Под холмом тысяча огней

      Праздники превращают людей в безумцев: заведённых, нервных и взволнованных, и в то же время восторженных и одухотворённых. Суета, толкотня, спешка, недели тщательной подготовки — всё ради пары часов волшебной сказки, по окончании которой жизнь медленно приобретает бледные цвета обыденности. Именно так считал Чон Чонгук, однако праздники он любил. В конце концов, кто он такой, чтобы судить людей за их желание привнести щепотку волшебства в повседневность? — И ты что, правда летаешь с Сантой? — звонко пропищал мальчишка, дёргая Чонгука за рукав костюма. — Ты всё врёшь!       Щёки маленького проказника походили на переспелые персики, копна кудрявых волос растрепалась, а в огромных ореховых глазах проглядывался озорной блеск. Его родительница за ним не уследила, и по правилам работники торгового центра приводили потерянных детей как раз к таким, как Чон Чонгук. — Вовсе нет! — взревел огромный плюшевый олень наигранно грозным голосом. — Всё правда! Мы бороздим облака и горстями собираем звёзды! Стряхиваем с саней снег на крошечные крыши домов! И машем сверху всем хорошим детишкам! — Почему тогда я вас ни разу не видел, — сощурился малолетний скептик, — из своего окна, м?       «Возможно, это потому, что ты сорванец», — усмехнулся Чонгук про себя. — Конечно, видел, — олень коснулся плюшевым копытом груди мальчика, — в своих снах.       Но романтичной чепухи не хватило, чтобы смахнуть с лица ребёнка налёт подозрения. — Полетай-ка сейчас, — заявил он, — тогда поверю.       Олень окончательно растерялся. Но быстро выкрутился: — Как же я полетаю без Санты, без саней? Я не могу летать, когда мне захочется! Санте это очень не понравится.       Мальчишка состроил напряжённую мину, судорожно рассуждая, но в конце концов только разочарованно поник. — Так позвал бы его! — подосадовал он. — Кого? — Санту! — Не могу, у него сейчас дела, — отмахнулся олень. — А где он? — допытывался мальчик.       Тупик неожиданно обернулся для Чонгука спасительной соломинкой. — На третьем этаже, раздаёт сладости, — поспешил сказать олень, — иди скорее к нему, если не хочешь остаться с пустыми руками. В том, что ты хороший мальчик, я уже убедился. Передай Санте, что сам Рудольф попросил его вручить тебе подарок! — Что же, он тебя слушается? — Нет, но он мне доверяет.       Мальчишка сдвинул брови к переносице. — Как это? — спросил он. — Это значит, он верит, что я его не обману. — Раз так, скажи ему, что не летал, а сам полетай для меня! Всё равно он тебе поверит!       «Изобретательный, шельма!» — Чонгук бесшумно посмеялся, зная, что за костюмом оленя его улыбку всё равно не разглядят. Присев перед мальчиком на корточки, он положил копыто тому на плечо. — Чтобы тебе доверяли, нужно не врать. Тем, кто врёт, не доверяют. А теперь беги скорее к Санте!       Мальчик покосился в сторону подъёма на третий этаж и, посомневавшись с минуту, всё-таки кивнул. Благо, сладости перевесили над желанием увидеть полёт Рудольфа. — Хорошо. — Передавай от меня привет.       Ребёнок кивнул и кинулся прямиком к эскалатору. Чонгук смотрел ему вслед через прорези на глазах плюшевого костюма. «Прости, приятель», — мысленно извинился он перед коллегой, который играл Санта Клауса. Впрочем, извинение это было не вполне искренним, потому как на губах аниматора цвела довольная ухмылка…       …которая быстро увяла, когда Чонгук увидел несущегося в его сторону разряженного в красное и белое оленя, точь-в-точь похожего на него самого. Аниматор бросил взгляд на огромные часы, висевшие над эскалатором. «Неужели конец смены?» Торговый центр буквально дышал праздником, а потому время в нём утекало незаметно. В последний день года люди носились с покупками, как угорелые, так что, казалось, даже стрелки часов спешили вместе с ними. Чонгуку нравилась эта дурманящая сознание суматоха, приятная, яркая и радостная. Здесь ему хотелось верить, что праздничное настроение, то самое, которым больны все вокруг, действительно существует. Пусть праздник этот не принадлежал ему самому, Чон Чонгук был не прочь побыть персонажем массовки и в чьей-нибудь чужой сказке. За время своей смены он успел перевидать полсотни детей, тычущих в него пальцами. Некоторые с ним здоровались, некоторые фотографировались, некоторые просто глазели — словом, он был звездой. — Привет, извини, я немного опоздал, — пропыхтел рядом новый Рудольф, согнувшийся от одышки. — Я тебя сменяю. — Да, — вяло отозвался Чонгук, — давай. Приятного вечера. — И тебе. С наступающим! Повеселись.       «Это вряд ли», — мрачно изрёк аниматор про себя, но вслух сказал только: — Обязательно. С наступающим, — и двинулся в комнату для персонала.       Там, избавившись от громоздкой головы оленя, Чон Чонгук явил свету своё лицо. Волосы его, напитавшись электричеством, торчали одуванчиком, на вечно смуглом лице красовалось угрюмое выражение, в целом он выглядел страшно уставшим. Странность этой усталости заключалась в том, что навалилась она заранее от предстоящих событий, а не от прошедших, как бывает обычно. Лёгкой праздничной воодушевлённости как не бывало.       Схватив из шкафчика пуховик и нахлобучив его прямо на костюм оленя, который он всё равно должен был отнести в чистку на следующий день, Чон Чонгук проверил телефон и обнаружил пятнадцать пропущенных вызовов. «Говорил же, что буду работать», — поморщив нос, раздражённо подумал он. Телефон полетел обратно в карман, а сам аниматор направился к выходу.

