In search of tossed vine

Goodbye – Apparat, Soap&Skin

Чжун Ли прекрасно, в подробностях помнит все моменты, когда Венти курил трезвым. «Я не курю! Только тогда, когда выпью, просто я пью постоянно» – то ли это правда сказал Венти, то ли это выражение просто слишком соответствовало реальности в его отношении. Но вот трезвым…только на миссиях. Не на всех, нет. В особенные моменты миссий. Особенных миссий. Первый раз был в той самой деревне. Тогда они стояли под раскидистым деревом, там же, где несколькими днями ранее дремали в ожидании ночи. Чжун Ли закурил обыденно и молчал, не желая торопить напарника, которого сейчас трясло так, что от него едва ли не расходились волны, хотя лицо ему почти удавалось сохранить невозмутимым, разве что бледным. – Тише, спокойно, последнее, что нам сейчас нужно, это внимание местных, – очень мягко произносит Чжун Ли. – Да спокоен я, – огрызается Венти. – Так, повтори тогда еще раз. – Че ты со мной как с ребенком психованным разговариваешь! – Прости, я… Венти посмотрел ему прямо в лицо и отчеканил, ритмично подрагивая кадыком: – Он. Был. Там. Снова. И, пока Чжун Ли молча смотрел ему куда-то за ухо, добавил: – Дай закурить. *** Венти увидел его по чистой случайности, отойдя среди ночи поссать к лесу. Чжун Ли сквозь сон слышал, как за ним закрылась входная дверь и успел подумать, что вот же, понесла нелегкая, нет бы выспаться перед предстоящей обратной дорогой. Подумал и сразу заснул обратно. Надо было торопиться, пока не начали опять грызть комары, которых напускал в комнату, конечно, тот же непутевый Венти. Было их тут так много, что изголовье кровати и стена рядом за вечер покрылись весьма причудливым и густым узором из человеческой, комариной и – интересно, кусают ли эти твари гуев? – в грязно-красный горох. Через несколько минут виновник всех этих бед будил его, нервно всхлипывая и тихо матерясь. – Нет, давай-ка повторим еще раз, – оправившись от потрясения при виде трезвого курящего Венти, Чжун Ли прикрыл красные растертые глаза рукой, – ты увидел цзянши в лесу. Прямо в двух шагах от деревни, даже не у ручья. – Ну да. А что, что в двух шагах? В прошлый раз он вообще чуть не проникновение со взломом не устроил. – Как бы теперь проникновение в твою задницу не устроил. Ничего, блять, не удивляет. Кроме того, что…блять! – Не ори. – А что мне делать, от счастья плясать? – Чжун Ли перешел на шипение – когда через стуки после сделки… – Слушай, это какая твоя сделка? Первая? Чжун Ли испытывает желание врезать ему в рожу. Со всей силы. – Она состоялась. Ты видел все сам. – По-твоему, да. А если у твари другое мнение на этот счет? Откуда тебе вообще знать, что он тебя, блять, понял? – с зажженной сигаретой и со скрещенными руками вкупе с обиженным взглядом Венти выглядел как оскорбленный старшеклассник, пойманный за школой с козьей ножкой. Конечно, Чжун Ли понимал, что этим кошачьим шипением друг на друга в ночи они добьются чуть меньше, чем ничего. – Хорошо. Тогда давай пойдем и посмотрим, что там было такое. Венти нервно затянулся. – Сам иди. Чжун Ли снова стал закипать. – Спасибо за любезное приглашение. Куда идти-то? Без тебя я то место не отличу. Венти сделал предупредительный жест рукой, и Чжун Ли не сказал ни слова, пока он не докурил и не втоптал фильтр в папоротник. К концу этого действа он уже взял себя в руки и почти спокойно сказал: – Пошли. Но если ты не взял ничего с собой сразу, придется сделать крюк к дому. Чжун Ли взял. И пистолет, и пару ножей. *** Он помнит, каково было красться тогда по деревне в ночи. В несколько раз страшнее, чем совершать сделку с цзянши на ручье. Даже страшнее, чем подниматься из травы на очную ставку с цзянши. Здесь твои нервы еще не успевают обнажиться и затрепетать, так как реально осязаемой опасности еще не видно, и неизвестно, в какую секунду она появится, и поэтому сознание норовит подрисовать кустам и теням несуществующие черты, хвосты и зубы, и ты специально одергиваешь себя от этого, иногда даже с иронией – ну да, конечно, это поваленное деревно сейчас кинется на тебя, самому-то не смешно? А теперь переставляй следующую ногу вперед. Как раз этого делать не хотелось, ноги прирастали к своему месту, и повернуть назад было не менее страшно, чем продолжить движение, а может, и страшнее, ведь для этого понадобится посмотреть на то, что пока что остается за спиной. Даже просто замереть было страшно – потому что ты будешь чутко слышать все происходящее – шелестящее вокруг тебя. Хотелось просто стереться, исчезнуть отсюда, побиться осыпающимися пикселями и развиртуализироваться где-нибудь подальше. От темноты, от деревни, от шныряющих тут цзянши. Наконец Венти указывает на относительно отдельностоящий куст и тут же переводит палец вниз и чуть дальше. Впереди от куста, исполнившего какое-то время назад роль писсуара, были видны обломанные ветки уходящего вглубь деревьев коридора высотой примерно с человеческий рост. *** – Я клянусь вам, я его видел. Собственными глазами. Зуд мошкары вокруг зажженной в неурочный час лампы в знаменитом лучшем в деревне жилище, постоянный и кажущийся неестественно громким, придавал происходящему заметный налет сюрреалистичности. Снова хотелось отмахнуться, прикрыться руками, оказаться где-нибудь не здесь. Ему до сих пор очень, даже слишком знакомо это ощущение, доходящее до омерзения ощущение непринадлежности своему месту, нестерпимое, заставляющие едва ли не вгрызаться в свою неправильно определенную на полотне пространства и времени кожу….. – Вы договорились с цзянши. Лицо старейшины кажется еще темнее и старее, чем оно было бы при дневном свете. Это смертельно уставший человек, вдруг понимает Чжун Ли. – Да, все