейтралитету, пришел конец. Мастер Риннельдор вместе с сыном стал добровольным заложником Империи, но это лишь заставило Фергуса опасаться мести Знающего. Тот же, похоже, тоже это осознавал и стремился убедить хозяина, что бояться тому нечего. — Это правда, — подтвердил Риннельдор, — но, находясь ближе к мальчику, я смогу распознать вред, который нанес ему мой ученик, и устранить его. Кроме того, даже не владея магией, Эмгыр живет в мире, где она существует, а, значит, должен понимать ее законы так же, как законы природы и политики. Фергус задумался на мгновение, но правда была еще и в том, что, потратив на решение этого вопроса и без того слишком много времени, сейчас он был рад закрыть его. Заключить перемирие и переключиться на те проблемы, в которых хоть что-то понимал. Потому, поразмыслив немного, он наконец согласился. Разобравшись с этим делом, однако, убедившись, что Эмгыру больше ничего не угрожало, Фергус не смог забыть то, что с ним произошло в усыпальнице. Странный голос — плод его фантазии, следствие отравления или нераспознанный морок — время от времени все еще звучал в его сознании, и больше, чем что бы то ни было еще из речи незнакомца, Император запомнил одно — рядом с ним были предатели. Дэглан, которому поручено было наблюдать за князем Даги, сообщил другу, что никаких доказательств измены Первого Советника не обнаружил, но сказал так же, что с князем не стоило терять бдительности. — Может быть, предательства он и не совершал, — рассуждал друг, когда они с Фергусом остались наедине, — но Даги пользуется при дворе огромным влиянием. Ты был прав — его агентов можно найти где угодно, ему служат даже те, кого сложно в этом заподозрить. Если до сих пор он пользовался своими возможностями, если не во благо, но по крайней мере не на вред Империи, это может измениться в любой момент. Он — опасный человек с опасной позицией, и, если все пойдет так, как он не хочет, это может привести к катастрофическим последствиям. — Может быть, стоит отдалить его от двора и принятия решений? — предложил Фергус задумчиво, — сослать в родовое гнездо, предложить заняться воспитанием внучки, как и полагается человеку столь преклонного возраста? — Ты можешь попытаться, — согласился Дэглан, — но что помешает ему продолжать гнуть свою линию — просто на этот раз издалека? — Ты предлагаешь убить его? — эта мысль возникла у Фергуса внезапно, словно из ниоткуда, непрошенная, страшная — и оглушительно разумная. — Ничего подобного я не говорил, — качнул головой Дэглан — слишком спокойный, чтобы поверить, что эта идея не пришла ему в голову даже раньше, чем Императору, — но я призываю тебя быть осторожным с ним. Какой бы дикой ни казалась поначалу мысль избавиться от Первого Советника самым радикальным образом, с течением времени Фергус возвращался к ней все чаще — она посещала его теперь каждый раз во время заседаний Малого Совета. И лишь бессильное понимание, что эта мера ничего бы не исправила, останавливало его руку. К началу весны Нильфгаард был вынужден ввести в Туссент войска. Филипп долго пытался подавить народные восстания собственными силами, но наконец запросил помощи, когда стало понятно, что волны недовольства утихомирить сам князь был уже не способен. Близилось начало посевного сезона, но работники массово отказывались выходить на поля и виноградники, тут и там происходили диверсии, бегущие от своих господ крестьяне сбивались в бандитские ганзы, и княжеские рыцари ничего не могли с ними поделать. Князь Даги настаивал на вмешательстве еще до того, как Филипп прислал прошение, и в конце концов Фергус вынужден был признать его правоту. Поначалу он надеялся решить проблему миром — настоять на возвращении к власти княгини Кароберты, но с течением времени выяснилось, что ее отречение было лишь поводом для недовольства. Народ Туссента требовал новых субсидий, указывая на то, что Этолия, вошедшая в состав Империи позже всех остальных провинций, получала их в куда большем объеме. Благородный