Записки о семейной жизни.

Проснулся я максимально рано, лично от себя такого не ожидав. На часах, удобно так стоящих на прикроватной тумбочке, было около пол шестого утра. Обычно, в свой законный выходной, а в данном случае отпуск, я сплю до обеда, а то и более. Если одна такая седая прусская морда не будит меня самым наглейшим образом. К слову в это утро именно эта же самая морда сейчас мирно посапывая и обнимая меня, видела где-то двадцатый или тридцатый сон, я точно не уверен. И…честно, я нечасто просыпаюсь раньше Гилберта. От того я невольно засмотрелся на это спокойное выражение на родном лице и позволил себе какую-то более искреннюю полу улыбку. Я на самом деле, очень рад, что сейчас имею такую возможность, быть рядом с ним, любить его и быть любимым в ответ, ведь… Ведь, говоря откровенно, наши взаимоотношения не сложились с самого начала. Ещё с детства он цеплялся ко мне, доставал, как и многие из моих тогдашних соседей. Кто бы мне в тринадцатом веке сказал, что я буду мало того, что другом этого самодовольного существа, так даже чем-то большим в двадцать первом веке. Я бы не поверил и хорошенько «навалял» этому «кому-то». Ситуация со временем не улучшилась, мы так же время от времени воевали. Впрочем, это нас обоих устраивало. Хотя вру, меня не устраивало, но я тогда ещё не знал, почему именно. Просто я с самого начала не хотел именно быть ему врагом, скорее хотел дружить с ним. Однако это в «самом начале», а вот потом уже, когда я более-менее окреп, как государство, меня жутко бесило его эго, раздутое до размеров нашей планеты. Про советский период, а именно сороковые, я хотел бы умолчать. Уж что-что, а об этом мне говорить всё ещё больно, очень больно. В послевоенный период я поступил нелогично, но правильно. От чего-то я не позволил ему просто так умереть, в смысле окончательно. «Нарёк» его ГДР, ну и Калининград под его «владение оставил. Знаю, сейчас прозвучат очень странные слова, но я полюбил эту сволочь уже ближе к шестидесятым. Какая-то спонтанность в этом чувстве определённо была, но оно было от чего-то сильнее, чем я ожидал. Мне было тяжело осознавать это своё влечение. Ведь как же это можно, любить своего бывшего врага. Да что уж, как же это я могу любить и на что-то там рассчитывать. Немыслимо было всё это для меня. Я справлялся с этим чувством, подавлял его, но ровно до восьмидесятых. Потому как именно в восьмидесятые я заметил, что вообще-то есть какая-то призрачная взаимность, настолько хрупкая, в силу всего былого и пережитого, ну и в силу достоинства. Тогда я, честно, хотел верить, что он ведь тоже чувствует что-то подобное. Полностью я убедился в своей догадке в девяностые. Я не буду говорить, что я такой бедный и несчастный и меня бросила моя семья. Нет. Я виноват во всём, что со мной случилось сам, это я признаю. Но…меня удивило одно, тот, кто больше всех рвался уехать обратно к брату, к своей семье, в итоге то и остался со мной. Я правда не понимал, почему Гилберт остался. Мои «правящие» решили брать меня измором. Я, видите ли, больно не рвался дружить с Америкой. А чуть позже, я корил себя за то, что буквально «отдал Югославию» Америке. Особенно ужасно я поступил с Сербией, ведь это фактически предательство. Но Мишич, в нынешнее время много раз говорил мне, что не испытывает ко мне ненависти или обиды. Это правда немного успокаивает, но виноватым я себя всё ещё чувствую. Так вот, из-за этой новой политики «измора», а именно по-другому её и не назвать, мне пришлось на некоторое время оставить Гену у Васи, как бы тяжело это решение мне не далось. С одной стороной, если бы