верно, – наверное, сейчас лучше говорить ему, а не Венти, – возможно, это просто осечка и цзянши еще не уяснил для себя установленные договором границы. А может быть… Взгляд старика то ли непонимающий, то ли отказывающийся от понимания. – Мы больше не видели никакого цзянши. – Мой друг… – Я видел его. Клянусь вам, видел. У леса, – Венти выдавливал из себя вторичное признание неохотно, и Чжун Ли хорошо понимал, почему – было не слишком приятно признавать, что где-то они принципиально проебались, раз тварь еще была здесь. После долгой паузы старейшина поднимает разукрашенную пигментными пятнами – в мозгу Чжун Ли пробегает фантазия о том, как бы эта рука смотрелась после длительного пребывания в могиле и выхода из нее под лунный свет, которую он, впрочем, как можно быстрее отгоняет прочь. – Нет. У нас нет никаких цзянши. Был договор. – Но я видел своими глазами… – Пожалуйста. Идите спать. Завтра вам рано вставать, мои люди проводят вас до станции. И…зря вам налили. *** – Sheisse! Венти с размаху садится на свою кровать с тощим матрасом, из которого от этого движения тут же вылетает несколько соломинок, и хватается за голову. – Он нам не верит! – Похоже на то, – осторожно замечает Чжун Ли, вынимая из-под куртки оружие и размещая его на тумбочке – пара ножей и маузер, пока ни разу не выстреливший. кажется, самое время использовать его сейчас, через пару десятков лет после тех событий? Хотя о чем это он, с тех пор он сменил немало пушек, и это уже другой, конечно, получше того. – Он просто не будет ничего делать, пока эта тварь снова не начнет угрожать его деревне! Да дай боже, если хоть тогда он что-то сделает! – Ну, для него было, наверное, огромным облегчением узнать, что мы разобрались с цзянши. Вообще-то было удачно, что он поверил в договор и не настаивал на уничтожении. И, конечно, сейчас ему не хочется… – Ну и дурак, раз поверил! – кулак Венти опускается на доску изголовья. Да, эта привычка у него была уже тогда…. – …лучше бы уничтожили, и тогда не было бы всей этой хуйни! Чжун Ли откидывается на свою ложе, закинув руки за голову. Чтобы физически удержать их подальше от прекрасного лица Венти. – А чего ты так распереживался-то? Может, он просто гуляет. Он ведь не заходил в деревню и никого не тревожил, как и было прописано в договоре. Откуда ему было знать, что тебе приспичит, да еще и именно там? Я вполне допускаю, что он очень даже чтит договор, и тогда получается, что ты зря взъерепенился, – звучит не слишком убедительно, но в это прямо хочется поверить. Венти отводит взгляд и прячет руки между узких коленок. – Ты его не видел. Это произносится таким тоном, что Чжун Ли мигом становится неуютно. Он меняет позу на менее непринужденную. – Что ты имеешь в виду? – То и имею, – насколько известно Чжун Ли, Венти несвойственно говорить настолько тихим и напряженным голосом. Черт возьми, да пять минут назад он был бы готов биться об заклад, что Венти попросту не умеет занижать голос до таких децибелл. Ну да, а сутки назад он бы с уверенностью сказал, что трезвый Венти не курит. Но…los geht’s. – То, как он смотрел…у него были зубы…и руки он…держал не так, как тогда, и двигался не так, как там. Как будто он уже, знаешь…не из породы тех, кто просто хочет присмотреть за своей девчонкой, – Венти усмехается, и от этой усмешки хребет Чжун Ли продирает жутью. – Впрочем, ты поймешь, что я имею в виду. Когда сам увидишь. Чжун Ли не уточняет, почему Венти говорит когда, а не если. *** Могильные камни на деревенском кладбище напоминали скучившихся на трухлявом дереве жуков, даже поблескивали своими выдолбленными под некое подобие букв боками на солнце точно так же. У Чжун Ли уже рябило в глазах от попыток разбирать нечитаемые меж наростов мха даты и ковырять землю вокруг камней. Места на деревенском кладбище было мало, хоронили очень тесно, Чжун Ли даже не был уверен, что не друг на друге. Они пришли сюда, еще когда солнце легко просматривалось через деревья, болтаясь высоко в небе, а сейчас предзакатные, но еще ярко-желтые лучи лизали эти злоебучие могилы. Несколько часов – слишком много для такой небольшой, но зато густо заполоненной площади – они искали могилу бывшего обладателя тела цзянши. Ну то есть, кем он был при жизни. Черт его знает, как тут максимально политкорректно выразиться. Имя они узнали от Сюхуа, но Венти был несилен в письменных диалектах, тем более в камне, и Чжун Ли фактически старался в одиночку. – Я больше не могу, – упав под деревом так, чтобы солнце не слишком било в глаза, Чжун Ли потянулся за сигаретами. Когда Венти умостился рядом, он подумал, не предложить бы и ему, но решил не поощрять вредных привычек. – Ну и что дальше, – бесцветно, что опять-таки было для него нехарактерно, произнес Венти, засунув в рот ближайшую свежевырванную травинку. – Это ты мне скажи. Да ты хоть понимаешь, что ты делаешь? Мы копаем там, где нас не заказывали. Мы выполнили заказ. Нет никаких прямых подтверждений того. Что что-то не под контролем. Нам заплатили. Пора валить. Была. Венти молча посасывал травинку, обмусоливая вместе с ней и рубленые фразы Чжун Ли между затяжками. – Сдается мне, они были не рады и на эту ночь нас оставлять. И без их поддержки, которой нам не видать, как знаешь ли, доставки грин карри из йошинои сюда, боюсь, не в наших силах разобраться с этой ебанистикой. Венти задумчиво водил рукой по пузу, которое резные тени от колышущихся листьев решетили темными ломаными ранами. – Хорошо, предположим, ты хочешь работать без заказа, без оплаты и без одобрения. На чистом альтруизме. И что делать? Ждать? Затушив сигарету о ближайший камень безо всяких опознавательных знаков, Чжун Ли продолжил, поняв, что