порыв Кароберты помочь разоренному войной королевству теперь воспринимался, как большая самонадеянная ошибка. И Даги справедливо отмечал, что Императорская казна не могла себе позволить уровнять расходы на обе житницы. Снижение поддержки Этолии могло привести к битве на два фронта. Увеличение субсидий Туссенту — к недовольству внутри самого Нильфгаарда — налоговая нагрузка обрушилась бы на граждан Империи, которые и так до сих пор расплачивались за последнюю военную кампанию. Решение же, по мнению Первого Советника, было очевидным. Следовало напомнить бунтующим провинциям, что Империя была сильна своей армией и милостива лишь к тем, кто этого не забывал. Понадобилось два месяца, чтобы волна народного недовольства в Туссенте спала. Решение ввести войска, как бы ни хотелось Фергусу это оспорить, оказалось верным. Последовавшее за этим перераспределение субсидий и почти незначительное повышение имперских налогов — не на помощь провинциям, но на военные расходы — было встречено без недовольства. Этолия, казалось, смирилась с уменьшением финансирования, а в Туссент — после прилюдной казни лидеров восстания — наконец пришел мир. Летом, однако, Фергусу пришлось разбираться с новыми бедами, которые теперь сыпались на него, казалось, со всех сторон. После отставки князя Генриха влияние Императора в Назаире значительно снизилось. Тамошний правитель, не нарушая заключенных ранее договоров, счел, тем не менее, возможным искать для королевства новых торговых и военных партнеров. Подавление восстания в Туссенте и здесь принесло свои плоды — Назаир тоже припомнил, что армия Нильфгаарда оставалась сильнейшей на юге, и в сени этой опасности король решился заключить сразу несколько соглашений с теми, на кого прежде даже не был обращен его взгляд. Разведка доносила Фергусу, что в единый союз к концу лета объединились не только Назаир и Маг Турга, но и Метинна, прежде заверявшая Императора в своей лояльности. К королю Верилию, вопреки советам Даги, были направлены послы, но к значительным результатам этот визит не привел. Империя теряла прибыль от морской торговли, объединившиеся королевства повышали пошлины, а Фергус теперь вынужден был на каждом Совете отбиваться от настойчивых требований министров немедленно начать отложенную в долгий ящик войну. Единожды решив проблему радикально, советники рассчитывали повторить успех. Эта ситуация осложнялась тем, что, почуяв слабину в Империи, Виковаро, после Этолийской войны связанный с Нильфгаардом строгим договором, похоже, тоже начал задумываться о восстановлении независимости. В этом королевство поддерживала и соседняя Геммера, верность которой всегда оставалась под большим сомнением. И теперь уже Фергус не смог сопротивляться воле Совета. Война была объявлена, и в начале осени армия Нильфгаарда, объединившая силы с рыцарями Виковаро, которые в очередной раз сделали выбор в пользу более сильного союзника, вступила в Геммеру. Перед началом вторжения Фергусу пришлось принять непростое решение. Король Виковаро, согласившийся участвовать в сражениях на стороне Империи, настаивал на том, чтобы его войска выступали не под командованием маршала Коэгоорна, пользовавшегося весьма дурной славой, а подчинялись собственным командирам. Императору пришлось пойти на уступки, но согласиться на самостоятельное управление союзной армии он не мог — военные советники настаивали, что это непременно привело бы к волне диверсий и бунтов внутри войска. Потому, по соглашению с королем Виковаро, объединенные силы возглавил Дэглан, который до этих пор должен был принять командование только над солдатами Этолии. Наступление длилось несколько долгих месяцев, в течение которых сам Император наблюдал за военными действиями, не покидая Нильфгаарда. Решающая битва на реке Им Лебар закончилась безоговорочной победой объединенных сил Империи, и на Йуле Фергус прибыл в столицу Геммеры, чтобы принять капитуляцию. Эта жестокая демонстрация, как оказалось, и впрямь была необходима. Император