***
Цинхуа особо не с кем разговаривать во дворце или на собраниях генералов лорда Ло. Но он всё равно то и дело уходит в себя, игнорируя тычки Мобэя. Человек больше не приносит ценных сведений, и потому приходит к Мобэю всё реже. Он даже не вырывается если схватить его и поднять в воздух. Просто замирает и ждет, когда Мобэй поставит его на место, словно Мобэй ему больше не интересен. Эта возможность кажется почти страшной. Мобэй начинает тормошить своего человека чаще. И выдумывать для него новые поручения. Ему жаль, что нельзя всерьез побить хорошего слугу за то, что слишком мало внимания уделяет своему господину. Если он сам никак не решится официально начать ухаживание, то как можно винить Цинхуа в отсутствии интереса?***
Бессмысленные восстания кланов захлебываются кровью, планы заговорщиков успешно разрушены, а неугодные загадочным образом погибают в своих неприступных дворцах. Усталость берет верх даже над могучим наследником Северных Пустошей. Он не посылает слуг, и никого не зовет. Мобэй сам идет в комнату Цинхуа. Человек всегда там, внутри - с каким-то бумагами и свитками, с пальцами, измазанными в чернилах, и с остывшим, странно пахнущим чаем в позабытой чашке. Каждый раз, открыв дверь, Мобэй видит эту картину. Иногда, если Мобэй приходит достаточно поздно, он может застать Цинхуа с полностью распущенными волосами. Редкое зрелище - в наброшенной на плечи шкуре, с растрепанной гривой, Цинхуа больше походит на обитателя этого мира, чем на человека. Только тогда на его лице нет подобострастия, вежливой улыбки или страха. Он смотрит на Мобэя своими огромными удивленными глазами и что-то бормочет, пока Мобэй устраивается на кровати, заняв так много места, как только может. А потом Цинхуа пожимает плечами и возвращается к своим делам. В такие вечера Мобэй позволяет теплу комнаты и запаху Цинхуа окружить себя. Прикрывает глаза, слушает шорохи бумаг и бормотание, и расслаблялся, словно все эти условия - компоненты тайной, известной только ему одному медитации. Он позволяет себе задремать, отлично зная, что маленький нелепый человек никогда не сумеет подкрасться к нему бесшумно. А проснувшись - возвращается к делам, уверенный, что когда придет время, он снова сможет вернуться к покою его маленькой, теплой комнаты.***
Мобэй в который раз просыпается на постели Цинхуа совершенно один и чувствует обиду. Он всё еще уверен, что если не оставлять Цинхуа другого места для сна, тот однажды достаточно осмелеет, чтобы снова лечь рядом и обнять его. Всё равно других способов получить желаемое - кроме очевидно невозможного вызова на поединок, - Мобэй не знает. Он не будет просить - обними меня, полюби меня, будь моим. Он давно не ребенок. … Он знает, что Цинхуа нравится на него смотреть. Его человек этого даже не скрывает. Так почему же… И как давно Цинхуа превратился в “его человека”? Десять лет назад? Больше?***
Мобэй решает, что тепло ему даже нравится. Тепло вокруг Цинхуа это вызов, который он привык принимать. Легкое испытание, после которого он чувствует себя еще лучше. Как легкая разминка. Просто еще один хороший способ заставить кровь в жилах бежать быстрее. В отношениях Мобэя и Цинхуа ничего не меняется, а значит и не становится хуже. Он держит Цинхуа так близко, как это только возможно, не ставя всё под угрозу. Стена, защищающая сердце Мобэя, всё так же крепка, о уязвимости не идет и речи. Всё также, как год, два, пять лет назад, только с каждым годом тепло становится всё привычней, а потребность слышать звуки болтовни Цинхуа - сильнее. Мобэю кажется, что он нашел идеальный баланс. Что такое положение дел может сохраняться вечно, и это его полностью устраивает.***
