Игра отражений

Фергус надеялся опоздать к ужину, но, конечно, этого не произошло. Княгиня Кароберта, пожалуй, могла бы заморить своих домочадцев голодом, реши почетный гость явиться глубоко за полночь — лишь затем, чтобы встретить его, чинно сидя за богато накрытым столом в окружении нарядно разодетых отпрысков и со светской улыбкой на устах. Добравшись до дворца, Дэглан покинул своего спутника — на семейном ужине ему находиться не полагалось, несмотря на особое доверие со стороны наследного принца. В Туссенте все эти сантименты не имели никакого значения, здесь люди оценивались исключительно по их статусу и титулам, а младший офицер сомнительного происхождения, даже не посвященный в рыцари, оставался для местных аристократов на одной ступеньке с обычной солдатней и дворцовыми слугами, присутствие которых было принято попросту не замечать. И, прощаясь с другом, Фергус мельком пожалел даже, что ему самому такой уровень свободы был недоступен. С куда большим удовольствием, чем делить трапезу с хозяйкой Боклерского замка, принц сейчас отправился бы в казармы, выпил паршивого вина и неторопливо обсудил произошедшее днем с Дэгланом, на которого выпивка всегда действовала умиротворяюще странно. Пригубив спиртного, друг не только становился более приветливым и разговорчивым, но и открывал в себе настоящего мыслителя, способного рассуждать и строить планы далеко за пределами обычного порядка вещей, и иногда выдвигал соображения, полностью меняющие взгляд на вещи и помогающие принять единственно верное решение. А сейчас Фергусу это было просто необходимо. Однако необходимость следовать придворному протоколу и исполнять даже самые неприятные обязанности была ношей, возложенной на плечи любого настоящего властителя, и Фергус, махнув Дэглану на прощание рукой и сговорившись встретиться завтра пораньше утром, направился в обеденный зал, чтобы наконец предстать перед княгиней. Кароберта, как и всегда, блистала. В Нильфгаарде хорошим тоном даже для самых знатных дам считалась нарочитая скромность — на приемах в Императорском дворце не принято было нацеплять на себя больше двух украшений за раз, а цвета и фасоны платьев должны были подчеркивать изящество и скромность, почти ничего не выставляя напоказ. В Туссенте же, особенно в Боклере, дамы, казалось, стремились каждый выход в свет превратить в акт хвастовства друг перед другом новыми нарядами, драгоценностями и духами. Княгиня же начинала участвовать в этом соревновании, похоже, едва вставала утром с постели. Однажды Фергус даже в шутку поспорил с Филиппом, что его мать сменит за день не менее десяти туалетов — и выиграл. Для позднего ужина в компании долгожданного беглого принца княгиня выбрала пышное пудрово-зеленое платье с богатой золотой вышивкой, убрала светлые волосы в высокую замысловатую прическу, удерживаемую, как здание фундаментом, резной короной с дымными опалами, а на украшавшие ее шею, мочки ушей, пальцы и запястья украшения можно было бы выкупить небольшую винодельню в долине Сансретура. По правую руку от княгини восседал Филипп. Юноша, едва ли проспавший накануне ночью больше пары часов, выглядел отстраненным, усталым и скучающим. Впрочем, в компании матери, сестер и придворных княжич почти всегда вел себя так, словно происходящее вокруг досаждало ему и отвлекало от вещей куда более важных. Он любил всем своим видом демонстрировать отрешенную благородную скуку — и наблюдая за рыцарским турниром, и беседуя с важными гостями, и даже поедая пирожные с розовым кремом и шоколадной крошкой, за которые, по его собственному уверению, мог бы душу продать. И этот вечный налет туссентской тоски слетал с Филиппа, лишь когда они с Фергусом оставались наедине. Когда двери очередной бордельной комнаты закрывались и на окна падали тяжелые занавеси, отгораживая их от мира, княжич преображался, становился требовательным, жадным до ласк, болтливым и смешливым, реагировал хохотом на каждую, даже самую банальную шутку, и стоном — на любое, даже самое невинное прикосновение. Поначалу это льстило Фергусу, пусть иногда он и задумывался, одному ли ему был знаком этот новый, порывистый и эмоциональный Филипп. Но после нескольких месяцев совместным постельных приключений такое поведение княжича начало утомлять — настолько, что время от времени Фергусу приходилось одергивать любовника и просить его не стонать так громко. Впрочем, Филипп на эти замечания никогда не обижался. Он умел подстраиваться, давать именно то, что от него ждали, и Фергус подозревал, что именно на этой способности хамелеона и держались в последнее время их отношения. Глупо было злиться на того, кто выполнял любое, даже едва ли озвученное желание. Сейчас, стоило Фергусу переступить порог обеденного