Bully journal

— Мы не успеем. — Машина приедет через сорок минут, мы справимся за двадцать. — Хен… — Пятнадцать. — Ты со мной торговаться будешь? — Учитывая, что у тебя уже стоит, я бы скинул еще пять, но ты обидишься. — Эй! — Серьезно, Чанбин, у нас обоих была хреновая неделя, я больше не могу. — Я тоже, но… — Если ты мне подрочишь, я возьму в рот. Идет? — Это ужасная идея. Но говоря это, Чанбин сам лезет целоваться, и Чан довольно смеется ему в губы. Это был очень нелепый торг, и идея, на самом деле, понравилась им обоим, хотя Чанбин не признается в этом вслух. Чану это и не нужно, ему достаточно ощущать, как Чанбин твердеет под его задницей, и, вжимая его крепче в диван, он почти ложится сверху, судорожно расстегивает молнию на своей толстовке. Чанбин тут же закапывается ладонями под воротник, тащит толстовку вниз, пока она не повисает у Чана на локтях, просто чтобы хватило места схватиться за лопатки, притянуть ближе. Они голодно, торопливо целуются, они обожают целоваться, особенно Чанбин, — хотя и в этом он ни за что не признается — но у них чертовы пятнадцать минут, и они сталкиваются друг с другом хаотично. Почти не раздеваясь, лапают друг друга, куда могут ухватиться, Чан ласково прикусывает над горлом, заставляя Чанбина со стоном запрокинуть голову. — Осторожно, я не собираюсь врать стилистам как в тот раз, что это комар мне оставил, — выдыхает Чанбин, но только подставляется больше, сдавленно мычит, когда Чан с нажимом проводит носом по шее, целует поверх. — Отсасываю я точно лучше. Чанбин хлопает Чана по плечу, и они оба хохочут, но смех как-то быстро стихает, когда они снова сталкиваются в поцелуе. Чанбин бросает последние попытки в здравомыслие, протискивается руками, чтобы расстегнуть ширинку, и Чан с той же поспешностью задирает чанбинову футболку до самых ключиц, терпко проходится ногтями по коже. — Твою мать, — хрипит Чанбин, подкидывая бедра навстречу. Чан вжимается задом в ответ, задыхаясь, ластится лицом между ребер, прикусывает пухлый край крепкой мышцы. — Это я должен говорить, — Чан слегка приподнимается, чтобы посмотреть Чанбину в глаза, но взгляд все равно съезжает вниз, — какого черта ты так грудак раскачал? Мы же вместе в зал ходим. — Ничего я не раскачал, хорош. Давай еще мериться начнем. — Ну, если ты настаиваешь, — Чан насмешливо улыбается, мигнувший экран студийного компа ложится в его взгляде блестящими искрами. Чан такой красивый, что хочется запустить ладонь в волосы и взъерошить, стилистам его все равно выпрямлять и укладывать, но это слишком смущает. — Иногда я не понимаю, почему мы дружим-блять-хен-какого-черта, — выдавливает он одним неразборчивым комом, потому что Чан снова проезжается задницей по его стояку, вцепляясь в грудь с ногтями. — Вот видишь, мы друзья, а друзья всегда протягивают другу другу руку помощи, — говорит Чан с таким смешным лицом, что Чанбин кусает губы, пытаясь сдержать улыбку. Привстав, Чан торопливо тащит пояс треников вниз, совсем немного, просто, чтобы хватило вытащить. Он вдруг замирает, но Чанбин так засматривается на его член, что не с первого раза осознает услышанное: — А как насчет протянуть для помощи другие места? — А? — Чанбин вскидывает глаза вверх, натыкаясь на мутный, возбужденный взгляд Чана. Тот смотрит то на его лицо, то опускает ниже на грудь, язык едва заметно скользит по губам, будто мыслями Чан уже глубоко в своей идее. Очень дурацкой идее. — Чанбин-а, — мягко тянет Чан и вопрошающе смотрит. Чанбин знает этот взгляд, черт, да он из-за этого же взгляда впервые оказался в постели с Чаном отнюдь не для сна, только тогда они были оба пьяные, и у него было оправдание, а сейчас чем дальше, тем меньше Чанбин пытается задаваться вопросом, какого черта происходит. Он только вздыхает беспомощно: — Хен. — Мы же договорились. Ты мне дрочишь, и необязательно руками, я тебе отсасываю. Или отзываем сделку? — Чан смеется, потому что знает, что Чанбин не откажется, его член буквально пульсирует под задницей Чана. — Ну вот нахрена, а? — Хочу попробовать. Просто посмотри на это, — Чан укладывает ладони на грудь, сжимает, блестящими глазами наблюдая, как кожа проминается под пальцами, мякотью жмется в ладони. — Я помню, что тебе нравится маленькая грудь, но это же просто мужские сиськи, хен. — Это твои сиськи, причем отличные. Но если ты против… — Черт с тобой, ладно. Довольно