Давай съедим звёзды?

      Времени было немного.       Том не любил говорить так, лавируя между острыми углами, не задевая ни себя, ни собеседников.       Времени было мало.       Том улыбался, растягивая минуты.       Времени не было.       Палочка предательски выскальзывала из пальцев.

***

      Антонина.       Тони.       Том пробовал её имя на вкус. Она была сладкой и острой. Жестокая девочка, хорошая и плохая одновременно. Не то чтобы в его мире все были такими, не то чтобы их было слишком много, не то чтобы существовали другие такие же. Она была исключением из всех возможных правил. Она сама их создавала и сама же нарушала.       Самодостаточная личность. Том ей, казалось, был не нужен вовсе. Не то чтобы он хотел быть нужным, не то чтобы это было так уж важно, не то чтобы эта ненужность над ним довлела. Нависала дамокловым мечом над их отношениями.       Всё-таки нужным ему хотелось быть.       Не предметом мебели. Не другом для поговорить, провести «весело» время, скоротать холодную ночь в жгучих объятиях. Не другом, не любовником, не… Том замер, когда понял, чего хотел на самом деле, а ему это было недоступно.       Недоступно по многим причинам, включая происхождение, которое изменить он не мог. Быть достойным, подавляющим, лучшим из возможных — иначе ему её не удержать даже в качестве друга.       Не то чтобы Антонина нужна ему в качестве друга. Здесь совсем другое. Не в качестве друга, нет.       Ему хотелось, чтобы его любили. Не лебезили, не пресмыкались, не соперничали, хотя всё это, безусловно, приятно. Что уж скрывать, ему нравилось управлять другими. Ему нравилось быть первым. Он всегда был первым. Везде.       Но хотелось место тишины и спокойствия. Тихую гавань. То место, куда можно было придти, расслабиться, забыться на небольшой промежуток времени между налётом, балом и поиском артефактов. Туда, где война была, но далеко, не прямо под носом. В общем-то, хотелось места под солнцем. Его солнцем, конечно, была пылкая Антонина.       Они жили вместе, хотя и расходились. Она его бросала, потом возвращалась обратно. Уходила снова, и тут уже он её возвращал. Их отношения были иного рода, не те, что бывают у простых людей, ведь оба были исключительными, а значит тихой гавани обоим не видать.       Не сказать, что Антонина в действительности разделяла с ним его размышления о тихой гавани. Том знал, что она бы отказалась категорически. Она хотела другого, она бы не сидела у камина с вышивкой и ждала бы его с очередного рейда. И ребёнка она бы не хотела так скоро. Не то чтобы Том хотел ребёнка, не то чтобы это было одной из его целей, не то чтобы это было так важно. Хотя, конечно, лишним ребёнок бы не был. Не важен ему был и пол ребёнка. Но, конечно, не прямо сейчас. Не во время войны, только после победы.       Если говорить о чувствах, то Том, у которого были определённые проблемы, мог говорить точно, что любовь — это не для него, что её для него не существует. Но Том был умён, он хорошо понимал, что всем женщинам была важна эта иллюзия, которую он не смел разрушать.       Они встречались с Антониной очень долго, с пятнадцати лет, кажется. Будь он последним идиотом, если бы сказал ей, что не любит её. Он её любил не со стороны чувств, не тем сложным социально-психологическим конструктом, о котором так много написано. Он любил её, как часть себя — неотъемлемую, близкую, понятную только ему.       Он закрывал глаза и мог касаться её лица, заглядывать в её бездонные зелёные глаза, ища в них собственное отражение.       Антонина была всем…       …и ничем одновременно.       В моменты, когда она горячилась. Когда их квартира превращалась в разнесённое логово дикой гарпии, когда её пальцы сжимали его горло, когда она чуть ли не развеивала его прах по ветру, Том стискивал зубы, ощущая собственное учащённое сердцебиение.       Их отношения никогда не были прямыми и понятными: запутанные, бесконтрольные, жгучие. Холодный Том в них преображался. Только она выводила его на дикую ярость, только с нею могло быть и горестно, и счастливо.       