Под холмом тысяча огней

      Чонгук вертел банку горошка в руке и насвистывал под нос весёленькую мелодию. В голове его вертелось всё то, что он наговорил отцу. «Надо бы перед ним извиниться». В конце концов, это был папа. Как бы сильно Чонгук его ни ненавидел, он не мог перестать его любить. Больше всего сейчас он корил себя за то, что вообще открыл рот. Результата это не возымело, только сделало хуже. «Ничего уже не изменится. Глупо даже пытаться».       Ни вывески, ни гирлянды Чонгука больше не интересовали. Он попросту перестал их замечать. Путь от дома до магазина и обратно он прошёл в глубокой задумчивости, в которой не видел ничего вокруг. «Главное, дотерпеть до утра… и всё это закончится».       С этой мыслью он уже подходил к подъезду, как вдруг какой-то шум на периферии вернул его обратно в реальность. Подъезд, дом и зимняя улица вдруг оказались перед его глазами. Остановившись, Чонгук вслушался в тишину. Шум повторился слева от подъезда. Кряхтение, копошение, тихий шёпот… Чонгук прошёл в сторону и чуть было не разинул рот. — Мари? — опешил он. — Что ты там делаешь?       Услышав своё имя, девочка застыла, свисая с балкона. Повернуться и взглянуть на говорившего в её положении было невозможно. — Кто там? — опасливо пролепетала она. — Это Чон Чонгук, — он перепрыгнул через невысокую ограду, за которой пребывали в спячке клумбы, и подошёл к окну, — твой сосед. — Ах, Чонгук… ты не помог бы?.. — Мари жалобно подрыгала ногами.       Тот не сдержался и тихо хохотнул. — Я-то помогу, конечно, но… что ты делаешь?       Мари снова подрыгала ногами, но на этот раз жест выражал недовольство. — Пытаюсь спрыгнуть, как видишь! Тут выше, чем я ожидала. Мне страшно! — Не пробовала выйти через входную дверь, как все нормальные люди? — Не паясничай! Я сбегаю! Через парадный вход это не делается. — Сбегаешь! — Чонгук присвистнул. — От кого? — От праздника. Так ты поможешь мне?       «Интересно». — Можешь прыгать, я тебя ловлю. — Точно? — Даже если упадём, приземлишься мягко, — закатил глаза Чонгук, — прыгай давай.       Мари прилетела ему в руки, но оказалась слишком тяжёлой, так что они рухнули в снег. Банка гороха покатилась куда-то в сторону. Первая вскочила девушка, тут же принявшись отряхиваться. — Первый этаж, говорили они, — раздражённо шипела она, — да хоть через окно, говорили они…       Чонгук, который не только упал, но и послужил подушкой безопасности, поднялся на ноги не так резво. Первым делом он отыскал банку гороха на земле, поднял её и отряхнул от снега. Только потом уж он взглянул на соседку. Та тоже покосилась на него и выпалила: — Прости, пожалуйста. Очень больно? — Нет, ерунда.       «Я её пару лет не видел», — подумал он, рассматривая старую знакомую. Ким Мари совсем не изменилась. Распущенные густые кудри, маленькое хрупкое тельце и детское ангельское лицо. Когда-то они дружили, но всё закончилось, стоило им разойтись в разные школы. От других соседей он слышал, что она стала жутко замкнутой, почти не выходила из дома и не любила никого, кроме своих братьев. А саму её Чонгук умудрялся каким-то образом совсем не встречать, хотя и видел время от времени Джина и Намджуна. — Ты не изменилась, — проговорил он. — Что, такая же маленькая, худая и невзрачная? — фыркнула Мари. — И зуб всё такой же кривой, представляешь? Чонгук нахмурился, не поняв, за что ему досталось. — А что, я когда-то говорил, что это плохо? И невзрачной я тебя не называл… Быстро догадавшись, что фыркнула зря, Мари смутилась. — Да, не называл, — сбивчиво протараторила она, — ещё раз прости. Я просто всё не отойду от родственников.       