***

      В тесной спальне стояла тишина, разве что негромкий гул музыки доносился из другой комнаты. На стенах здесь были развешены гирлянды, фонарики и всевозможные новогодние украшения; с потолка свисали серебряные стекляшки в виде снежинок и золотые в виде звёзд — и те, и другие скромно мерцали, притворяясь хрустальными; в углу мигала жёлтыми огнями невысокая ёлка, и всюду горели маленькие свечи. Праздником был забит каждый уголок помещения. Как если бы кто-то выстрелил в комнату из огромного конфетти. Но ни одно из украшений не могло уберечь от кислого ощущения тоски и раздражения, царивших в этих стенах. И хозяйка комнаты прекрасно это понимала. — Мари, — в комнату аккуратно просунули головы оба старших брата, — собирайся быстрее, о тебе там уже спрашивают.       Названная только кивнула, не отрываясь от своего отражения. Строгий взгляд, смотревший на неё из зеркала, выискивал недостатки. Вот, плечи слишком узкие. Мари пожала ими. Фигура, как у ребёнка! «Когда же ты уже станешь женщиной?» — пропищал в голове собственный голос, явно пародировавший кого-то. Вот, один зуб кривой. Мари изобразила зубастую улыбку. «Почему ты всё ещё не побывала у ортодонта?» — на этот раз она прогудела это про себя, изображая голосом мужчину. Вот, её непослушные волосы с трудом держались в причёске, оценки были не очень, парня всё ещё не появилось, достижений в музыке или спорте тоже, палочки она держит неаккуратно, с родителями разговаривает фамильярно, на каблуках ходит неуклюже, а в изящном приталенном платье из чёрного поплина смотрится просто смешно. Гордо задрав подбородок, Ким Мари сверкнула тёмным взглядом и направилась в зал, где в это самое время проходила вечеринка. Теперь, когда она сама сказала себе всё это, было не так страшно услышать это от остальных.