У людей совсем другие традиции ухаживания. Об этом стоило догадаться намного раньше. Может ли такое быть, что все эти годы Цинхуа не игнорировал знаки внимания, а просто не понимал их значения? Такая возможность тревожит, потому что Мобэй совершенно не хочет чувствовать себя глупо. Но она же приносит надежду. А еще страх, что идеальный, казавшийся нерушимым, баланс их отношений, можно изменить. Ведь Цинхуа не отверг его и продолжает смотреть с восхищением в глазах.***
Одно за другим Мобэя настигают два осознания. Первое, когда он падает, сбитый со скалы ударом заклинателя. Осознание того, что он сейчас умрет, и совершенно ничего не может с этим поделать. И второе, когда падение превращается в полет. Когда Цинхуа появляется словно из ниоткуда и вцепляется в него, удерживая над пропастью. Его дыхание, обжигающе затылок и шею Мобэя - горячее, такое горячее! - самое лучшее ощущение, которое Мобэй только может пережить в своей жизни. Его позвоночник плавится от жары. Каждый вздох человека отзывается в коже тысячами игл. Сжимая руки на плечах Цинхуа, чувствуя, как напряжены мышцы его человека, Мобэй понимает, что хочет держать его так всю жизнь. Это не похоть, рожденная из близости смерти. И совсем не походит на плавящее внутренности и кости чувство, которое требовало броситься к ногам победителя - лорда Ло, - и предложить всего себя без остатка. Это пьянящий восторг, какой рождает впервые удавшееся заклинание, победа на глазах отца, вид новой, неизвестной земли, которую только предстоит покорить… В том, как Шан Цинхуа принимает на своё плечо вес Мобэя, когда тот сходит с летающего меча, нет ничего унизительного. Всё совершенно естественно и правильно. Словно они части целого - два существа, слившиеся в одно, более сильное... В тот момент Мобэй впервые понимает, что все рассуждения старейшин и сладкие песни о союзе супругов - правда. Даже если он, Мобэй Цзюнь, достаточно силен, чтобы в одиночку противостоять всему миру - у него всё равно может быть тот, с кем можно было разделить этот поединок длиною в жизнь. Человеческий заклинатель Шан Цинхуа такая же часть его тела, как сердце. И народу Северных Пустошей следует наконец принять это - как и самому Мобэю. Как и Цинхуа.***
Жизнь Мобэя только что изменилась навсегда. Стена вокруг его сердца рассыпается, и он покорно бредет за Цинхуа ничего не видя и не соображая. Весь мир сводится к растрепанным волосам человека и его плечам. К руке, которая неосознанно тянется к нему, чтобы подхватить снова, если потребуется. Демону кажется, что он слышит, как осколки его защиты хрустят под сапогами Цинхуа. Он не хочет отпускать руку своего человека, а тот снова начинает бормотать бессвязные извинения. - Это ненадолго, мой король, - на губах Цинхуа улыбка, но он извивается, словно вытащенная из воды рыба. - Мне нужно кое-что прояснить с главой секты… Цинхуа совершенно не хочет идти в логово людей, которые заслуженно считают его предателем. Мобэй хочет сказать, чтобы не ходил, ведь он больше не обязан иметь с ними ничего общего. Люди двенадцати пиков не имеют на Цинхуа никаких прав, а если потребуют расплаты - будут иметь дело с его настоящим хозяином! Но Цинхуа почему-то этого не понимает, а Мобэй не знает, как объяснить. Только крепче стискивает его ладонь. - Если меня будут убивать, вы… придете? - улыбка Цинхуа становится шире. Мобэю бывает сложно понимать выражения лиц, но он готов поклясться, что люди не улыбаются с такими глазами. На глупый вопрос можно ответить только подзатыльником, что Мобэй и делает. Человек вздрагивает, но перестает извиваться. - Зови громко, - напоминает демон, не зная, что еще тут можно добавить. - Да, да конечно. Так громко, что все оглохнут, - смеется Цинхуа, обнажая зубы. Это должен быть оскал воина, бросающего вызов, но Цинхуа настолько нестрашный, что никакого вызова - ни заклинателям, ни судьбе, - Мобэй