улыбнувшись, Чан лезет ближе, как неловкий медведь, усаживается на живот не всем весом — и это должно быть смешно, хотя бы забавно, какой он поспешный, лохматый, с членом, торчащим из штанов, но Чан выгибается, просто проскальзывая головкой по груди, ровно посередине, и Чанбина горячо обжигает под ребрами вслед. Это должно быть смешно, но это слишком горячо. Чанбин хватается за его задницу, заставляет прокатиться так еще раз, и Чан с рычащим стоном втирается сильнее, сгребает грудь в горсти, трется еще и еще. У него слишком маленькие руки, или это Чанбин, черт возьми, реально раскачался, но Чану плевать, потому что это почти идеально, охренительное сочетание твердости и мягкости одновременно. Чан сжимает член его грудью как тисками, трется, забываясь, так сильно, что Чанбину, должно быть больно, кожа под впившимися пальцами Чана наливается молоком. Даже если ему больно, он этого не осознает, потому что на каждом толчке его руки сжимаются на чановой заднице, и сам он как будто слегка поддается грудью в ответ, смотрит безумными глазами, заведенный, смущенный, поцеловать его хочется страшно. Но Чану слишком хорошо, и он проезжается, почти теряя ритм, скулит сквозь сжатые губы, бедра дрожат от напряжения. Черт, по-любому останутся следы, он никакими комарами не оправдается, если Чан будет сжимать так сильно, и он едва не кончает от одной мысли, как красиво смотрелись бы следы его пятерни на крупной груди Чанбина, алые, горящие, как пощечина. Чану вдруг действительно хочется шлепнуть, не больно, просто, чтобы услышать звук звонкого легкого шлепка, увидеть, как вибрация идет по коже. Он сдавленно стонет — и сам же своим стоном захлебывается, когда слышит стук в дверь. Чанбин уставляется на него испуганными глазами. — Я закрыл дверь, — задыхаясь, говорит Чан, перестать тереться он просто не может, — а ключ только у Джисона. Чанбин кивает, судорожно облизнувшись, и Чан, прикрывая глаза, усмехается. Они оба не против, чтобы он зашел, оба представляют, как Чан задерет проклятую футболку еще выше, спустит Чанбину на ключицы, и доведет его до оргазма вместе с Джисоном гораздо быстрее. Но Джисон сказал, что забежит, если успеет, и они не стали ждать. Дверь открывается — видимо, успел, — но они даже не оглядываются, ключ же у него, кто еще это может быть. Чан гонится за своим оргазмом, трется хаотично, кожа на чанбиновой груди мокрая от смазки, безумно горячая, — и думает, что если Джисон сейчас просто прикоснется или, господи, поцелует в шею, он тут же кончит. — А я-то думал, с чего вы вдруг решили игнорировать общий чат. Чан застывает, чувствуя, как пальцы Чанбина на его заднице от испуга сжимаются тоже. Они уставляются друг на друга с одинаковым ужасом, Чан не оглядывается, Чанбин не решается выглянуть из-за его спины. Но Минхо подходит сам, садится в студийное кресло, невозмутимо поглядывая на застывшую на диване парочку. — Да вы продолжайте, чего остановились, — он упирается локтем в подлокотник, укладывается виском на кулак, лениво глянув на время на мониторе, — у вас еще минут десять от силы, если хотите успеть. Чан с Чанбином переглядываются, потом смотрят снова на Минхо, но тот так и продолжает неспешно их разглядывать. — Минхо, мы можем поговорить об этом позже? — все еще слегка задыхаясь, спрашивает Чан. — После расписания? Да уж, Чан отлично представляет этот разговор. «Ну что, ребят, что заказываем на ужин? И да, кстати, мы тут трахаемся трирачей время от времени. Как прошел день?» — Это было не предложение, хен, — Минхо с улыбкой фыркает, — это просьба. — Что? — хрипит Чанбин. — Я хочу посмотреть. — Минхо, — вздыхает Чан, — я понимаю, что, раз ты нас застукал, то будешь издеваться до конца жизни, но давай потом, пожалуйста? Чан не знает, как сказать, что он так сильно хочет кончить, что Минхо лучше бы убираться отсюда вот прям сейчас. — Я никуда не пойду. Так что вы можете либо продолжить, либо терять время, и, — Минхо подцепляет пальцами телефон Чана на столе, — мне придется написать менеджерам, что мы немного опоздаем. — Это не просьба, а шантаж, — Чанбин хмурится. Чан только задумчиво смотрит на Минхо. Ключ от студии есть только у Джисона. Джисон не дал бы его Минхо, зная, что Чан с Чанбином сейчас трахаются. Значит, Минхо стащил его сам. И ему незачем это делать, только если он не знает наверняка, что происходит в