***

      Не успел Чон Чонгук покинуть торговый центр, как телефон снова запищал. Испустив отчаянный вздох вперемешку со стоном, он не глядя взял трубку и рявкнул: — Иду я уже, иду! — Чонгук, где тебя носит? — прошипел обеспокоенный голос матери. — Я одна должна справляться со всем? — Говорил же, что буду работать.       Притворившись глухой, женщина продолжила: — Это катастрофа, катастрофа, просто катастрофа! И твой проклятый отец… — Мам, можно без этого? — раздражённо перебил Чонгук. — Каждый год одно и то же. — Скажи это своему отцу! Не веди он себя, как последний… заносчивый… невыносимый… ты вообще помнишь, как он себя вёл на Рождество? Подумай обо мне, о моих страданиях! Хотя бы раз кто-нибудь обо мне подумал?       «Для начала научись сама думать о себе», — холодно подметил Чонгук, но тут же осёкся. Стыдно думать так о маме. — Я уже иду, — вздохнул он, — рука мёрзнет, не могу больше говорить. — Очень вовремя, большое спасибо, — припечатала женщина, — твоя помощь пришлась как нельзя кстати. — Я сейчас приду и помогу! — не выдержав, рявкнул Чонгук. — Да уже и не надо. Конечно, обязательно работать тридцать первого декабря. Что только не сделаешь, чтобы не помогать дома, правда?       На секунду он даже притормозил, запрокинув голову назад и бурча под нос не то молитвы, не то ругательства. «Каждый год, каждый год, каждый проклятый год!..» — Скоро буду, — отрезал он и сбросил звонок.       Чем ближе был дом, тем меньше спасали украшенные улицы. Чон Чонгук чувствовал, как перестают радовать гирлянды на витринах магазинов и праздничные флажки над дорогами. Как будто зловоние его дома распространялось на целые кварталы и убивало всякую любовь к волшебству. Вот только окружающие этого не замечали. Они пребывали там, в другом мире, преисполненном радости предвкушения. Чонгук завидовал им, потому как чувствовал, что его от них отделяет невидимый купол. Его родители относились к новогоднему чуду по-другому. Каждый год они принимали у себя друзей семьи — это событие и звалось «праздником». И оно вполне могло бы действительно им быть, если бы не тот факт, что его родители не умели дружить. Все новогодние ночи Чонгук проводил в кругу напыщенных завистливых забияк, отчаянно старавшихся доказать остальным, что они здесь самые лучшие. К сожалению, его родители не были исключением. Они даже изображали влюблённых! Хотя и жили отдельно уже пару лет.       Пропустить мероприятие Чон Чонгук не мог, спасти его — тем более. Всё, что оставалось, зажмуриться и ждать утра. И чем старше он становился, тем тяжелее было мириться.       «Где волшебство, где праздник, где новогодние чудеса?» — Наконец-то! — к порогу мама выбежала в фартуке. — Ты что, ползком добирался?! От торгового центра до дома десять минут ходьбы! И что, разрази меня гром, ты на себя нацепил? — Рабочий костюм. Завтра нужно отдать в чистку.       Из зала подтянулся отец. Такой же бодрый, как всегда. Он был крупным, красивым и статным. Чон Чонгук походил на него каждой своей чертой, и самому ему это совершенно не нравилось. — Дружище, — расплылся в улыбке отец, — как давно я тебя не видел.       Чонгук, стараясь не смотреть в его сторону, потупил взгляд. — Ага, — пробурчал он. — Как дела в школе, как на работе, как вообще ты сам? Нашёл подружку?       «Не притворяйся, что тебе интересно». Руки сами собой сжались в кулаки. — Подружка, — усмехнулась мама, — подружка! А как ты сам, дорогой? Сколько подружек нашёл в этом году?       «Начинается», — подумал Чонгук. В такие моменты даже голос матери менялся: становился звонче, резче и то и дело срывался на серединах фраз. — Ой, я тебя прошу… — поморщился отец. — Не делай вид, что сама не кувыркаешься, с кем попало…       Мама возмущённо охнула: — Да как ты смеешь?.. — В школе всё нормально, — неестественно громко перебил Чонгук, — на работу тоже жалоб нет, и у меня всё хорошо, спасибо.       Но родители уже не обращали на него внимания. — Ты думаешь, что твои похождения хоть для кого-то секрет? — прорычал отец, обращаясь к матери. — Не прикидывайся святой, ладно?! — Не разговаривай так со мной в присутствии моего сына! Грязный, уродливый мерзавец! — Это ты говоришь своим мужикам? Когда они тебя… — Замолчи! Закрой свой поганый рот! — мама ткнула в мужа пальцем. — Не смей сравнивать меня со своими шлюхами! — А ты не унижай меня перед сыном! — Ты сам себя унижаешь!       Чонгук присел на корточки развязать шнурки и замер, зажмурившись. Совсем как тогда, когда был ребёнком — ничего не изменилось. «Нет, всё изменилось. Я изменился». — Хватит, — он встал на ноги, — ХВАТИТ!       