ответа сегодня он не дождется: – Мы можем, конечно, опять караулить на ручье, но если он все еще соблюдает договор, во что я все еще хочу верить, там он не объявится, а если допустить, что он подтерся этим договором… – А цзянши нужно подтираться? Ну то есть, они разве… – Откуда я знаю?! Так вот, если нет…тогда тем более он поищет какие-то более эффективные и опасные пути. К своим черным-черным делам, в которых ты его подозреваешь. Венти наконец выплевывает полностью измочаленную травинку. – То есть, иными словами, ты ведешь себя точно так же, как старейшина. Да блять. Быстро подпрыгнув на ноги и отряхнув джинсы от травы, Венти добавляет все так же ненормально равнодушно: – Не бойся. Ничего делать не надо. Сегодня он объявится. Снизу вверх маленькая фигурка Венти подсвечивается солнцем, как вырезанная из пергаментной бумаги. Чжун Ли снова становится не по себе. *** Он перехватывает небрежно брошенные ему бамбуковые палки и устраивает их на плечах поудобнее, чтобы не натирали через тонкую ткань рубахи. Путь предстоит неблизкий. – Давай быстрее. На его взгляд, им следовало бы проявить больше трепета. Не из страха, просто из чистых чувств. Все-таки не картошку перевозят. Ноги впечатываются в мох и влажную землю легко, оставляя следы. Подсознательно ему хочется, чтобы следов не было, или хочется их запутать, чтобы как будто их и не было этой ночью в лесу, но он понимает, что это все требует времени, которого у них не слишком много. Цзынь-цзынь. Пока что ночь их укрывает, выполняет за них задачу заплутаться, запутаться, спрятаться, но она недолговечна, а добраться надо до ее конца. Еще один поворот между лианами, еще парочка ли. Цзынь-цзынь. Сторонитесь, люди, звери и гуи, которых в этой глуши нет и слава богу. Цзынь-цзынь. Мертвец идет. *** Когда три селянина лишились надежды прожить свою молодость без седых волос на голове, старейшине пришлось изменить свое мнение. Охотникам он почти ничего не сказал, да и что тут скажешь? Бросил парочку выразительных взглядов. Давай по-новой, Миша, все хуйня. Чтобы к следующему рассвету все было готово. Чжун Ли сомневался, что он справится и за десять рассветов. Что он вообще справится. Когда-либо. – Ну и какой у нас план В, коллега? – слабо хорохорился Венти. Известное дело, какой. Будто сам не понимаешь. Признать, что я позер и долбоеб и сделать именно то, на что надеялись заказчики, когда их звали. Если подумать, Чжун Ли был очень благодарен Венти за то, что тот не упрекал его за несложившийся договор, даже не шутил, просто позволил ему самому дойти до осознания полного провала и самому пойти на необходимое решение. Даже при том, что времени на это не было, Венти ему его дал. Так, будто в нем и не сомневался даже тогда. – Где будет новая засада? Чжун Ли не произносил вслух слова «ликвидация», потому что спустя почти полпачки сигарет прямо в доме (следовало бы, конечно, поэкономить – судя по всему, застряли они надолго, а табачки тут едва ли водятся) и несколько часов тяжелой рефлексии он пришел к малоутешительному выводу из двух частей: А) он говно, потому что проебал заказ Б) он говно, потому что не хочет с этим смириться и свыкнуться с тем, что цзянши придется убить Первую ночь в новой засаде (за домом потерпевших) провели, конечно, впустую, примерно как и ожидали. Потратили ночь на обсуждение ситуации – что делать с тем, что цзянши ворвался в дом и разбудил селянина и его семьянинов тем, что стоял и дышал над ним, а после начавшейся паники разнес комнату при бегстве. Венти упорно клонил обсуждение к тому, под каким углом и с какой дистанции надо всадить в новоявленного демона сонного паралича пару обойм. Чжун Ли пытался вывернуть на понимание мотивов цзянши. Венти был полностью, безусловно, кругом прав. Чжун Ли слишком часто уходил в отмалчивание, понимая это. Оба стояли перед проблемой того, что цзянши на радарах не было, выманить его специально не представлялось возможным, а его появление могло оказаться не ожидаемым в должной степени. И разрушительным и опасным в большей степени, чем должная. *** Цзинь-цзинь. Звук тонет в бархатистой, переливчатой глухоте ночной тишины. Единственное свидетельство присутствия странной процессии в лесу едва-едва врывается в реальность и тут же растворяется без следа, без послевкусия. Шаг-шаг. Цзинь-цзинь. Тише-тише, покачивание бамбуковых палок как колыбели, ритм шагов как песни над ней, чтобы никого не потревожить, если бы тут кто-то мог их услышать, никого не разбудить. Некоторые вещи видеть не положено, некоторых спящих лучше не будить. Тссссссс, цзинь-цзинь, тсссссс. *** Второй, хотя вообще-то третий, если считать неудачный туалетный опыт Венти, и пятый, если считать два события до заключения неудачного договора, инцидент они позорно прошляпили, пока отсыпались после истового дежурства накануне. – Возможно, стоило подумать о….