Записки о семейной жизни.

Вечер понедельника ещё никогда не казался Ивану таким насыщенным на странности в его же доме. Определённо чудном, настолько, чтобы в нём каждый день случалось всякое непонятное действо, главными действующими лицами которого всегда были члены его небольшой семьи. А ведь началось всё с малого. Брагинский, как честный государственный труженик еле-еле отпахал этот тягомотный рабочий день, чтобы наконец-то вернуться домой, плюхнуться на кровать, забывшись крепким сном. Ну, конечно, перед всем этим делом проверив сохранность дома, общий уровень атмосферы в семье и удовлетворённость Гены, который сегодня вновь был на попечении у Василия и Павла, потому как Гилберт тоже был занят работой. Прусса неожиданно потребовали явиться в его область и «кое-что уладить». Потому выбора у мальчика, с кем же ему сегодня сидеть, собственно не было. Однако пацанёнок не сильно унывал из-за отсутствия выбора, как это привыкла делать росс. оппозиция. Гена определённо любил проводить время со своими дядями. Дядями со странностями, очень большими странностями. Вот об этих особенностях конкретно одного из них сейчас и пойдёт речь. Но вернёмся к удивлённо стоящему в прихожей собственного двухэтажного дома Ивану. Русский успел разуться, стянуть с себя своё обыденное бежевое пальто — слегка промокшее от осеннего дождя — и пройти буквально пару шагов, как ему на пути встретилось это. Миловидная плюшевая коровка стояла на своих четырёх плюшевых копытах прямо на полу, а её вышитые чёрными нитками глаза будто сверлили Брагинского взглядом. Вся ситуация была странной. Хотя бы потому, что Иван не помнил наличие такой игрушки у своего сына. Вполне возможно, что её ему купил Вася, а может Гилберт, от того русский и не в курсе, как эта милая «пятнашка» оказалась в их жилище. Взяв в руки игрушку, русский придвинулся ещё чуть дальше по коридору, пока не наткнулся на ещё одну, точно такую же коровку. Нет, ну это уже действительно странно. Зачем вообще покупать две абсолютно идентичные игрушки? Гена обычно был довольно разборчив и экономен в этом плане, потому не «клянчил» слишком много. А если и упрашивал что-то, то в единичном экземпляре, да так упрашивал, что глава семейства Байльшмидт-Брагинских не мог отказать. Никто бы не смог отказать, признаюсь честно. — Алё, семья, я дома, вообще-то! — пытаясь немного отвлечься от странностей громко проговорил русский, чтобы хоть кто-то в доме точно удостоверился в его присутствии. Не успел Брагинский и шагу ступить, как со стороны послышался довольно быстрый и громкий топот мелких ножек. Очевидно, кто это так спешил спуститься и вполне себе имел шанс шандарахнуться с лестницы. Гена, по традиции, неожиданно накинулся на отца, собираясь чуть ли не задушить в объятьях, с кличем: — ПАПОЧКААА!!! — примечательно было то, что в руках у довольного возвращением отца ребёнка в руках была точно такая же плюшевая коровка, как и у самого папаши. — Ты вернулся! Я так скучал. Уже третья по счёту. Иисусу бы явно понравилось такое число. А вот Ивана уже начинала потихоньку пугать такая «коровья армия». — Я тоже очень скучал, солнышко… — на секунду отвлёкся от своих мыслей русский, улыбаясь ребёнку, которого держал на руках — А где твои дяди непутёвые? И зачем тебе столько одинаковых коровок? Иван, держа сына на руках плавно прошёлся в гостиную и, мягко говоря, удивился, а грубо говоря охерел. На диване, на столике, на креслах и на стеллаже с книжками и всякой всячиной было как минимум ещё по одной плюшевой коровке, совершенно идентичной тем, которые Ванюша уже видел. — Ну так, пап, дядя Паша на диване, присмотрись! — весело ответил мальчик, ни чуть не сбавляя градус неловкости ситуации. И действительно, Павел лежал всё это время на диване…под завалом из четырёх «плюшек». Он не спал, а философски смотрел в потолок, напевая какую-то старую песню себе под нос. Казалось, что он точно познал «бесконечное вечное» и теперь ему «весь мир абсолютно понятен». Однако Брагинский картинно