убеждал себя в том, что отделался малой кровью — быстрая кампания в Геммере и блестящая победа Нильфгаарда вновь напомнила соседним королевствам, за кем оставалось решающее слово по эту сторону Ярры, и к весне князь Даги с гордостью, словно это была его личная заслуга, сообщил Императору, что внешняя ситуация стабилизировалась. Договоры были перезаключены, военное присутствие Нильфгаарда на севере и востоке — увеличено, и накануне очередного дня рождения Эмгыра Фергус принял решение собрать большой саммит правителей независимых государств юга и князей имперских провинций. Хрупкий мир был восстановлен, но за всеми этими заботами Император почти упустил беду, пришедшую в его собственный дом. В начале лета Эмгыр серьезно заболел. Все началось, как сперва казалось, с обычной простуды. В то лето в столице стояла удушающая жара, и никто не удивился, когда однажды утром принц отказался от завтрака, а потом, вместо того, чтобы по своему обыкновению отправиться в парк вместе с друзьями, изъявил желание вернуться в спальню. Для девятилетнего мальчишки такая измена традициям могла с самого начала показаться тревожной — летний зной в Нильфгаарде был делом привычным — но до самого вечера ни Эдна, ни Мерерид не проявляли никакого беспокойства. Юный наследник иногда любил уединяться, отгораживаясь от всех, и проводить время за чтением или одинокими играми в солдатиков, которые называл будущими военными кампаниями. Лишь укладывая подопечного в постель вечером, верная нянюшка заметила, что тот был необычайно вялым и отстраненным. Потрогав его лоб, Эдна обнаружила, что у Эмгыра поднялась температура, но тоже не слишком взволновалась — сообщив об этом Фергусу, причитала, что сама, мол, была виновата, разрешив мальчику накануне вдоволь наесться мороженым после ужина. Под пристальным присмотром придворного лекаря Эмгыр провел в жару всю ночь, и к утру температура немного спала. Фергус навестил сына в его покоях и обнаружил его бледным и измотанным — однако целитель заверил Императора, что в этом не было ничего страшного. Весь день мальчик отказывался от еды, и лишь после долгих слезных уговоров Эдны согласился съесть несколько ложек жидкого бульона, которые, впрочем, через четверть часа вернул обратно. И вот после этого женщина наконец забила тревогу. Снова вызванный к постели принца лекарь предположил, что мальчик переживал сильный солнечный удар, но Эдна, преисполненная народной мудрости, часто идущей вразрез с обычной медициной, утверждала, что тогда Эмгыр давно бы пришел в себя. Она снова осталась у постели воспитанника на всю ночь, а ближе к утру мальчика пришлось укладывать в ледяную ванну, чтобы сбить вновь вспыхнувший жар. Фергус, все это время вынужденный проводить одну встречу с послами соседних королевств за другой, присутствовать на заседаниях Совета и диктовать Ардалю целую кипу важных писем, получал известия о состоянии сына, как донесения с фронта, и к концу третьего дня болезни Эмгыра, готов был бросить все, чтобы провести у постели мальчика побольше времени. Скрепя сердце, он вынужден наконец был обратиться к князю Даги и поручить ему занять свое место на важных переговорах. У постели Эмгыра Фергус застал мастера Риннельдора. После отъезда Яссэ Знающий исправно выполнял обязанности наставника — учил принца тонкостям магической теории, но особого интереса к нему все равно не проявлял. Эмгыр иногда жаловался, что уроки эльфа были скучнее даже, чем бесконечная математика и риторика, хоть и никогда от них не отлынивал. Сейчас же Знающий сидел у постели принца, бережно держал его хрупкую исхудавшую руку в своих ладонях и, прикрыв глаза, похоже, считал пульс больного. Фергус медленно приблизился к кровати. Эмгыр лежал неподвижно с закрытыми глазами, укрытый влажной простыней, и его маленькое заострившееся лицо блестело от испарины. При приближении Императора мастер Риннельдор не отвлекся от своего занятия, не обратил на Фергуса ни капли внимания, и, лишь когда правитель осторожно опустился