спать по очереди…, – пробурчал Чжун Ли, с трудом заставляя звуки слепляться в слова и без чувств и желаний повалился на свой матрас. Венти и пытаться вымучить нечто членораздельное не стал. А получилось все в итоге гораздо менее безобидно, чем они, всего лишь два замученных работяги, которым уже не 16 и которые не могут без сна совсем, могли бы предположить, даже если бы у них были силы предполагать. Прошло всего несколько часов почти не удовлетворяющего сна, когда кто-то, посланный старейшиной, ворвался к ним и бессвязно полупопросил-полуприказал выйти наружу. Когда они вышли на пустое место в центре деревни, своего рода прообраз главной площади, их встретила нехарактерно монолитное скопление людей, пока не дотягивающее до толпы, но вполне тянущее на сходку фанатов BTS. Когда они заметили какое-то напряженное копошение у дома семьи Сюхуа, Чжун Ли почувствовал, как сквозь слипшиеся глаза и ватную голову продирается недоброе предчувствие, граничащее с начинающейся паникой беспомощности. Когда он различил, что из входа в дом торопливо выносят женское тело, с шеи которого свисает и нелепо волочется по земле веревка, эта паника обрела ощутимый кисло-сладкий вкус. Кое-как Чжун Ли расслышал тихое потрясенное ругательство Венти откуда-то слева и снизу, кое-как разобрал чей-то плач и встревоженные шепотки. Уже потом он, конечно, хорошо привык к этой атмосфере тихого ужаса и смиренной, только начинающей ткаться, но от этого не менее пронзительной скорби, которая привольно и смело звучит – рыданием в разряженном воздухе горной деревни, тихими пересудами меж жителей лесного поселения, ритмичными слезами рыбаков в прибрежной полосе, тонущем в канонаде звуков города криком, прерывистым спутанным дыханием в тишине пустой квартиры…его собственным прерывистым спутанным дыханием в тишине пустой квартиры. Уже потом он успел выучить, что некоторые вещи разные люди делают одинаково. Например, боятся и скорбят люди одинаково. Прошло около получаса, прежде чем они с Венти, все еще пытающиеся сохранить лицо уверенных в себе и своих стратегиях профессионалов, узнали от подруги Сюхуа, что менее чем за час до самоубийства они вместе хлопотали в курятнике, и девушка без задней мысли спросила у подруги, почему она выглядит такой подавленной в переносном смысле и почему она только что раздавила пару яиц в прямом смысле, даже не заметив это. Поломавшись немного, Сюхуа, пряча лицо, призналась, что сегодня незадолго до рассвета она видела цзянши. Пока ее собеседница роняла корзинку с только что собранными яйцами и дрожащими руками ликвидировала последствия своей столь бурной реакции, Сюхуа «сказала такое таким голосом, господин, вы не…», а затем утерлась рукавом, оставив на щеке грязный развод, и сказала, что отойдет умыться от куриного помета и вернется, после чего пошла в свой дом, где и повесилась на хлипкой карнизной балке в последующие 10-30 минут. – А вас не обеспокоило, что Сюхуа так долго не было? – боже, да ему сейчас только полицейского жетона и блокнота с ручкой на планшете не хватает. – Я подумала об этом, господин…но затем подумала…она же хотела умыться, а у нее, может, вода закончилась в доме, и она могла пойти к ручью… – Где и при каких обстоятельствах она видела цзянши? – Она не сказала, господин…только то, что… – Так а чего же вы расспросить не додумались? – резко, с раздражением встревает Венти. Наверное, именно тогда впервые проявилась его манера обращения с потерпевшими – бесцеремонная, строго по делу, с упреками в отсутствии здравого смысла, всех оскорбляющая, но и отрезвляющая и позволяющая быстро получить нужную информацию. – В-вы знаете, она…была такой хмурой… – Так что же она вам сказала? Сказала только – что? – Чжун Ли мягко отодвинул взъерепеневшегося Венти. У свидетельницы уже давно подрагивала нижняя губа. – Сказала, что…что он был совсем не такой, как ее мальчик… *** Цзинь-цзинь. Шаг. Шаг. Шаг. Мох под ступней мягко пружинит, путая, размягчая понятие маршрута, усыпляя. Но он знает, что нельзя, нельзя. Нельзя спать, нельзя замедляться. Путь еще неблизкий, работу необходимо выполнить. Шаг-шаг, ноша ритмично покачивается, оставляя печать своей тяжести на его плечах. – И тяжелый же, зараза, – кажется, сказал его напарник, когда они только- только взваливали на себя палки. Он сгоняет с себя сон, набежавший будто туман, поднимающийся с болот, и пугается – не рассвет ли еще, не близок ли он? Тшшшшшш, цзинь-цзинь. С рассветом они просто найдут какую-нибудь деревню и отдохнут, это, конечно, будет досадно, если не успеют за эту ночь в назначенное место, но… Нет, нет-нет, нельзя, чтобы рассвет, никак нельзя… Надо успеть, надо закончить, нельзя, чтобы небо успело хоть немного посветлеть. Времени мало. Он волнуется, он расправляет получше ноги. Шаг-шаг. Берегитесь, все живущие и неживущие в этом лесу. Цзинь-цзинь. Мертвец идет. Он не понимает, почему бамбуковая палка вдруг соскальзывает с его плеча и плеча его товарища и почему он сам валится на землю. Главное, успеть до рассвета. *** Чжун Ли не помнил, в какой именно момент они поняли, что этот цзянши – другой. Не тот. Когда к вечеру дня самоубийства Сюхуа им таки пришлось лично познакомиться с ним, обстоятельства не особенно располагали к светской беседе в целях идентификации. Он помнит, как цзянши стоит в полутьме куста за домом своей жертвы, держит тело селянина, из груди которого на землю неохотными струйками течет черная-черная кровь. Как Венти кричит и палит по твари, но то ли промахивается, то ли цзянши это нипочем – в ночи и панике определить трудно. Как по предплечьям ползет ужас от осознания того, насколько по-плохому нестандартно выглядит тварь – сгорбленная, с руками и ногами, непропорционально длинными больше обычного, оскалом, если Чжун Ли удается правильно разглядеть границу между темным изломом рта и плотью вокруг него, шире положенного. За спиной Чжун Ли, замершего с пистолетом наизготовку, немногочисленные наиболее молодые и безрассудные селяне зажигают факелы, чтобы прогонять тварь со своей земли огнем. Те, что такой храбростью не отличаются, глуховато воют где-то еще дальше. Отсветы пламени беспорядочно мотаются по земле перед Чжун Ли. Венти снова кричит, ругается и стреляет. Настойчиво, очередью, что быстро опустошает его магазин, и тут же слышатся суетливые щелчки перезарядки. Видимо, какой-то эффект это таки возымело – цзянши хрипло ревет и, неловко прижав трофейное тело к левому локтю, вытянутому перед собой, скачками уносится в лес. Чжун Ли