не замечает. Нелепо и совсем не страшно. Но это ничего - ведь у Цинхуа есть Мобэй, чтобы бросать вызов всем, кому потребуется. Жар в груди остается, а Цинхуа уходит к замершей вдалеке группе. Его ноги двигаются так, словно каждой овладело по духу, что не позволяют сбежать прочь. Мобэй расправляет плечи и окидывает горных лордов долгим взглядом. В его оскале каждый из них может прочитать предупреждение - Мобэй делает свои намерения кристально ясными. Один, особенно раздражающий, хватается за меч, - но Мобэй закрывает глаза, демонстрируя своё полное презрение, и отступает в родной мир. Больше всего на свете он хочет остаться и проследить за тем, чтобы Цинхуа не причинили вреда, но это было бы неуважением. Словно он не верит, что Цинхуа может справиться с людьми сам. И потом, у Мобэя очень много дел.***
Ледяной демон почти не нуждается во сне, но не отдыхал вот уже восемь дней. Ночью, едва прикрыв глаза, Мобэй видит сон, в котором протягивает руку и не позволяет Цинхуа разорвать объятья. Его фантазия не настолько богата - и опыт тоже не настолько богат, а может всё дело в том, что он никогда не учился управлять сновидениями, - но этот сон почти лишен подробностей. Мобэй просто знает, что срывает с Цинхуа все эти бесконечные слои тряпок, и сливается с ним на глазах заклинателей, лорда Ло и всех предводителей демонической армии. Наяву Мобэй никогда не поставит себя в настолько уязвимое положение, но во сне он не думает об опасности. Он стремится показать этим существам, что забирает у них Цинхуа, что тот больше никогда к ним не вернется. Что отныне его место - во дворце Северных Пустошей, с кровью и семенем Мобэя внутри, в одеждах с его знаками, в украшениях его предков, по правую руку от его трона, а лучше прямо у него, Мобэя, на коленях… Ледяной демон просыпается опустошенным и одиноким. Но впервые в жизни ему не стыдно за такое бессознательное проявление слабости. Потому что это не слабость. Потому что он больше не одинок - по крайнем мере не собирается больше оставаться одиноким. Но как бы Мобэй ни жаждал снова ощутить объятия Цинхуа, прежде следует подобающим образом заявить о своих намерениях. Как любой демон, Мобэй понимает, что бросать брачный вызов партнеру следует находясь в полной силе. Что подданные — и тем более Цинхуа! — подумают, сделай он заявление накануне церемонии вознесения? Что он просто развлекается? Что он не серьезен? Новость о смерти отца настигает Мобэя посреди приготовлений к сватовству, словно тот решил один раз в жизни оказать сыну услугу. Мобэй не может понять собственные чувства по этому поводу. Раньше ему казалось, что в его сердце отец и так давно мертв. Но перед внутренним взором проносятся сотни событий, которые не произошли раньше, и уже точно никогда не произойдут. Мобэй гонит эти болезненные образы прочь. Никто не должен видеть правителя в смятении чувств. Никто, кроме того единственного, перед кем больше не осталось защиты и секретов. У них с отцом многого не произошло, но с Цинхуа Мобэй не намерен упускать ни минуты. Подготовка к сватовству превращается в подготовку к вознесению. Слуги шепчутся в коридорах, что Мобэй каким-то образом всё предвидел. А сам Мобэй думает только о том, что должен пригласить Цинхуа стать свидетелем церемонии. Если в любви люди демонстрируют друг другу свою уязвимость, то Цинхуа должен оценить этот жест полного доверия. И разве есть в двух мирах кто-то еще, с кем Мобэй хотел бы разделить долгие дни уязвимости и миг своего триумфа? Он мучительно подбирает слова, чтобы объяснить Цинхуа всё, но вскоре сдается. Мобэй просто тайком забирает человека с его пика, чтобы ни один враг не успел помешать. И как всегда надеется, что остальное само собой как-то прояснится. Что они с Цинхуа больше никогда не расстанутся.