Но эти горки утомляли. Утомляли так, что он, закрывшись в своём кабинете, не впускал её к себе. Так, что они не разговаривали месяцами. Так, что их разрывы сопровождались древними проклятьями. Усталость проходила медленно: они виделись ежедневно, так как она была членом Пожирателей Смерти. Можно сказать, что он вместе с ней создал армию чистокровных сподвижников.       Можно сказать, что Антонину было невозможно вытравить из жизни, мыслей и воспоминаний. Она была везде, тем самым, не уступая ему ни в чём. И это бесило.       Сложно оказаться на коне, когда у тебя его уводят из-под носа.       Не то чтобы он видел себя рыцарем, не то чтобы считал себя принцем, не то чтобы она была принцессой в беде, но, честно, хотелось бы хотя бы однажды себя опробовать в этой роли, потому что пока что всё было ровно да наоборот.       Именно она спасала и оберегала его. Именно она всегда была рядом. Именно она подставляла своё плечо.       И Том грешил уже на то, что она русская. Что в далёкой зимней России все женщины такие, а русские мужчины давно смирились со своим вторым заслуженным местом.       По крайней мере, когда он впервые увидел её бабушку и матушку, Том в это уверился окончательно. От этого перспектива оказаться в перевёрнутом мире, где добиваются его, а не он её, — пугала ни на шутку.       Со временем Том понял, что не все такие, как Антонина. Безусловно, другие более скучны и предсказуемы, с ними неинтересно да и внимания они требуют к собственной персоне такое, что Тому было легче ими помыкать и увиливать, как он умел.       Всё изменилось, когда он увидел малышку Беллатрикс Блэк. Это был бал дебютанток, и все говорили о том, что она помолвлена с Рудольфусом Лестрейнджем, но её взгляд был прикован к Тому. Она привела за собой в армию Пожирателей Смерти своих чистокровных друзей, и от Тома не ускользнуло то, с каким благоговением, с какой одержимостью она смотрела на него, как отчаянно она боролась за его внимание, как из робкой девочки она стала жестокой женщиной всего за несколько месяцев.       В это время отношения с Антониной опять переживали не лучшие времена: напряжение нарастало, и Том решил их разорвать в очередной раз, но как можно менее безболезненно. Чтобы она уехала, чтобы он не видел её хотя бы пару месяцев, чтобы он смог хотя бы чего-нибудь самостоятельно добиться. Например, захватить Британию. Например, стать Министром Магии. Например, приехать к ней в Россию и не видеть снисхождения в глазах княгини Долоховой, не ощущать себя пустым местом, не быть пылью на её сапогах. Тому очень не нравилось это.       Поэтому он решил поиграть на её ревности: Беллатрикс Блэк была очень удобной, поэтому с собственным отдалением от Антонины, он подпустил Беллатрикс к себе как можно ближе. Он знал, что Антонина хорошо общалась с матерью Беллатрикс, да и вообще со всей семьёй Блэк, которая была помешана на идее превосходства чистокровных. А потом Том увидел мальчишку, который занял его место в постели Антонины незамедлительно. Всё могло закончится очередной дракой, очередными проклятьями, очередным жестокими сексом, но Том сказал при всех только одно:       — Твоя драгоценная бабушка соскучилась.       Их разделяла глянцевая чёрная поверхность стола и один лепесток белой розы из букета упал между ними.       — Навещу.       Она согласилась безропотно. Она хотела показать гордость. Она — Том растянул губы в искренней улыбке — бесила его до трясучки лишь потому, что лишь она могла быть ему равной.       Правда, проблема была только одна: Том не видел противоречий в своих размышлениях, желаниях и установках. Совсем. Ни одного. Поэтому хотел он всего и сразу, хотя такое совершенно невозможно. Как, впрочем, невозможна и любовь без взаимности, ну а раз любовь не для него, то и не видать ему её. Только уродскую пародию — одержимость, ломающую всё на пути.