открывает было рот, чтобы сказать Венти, чтобы не преследовал его – слишком опасно в темноте леса, но тот и не бросается в погоню, а лишь со скрежетом зубов опускает оружие к коленке. Потерь на сегодня – один. Вскорости селяне тушат все зажженные факелы. *** Венти курил. Чжун Ли не знал, взял ли он за эти годы привычку курить чаще, чем тогда, но все же удивился бы, если бы это было так. – Так значит, – демонстративно придвигая к себе пепельницу, уже засыпанную пеплом от выкуренного Чжун Ли, – ты хотел в первую очередь поговорить со мной о нем? Чжун Ли не видит смысла юлить и кивает. *** Венти курил. – Уксус. Финики. Петух, но это было бы слишком просто. Кровь черной собаки… – Спятил? Где мы тут тебе тут найдем черную собаку, да еще и готовую отправиться на алтарь? – Черный осел тоже подойдет, – мрачно отозвался Венти. Перебирание способов расправиться с цзянши продолжалось уже не первый час, но простого и элегантного решения все еще не находилось. – Ослы тут, кажется, только мы, – Чжун Ли прикрывает лицо ладонью и трет переносицу. Они снова стоят под тем же самым раскидистым деревом. Господи, как же оно его заебало. – Хватит казниться, будешь этим заниматься, когда разберемся, что к чему, – выплевывает новое облачко дыма Венти. – Ага, и как же, капитан? – скопировал Чжун Ли обычные ернические интонации Венти. – Дурашливость вам не к лицу, майор, – тот отвечает ему той же пародией и давит окурок. – Скажи старосте этому, пусть вызывает экзоров. Чжун Ли от неожиданности аж убрал руки от лица и сунул в карманы. – Предлагаешь сдаться и съебаться? – А у тебя есть конкретные идеи, как справиться самим? Идей не было. Эта звучала разумно и заманчиво, но тоже не нравилась. – А ты представляешь, что будет, когда все узнают, что мы мало того что запороли дело, так еще и сбежали? Да нас никто никогда на порог… – Да кто кому расскажет? Деревня богом забытая, тут никто интернета в глаза не видел, добираться неделю…, – прошипев это сильно пониженным голосом во избежание получения селянами информации, не предназначенной для их уже успевших настрадаться ушей, Венти задумывается. Чжун Ли, кажется, догадывается, о чем. Добираться неделю в одну сторону, пока они сообщат о вызове экзорцистов, пока они соберутся, пока приедут…цзянши выкосит всю деревню, и единственные обряды, которые новоприбывшим придется проводить, это погребальные. Сейчас деревня полностью на их криворуком попечении, и они не очень-то могут позволить себе слинять, стыдливо поджав хвосты. Чжун Ли думает, что, может быть, не всегда поступить правильно – значит поступить честно. Но говорит другое. – Тогда что, гений? Сгонять до станции за черным ослом, быстренько отрезать ему копыта и приехать сюда? Венти требовательно протягивает ладонь, и Чжун Ли вкладывает в нее помятую пачку. Закуривая вторую, Венти сперва думает, а затем заявляет: – Ладно, экзоров не дождешься. А мы-то чем их хуже? Чжун Ли забирает у него сигареты и достает себе тоже. Кажется, появилась идея. Теперь легко не будет точно. *** Цзинь-цзинь. Расступитесь, живые и бездыханные, мертвец идет. Цзинь-цзинь-цзинь-цзинь. Ему не страшно. Он привык к темноте, да и звук колокольчика легко разгонит ее, напуганную и путающуюся в собственных ногах, по дальним углам леса, если бы только у него были углы. Цзинь-цзинь. Топ-топ. Он идет по хорошо знакомой дороге. Он знает, зачем, и знает, куда. Цзинь-цзинь. Этот колокольчик, тоненький, томительно необходимый его уху, делает важную работу. В промежутках между его позвякиваниями он чуть-чуть настораживается, ждет, когда же в следующий раз маленький медный язычок даст о себе знать. Он дает. Он идет. Цзинь-цзинь. Когда кто-то умирает не там, где ему было бы положено, он выходит на сцену. И сцена его – холодная ночь, беспорядочно сшитая из лишайников и темноты. Он не отстанет от неустанного колокольчика и тоже сделает свою работу – сопроводит усопшего туда, куда должно – к безутешной семье или к в меру безразличным соседям и предоставит ему драгоценную возможность упокоиться с миром в родной земле, заранее окропленной его потом и кровью. Как жаль, что с ним самим так не получилось, хоть пока он об этом и не знает. *** В общем-то, можно было с самого начала предположить, что все пойдет через жопу. Можно было подумать об этом, когда Венти, составляя табличку для молитвы, зря испоганил где-то половину листов бумаги из запасов Чжун Ли, когда заявил, что эта прекрасная Papier замечательно подходит, но она недостаточно желтая, и он постарается исправить это куриными желтками. Был совершен налет на курятник, несколько семей в деревне лишилось обеда на пару дней вперед, а добиться желаемого бумажного образца так и не получилось. Венти не унывал. – Ничего, будет белая! Но если он в итоге загрызет нас именно из-за этого, не говори, что я не предупреждал. Можно было подумать об этом, когда ни один из них не смог в точности вспомнить, как полагается формулировать специальные обрядовые молитвы, и пришлось импровизировать. – Может, просто напишем текст Rap god, а ты зачитаешь? – предложил Венти. Чжун Ли сделал вид, что не замечает, какое напряжение прячется за неловкими шутками напарника про Эминема и взял составление текста на себя. Пока он писал, Венти, будто заправский ОКРщик, собирал, разбирал и натирал весь арсенал их и без того работающего и чистого оружия и сыпал новыми идеями, какими именно средствами подкрепить их молитвы. – Вроде бы я читал, что нужны семена финика. – Ну, это получше, чем копыта черного осла. А что с ними делать? – Прибить к спине трупа перед захоронением, - с готовностью поделился Венти. – Если не придумаешь чего получше, на тебе и попробуем. Остыть даже не