покашлял, обращая внимание сибиряка на себя. Жабаров повернулся, улыбнувшись брату, отвечая: — О, Ванёк, уже вернулся домой? Хорошо. Как отработал? Как обычно? Хорошо. А мы тут, так сказать, ферму открыли, правда убыточную, но очень-очень милую. — отчеканил реплику, как станок на заводе чеканит деталь, да и замолчал, отвернувшись обратно к «бесконечному». Шкала удивления Ванюши была полна, буквально до краёв. На секунду ему представилось, что реакция прусса, будь он тут, была бы схожей с его собственной. Мальчик заметил некоторую ноту удивления на лице у «горе папаши работяги», потому продолжил повышать градус повествования: — А дядя Вася у себя в комнате, на полу валяется. Это он сегодня в обед умчался куда-то, быстро выбежал из твоего кабинета, а вернулся уже с двумя большими коробками. Ну а в них были вот эти вот милые коровки. Дядя Вася такой довольный был и счастливый, когда носился по дому, везде их расставляя. — тон голоса у пацанёнка был довольно спокойный и приветливый, однако русского это не успокаивало. Значит его дорогой старший братик решил таким, весьма оригинальным, способом спустить весь их семейный бюджет, который, вообще-то, не с воздуха взялся. А был «кровью и потом» заработан русским, немцем, да и самим новгородцем тоже. Ванюше, впервые за весь вечер, захотелось заплакать, но вместо этого он спокойно, ничего не отвечая сыну, сел в кресло, напротив дивана. Гена, таким образом, уселся у него на коленях. Все молчали, пока не появился зачинщик этого «коровьего бунта.» — Ой, Ванька, здравствуй. А ты давно вернулся? — слегка нервно, но от того не менее увлечённо, спросил Новгород. — Да так, недавно, буквально только что. — русский поворачивается лицом к лицу к своему брату и в аметистовых глазах у Брагинского читается желание получить ответы на свои вопросы — Васенька, родной, скажи-ка мне, а зачем нам такое…восхитительно огромное количество плюшевых коровок? Василий, казалось, совершенно не замечал угрозу будущего «дисциплинарного» разговора от младшего брата. А все мы знаем, как Ванечка ведёт такие разговоры. Нет, не избиением до полусмерти, обычно всё происходит действительно на уровне разговоров, однако таким тоном, что уж лучше бы Брагинский действительно физически кого-то «наказывал.» И такая мера Ванечкой применялась ко всем членам семьи, живущим в доме, кроме Гены. На мальца мужчина ругаться не мог в принципе, у него вообще на детей как-то «ни голос не повышался, ни рука не поднималась.» — Ну как зачем, Ванечка! Ты посмотри на них, какие они… — тут он взял в руки две плюшевые игрушки — хорошенькие! Давай их с осенним призывом мобилизуем, будет у нас «коровий резерв»? Иван подумал, что если беседа продолжится в том же духе, то у него начнёт дёргаться левый глаз. Определённо начнёт. Тяжело, с долей усталости, вздохнув, Брагинский ответил: — Так… Ну, Вась, ты же понимаешь, что всё это плюшевое стадо нужно будет вернуть? Мы, конечно, не люди, но тоже святым духом не питаемся. А ты весь наш… — русский, от усталости, уже не мог нормально формулировать претензии к брату. — Общак? —решив помочь отцу вспомнить нужное слово, проговорил мальчик. — Что-то вроде того. — не собираясь ругать мальца за такой жаргонизм в речи, Ванька всё же вспомнил, что хотел сказать — Весь наш бюджет спустил на это. Короче, простыми словами — неси коровок туда, откуда ты их взял и без общака… Тьфу ты! Без семейного бюджета домой не возвращайся. Но такой расклад событий не устраивал ни только Василия. Гена тоже не был сильно рад тому, что даже одной милой пятнистой коровки в их доме не останется. Потому мальчик, осторожно дёрнув отца за рукав рубашки, посмотрел на него так… Не жалобно, но проницательно, как бы упрашивая оставить одну…или двух-трёх коровок дома. Я уже говорила, что Иван Брагинский совершенно не умеет отказывать своему сыну в довольно безобидных просьбах? Вот и тут такая же история. Русский просто не мог сказать «нет», когда на него так уставились эти синие, как омут, глаза.