Он покосился на её окно. — А что, что-то случилось? — Проклятый праздник, проклятый новый год, проклятая вечеринка! — Мари пнула сугроб квадратным носком чёрного сапожка. — Вот что случилось. Вляпалась же всё-таки в беседу...       Чонгук вдруг нервно усмехнулся. — Что, неужели у тебя тоже? — поплыл он.       Наконец Мари посмотрела на него так, словно только что его заметила, вынырнув из пучины своих невзгод. Посмотрела внимательно, подмечая детали… — Знаешь, а ты-то как раз очень изменился. Вон, как вымахал. И почему все вокруг становятся такими красивыми, а я нет?       Чонгук округлил глаза: — С чего ты взяла, что ты нет?..       Мари махнула рукой. — Так что там у тебя? — спросила она. — С твоим праздником.       «Катастрофа, катастрофа, просто катастрофа…» — прозвучал в голове Чонгука голос матери. Хоть в чём-то она была права. Нехотя он вкратце поведал, как обычно происходят праздники в его доме последние несколько лет, и дополнил рассказ событиями нынешнего дня. Мари внимательно слушала, мрачнея с каждой секундой, а когда рассказ закончился, закусила губу. — Знаешь, твоё положение гораздо хуже моего, — призналась она, — по сравнению с тобой мне не на что жаловаться.       Чонгук повертел банку горошка в руках и потупил взгляд. — А что с твоей вечеринкой не так? — спросил он. — Просто кучка напыщенных уродов учит меня, как жить и как выглядеть. Они приходят каждый год, гадят и уходят, довольные. Вот я и решила сбежать, чтобы хотя бы раз встретить новый год в гордом одиночестве.       Чонгук усмехнулся: — Неплохая мысль. — Хочешь, можешь пойти со мной, — пожала плечами Мари, — мне не принципиально.       Почему-то он догадался, что она делает это из жалости. — Нет, ты чего… мама меня заживо закопает. У неё скоро эти гости, вечеринка, какой-то русский салат… — Ты-то там зачем? Она же не для тебя это делает. — Нет, но я часть представления.       Мари фыркнула: — Сам подумай, как это звучит! Брось, у тебя хотя бы любовь к праздникам есть. Я это в тебе помню: какую-то веру в чудо. У меня эта чепуха отсутствует напрочь. А мне бы не помешало! Брат сказал не возвращаться без новогоднего настроения. Мы можем помочь друг другу!       Чонгук посомневался немного и выдавил: — Л-ладно, я спрошу, только горошек занесу. — Ты с ума сошёл, что ли? Если зайдёшь, тебе придумают ещё задание и не выпустят. — Так хотя бы горошек-то отдать надо. — На кой он вообще сдался? Что, без него не обойдётся? — Он нужен для русского салата, — Чонгук пожал плечами. — Чепуха какая-то… Но он не унимался: — Я, конечно, ненавижу этот праздник, но не хочу портить его матери, раз он ей дорог.       Мари посмотрела на него не то с сочувствием, не то с осуждением. — Знаешь, Чонгук, если праздник зависит от банки горошка, то его так или иначе уже ничто не спасёт.