успеешь. *** В спектр его профессиональных обязанностей не входило обдумывание чего бы то ни было. Ему говорили, куда сегодня нести тело – он нес. Он думал лишь о том, какую дорогу лучше выбрать, как лучше попасть шаг в шаг напарником по другую сторону бамбуковой палки. Топ-топ. Он дорожил им, знал, насколько физически важно сработаться, и никогда бы не сделал ничего такого, что могло бы разрушить их вынужденное, молчаливое, покрытое тяжелым одеялом ночи и смерти содружество. Топ-топ. Шаг в шаг. Цзинь-цзинь. Он никогда бы не подумал, что сделает с ним то, что он сделал – он никогда бы, будь он в трезвом уме, не прорвал фантомность этой вездесущей патины смерти, неизбежно пропитывающей каждый их шаг, не сделал бы ее реальной. Цзинь-цзинь. На такой работе, конечно, легко потерять способность сохранять себе здравый рассудок, но он был сильным и он справлялся. До определенного момента. Но в этом не было его вины. *** Можно было бы подумать об этом, когда за несколько часов до операции они в последний раз придирчиво изучили весь свой арсенал – несколько пистолетов, по самое не могу закатанные серебром, факелы, конфискованные у старейшины, пара коротких клинков, стопочка недомолитв на рисовой бумаге – по большей части не вполне святые слова старательно выведены Чжун Ли, но кое-где появляется прыгающий птичий почерк Венти, перемежающийся вкраплениями латиницы, бутылочка уксуса, бутылочка куриной крови. Согласно авторитетному мнению Венти, куриной кровью они могли только подмыться, ведь, мол, она пригодилась бы, если бы в дополнение к ней у них был какой-то специальный амулет и какая-то специальная веревочка. Чжун Ли был уязвлен тем, что Венти, как оказалось, прошарен в способах противодействия цзянши лучше него, прочитавшего гору литературы по теме, и при упоминании веревочки лишь выдал шуточку про повеситься, уже не смешную и даже немного противную. Венти не стал, вопреки обыкновению, вступать в перепалку и лишь задумчиво посмотрел на время. Еще не вечерело, но уже скоро начнет. Да это и чувствовалось, так, как чувствуется без сверки с часами приближение времени твоей казни. – Ну, слушай. В любом случае, мы пытались. *** Сейчас работать, кажется, чуть сложнее обычного. Может быть, он просто устал. Сейчас он послушает колокольчик и все сразу встанет на свои места. «Цзинь-цзинь» Ну где же ты? Почему он молчит? Тишина. Чтобы убедиться, что он сам еще не мертв, он чуть скалит зубы и порыкивает. Вроде живой. У него есть цель и есть работа. И он справится даже без этого тоненького комариного «цзинь-цзинь» и без своих друзей, которые непонятно куда от него делись. Сейчас темно, но он почему-то чувствует, что он один. А где его груз?.... Эта мысль немного пугает, и он порыкивает уже без необходимости, от искренних чувств. Какой же он носильщик, если не знает, где его клиент? *** Из деревни их провожают молчаливо. Люди выходят из домов посмотреть, встают по обочинам, но ничего не говорят. Даже их лица ничего не выражают. Хоть бы кто крикнул какое-нибудь дурацкое «ни пуха». Чжун Ли понимает, что многие из присутствующих прямо сейчас мысленно хоронят их двоих, но делают это с легкой душой. Может быть, верят, что эта жертва защитит от цзянши их самих. Венти пыхтит где-то под его локтем, волоча ворох факелов. Когда они уже готовы вывернуть из деревни и начать дорогу по лесу, он вдруг останавливается, всучивает свою ношу Чжун Ли, и, показав жестом «минутку», убегает обратно в деревню. Селяне (и старейшина, вышедший на крылечко своей самой элитарной, мать ее, хаты) провожают его глазами и возвращают внимание к Чжун Ли. Ему не особо комфортно от такого массового и мрачного внимания, хочется крикнуть, что они пока что не умерли и для успеха предприятия, вероятно, не помешало бы, чтобы им если и не пожелали удачи, то хотя бы не прочили смерти. Ладно, чувствует он себя, заваленный факелами и пистолетами, на самом деле, крайне глупо. К счастью, Венти возвращается быстро и, уже поторапливая его по дороге в лес, показывает ему то, за чем бегал – маленькое раскладное зеркальце. Бликует в остатках света со стороны деревни. Где только раздобыл? Наверное, свистнул у кого-то из деревенских. Чжун Ли не спрашивает, зачем – помнит, что многие, если не большинство, гуев, боятся своего отражения в зеркале, но ему кажется, что сейчас, против такого мощного врага, это будет что мертвому припарки. Буквально, кстати, мертвому. И почти буквально припарки. Кстати. Между прочим. До того, как полностью скрыться в листве, начинающей неприятно темнеть в сумерках, они ни разу не оборачиваются на деревню. *** Эта деревенька была точно такая же, как предыдущая и, наверное, такая же, как та, до которой предстояло дойти. Маленькая, покореженная, завернутая вековой зеленью, кажется, еще совсем немного лет – и она сольется с ней, втопится в листья и стволы – и исчезнет. Да мало ли их тут, таких деревень, одна точно списана с другой контрал ц – контрал в. Если бы тут были такие технологии и такие кнопки. Ну, да это не его дело. Где родился – там и пригодился. Он никогда не задумывался, существует ли в загробном, ну то есть в смысле, преджизненном, мире, какая-то рулетка, бросание кубиков или дротика в глобус, где и кем родиться, и почему ему выпала именно эта роль. Ну выпала и выпала. Кто-то должен делать не самую чистую работу. Он подцепляет мизинцем муху, угодившую в черпак с водой, которую подала ему молчаливая – тоже, как всегда в таких деревнях - женщина-селянка. Его товарищ занимается тем же – видать, чем-то эта деревня все же отличается от других себе подобных – мух в качестве приправы к питью он на своем жизненном, творческом и профессиональном путях не