Родители бросили перебранку и уставились на него в недоумении. Перебарывая себя, Чонгук взглянул в сторону отца. Щёки аниматору нещадно жгло, и он сам не понимал, почему. От злости ли, от стыда или от желания расплакаться. — Я хочу настоящий семейный праздник, — глухо пробормотал он, — а потому тебе здесь не место.       Отец растерянно нахмурился. — Чонгук…       Но тот уже развернулся в сторону матери. — Хотя бы разок, прошу, — молитвенно произнёс он, — давай побудем вдвоём. Вот увидишь, тебе это понравится больше, чем глупая фальшивая вечеринка! Мы нарядим квартиру для себя, накроем на стол для себя, устроим праздник для себя! Хотя бы разок! Зачем ты каждый год позволяешь ему переступать порог нашего дома? Зачем впускаешь всех этих гиен, только и ищущих повод придраться? Зачем всё это притворство? Давай отпразднуем, мама!       Она растерянно уставилась на него, нервно потеребила фартук… и потупилась. — Как мы всё отменим, Чонгук? — тихо произнесла она. — Я уже обещала людям, у них планы, нельзя так с ними поступать. — Да мне плевать, что у них планы! — Нет, так нельзя, — мама покачала головой.       Чонгук напряг желваки и почувствовал, как собственная грудь вздымается. Но остановил глупый порыв не то раскричаться, не то расплакаться, и медленно выдохнул. С этим выдохом он сделался совершенно опустошённым. «Ладно, к чёрту». — С чем-нибудь помочь? — спросил он.       Отец, кажется, только теперь понял, что его оскорбили, потому что усмехнулся, махнул рукой и направился обратно в гостиную. — Вообще-то, мне нужен горошек, — сказала мама, теребя фартук, — один из моих знакомых женился на русской, и я нашла в интернете какой-то русский салат из свеклы...       «Даже неизвестно чьей русской жене ты угождаешь больше, чем мне и самой себе», — угрюмо подумал Чонгук. — Хорошо, только переоденусь… — Нет, у меня нет времени, Чонгук. Это просто магазин, сбегай так.       Не удержавшись, он фыркнул: — Что, не обойдутся они что ли без русского салата? — У меня люди на подходе, нельзя их разочаровывать, — в голос матери вернулась прежняя сталь, — и хочешь ты того или нет, мне нужен проклятый горошек. Будь так добр, добудь его ради меня. И не устраивай больше сцен, договорились?       Чонгук опалил её холодным взглядом. Казалось, что на миг она смутилась, но от своих слов не отказалась. — Ладно, — пропечатал он.       И круто развернулся к выходу.

***

— Как у тебя с учёбой? — спрашивала надушенная тётушка. — Плохо, — заявила Мари, — одни тройки. — Хочешь, моя Суна тебя подтянет? У неё сплошные пятёрки. Любимица всех учителей! Она с удовольствием поможет.       Мари едва сдержала порыв закатить глаза. — У меня для этого есть братья, — лучисто улыбнулась она. — Что-то не очень это тебе помогает… — строго прокряхтела тётушка, — какой у тебя миленький зубик! Если хочешь знать, кто бы что ни говорил, этот твой зубик просто прелесть! Ни в коем случае не исправляй его. Ты такая маленькая, худенькая и невзрачная! Этот твой зубик отлично скрашивает ситуацию.       «Старая дрянь!» Мари улыбнулась шире, демонстрируя свой зубик. Как вдруг заприметила на столах за спиной родственницы клубнику в шоколадной глазури и поняла, что пора заканчивать эту милую светскую беседу. — Если хочешь знать, с такой внешностью, как у тебя, жить даже лучше, — заявила тётушка тем временем, — у моей Суны отбоя нет от парней. Как они ей надоели! Они её буквально преследуют! А ты хотя бы живёшь спокойно. Так что не слушай остальных. Во всём есть свои плюсы. — Ага, — Мари наблюдала, как её старшие братья пристраиваются рядом с клубникой и начинают её клевать, — спасибо большое, тётя. Я отойду ненадолго…       Она твёрдой походкой направилась к столам. Джин и Намджун о чём-то перешучивались, задорно отправляя клубнику в рот. Одну за другой, одну за другой, одну за другой… Мари ускорила шаг. — Эй! — шикнула она, оказавшись рядом, и успела хлопнуть по ладони Джина, уже тянувшейся за очередным лакомством. — Это моя клубника! Я заказала её специально для себя!       Джин состроил обиженную мину и погладил собственную ладонь. — Можно было и помягче об этом сказать. — Ты как? — тем временем поинтересовался Намджун. — Уже заразилась новогодним настроением? — Ага, — наконец Мари могла спокойно закатить глаза, — пока что десять человек сделали замечание про мой зуб, причём госпожа Кабанчик вообще провозгласила, что это единственная приятная черта в моей внешности. Дальше, двадцать четыре замечания про мою детскую фигуру, три комментария про волосы и четырнадцать про лицо. Ни в одной беседе я не избежала вопроса про учёбу, семеро человек доблестно предложили мне помощь своих гениальных детей. Не смешно!       