зала, лицо княжича на мгновение преобразилось — едва различимо, должно быть, чтобы стремительной улыбки, надлома светлых бровей и краткого вздоха не заметила строгая матушка — но принц научился подмечать такие вещи безошибочно, и Филипп прекрасно это знал. Все три дочери княгини — от старшей, двенадцатилетней Розалии, до младшей, трехлетней Франчески — были разодеты, как взрослые дамы, пожалуй, чуть менее роскошно, чем Кароберта, но вид у девчонок был самый что ни на есть аристократический, хоть сейчас на бал, хотя дебютанткой Розалии предстояло стать лишь в следующем году, а ее сестрам приемы и рауты пока только снились. И ни одна из них, конечно, ничем не походила на скромную чернушку Лею, образец нильфгаардской добродетели. Фергусу иногда казалось, что, выряжая дочерей в самые модные платья и украшая их, как йульское древо, Кароберта всякий раз желала подчеркнуть, что ежиная принцесса Мехта в подметки не годилась ее драгоценным девочкам — и не то, чтобы Фергус был с ней не согласен. Из Розалии, а, может, и из Маргариты, средней княжны, вышли бы прекрасные Императрицы — во всяком случае, с ними при дворе никогда не было бы скучно. Княгиня медленно поднялась из-за стола, хотя вставать в присутствии того, кто еще не взошел на Нильфгаардский трон, было совершенно не обязательно, и отпрыски последовали примеру матери. Фергус остановился перед ними, мысленно посмеиваясь над разворачивавшейся сценой. Сам он, не успевший переодеться, все еще был в рубахе, раздобытой Анжеликой, без дублета, в дорожных сапогах и, безусловно, благоухал всеми ароматами борделя. В Туссенте только работницы домов терпимости позволяли себе использовать сладкие мускусные духи — благородные же дамы и господа пахли исключительно розами, жасмином и ландышами. Фергус ненавидел запах ландышей. — Добрый вечер, Ваша Милость, — принц учтиво склонил голову, и девчонки вслед за Каробертой ответили ему быстрыми реверансами разной степени изящества. Филипп же глубоко поклонился, прижав одну ладонь к груди, вторую заведя далеко за спину и едва не встретившись лбом со столешницей. Фергус терпеть не мог церемоний, но иногда ему нравилось заставлять всех вокруг следовать им с дотошной точностью, словно за неправильный поклон или приветствие им могли отсыпать две сотни палок. — Ваше Высочество, — глубокий голос Кароберты звучал мягко и сумрачно, лился, словно приглушенный свет лампы, накрытой кружевной шалью, — мы беспокоились о вас. Нам казалось, вы намеревались вернуться к обеду. — А вернулся к ужину, — ответил Фергус, прекрасно знавший, что время вечерней трапезы тоже давно миновало, — вы желали видеть меня, княгиня? — Прошу, садитесь, — Кароберта широко повела полной белоснежной рукой, и Фергус перехватил исполненный надежды быстрый взгляд маленькой пухлой Франчески — несмотря на железную дисциплину, девочка явно теряла терпение от желания вонзить зубки в воздушные пирожные, ждавшие своего часа на столе. Принц решил не мучить ребенка и, кивнув, опустился на приготовленное для него место в противоположном от княгини конце стола. Юркие, прежде невидимые слуги тут же скользнули к нему, наполнили бокал золотистым вином, а тарелку — первым на сегодня угощением, густым сырным супом. Фергус и Дэглан перекусили вместе с девочками Анжелики, но от второго ужина принц никогда не отказывался. Дождавшись, когда слуги снова растворятся в тенях, Кароберта заговорила. — До нас дошли тревожные вести, касательно Его Величества Императора, нашего дорогого кузена, — сказала она, опустив тяжелые ресницы, — и вас просят поскорее вернуться в Столицу, пока еще не слишком поздно. Фергус глянул на княгиню пытливо и пристально. — А откуда вам известно, о чем именно просит меня мой дорогой отец? — спросил он, подражая ее тону, — вы читали мою корреспонденцию? Кароберта подняла брови в притворном ужасе. — Как вы могли такое подумать! — ответила она, едва сдержав искреннее возмущение, — но в письме, адресованном нам, эта просьба присутствовала — вы наш гость, Ваше Высочество, и наш долг — обеспечить вам безопасное возвращение на родину. Мы распорядимся, чтобы корабль был готов завтра к закату, если изволите. Фергус нахмурился — он надеялся провести в Туссенте еще, как минимум неделю, чтобы без спешки и обстоятельно решить, что делать с новыми возникшими из ниоткуда странными обстоятельствами, о которых княгине знать было необязательно. И эти обстоятельства никак невозможно было убедить сесть на корабль завтра вечером — разве что затащить на него силой и кинуть в трюм. Но этот метод Фергус намеревался припасти на крайний случай. — К чему такая спешка? — не найдя ответа получше, спросил Фергус, — я сомневаюсь, что мой отец действительно при смерти, в противном