встречал. – Ты давай. Расторопнее, – заглядывая в черпак, напоминает он напарнику. – Да светло еще. Одно равно не выходить. Он был прав, конечно. Работа у них не только…не самая чистая, но и темная. На публику, даже деревенскую и привычную к таким вещам, да даже на любую нечеловеческую живность, которой для зрения требуется солнечный свет, не рассчитана. А как стемнеет… – Ну, пора. Может быть, они похлопают друг друга по плечу, вдохновляя на работу. Может, и нет. Отставят черпаки с водой и все прочее, с суровой сдержанностью кивнут селянам – чуть почтительнее в адрес тех, кто понес потерю совсем недавно – бережно и прочно подцепят груз на палки, взвалят их на плечи отработанным, привычным движением и двинутся в темнеющий лес. Так они делали всегда. Сделали и в этот раз. Но в этот раз… *** – Долго еще? Когда они продирались сквозь такие глухие заросли и трущобы, с какими им не приходилось сталкиваться даже по пути в деревню, казалось, что каждый оставляемый за спиной куст моментально смыкает ветви за их спинами, чтобы отрубить малейшие пути к отступлению. Каждый из них даже украдкой оглянулся пару раз, чтобы проверить, так ли это – разумеется, не так, но по сути у них действительно не было обратного пути. Придется или полечь здесь в эту влажную, пружинистую землю, или… Навьюченный Венти даже перестал натужно кряхтеть, когда они зашли достаточно глубоко в дебри. Чжун Ли знал, что он ждет его краткого знака остановиться и раскладываться здесь, и это напрягало. Он не знал, куда они идут. Ему казалось, что весь однообразный в своей стирающей все детали черноте лес был вырезан из плоти реальности и дрейфовал где-то далеко, отдельно от нее. Отдельно от того мира, где существовал Пекин и чудеса асфальтированных дорог. И поэтому не стоило и думать о том, чтобы вернуться. Или бояться. Или думать, что их миссия имеет какой-то смысл. – Они нас слышат, - вдруг шепотом заявил Венти. – Кто? – на всякий случай оторопел и остановился Чжун Ли. – Не знаю. Шучу. Веди уже. Они не смогут вернуться. Им некуда возвращаться. Но поэтому же – чего бояться и почему бы не завершить начатое? Подумав так, он даже специально стал терять тропу и понимание сторон света – мол, смотрите, духи, мне терять нечего, я готов играть по вашим правилам. Дыхание Венти из-под левого локтя стало озадаченным. – Здесь. Эта прогалинка совершенно ничем не отличалась от десятков пройденных других. Если бы она и отличалась, они бы этого не заметили. Лес был черен, черен, бесконечно черен, но при этом казалось, что они стоят не в темноте, а в свете тысяч направленных на них прожекторов. Будто они слепцы, которые не видят ничего и потешно спотыкаются о занавес этой чудовищной комедии, а собравшаяся публика видит все и…она то ли смеется над ними, то ли угрожающе улюлюкает и клацает своими бесконечными клыками и когтями перед тем как их есть. А они вдвоем не только слепы, но и глухи. И даже не понимают, что находятся на сцене. Игнорируя это чувство, насколько это возможно, Чжун Ли раскладывает листы бумаги перед собой, пока Венти зажигает пару факелов и втыкает их в землю, вгоняя рукояти в мох чуть ли не на две трети. Закончив, Венти хрипло предлагает начертить круг уксусом. Чжун Ли отвергает предложение. Уксус может пригодиться позже. Венти робко предлагает куриную кровь. Чжун Ли хочется напомнить ему, как яро он убеждал его в деревне, что от куриной крови толку как с козла молока, но он этого не делает. Не хватало еще начинать перепалки в такой момент. Он хочет запомнить Венти молодым и веселым. Хотя уж каким-каким, а веселым Венти сейчас не был. На удивление. Облизнув пересохшие губы, он, больше не оборачиваясь, начинает читать. *** Он опять хочет спать. Сегодня он уже никого не найдет. Он потерял свой груз. Потерял. Потерял. Он просто поспит где-то до следующей темноты. Цзинь-цзинь. Почему…. Тшшшш, цзинь-цзинь…. …это все….. Цзинь-цзинь. ….должно было случиться именно с ним?.... Цзинь-цзинь. Он поднимает голову к пока еще полноправной луне. Беспорядочный, наезжающие друг на друга шелесты леса, кажется, говорят на знакомом ему наречии. Сделав из него какие-то выводы, он разворачивается и продирается сквозь заросли так быстро, как у него получается. Цзинь-цзинь. Кажется, он его нашел. *** Чужн Ли пугается не тогда, когда цзянши вылезает в освещенный факелам полукруг. И не тогда, когда Венти задушенным голосом напоминает про уксус. И не тогда, когда он вспоминает, как этот – не было сомнений, что этот – цзянши разделывался тогда с селянином. Только лишь тогда, когда он понимает, что его голос невольно начинает слабеть. До того его декламация, четкая, поддельно уверенная, вступала в общую партию со звуками леса, кое-где даже заглушала их. Как потом признался Венти, в это время усевшийся позади одинокого проповедника между двумя факелами, баюкая на сложенных по-турецки коленях два пистолета, казалось, что его речитатив упорядочивает лес, подчиняет его себе. Когда же Чжун Ли чувствует, что голос начинает его подводить – не потому, что он устал, вовсе нет – он понимает, что лишается единственного оружия в самый ответственный момент. Он смотрит в скалящуюся морду твари – она пригибается к земле, подгибает длинные руки (как только ей удается?) – и это до страшного походит на подготовку к броску. Он ожидает услышать из-за спины звук взводимого курка верного Венти – но вместо этого слышит лишь шипение: – Продолжай приманивать его, продолжай! Я могу приманить его, наверное, могу, но мы не сможем ни уничтожить его, ни даже обездвижить, чтобы добить серебром – хочет сказать Чжун Ли. Но на это голоса уже точно не хватит. Бумажки со словами и символами в беспорядке летают