на край постели, слегка повернул голову и прошелся по нему взглядом. — Его все еще лихорадит? — тихо, каким-то чужим хриплым голосом спросил Фергус, хотя ответ на этот вопрос был очевиден. — Если так пойдет дальше, — с бессердечной серьезностью ответил Риннельдор, — кровь мальчика начнет сворачиваться в жилах. Фергус с трудом сглотнул вязкую горькую слюну. — Что с ним? — задал он тот же вопрос, на которой придворный лекарь лишь растерянно разводил руками, — может быть, его прокляли? В глубине души Император надеялся, что мастер Риннельдор на это предположение ехидно усмехнется и, как уже бывало не раз, расскажет Фергусу, как глупо тот заблуждается. Но эльф лишь коротко качнул головой. — Я не чувствую на нем магического воздействия, — ответил он, — но Его Высочество не обладает достаточной сопротивляемостью к магии, так что малейшее, самое слабое заклятье могло на него повлиять. Фергус закусил губу и на секунду зажмурился. Перед внутренним взором мгновенно встал удушающе кошмарный образ, преследовавший иногда Императора последние девять лет — бледное, покрытое испариной измученное лицо Леи, ее покрасневшие незрячие глаза, искусанные в кровь губы — лицо, через мгновение готовое стать посмертной маской. Мастер Риннельдор не смог ее спасти, но Фергус все равно, не открывая глаз, прошептал едва слышно: — Помогите ему. Эльф немного помолчал. — Идемте, — выговорил он наконец. Фергус разлепил неподъемные веки как раз вовремя, чтобы увидеть, как Знающий, поднявшись на ноги, бережно поднял застонавшего Эмгыра на руки. Мальчик повис в его объятиях безвольной тряпичной куклой, и эльф, перехватив его покрепче, зашагал к выходу из спальни. Следуя за чародеем след в след, Фергус вскоре оказался в лаборатории Знающего, где мастер Риннельдор аккуратно уложил Эмгыра на длинный стол — тот же, где много лет назад творил свои заклинания над самим Императором. Не дождавшись приглашения, Фергус подтащил к столу высокий стул, уселся на него, не решаясь прикоснуться к сыну. Тот лежал — неподвижный и тихий, и худая грудная клетка едва заметно поднималась от легкого поверхностного дыхания. Император не следил за тем, как Риннельдор разжигал свои горелки, звенел ретортами, смешивал что-то в ступке и рылся в склянках с разноцветными алхимическими снадобьями. Он смотрел только на лицо Эмгыра, считал его едва заметные вдохи и мысленно гнал от себя пугающую тень смерти. Она стояла у двери лаборатории — Фергус был уверен, стоило ему обернуться, он бы увидел ее. В ней, печальной, несвоевременной, конечно, не было бы ничего страшного — она была похожа на Лею, застывшую в скромной покорной позе, которую запечатлел скульптор, ваявший надгробный монумент. Смерть смотрела бы пустыми черными глазами призрачной Анны, глубокими, как отчаяние. Она бы улыбалась — нежно, успокаивающе. Один взгляд, одно движение, и она забрала бы Эмгыра с собой — затем лишь, чтобы восстановить справедливость. Отвести сына к той, кто даже не смогла его увидеть, но все эти годы ждала. — Уходи, — прошептал Фергус, — пожалуйста, оставь его мне. Мастер Риннельдор, казалось, ничего не слышал. Деловитыми точными движениями он сцедил закипевшую жидкость из реторты в высокий глиняный сосуд, прошептал заклинание — должно быть, чтобы остудить полученную смесь, а потом, подойдя к столу, осторожно, но уверенно поднял голову мальчика и начал постепенно вливать снадобье в приоткрытый рот. Эмгыр, хоть и почти бессознательный, покорно пил. Мастер Риннельдор шептал что-то себе под нос, а, когда мальчик, вздрогнув, попытался вернуть то, что в него только что влили, прижал ладонь к опавшей груди, и его монотонный голос наполнился звенящей силой. Проглотив последнюю каплю, Эмгыр обмяк, его сомкнутые веки задрожали, он несколько раз вздрогнул и затих. Фергус встретился взглядом с мастером Риннельдором, но лицо того было совершенно бесстрастным. — Если это не поможет, — пояснил эльф, — значит, на мальчика и впрямь было оказано магическое воздействие. Тогда и я буду