случае, вместо письма за мной бы прислали почетный караул и имперский корабль. Кароберта поджала губы. — В послании шла речь о судне, высланном за вами, — словно нехотя подтвердила она, — но мы полагаем, что наш корабль и наш почетный караул ничуть не хуже. Лучшие из наших рыцарей будут сопровождать Ваше Высочество. Кроме того, наш сын Филипп отправится с вами — чтобы присутствовать от нашего имени на церемонии бракосочетания. Фергус улыбнулся — все становилось на свои места. Желая выслужиться перед «дорогим кузеном», удивить и порадовать его напоследок, показать свою незаменимость и прозорливость, княгиня Кароберта надеялась отправить наследного принца домой на корабле под Туссентскими флагами, под охраной Туссентских рыцарей и в компании наследника Туссентского княжеского престола — чтобы все, кто вышел бы встречать Фергуса в порт Города Золотых Башен, поняли бы — именно Туссентская княгиня была не просто ближайшей родственницей Императора, но и его незаменимой, самой преданной сторонницей. В иных обстоятельствах Фергус мог и пойти на такой шаг — для нового властителя безусловная поддержка Кароберты и ее рыцарей могла оказаться совсем не лишней. — Боюсь, я не могу на это согласиться, — как мог мягко покачал головой Фергус, не сводя с княгини глаз, — своего письма я пока не читал, но уверен, что за мной был выслан почетный караул, состоящий из рыцарей бригады Импера — и я, как будущий Император, должен явиться в родную гавань под собственными знаменами и с собственной дружиной. — А это, в свою очередь, означало отсрочку на несколько дней, подумал Фергус про себя. Кароберта покорно склонила голову — ее дерзкий шаг не был встречен с восторгом, и княгиня, похоже, была смертельно оскорблена. — Впрочем, Филипп и впрямь может поехать со мной, — поспешил добавить Фергус, быстро подмигнув неожиданно зардевшемуся княжичу, — его приезд в Столицу на имперском корабле покажет нашу особую милость и подтвердит наше близкое родство. Кароберта кивнула — совсем без восторга. С тем же успехом Фергус мог бы заявить «Я — будущий Император, вы — мои подданные, и все будет по-моему» или отвесить княгине пощечину, но, конечно, этикет мешал княгине высказать или хотя бы продемонстрировать недовольство. — А можно и мне поехать? — вдруг подала голос до сих пор безмолвствовавшая Розалия, — если готовится свадьба, значит, будет бал! Но запутать матушку было не так-то просто. Кароберта, покосившись на Фергуса, словно боялась, что он прикажет ей отпустить в Столицу и дочь тоже, строго заявила: — Тебе еще рано танцевать на балах, душа моя. Дождись своего дня рождения. — Но он только весной, — наморщила носик Розалия, — к тому моменту Его Величество уже умрет, и из-за траура никаких балов не будет до самого Йуле! Лицо Кароберты страшно побледнело — это было заметно даже под внушительным слоем персиковых румян. Такой наглости, такой вопиющей дерзости от дочери княгиня явно не ожидала, и была, похоже, готова не просто выгнать маленькую княжну из-за стола, а велеть выпороть ее розгами на конюшне, как горничную, разбившую драгоценную эльфскую вазу. Фергус рассмеялся — легко и звонко, словно лучшей шутки не слышал ни разу в жизни. — Не бойся, прекрасная Розалия, — заявил он княжне, подавшись вперед и взглянув в ее широко распахнутые голубые глаза, — я позабочусь, чтобы траур по моего отцу не продлился слишком долго — в конце концов, он и сам не хотел бы, чтобы из-за него свет еще целый год не увидел такую красоту. Девочка вспыхнула, потупила взор, и мысленно Фергус прикинул — если его суженая, обладательница фатально узких бедер, и впрямь положит свою жизнь на алтарь материнства через год после свадьбы, Розалия как раз успеет войти в возраст к моменту окончания траура по Императрице. — А я вот не хочу балов, — заявила вдруг восьмилетняя Маргарита, до сих пор ковырявшая уже остывший суп серебряной ложкой, — я хочу стать рыцарем! На мгновение Фергусу показалось, что Кароберту хватит удар, хотя подобные речи ее средняя дочь заводила с завидной регулярностью. Когда принц, страдая от скуки, выходил на тренировочную площадку, чтобы побить мечом соломенного болвана, или сойтись в поединке с одним из рыцарей Ее Милости, маленькая Маргарита неизменно находила способ понаблюдать за ним, один раз даже отважилась попросить Фергуса показать ей, как правильно держать оружие — и он не отказал. Девочка обожала турниры — но не ту церемониальную часть, столь любимую матерью и сестрами, когда рыцари гарцевали перед ложей почетных гостей, блистая доспехами под развевающимися яркими знаменами, а ту, когда эти же рыцари, страшно вопя, съезжались с копьями наперевес, норовя выбить друг друга из седла, или рубились тяжелыми самыми настоящими мечами. Такой