под его руками, и у него уже нет времени вспоминать их правильную последовательность. Он закрывает глаза и продолжает зачитывать, с таким остервенением, что слова мелким зудом и онемением отдают в голову. А когда он открывает глаза, цзянши уже бросается на него. Он успевает отклониться назад, упав на землю, выхватить кинжал и выставить его между собой и белесым телом твари. Ее зубы щелкают вхолостую, но она невозмутимо поворачивает морду с растянутым на всю ее ширину ртом к Чжун Ли и разевает его снова. Вместо того, чтобы засадить ей клинок промеж глаз и напрыгнуть сверху, Чжун Ли прижимает кинжал к ее горлу и громко спрашивает: – Откуда ты? – Ты с ума сошел!! Он явно не в кондиции разговаривать!!! – верещит Венти. – Заткнись. Возьми на прицел. Венти повинуется, хотя первая часть указания ему явно не пришлась по душе. – Откуда ты?! Цзинь-цзинь. Чжун Ли замирает. Цзинь-цзинь. – Венти… Тшшшшш, цзинь-цзинь… Цзянши пытается что-то прошипеть, и Чжун Ли на всякий случай хватает его за загривок голой рукой. – …ты слышишь? – Тут только ты умеешь говорить по-яогуйски, - нелюбезно отзывается Венти. – Нет, не это. Цзинь-цзинь. – Это носильщики… – Агрррррррр… – Нет, это носильщик… – Я стреляю. – Тише. – Отойди от него, я стреляю! – Тише, не возьмет, – бросает Чжун Ли через плечо и приближается к морде цзянши, что явственно чувствует запах болота, земли и гниющей плоти, – ты…потерял свой груз? Белки и без того полувыкатившихся глаз уродца закатываются еще сильнее, и в тисках Чжун Ли между его рукой и кинжалом оно совершает рывок, вогнав сталь ножа себе в шею – никакого ощутимого урона мертвая кожа, впрочем, не понесла – и пытаясь дотянуться до своего слишком проницательного собеседника. Одновременно с этим Венти и стреляет, и бросается на цзянши врукопашную. Та мгновенно отскакивает и начинает красться по краю незащищенной кустами земли, готовясь к нападению с какой-то неестественной для своего вида паучьей повадкой. Венти снова начинает целиться, а Чжун Ли бросается к груде брошенных бумажек. Кажется, без уксуса им не обойтись. *** Венти докуривает, кладет подбородок на ладонь и смотрит на Чжун Ли обманчиво-рассеянным взглядом. Великий дипломат знает, что обычно он так думает, и не торопит его, продолжая катать по столу пепельницу. – То есть ты полагаешь… *** – Я мог бы еще с ним поговорить. Мне просто нужно было время, – укоризненно замечает Чжун Ли, намекая, что Венти слишком рано ворвался на сцену второй раз с откупоренным бутыльком уксуса. Он даже пару листков не успел зачитать. – Ага, с того света поболтали бы, – бурчит Венти. Они стояли над скорчившимся и слегка дымящимся телом цзянши, лежавшем на мху и на бумажках с заклинаниями как на порядочном таком смертном ложе. – Все же точно не тот кавалер той девчонки, – чуть успокоившись и взявшись за новый факел, говорит Венти. – Это носильщик сянси ганьши, – повторяет Чжун Ли, не поднимая головы, – он потерял свой груз и искал, кем бы его заменить. Венти замирает, не подпаля огонь. – Как ты это понял? Цзинь-цзинь. Чжун Ли вытряхивает надоедливый звук из головы, мотнув челкой. – Не знаю. Давай поджигай. До рассвета нам надо найти место, где он бросил свой настоящий груз. И своего друга. Венти споро зажигает факел и, полив цзянши, еще имевшего теоретическую возможность оклематься, старомодной смолой вместо магазинной жидкости для розжига, позволяет ему сгореть. Искры взметаются достаточно высоко, а лес, кажется, целиком и полностью умолк, наблюдая вместе с охотниками за гибелью своей твари. Когда цзянши догорает, Венти втыкает в пепел на месте его тела потухший факел и, хлопнув напарника по плечу, весело говорит: – Ну, веди дальше. Чжун Ли был безумно, страшно благодарен ему за то, что он сказал тогда только это, а не что-то вроде «иногда ты своими штучками жесть как пугаешь меня, брат». *** Чжун Ли не знает, как они смогли найти место, где незадачливый носильщик оставил свой груз. Снова чутье. Снова «а как ты это понял». Да и шли-то они не так уж и далеко – просто по прямой, наверное, по дороге, которой прибежал к ним цзянши. Прямо между вылезшими из слабой земли корнями огромного дерева, ствол которого был сплошь покрыт грибами-паразитами, валялись две бамбуковые палки – одна переломана, и наполовину выпавшее из холщового мешка тело человека, уже успевшее схватиться окоченением, но пока не начавшее гнить. Чжун Ли положил руку на пистолет. Хотя, по виду… Венти отстранил его рукой и, подойдя к трупу, присел на корточки. Не выказывая ни малейших признаков брезгливости, приподнял одно веко человека и поднес к глазу зеркальце. Зрачок мгновенно описал дугу, тело задергалось в диких конвульсиях и захрипело. Вид обманчив, – понял Чжун Ли, – неупокоившийся в земле просто пока не успел обратиться. Венти отошел от тела на почтительное расстояние, вскинул руку с пистолетом и методично, мерно выпустил в него всю серебряную обойму. Лес продолжал молчать. Венти снова принялся возиться с огнем. Растерзанные останки второго носильщика, обнаруженные за кустом, они тоже на всякий случай сожгли. Только тогда над бесконечно далекими кронами начал заниматься рассвет. Они оба бесконечно устали и не задумывались о том, почему носильщик вдруг обратился в цзянши. И – кто все это время звенел ему в колокольчик. *** В задумчивости Венти даже забывает отхлебнуть из стакана, хотя, по прикидкам Чжун Ли, ему давно уже пришла пора просить следующий. – То есть ты полагаешь, – заново начинает мысль он, – что каким-то образом, зачем-то, после стольких лет Аждаха вернулся? Чжун Ли старается мягкостью обыденного тона как-то сгладить сенсационный оттенок формулировки Венти. - Ну да, примерно так я и считаю.