действовать иначе…- и в воздухе между ними отчетливо зазвенело невысказанное «если он выживет». К утру, однако, Эмгыру полегчало, и, увидев, как он, заворочавшись, открыл глаза, Фергус почувствовал, что снова может дышать. Сын был еще очень слаб, но явившийся к его постели лекарь, которому забыли сообщить о манипуляциях Знающего, с удивлением сообщил Императору, что принц пошел на поправку. К вечеру у него снова немного поднялась температура, это повторялось еще несколько дней, но Эмгыр очевидно выздоравливал. К нему вернулся аппетит, и через некоторое время он потребовал книжек и солдатиков, потому что просто лежать в постели ему было уже скучно. Фергус явился к мастеру Риннельдору через неделю — Эмгыр к этому времени уже начал вставать с постели и постепенно становился собой прежним, настойчиво просился играть в парк и с нетерпением ждал возобновления уроков. Знающий выслушал сердечные благодарности Фергуса без особых эмоций и, когда тот закончил распинаться, заметил: — Я до сих пор не уверен, что это было. Точно можно сказать одно — магия тут ни при чем. Вероятно, мальчика пытались отравить, но следов известного яда в его крови я не обнаружил. Остается полагать, что, либо это была несчастливая случайность и обычная болезнь, либо речь идет о чем-то наследственном. У вас в роду не было похожих случаев? Фергус растерянно пожал плечами. — Мой отец под конец жизни много и странно болел, — ответил он неуверенно, — никто из лекарей не мог понять, что происходит, говорили даже о покушении. Но отец впервые заболел в довольно преклонном возрасте, а Эмгыру всего девять лет… Мастер Риннельдор развел руками. — Как я и сказал — ни в чем нельзя быть уверенным, — повторил он, — но я советовал бы вам отослать Эмгыра из столицы на какое-то время. Может быть, куда-то, где не так жарко, — он сделал многозначительную паузу, — и я бы хотел поехать с ним. — Как его личная охрана? — попытался пошутить Фергус. — И это — в том числе, — удивительно серьезно подтвердил Риннельдор. Император, в котором разговор со Знающим разбудил его худшие опасения и тревоги, нашел сына на террасе в компании верного Мерерида. Играть в саду мальчику было еще запрещено, и он откровенно скучал над какой-то книгой, с тоской поглядывая на то, как между розовых кустов внизу зажигались вечерние огни. При появлении Императора Мерерид встал и выпрямился по струнке, а Фергус, махнув ему рукой, устроился в свободном кресле рядом с сыном и с деланным любопытством заглянул на станицы его книги. — Очередной талмуд о великих победах прошлого? — шутливо поинтересовался он. Эмгыр, не чуя подвоха, кивнул. — Я хочу гулять, папа, — заявил он твердо, видимо, рассчитывая, что приказной тон повлияет на безвольного родителя так же, как на Мерерида, — я уже здоров. — Согласен, — подтвердил Фергус, и Эмгыр, не ожидавший такой легкой победы, воззрился на него обескуражено, — только кому нужен этот скучный парк? Чего ты там не видел? А, меж тем, княгиня Розалия уже пятый раз прислала приглашение навестить их семейство в ее поместье. Там, конечно, нет твоих друзей, а из детей — только малявка Сианна, но я подумал, вдруг тебе захочется провести остаток лета в Туссенте? Глаза мальчика загорелись энтузиазмом. — И мы будем гулять в лесу, как ты рассказывал? — с жаром спросил он, а Фергус вдруг понял, что мальчик был уверен — отец отправится в это путешествие вместе с ним. И эта мысль показалась ему удивительно правильной, такой привлекательной и успокаивающей, что разом отодвинула на задний план все еще родившиеся даже сомнения. Император не мог надолго оставить столицу, бросить все дела — он не был властелином собственного времени. Но Фергус вар Эмрейс — тот, что в компании одной лишь лошади Росинки сбегал из Боклерского дворца, чтобы побыть самим собой хоть недолго — жаждал этого больше всего на свете. — Конечно, — улыбнулся Фергус, быстрым жестом растрепал черные кудри сына, и Эмгыр, словно испугавшись, что отец вот-вот передумает, быстро закивал.