***

      Улицы плыли мимо них, нарядные и яркие. Трескучий мороз кололся. Чонгук всё ещё был выряжен оленем, а Мари натянула дублёнку поверх платья. Какое-то время они шли молча, выдыхая облачка пара. Чонгук вертел банку горошка в руке. Мари заставила его написать матери сообщение и отключить телефон. «Она права, — думал он, — как можно придавать такое большое значение какому-то горошку?» — Чем ты занимаешься? — спросил вдруг он. — От тебя в последнее время совсем ничего не слышно.       Мари пожала плечами: — Да так, играю в игрушки. А ты сам? Что это у тебя за прикид? — А, это, — Чонгук оглядел свой костюм оленя с улыбкой, — я работаю аниматором в торговом центре. Не успел переодеться. — И кто ты? — просияла Мари. — Медведь? — Рудольф, — Чонгук показал копыта, которые расстегнул, чтобы нормально использовать ладони, — олень Санты.       Девочка набрала полные щёки воздуха, но не сдержалась и всё-таки прыснула. — Тебе подходит. — Вообще-то, мне и правда подходит, — улыбался он, — мне нравятся дети.       На какое-то время снова воцарилось молчание. В тишине беглецы словно переставали существовать и друг для друга, и для самих себя. Они растворялись в предновогоднем сиянии города, в морозе, в зиме. — Я всё в толк не возьму, — глухо проговорила Мари, — это у нас праздник такой невыносимый или это суть праздников в целом? — Не наговаривай на праздники, — отмахнулся Чонгук, — я видел, как это бывает. Улыбки, тёплые слова и радость — всё это существует. Просто не в нашей жизни. — А откуда тебе знать, что это всё искреннее? В моём доме тоже есть улыбки, есть тёплые слова и есть радость. Только всё это липа. Может, люди просто… играют в сказку напоказ, для других? Желая обскакать друг друга, изобразить чудо получше прочих. — Может, и так… — Чонгук выдохнул облачко пара. — Зачем тогда праздники вообще нужны? Какой-то круговорот хвастовства и зависти. Неужели для этого? — Думаю, праздники нужны, чтобы люди вспоминали, как здорово, что они есть друг у друга, и были благодарны за это… и за всё, что имеют. — Как-то люди не справляются со своей задачей, — хмыкнула Мари. — Да, люди часто всё извращают, — Чонгук усмехнулся. — И ты всё равно их любишь, — ехидно добавила девочка.       Он пожал плечами. — Почему? — не унималась Мари.       Чонгук вздохнул. — Я не верю, что все празднуют так, как наши родители. А таких, как наши родители, мне жаль. — Да чего их жалеть-то? — вспыхнула Мари. — Получают то, что выбрали сами! — Они празднуют не для себя, а для кого-то другого. Столько стараний, и всё, чтобы впечатлить других. А как же ты сам, твоё счастье, твоё удовольствие? — Мои родители вполне себе получают удовольствие, — хмыкнула Мари, — занимаясь тем же, чем их гости: унижая, оскорбляя и задевая достоинство других. — Да, моя мама тоже довольна своими праздниками. Но это совсем не настоящая радость. Просто они не знают другого, поэтому мне их и жаль. Мне и кошек жаль, потому что они человеческую речь не понимают. Для некоторых нормой является то, что ею являться не должно. И это очень грустно.       Тем временем они забрели в парк у холма и шагали на подъём мимо заснеженных деревьев. Всюду горели фонари и гирлянды. Снег мерцал в свете огней. Подняться в парк было идеей Чон Чонгука. В детстве они с Мари частенько здесь бывали. — Я в праздники не верю, — заявила Мари, — ты прав, сама их суть может быть доброй. Но даже самая добрая идея оборачивается змеёй, когда попадает людям в руки.       Усмехнувшись, Чонгук покачал головой. А после, задумавшись о чём-то, вдруг вскинул голову, как если бы его что-то осенило, схватил свою спутницу за руку и кинулся наверх. — Эй! — только и успела вскричать она. — Что ты… — Моё любимое место, — пропыхтел он, на всей скорости несясь на подъём, — тебе не пошёл на пользу перерыв в нашем общении! — Я не поспеваю за тобой! — жаловалась Мари, еле перебирая ногами. — Не беги так!       Чем выше они поднимались, тем реже становились огни и плотнее сгущались тени. Мари озиралась по сторонам, то и дело спотыкаясь, пока Чонгук тащил её наверх. — Мне не кажется, что нам туда можно! — воскликнула она. — Остановись!       