интерес юной княжны к военному делу матушкой, конечно, не приветствовался, и Кароберта, должно быть, считала дни до того момента, когда Маргариту можно будет выдать замуж за первого попавшегося рыцаря, который бы заделал ей младенца и навсегда запер за стенами своего замка. Сегодня у Фергуса было бунтарское настроение, потому он ободряюще улыбнулся княжне, и, когда ее мать гордо заявила, что, мол, девочки не становятся рыцарями, возразил: — Пока что не становятся. Может быть, став Императором, я рассмотрю идею о том, чтобы дамы могли служить своей родине наравне с мужчинами. Кароберта наградила его тяжелым взглядом — таким же тяжелым, как стоявший по левую руку от нее канделябр, которым она с удовольствием запустила бы принцу в голову. Филипп же спрятал смешок в ладони, сделав вид, что подавился. Ужин продолжался своим чередом, опасных скандальных тем княгиня теперь старалась избегать, и светская беседа закрутилась вокруг зимних холодов и будущих урожаев вина, военных кампаний, отложенных из-за болезни Его Величества, и вкуса утки с мандаринами, поданной на третьей перемене блюд. Фергус встал из-за стола сытым по горло — и уткой, и обществом княгини. Откланявшись, он сделал вид, что направляется в собственную опочивальню, но путь его лежал совсем в другом направлении. Фергус надеялся выскользнуть из дворца под невидящими взорами стражи и спуститься в казармы, где в этот час, скорее всего, можно было обнаружить Дэглана. Прибывший в компании принца в качестве его особого гостя, друг вовсе не обязан был ютиться в компании обычных солдат, его расположили в одном из домов неподалеку от дворца, но Дэглан предпочитал компанию одиночеству, и почти все ночи проводил в месте расположения войск и стражи, завел среди них множество знакомств, став своим — одним из удивительных качеств, делавших из друга будущего блестящего военачальника, была эта способность пить с солдатней на равных, но при этом не давать им забывать о собственном высоком положении. Сурового, малоразговорчивого, серьезного Дэглана любили и уважали все, и этому можно было только позавидовать. В тот момент, когда Фергус уже понадеялся, что его побег удался, в узком коридоре, ведущем на внешнюю лестницу, принца перехватил Филипп. Княжич возник из полутьмы так внезапно, словно прошел через невидимый портал или долго сидел в засаде, поджидая свою жертву. Он бросился к Фергусу на шею, ничуть не заботясь, что в узкой галерее их мог кто-то застукать, нашел губами губы принца и, тихо простонав, прильнул к ним с таким рвением, будто собирался не поцеловать, а сожрать Фергуса живем. — Ну и надавал ты матушке пощечин, — прошептал княжич, чуть задыхаясь, когда уста их наконец разомкнулись, — она от злости чуть тарелки не сгрызла, гребанная вампирша… Фергус, удерживая Филиппа в легких объятиях, самодовольно усмехнулся — словесную баталию за столом он и впрямь выиграл, и вознесение почестей его победе было лучшим способом для княжича снять все возможные вопросы о том, откуда и зачем он тут взялся. — Ее Милости следует знать свое место, — заявил он снисходительно. — О, она знает, — ответил Филипп, и его прохладная узкая ладонь скользнула вниз по груди Фергуса и аккуратно сжала то, что скрывали плотные замшевые бриджи. — Но пытается залезть повыше. Будь ее воля, она бы уже сейчас подложила под тебя Розалию, не глядя на ее юность и невинность. Филипп ненавидел собственную мать — в этом можно было не сомневаться. Кароберта считала себя в праве распоряжаться жизнью единственного сына, как ей вздумается. В княжеской семье испокон веков рождались только девочки — кое-кто из особенно фаталистично настроенных астрологов даже полагал, что это было следствием проклятья, наложенного на род Кароберты последним королем эльфов Диветафом, в наказание за собственную гибель. И рождение Филиппа, с одной стороны, конечно, опровергало это заблуждение, но с другой — нарушало стройную последовательность, выстроенную со времен Людовика. Наследницами королевского, а потом княжеского престола всегда становились женщины — и с этим никто не мог поспорить. Княгини, по твёрдому убеждению каждой следующей правительницы Туссента, подходили на эту роль куда лучше любого, даже самого умного мужчины. И Филипп, наследник Кароберты, мог разрушить эту легенду, или того хуже — подтвердить ее и погрузить княжество в хаос и разрушения. А еще, конечно, он не мог стать следующей Императорицей Нильфгаарда, что досаждало Кароберте особенно сильно. Она не уставала напоминать сыну, какое разочарование испытала, когда лекарь продемонстрировал ей новорожденного первенца, и княгиня разглядела лишний элемент между его ножек. И Филипп платил ей той же монетой — за маской покорности и послушания он прятал