я не поступил так, то Гену просто сослали бы на его остров. Совершенно одного. С другой стороны я не хотел, чтобы он видел меня таким жалким и слабым. Павел тоже не мог быть рядом со мной, ему это тоже было «запрещено». Честно, я был разбит и буквально как «амёба», валялся без дела и изредка подавал признаки жизни. Было больно, ужасно больно, ведь все старые раны вновь заныли. Шрамы глубокой болью напоминали о себе и появлялись новые маленькие «ранки». Я тогда был, как живой труп, буквально. Но, я был не один. Честно, тогда задавал сам себе одни и те же вопросы: «Зачем он здесь? Почему? Отчего он ухаживает за мной? Почему он остался?». Однако ответы я «не находил», да и не требовал их от Гилберта. Мне просто стало понятно, что я ему, почему-то, нужен. Что вот он то здесь не просто так остался и…тогда я уж понял окончательно, что люблю его и долго наверное без него «не протяну». Когда я более-менее оклемался, и братьям уже можно было бывать у меня. Буквально за два дня, до окончательного возвращения Гены из его «проживания не по собственному желанию с дядей Васей», произошло что-то в корне изменившее всё и приведшее к нынешнему состоянию наших с Гилом отношений. Воскресенье. Я плохо помню то утро, но хорошо помню вечер, тогда Гилберт хотел сказать мне что-то важное и мы сидели в спальне. Самое яркое, что я запомнил так это именно эти его слова: " — Я знаю, после всего того, что между нами было, мои слова сейчас будут звучать ужасно и тебе покажется, что я издеваюсь. Однако я сейчас…более чем искренен. — тяжёлый вздох — Ты же хотел знать, почему я остался? Всё гораздо проще, чем ты думаешь. Я…любил и люблю тебя, Вань. Тебе наверное мерзко слышать это от меня, тем не менее это правда. Сам подумай, я бы не остался с тобой, если бы ты был мне не нужен. " Я ведь тогда с трудом поверил ему, но…поверил и не жалею, что смог поверить. Даже при всей ненависти к себе и осознании невозможности каких-либо отношений с кем-то из-за моих личных проблем, поверил. Гена тогда от чего-то тоже был очень рад, что Гилберт остался. Уж не знаю, когда это он понял, что тут «дело не простое и замешаны какие-то взрослые чувства и прочая ерунда», но понял же и воспринял всё более чем спокойно. Славно, что сейчас всё тихо и спокойно. Проблем в моей жизни несколько поубавилось, а вот радости и любви прибавилось, чему я очень рад. Но я что-то сильно задумался и не почувствовал какое-то копошение с правого боку, где собственно и лежал главный герой моих раздумий. — Мхм… Вань, какого хрена ты не спишь в шесть утра? — хрипловато спросил прусс. — О…да я и сам не знаю, почему проснулся. Уснуть снова не смог, вот и задумался немного… — Мммм, — он слегка потянулся на месте, а потом опять обнял меня, но как-то заметно крепче, чем раньше — это конечно хорошо — очередной зевок—, что ты умеешь, хоть иногда, думать, но ты бы лучше дальше спал, и так много дел сегодня. Стоит сказать, что временами, взгляд у этого человека, ужасно пронзительный. Пронзительнее моего, что уж говорить. Сейчас он был таким рассеянным и сонным, что и глаз отвести нельзя, уж больно удивительное зрелище. Да и просто нравятся мне его глаза, рубиновые такие. — Да, думаю — тут уже я дал волю усталости и зевнул — ты прав, стоит всё же доспать пару часиков… — Вот-вот, спи, давай, мыслитель — Хах, хорошо, но и ты тоже спи. Великим нужен дополнительный отдых, разве нет? — Мхм…именно так, Dummkopf. Так мы и уснули. Гил мирно сопел мне в шею, прижимаясь вплотную и крепко обнимая, а я как-то спокойно уснул, радуясь тому, что и мне временами тоже может крупно везти в личной жизни.