Наконец асфальтированная зона закончилась, и Чонгук протащил её дальше, мимо деревьев к вершине холма. Они пробежали мимо таблички, прочитать которую Мари не успела. «Куда он бежит? С холма меня хочет сбросить за свои праздники?» Не успела она подумать об этом, как заметила, что они наконец остановились. Здесь не горел ни один фонарь: вокруг было совсем темно. Но Мари смогла рассмотреть площадку перед собой, полностью покрытую снегом. Чонгук оставил её и проскрипел по сугробам вперёд, а после развернулся и крикнул откуда-то издалека: — Иди сюда! — Ты совсем с ума сошёл! — холод пробирал её до костей, так что каждый шаг давался тяжело. — В такие места нельзя зимой! Я уверена, что видела табличку…       Пока она говорила, успела поравняться со своим спутником, перевела взгляд туда, куда смотрел он… и охнула. Казалось, прямо под ними развернулось мерцающее море. — Под холмом тысяча огней, — пропыхтел Чонгук, тяжело дыша, — ты правда веришь, что там нигде не может быть настоящего праздника?       Мари завороженно смотрела на город, плещущийся под её ногами. — Я помню это место, — проговорила она, — ты приводил меня сюда, когда мы были маленькие. — Да, — улыбнулся Чонгук, — послушай, чудеса не случаются с теми, кто намеренно от них закрывается.       В Сеуле, окружённом горами, много мест, подобных этому. Почему же тогда у неё перехватило дыхание? Мари поглядела на старого друга сквозь темноту, вспоминая, что примерно об этом они спорили всё детство. Существует Санта или нет? Есть магия или нет? Если очень захотеть, можно в небо улететь… или нет?       Чонгук добавил: — Обычно я говорю это детям, когда беседую с ними в костюме оленя… странно, что приходится объяснять это на пальцах такой большой девочке, как ты. — Я всё ещё уверена, что нам сюда нельзя, — упрямо хмыкнула Мари. — А я уверен, что отсюда откроется отличный вид на салюты. А до нового года осталась какая-то несчастная пара часов.       Она улыбнулась: — Я здесь замёрзну. — Пары часов как раз хватит, чтобы купить что-нибудь горячее. — Хочешь встретить со мной новый год, Чон Чонгук? Не просто прогуляться, а организовать событие? Мы с тобой несколько лет не общались. — Я вижу, на тебе это плохо сказалось. — На тебе тоже. Посмотри на себя: никакой рассудительности! Превратился в оленя Санты. — Разве не именно оленя Санты тебе не хватает, злой буке, которая в Санту даже не верит?       Вдруг почувствовав, что улыбка никак не унимается, а по телу растекается радостное тепло, Мари разозлилась на пройдоху Чон Чонгука и взъерошила тому волосы в отместку за своё безбожно подправленное настроение. Это она должна была стать его спасительницей, а не наоборот. — А что до меня? — спросила она. — Я-то тебе зачем? Чонгук деловито приглаживал пряди на своём гнезде. — Нам, любителям спасать несчастных, очень важно геройствовать. Если бы не такие, как ты, то и в таких, как я, отпала бы нужда. — Ты даже тут не обошёлся без самохвальства!       Впервые за вечер его смех был столь же звонким, сколь в детстве. «Вон как вымахал, а вырасти забыл». Чонгук протянул ей руку. Мари взяла её, и они отправились назад, чтобы купить что-нибудь горячее. Неуклюже шагая следом, она уставилась на их сцепленные ладони, и ностальгия пронизывала её насквозь. Всё детство они провели вот так. А теперь она выросла, стала злой, подозрительной и угрюмой, и он вернулся, чтобы вновь доказать ей, что чудеса существуют? Да ещё и под новый год? Помотав головой, силясь стряхнуть с себя смущение, Мари крепче сжала ладонь старого друга. — А с банкой гороха-то что будем делать? — спросила она. — Я её сохраню, как памятник, — усмехнулся Чонгук, — она спасла мне вечер.       Снег скрипел под их подошвами. Где-то там плескался шум города, но в далёком от центра крошечном парке, в котором не проходили никакие мероприятия и большая часть была закрыта для посещения, никого не наблюдалось. Только двое человек, сбежавших с ненастоящих праздников, чтобы организовать собственный… со стаканчиками кофе и, как ни странно, банкой гороха.       Про себя Мари отметила, что врать старшим братьям о новогоднем настроении, кажется, не придётся.