такую глубокую обиду и ненависть, что Фергус ничуть не удивился бы, приди однажды из Туссента вести, что княжич взошел на престол, следуя нильфгаардской традиции, жестоко разделавшись со своей предшественницей. Пока же главным выражением его бунта была страсть наследника к Фергусу. И Кароберте еще повезло, что княжич выбрал именно его, а не решил мстить, подставляя задницу первому встречному солдату. Ладонь Филиппа двигалась умело и быстро, и через несколько мгновений Фергус понял, что вот-вот могло случиться непоправимое. Он настойчиво перехватил запястье княжича и отвел его руку в сторону, плавно выдохнул и прикрыл глаза. — Не здесь, — прошептал он, но юноша, похоже, прочитав истинные желания принца лучше его самого, отрицательно мотнул головой, отважившись поспорить, и плавной волной опустился перед Фергусом на колени. Его пальцы не дрожали, пока он расстегивал ремень и боролся с пуговицами на бриджах принца. Филипп освободил предмет своих устремлений от тесных оков ткани за считанные секунды, а потом, похабно облизнувшись, нашел для своего рта куда более приятное применение, чем обсуждение прошедшего ужина в компании матери. И это был прекрасный акт мести. Фергус откинул голову назад, уперся затылком в каменную стену и закусил губу — на его стоны могла сбежаться стража, а прерывать блистательный акт неподчинения княжича принцу совершенно не хотелось. Его язык и губы двигались сперва неспешно и плавно, с волнительными влажными звуками, и, если поначалу Фергус и не желал ничего подобного, стремясь просто ускользнуть из дворца, Филипп очень быстро доказал ему, что знал его тело лучше него. Через несколько минут тягучих ласк принц принялся сам мягко подаваться бедрами навстречу, будто подгоняя, дав волю своему нетерпению, и княжич с радостью повиновался. Он забрал его глубже, сперва за щеку, потом, немного помедлив, пропустил в горло, отстранился — но затем лишь, чтобы повторить маневр снова и снова. Филипп помогал себе пальцами одной руки, второй придерживая Фергуса за бедро, точно в отчаянной попытке сохранить контроль, не дать принцу перейти к более решительным действиям, но тот и не собирался делать ничего подобного — княжич знал, как лучше, как правильней, как приятней — и шел по этому пути бесстрашно и без оглядки. Фергус кончил, не успев предупредить любовника о надвигающейся опасности, но тот не закашлялся и не отстранился, словно даже с благодарностью и не меньшим аппетитом, чем до того — кремовые пирожные, испив почти все до капли, а потом, быстро поднявшись на ноги, поцеловал Фергуса — стыдливо, в щеку — прижался горячим лбом к его лбу и тихо рассмеялся. — Когда ты женишься, может быть, я смогу обучить твою ежиху тому, как тебе нравится, — прошептал он немного надтреснутым голосом, — тогда, возможно, тебе не будет с ней так тошно жить. Фергус усмехнулся в ответ. — Нильфгаардки не отсасывают, — проговорил он тихо, — это чисто туссентская традиция. — Она не нильфгаардка, — ответил Филипп, а затем, быстро приведя принца в порядок, ловко справившись с бесконечным рядом пуговиц на бриджах, снова поцеловал его — на этот раз в губы — и растворился во тьме. В казармах, вопреки ожиданиям, Дэглана не оказалось, но стражник, готовящийся выйти в ночной караул, сообщил принцу, что его друг решил воспользоваться тем, что в этот час на тренировочной площадке не было ни души, и Фергус, поблагодарив его, пошел в указанном направлении. Дэглан мутузил соломенного болвана с такой яростью, что сперва принц даже не решился к нему подойти. Друг наносил удар за ударом стремительно и жестоко, отскакивая, проворачиваясь, почти танцуя, словно пытался повторить ведьмачьи приемы, не рубил, как было принято у солдат и рыцарей, а словно стегал своего безропотного противника тяжелым полуторным мечом. — Оставь его, он умер, — подал голос Фергус, когда ему надоело наблюдать за другом, и Дэглан, еще раз провернув меч в руке, замер, обернулся и смутно улыбнулся, словно говоря — ты приперся, ничего другого я и не ждал. Принц пересек площадку, подхватил из держателя еще один тренировочный меч, взвесил его на ладони и, ступая мягко, крадучись, вышел и остановился перед Дэгланом в боевой стойке. — Я думал, спасение эльфов в лесу и ужин в компании вампирши утомят тебя, — бросил друг ехидно — в любых других обстоятельствах он не позволял себе называть княгиню никак, иначе, чем Ее Милостью, но пустынная площадка и жаркий бой с невидимым противником, похоже, распалили Дэглана и заставили его скинуть маску вечной вежливой отстраненности. — Ты же знаешь, я — неутомим, когда в моих руках оружие, — с вызовом ответил Фергус, и Дэглан, еще раз усмехнувшись, пошел в атаку без предупреждения, высоко подняв клинок. Принц отразил