* * * * * *

Гилберт Байльшмидт чувствовал себя в тот вечер совершенно «убитым», если такой каламбур вообще уместен в его случае. Усталость и желание доползти до дома, поесть хоть что-то, а после взять и развалившись на кровати, заранее «сгребая» русского в охапку, уснуть сном честного пролетария — единственное, что давало немцу хоть какой-то стимул «жить эту жизнь». Когда ты теряешь большую часть того, что было приемлемо для тебя в твоей «прошлой жизни», уважение, влияние, а, в случае Экс-Пруссии, и своё собственное Я — как государства, волей не волей компас ценностей сдвигается в противоположную твоим изначальным убеждениям сторону. Воплощения в этом очень похожи на людей — умеют приспосабливаться к любым трудностям. И когда я употребляю слово «любым» это и подразумевается — никаких исключений. Даже если раньше подобное казалось тебе невозможным и даже неприемлемым, ввиду каких-то личных убеждений. Да и Байльшмидт не был бы Байльшмидтом, если бы не выкрутился из своей сложной ситуации. Впрочем, сейчас не об этом идёт речь. Экс-Пруссия, кое-как открыв входную дверь, наконец-то очутился дома. Немое блаженство от осознания того факта, что он наконец-то сможет отдохнуть, чуть ли не растекалось у прусса по венам вместе с кровью. Однако мужчину смутил один факт — его никто не встречал. Обычно на любой шорох у входной двери быстро прибегал Гена, встречать либо одного из своих «непутёвых папаней», либо одного из своих «непутёвых дядей». Однако в этот раз никто прусса не встретил, в доме было тихо, будто в гробу. А Байльшмидту очень не нравилась такая тишина в их вечно шумном «особняке», в котором постоянно происходит что-то новое и непредсказуемое. Однако Гилберт очень быстро отогнал от себя плохие мысли, стоило ему только увидеть довольно умилительную картину в гостиной. А «картина» была следующей — Ваня, держа в руках книжку, мирно дремал, а рядом с ним посапывал и Гена, с обеих сторон окружённый плюшевыми коровками. Ещё одна, третья, коровка, была у Брагинского под боком. Так же заняты были и оба кресла, рядом с диваном. С правой стороны спал Павел, примечательно, тоже с плюшевой зверюгой в обнимку, а с левой стороны — Василий и тоже с пятнистой плюшевой коровкой. «—Что за нашествие парнокопытных? Ксе-се-се.» — умилённо усмехнулся своим мыслям немец, заметив ещё одну плюшевую зверюшку на столике перед диваном. Шесть штук. Шесть плюшевых чёрно-белых коровок, очень милых и мягких. На одну коровку больше, чем нужно, а может это именно столько, сколько нужно. Потому что в доме их всего пятеро «человек» проживает, но кто знает, не соизволит ли Наталья вновь приехать погостить недели на две. Прусс постоял так минут десять в полнейшем умиленьи и только потом смекнул, что стоит отнести сына в его комнату и уложить «по-нормальному», а «мужа» дотащить до спальни. И ведь не сказать, что Ванька был очень тяжёлым, просто уставший за весь день прусс был слегка «слабоват» физически в этот вечер. Потому именно «дотащить», а не «донести». Но это не значит, что Великий слаб и мало сил имеет, вовсе нет! Вообще ни разу не слаб!!! Даже не думайте помыслить об этом. А вот Пахана и Ваську Байльшмидт решил оставить на их, уже налёжанных, местах. Нет, ну а что, сами виноваты, что до кровати не дошли. Гилберт в носильщики всей чите Брагинских не нанимался, знаете ли! И пока немец проводил уже озвученные выше «манипуляции», неприятная мысль о бумажной работе, которая ему предстоит этой ночью неприятно кольнула. Да и не только эта пренеприятная мысль «ударила» Байльшмидту в голову. Была ещё одна, очень насущная, скажем так. Насущная и интимная. «—Нет, ну ей Богу, больше никогда не буду жаловаться, что у Ваньки слишком завышенное либидо. Я уже чувствую себя школьником в пубертате, потому что нормально трахались мы в последний раз больше недели назад. Eine Art Mobbing.» — немец тяжело вздохнул своим же мыслям, аккуратно подхватывая крепко спящего русского на руки. А на улице, тем временем, начался не хилый такой ливень. Утром по улице определённо растянутся целые «мини-океаны». Неприятно, но терпимо.