Джин и Намджун хихикали в себя, как гиены. — Забудь про них и дыши праздником! — махнул рукой Джин. — Не могла же ты хотя бы немного не ободриться, когда мы так украсили твою комнату? — Ненавижу праздники, — Мари схватила клубнику и отправила её в рот, — и уберите всё, что вы там понаделали. У меня в комнате как будто единорога стошнило. — Это же новый год! — цокнул Намджун. — Не будь такой занудой. — Легко вам говорить, — жуя, пожаловалась младшая сестра, — вы безупречны! — Ты тоже просто прелесть, — вздохнул Джин, — просто… просто это наши родственники. Им важно быть лучше. Ну, чувствуют они себя выше, унижая тебя, подумаешь… — Ты не понимаешь, — огрызнулась Мари, хватая новую клубнику, — вот и мелешь невесть что. — Не думай, что тебе одной достаётся, — усмехнулся Джин, — половина гостей подметила, что я поправился. — А мне посоветовали сделать пластическую операцию, — добавил Намджун, ухмыляясь.       Мари шокировано охнула. — Вот дряни! Кто? Покажите мне их! Оба брата нахмурились. — Чтобы ты испортила праздник? — протянул Намджун. — Вот уж нет, — добавил Джин.       Мари угрюмо воззрилась на обоих, продолжая одну за другой поглощать клубнички в шоколаде. Наконец расправившись с ними, она заявила: — Мне плевать, я ухожу.       Братья добродушно рассмеялись. — Именно этого от тебя ожидала мама, поэтому дверь она закрыла и ключик держит у себя, — елейно произнёс Джин.       Мари охнула: — Это незаконно! — Брось, — Намджун положил руку ей на плечо, — потерпи немного, и всё закончится.       Она смахнула с себя ладонь брата. — Почему я должна терпеть, пока всё закончится? Почему я должна выслушивать унижения весь вечер? Почему вообще меня должно волновать, как себя чувствует этот зверинец? Мне, может быть, хочется прогуляться по городу в последний день года, напиться кофе и объесться пончиками! Или, может быть, поиграть в ммо и напичкаться мандаринами. Почему я не могу сделать то, что хочется мне? Как, по вашему мнению, я должна полюбить праздники, когда их нужно терпеть?       Братья умолкли, и Мари тут же пожалела о том, что сказала. В конце концов, она была не единственной жертвой этого гадкого, зловонного вечера. Из года в год родители проводили своё глупое мероприятие, и из года в год выходило из рук вон плохо… не только для неё. В конце концов Мари возненавидела само понятие праздника, и братья очень хотели это исправить. «Какой тут дух Рождества и нового года, когда у малышки Мари такая кислая мина?» Но разве она могла что-то с собой поделать? Притворялась она так же плохо, как училась в школе. — А что, ты хочешь прогуляться по городу? — вдруг хмыкнул Джин. — Напиться кофе и наесться пончиков?       Мари повела плечами. — Скорее, я мечтаю убраться отсюда. Пусть в никуда, пусть в холод, пусть в одиночестве, лишь бы не здесь. Ненавижу всех этих людей. Ещё и это шампанское!       Только сейчас вспомнив о том, что у неё в руке бокал, Мари поставила его на стол. — Знаете, скольких усилий стоило не плеснуть им кому-нибудь в лицо?       Братья снова прыснули… а после переглянулись друг с другом. Подобное происходило только тогда, когда их головы озаряла какая-нибудь общая идея. — Хорошо, можешь идти, — заявил Намджун.       Мари уставилась на него ошарашенно. — Как это? — Да хоть через своё окно, — добавил Джин, — всё равно у нас первый этаж. — Мы с тобой пойти не можем, кто-то должен здесь остаться, — вздохнул Намджун, — но ты иди… ходи на морозе, ешь свои пончики, делай всё, что ты хотела. — Что, правда? — произнесла Мари почти шёпотом. — Вы меня прикроете? — При одном условии! — выпалил Джин. — Хоть в лепёшку расшибись, но чтобы вернулась с праздничным настроением.       Переводя округлившиеся глаза с одного на другого и обратно, Мари поняла, что братья не шутят. И, недолго думая, бросилась им на шеи. Они наконец хохотнули в голос, как она любила, а не тихо прыснули себе в кулаки, как полагается интеллигентным ребятам.       «Праздничное настроение, значит? Это попросту невозможно! У меня его не было лет с пяти».       Но говорить подобное братьям Ким Мари не собиралась. Ничего, она постарается и как-нибудь разыграет его для них… покинуть душную вечеринку — вот, что было первостепенно. Заговорщически кивнув им напоследок, она бросилась в свою комнату, стараясь смотреть в пол, чтобы ни в коем случае не вляпаться в какой-нибудь разговор.