первый выпад почти играючи, сделав быстрый пируэт, развернувшись и выставив меч под удар, скинул его с лезвия и, отскочив на полшага, провел собственный маневр — не такой стремительный, ожидаемый, словно на пробу. Дэглан парировал. Иногда, становясь в пару с кем-то из рыцарей, даже участвуя в турнирах, Фергус сомневался, что противники отваживались драться с ним в полную силу. Они не поддавались слишком откровенно — за такое можно было получить серьезное наказание. Но и демонстрировать все свои умения опытные воины не спешили, давая наглому принцу фору. Дэглан был не из таких — он никогда не поддавался, касалось ли дело махания мечом или словесных перепалок. Он был честен — всегда и во всем, и честность его порой граничила с недопустимой дерзостью и даже жестокостью. И Фергус любил его за это, пожалуй, больше всех на свете. Они сошлись снова и снова, нанося удары, выжидая, пока противник раскроется или ошибется, и это была своего рода игра характеров, испытание выдержки. Дэглан не уступал Фергусу ни строением тела, ни силой, ни ловкостью, но знал такие приемы, до которых истинные аристократы и уж тем более принцы никогда бы не опустились, и Фергус учился у него этим маневрам, впитывал знания и использовал их, подстроив под себя. На очередном выпаде Дэглан, не устояв, припал на одно колено, Фергус, воспользовавшись моментом, выпрямился и прицелился клинком ему в шею, намереваясь закончить поединок одним махом, но друг поднял руку и принял удар на предплечье, не защищенное доспехом. Принц заметил, как соперник прикусил губу — должно быть, отдача даже от тренировочного клинка оказалась слишком сильной и болезненной. Он готов был остановиться, отпрыгнуть и воззвать к дружеской ничьей, но Дэглан, улучив мгновение его замешательства, вдруг вывернул собственное запястье, перехватил клинок друга, вцепился в него мертвой хваткой и дернул на себя, вырывая меч из пальцев Фергуса, выбивая его из равновесия. Принц оступился, едва не упал, а Дэглан, подскочив на ноги, уже перехватил рукоять отвоеванного меча и направил на соперника оба клинка, скрестив лезвия и забрав шею Фергуса в ножницы из них. — Ведьмачьи приемчики, — фыркнул Фергус, побеждено поднимая руки вверх, — и где ты только этому научился? — Была оказия, — туманно ответил Дэглан и опустил мечи. Было видно, что распространяться об этом дальше он был не намерен. Они пересекли площадку, вернули клинки на место и остановились под широким навесом. Снова пошел снег, и Фергус, разгоряченный схваткой и тем, что ей предшествовало в темном коридоре, зябко кутался в широкий плащ. Дэглан, одетый в простую кожаную куртку, похоже, вовсе не чувствовал холода. Он передернул плечами, разминаясь, пошевелил головой и наконец прямо уставился на Фергуса. — Зачем пришел? — спросил друг коротко, и принц на мгновение не нашелся с ответом, не успев придумать даже остроумного блока на его прямой выпад. — Хотел обсудить план дальнейших действий, — ответил он наконец, подняв глаза к бирюзовому небу, — корабль за нами прибудет в лучшем случае через неделю, и нужно решить, что делать с моей находкой. — Ты рассуждаешь об этом эльфе так, словно он — твоя собственность, — заметил Дэглан, — будто ты клад в лесу раскопал. А, меж тем, он не твой пленник и, скорее всего, даже не твой подданный — и наших законов он не нарушал. Если захочет, он может уйти, куда глаза глядят. — Это верно, — признал Фергус, досадуя на то, как неожиданно обидно ему было слышать это и мысленно признавать правоту друга, — но я спас жизнь ему и его мальчишкам. Думаю, можно считать, что он мне должен. — Тебе следовало воззвать к Праву Неожиданности пораньше, — заметил Дэглан с еще одной ехидной ухмылкой, — теперь — караван ушел. Насколько я понял, эльф не собирается с тобой сотрудничать, даже разговаривать и называть свое имя тебе не хочет. Единственный надежный вариант — это объявить его шпионом и отвезти в Нильфгаард в колодках. Фергус раздраженно мотнул головой. — Так не пойдет, — твердо заявил он, и Дэглан пожал плечами. — Не понимаю, зачем он тебе сдался, — сказал он задумчиво, — из чистого любопытства? — Может, и так, — ответил Фергус с вызовом, потому что лучшего варианта не мог предложить даже самому себе, — эльф утверждал, что оказался в том положении, в котором я нашел его, по справедливости — кто-то приговорил его к такой странной казни. Он взялся в лесу неизвестно откуда — скорее всего, руку к этому приложили чародеи. — И ты намерен из чистого любопытства оспорить этот непонятный чародейский замысел? — скептически поинтересовался Дэглан. — Только идиот стал бы так делать, верно? — опередил его вывод Фергус. Друг устало кивнул, — я хочу понять, что произошло — не более того. И у меня есть идея, как можно это сделать, — во взгляде Дэглана принц рассмотрел почти любопытство, и этого было достаточно, чтобы продолжать свою мысль, — один из парнишек — сын моего спасенного эльфа — показался мне куда более разговорчивым, чем остальные. Я мог бы пообщаться с ним, он ведь тоже знает, кто и почему выбросил весь их выводок в зимний туссентский лес, верно? — Откуда мне знать? — отозвался Дэглан холодно, но Фергуса, ухватившегося накрепко за свое внезапное озарение, было уже не остановить. — Завтра утром я отправлюсь к Анжелике и попробую поговорить с этим Энвералем, — заявил он, потом с надеждой посмотрел на друга, — ты пойдешь со мной? Дэглан вздохнул и закатил глаза. — Конечно, — ответил он, секунду помолчав, — без меня ты натворишь дел. В дом терпимости мадам Анжелики на следующий день Дэглан и Фергус явились во всеоружии. По дороге, завернув в торговый квартал Боклера, принц, скрыв свою узнаваемую физиономию под капюшоном, накупил лучших сладостей, немного посомневавшись, прихватил пару ярких книг с картинками, которые понравились бы княжне Розалии — ровеснице маленьких эльфов — и несколько батистовых рубашек, на замену тому тряпью, что нашлось у девочек Анжелики. Хозяйка встретила принца и его спутника по обыкновению радостно, сразу отчиталась о том, что старший эльф проспал спокойно всю ночь, и раны, заново обработанные лекарем, постепенно исцелялись. Хуже дела обстояли с рыжим мальчишкой, у которого ночью началась лихорадка, и одной из работниц пришлось просидеть у его постели до рассвета, пока жар и бред не прекратились. В забытьи, рассказывала Анжелика, мальчишка метался и звал кого-то, бормотал что-то на странном незнакомом диалекте Старшей речи, и только под утро утих и заснул. Все это время второй парнишка тоже не отходил от больного, помогал девушке менять холодный компресс, держал и успокаивал товарища, когда того начинала бить особенно сильная дрожь. — Сейчас они оба отдыхают, — с сомнением сообщила Анжелика, когда Фергус изъявил желание повидаться с мальчиком, но принц решил быть твердым. На большой постели, предназначенной вовсе не для того, чтобы в ней спал больной мальчишка, хрупкие тела эльфов почти терялись. Белобрысый лежал, обняв своего спутника, прижав его к себе и устроив рыжую голову на своем плече. Он не спал и, когда Фергус и Дэглан вошли в комнату, встрепенулся, поднял голову и слабо улыбнулся. — Доброе утро, — шепотом поприветствовал принц, подходя ближе — его спутник остался стоять на пороге, точно верный страж. Мальчишка бережно освободил рыжего из своих объятий, сел в постели, потом аккуратно выскользнул из-под одеяла, встал и поклонился гостям. Фергус спрятал улыбку — эльф или нет, парнишка явно был очень хорошо воспитан. — Мы принесли вам подарки, — сказал принц тихо, — я надеюсь, твоему другу уже лучше? Белобрысый покосился на спящего, потом быстро кивнул. — Его больше не лихорадит, — ответил он странным, словно надломленным голосом — выговаривал слова мальчик старательно и четко, точно боясь совершить ошибку в каждой фразе, — Яссэ потратил слишком много сил. — Он — чародей? — решил Фергус пойти с козырей. Мальчик неопределенно передернул плечами. — Мой отец учит его уже семь лет, — ответил он, — но настоящим чародеем Яссэ пока не стал, — парнишка сделал паузу, потом добавил с неожиданным жаром и гордостью, — но станет! Обязательно станет. Отец никогда никого не хвалит, даже меня. А Яссэ — хвалил. — Напомни, как тебя зовут? — кивнув, продолжал свой мягкий допрос Фергус. — Эренваль, — мальчик снова поклонился, — а ты — Фергус, верно? — Верно, — подтвердил принц, потом указал на спутника, — а это — Дэглан. Он мой друг — такой же, как Яссэ для тебя. Мальчик с пониманием кивнул, снова склонил голову, и Дэглан ответил быстрым кивком. — Твой отец знал не только мое собственное, но и родовое имя, — заметил принц, не дав себе засомневаться, — но вы, кажется, не из Туссента и даже не из Нильфгаарда. Так откуда ему известно, кто я такой? Эренваль заметно замешкался с ответом, опустил глаза, нервно перебрал пальцами, и Фергус решил на этот раз отступиться — он бродил по очень тонкому льду мальчишеского доверия. — Впрочем, кто меня не знает, — усмехнулся он, — верно, Дэглан? Смотри, Эренваль, что мы тебе принесли, — принц щедро повел рукой, и спутник его раскрыл принесенную туго набитую сумку и извлек добытые в торговом квартале богатства. При виде сладостей глаза парнишки загорелись. В борделе Анжелики его накормили и обогрели, но изысканные лакомства доставались богатым клиентам, а не работницам или невесть откуда взявшимся гостям. Дэглан разложил гостинцы на широком столе у окна, и Фергус с улыбкой выжидал, пока Эренваль выбирал из всего принесенного кусочки поаппетитней. Отправив парочку из них в рот, мальчик отложил несколько конфет и булочек в сторону, снова покосился на спящего. — Яссэ тоже любит сладкое, — пояснил он. Фергус кивнул. — А твой отец? — решил он предпринять еще одну попытку докопаться до истины, — может, выберешь и для него что-нибудь вкусненькое, и отнесем ему это вместе? Мальчик снова опустил глаза. — Долорес водила меня к нему, — поделился он, — но отец спал — и, наверно, до сих пор не проснулся. Лекарь сказал, ему нужен отдых, я не хотел бы его будить… — Разумеется, — охотно согласился Фергус, — подождем немного — может, он сам тебя позовет. Погляди, что мы еще принесли, — и принц протянул парнишке одну из ярких книжек. Тот принял ее, пролистал, задержавшись на нескольких красочных иллюстрациях, потом вдруг покачал головой. — Спасибо, — сказал Эренваль вежливо, опустил книгу на стол, затем, немного посомневавшись, поднял на Фергуса взгляд прозрачных голубых глаз, — не мог бы ты вместо этих книг раздобыть для меня обычной бумаги и несколько карандашей? Принц удивленно поднял брови. — Ты любишь рисовать? — догадался он, и парнишка скромно кивнул. — Мне не позволили взять с собой ни одного альбома, — пожаловался он и внезапно замолчал, прикрыв глаза и напряженно выдохнув. Они подбирались к сути, Фергус чувствовал себя охотником, раздвинувшим кусты и увидевшим зазевавшегося матерого оленя посреди лесной прогалины. — Те, кто приговорил твоего отца? — спросил он тихо, стараясь не звучать слишком настойчиво. Парнишка туго сглотнул, не открывая глаз и не поднимая головы, вымученно кивнул, и принц готов был сделать первый осторожный шаг к будущей добыче, но внезапно рыжий мальчик, лежавший до сих пор неподвижно, пошевелился и застонал. Эренваль сорвался с места мгновенно. Он обогнул постель, присел на край, протянул руки к товарищу и, когда тот дернулся, явно в первый момент не поняв, где очнулся, быстро-быстро зашептал ему что-то успокаивающее на своем странном языке, принимаясь гладить свалявшиеся рыжие пряди. Через пару минут тихих уговоров Эренваль помог Яссэ сесть, устроился рядом, взглядом указал на Фергуса и Дэглана, видимо, пояснив короткой фразой, кто они такие — но рыжий, похоже, и сам вспомнил своего спасителя. В серебристо-серых глазах мелькнула секундная тень враждебности, но, похоже, дикий зверек быстро понял, что попал не в силки, а в гости. Он выпрямился, слабо качнул головой — воспитания и этому маленькому эльфу было не занимать. Фергус выжидал. — Ты голоден? — спросил Эренваль заботливо. Яссэ пожал плечами, потом провел ладонью по горлу, точно показывая, что больше хотел пить, чем есть, и белобрысый, соскользнув с кровати, налил в стакан воды из стоявшего неподалеку кувшина и поднес его товарищу, аккуратно помог напиться — собственные руки рыжему подчинялись плохо. Взгляд серебристых глаз остановился на лице Эренваля, бледные губы шевельнулись — Фергус не смог разобрать вопроса, но белобрысый ответил: — Отец в соседней комнате. Он жив и поправится. Яссэ устало опустил веки и откинулся на подушки. Потом, встрепенувшись, вдруг снова выпрямился, почти отпихнул от себя товарища, поднял ладони над одеялом и, сдвинув брови, прошептал что-то, потом еще и еще раз. Наконец, досадливо сжав кулаки, застонал и рухнул спиной на подушку. Эренваль перехватил его запястья, клюнул быстрым поцелуем тонкие дрожащие пальцы. — Она вернется, — настойчиво проговорил он, — вот увидишь, Яссэ! Ты просто устал и болен — тебе нужно поправиться, и она вернется. Фергус и Дэглан переглянулись — они оба догадались, о чем идет речь. — В Туссенте почти не осталось чародеев, — задумчиво подняв глаза к потолку, заговорил принц, коротко откашлявшись, — и здесь тебе некому помочь с твоей магией, увы… Рыжий глянул на него из-за плеча Эренваля зло и как-то затравлено. Принц заметил, как задрожали тонкие бледные губы мальчика. — Но в Нильфгаарде, — выдержав театральную паузу продолжал Фергус, — чародеев полно, и по моему приказу любой из них будет счастлив оказать помощь — и тебе, и твоему учителю. Яссэ моргнул, глянул на Эренваля, потом снова на Фергуса — тяжелые сомнения были буквально написаны у него на лице, но через пару мгновений взгляд мальчика затуманился, черты разгладились и он, похоже, даже слегка улыбнулся. — Дело за малым, — решил Фергус вскинуть арбалет и пустить в сероглазого оленя убийственный болт, — нужно убедить твоего учителя поехать со мной. Мальчишки переглянулись. Эренваль, не выпуская рук товарища из своих ладоней, обернулся к Фергусу. — И вы возьмете нас с собой? — спросил он, — вы поможете Яссэ? Принц сделал вид, что уже не пообещал ровно это же самое минуту назад, снова выдержал паузу, потом великодушно кивнул и ответил: — Если вы поможете мне.