студии. И действительно хочет посмотреть. — У нас есть правило о взаимопомощи, — Чан, конечно, блефует, отчасти потому, что терпеть не может шантаж, и отчасти потому, что хочет проверить теорию. — Мы делаем — ты тоже делаешь. — Ладно, — спокойно отвечает Минхо. Чан удивлённо вскидывает брови. Господи, Джисон бы тут откинулся от счастья, что одна из его мокрых фантазий настолько реальна. — Но тогда, если я выполняю, что вы хотите, тогда вы делаете, что хочу я, так ведь по-честному? — И чего ты хочешь? — с опаской спрашивает Чан. — Чтобы ты вставил Чанбину в рот. Чанбин шумно выдыхает, прикрывая глаза ладонью, и Чан, кинув на него короткий взгляд, осторожно объясняет: — Минхо, он раньше никогда… — Ладно, — обрывает Чанбин, — я согласен, только давайте уже поскорее… — и смущенно замолкает. — Какой послушный, — насмешливо воркует Минхо, и Чан физически ощущает, как Чанбина под ним пробирает дрожью. Видимо, мокрая фантазия Джисона принадлежит не только Джисону, или просто Минхо попадает, не целясь, в тайные для остальных кинки. Чанбину ужасно нравится, когда его хвалят, когда на него смотрят, Чан видит, как едва заметно полыхает его лицо. Это должно ощущаться неправильно, но у них обоих все ещё стоит, и интерес, замешанный с предвкушением, мурашками осыпается по коже. Чан подсаживается ещё ближе, член почти касается подбородка Чанбина, тот смотрит вниз, неосознанно облизываясь. — Если не хочешь, можем… — Я хочу, — упрямо произносит Чанбин, и Чана как кипящими брызгами хлещет в паху. — Я осторожно, хорошо? Чанбин кивает, забавно приоткрывает рот в ожидании, скулы горят, Чан легонько прикасается головкой к губами, и Чанбин закрывает глаза, обжигая кожу шелестящим вздохом. Чанбин никогда не брал в рот, и Чан с Джисоном не настаивали, ждали, пока он сам будет готов, и, возможно, он готов сейчас, потому что размыкает рот шире, позволяя погрузиться чуть глубже, сжимает губы, и Чан вцепляется в подлокотник по обе стороны от головы Чанбина, только бы не толкнуться глубже. — Вот умница, — бросает Минхо все с той же насмешливостью, но Чанбин от неожиданной похвалы жмурится, вцепляется в задницу Чана, будто хочет толкнуть его глубже, услышать еще раз, какой он молодец. Чан двигается медленно, очень осторожно и это так тяжело, что бедра сводит от напряжения, но он старается толкаться не глубоко, чувствуя, как Чанбин, так и не открывая глаз, глотает набегающую слюну, его язык движется просто на рефлексе, проезжаясь под головкой. Чан не сдерживает судорожного вздоха, впиваясь пальцами в обивку, он слишком давно этого хотел, во рту Чанбина горячо и мокро, и его пальцы сжимаются на чановой заднице так хорошо, что хочется толкнуться в ответ. Минхо будто ловит мысли с его лица, спрашивает тихо: — Нравится? Чан кивает, роняя голову ниже, будто так сможет избежать взгляда Минхо, и врезается во взгляд Чанбина, который смотрит на него снизу. Голос Минхо выстегивает горячей плетью: — Скажи ему, — Чан тяжело сглатывает. — Что тебе нравится, — господи, зачем они в это ввязались. — Как тебе нравится. — Втяни щеки, немного, вот так, — хрипло и чуть смущенно просит Чан, и это поразительно, с какой готовностью Чанбин делает, как нужно, закрывая глаза снова, только румянец сдаёт на скулах огненно-красным. Чан толкается в горячую тесноту, на секунду забывает, что кроме них есть ещё кто-то в комнате, роняет задушенное: — Вот так, умница. Чанбин стонет, руки сжимаются на заднице, давят сильнее, будто Чанбин просит глубже, и Чан осторожно раскачивается под его руками, подчиняется. Это безумно, насколько это заводит их обоих, странное ощущение, будто они оба выставлены напоказ, словно они абсолютно голые, уязвимые, вывернуты нежнейшей изнанкой, по которой Минхо проходится ногтями. — Отлично, ещё немного. Чан не видит взгляда Минхо, но чувствует его как огромное кострище, которое печёт им бока, Чанбин чувствует его тоже, потому что тянет на себя настойчивее, давится, но не отпускает, языком проходится вокруг. Он не умеет, но он хочет, и не потому, что Минхо попросил, а потому что ему действительно нравится. Нравится, как Минхо смотрит, как Чан, не сдержавшись, соскальзывает ладонью вниз, обхватывая лицо Чанбина, замирает внутри с приоткрытым ртом. — Я сейчас кончу, — выдыхает он заполошно, ни к кому не обращаясь, но Минхо реагирует мгновенно. — Давай. Потрись об него ещё раз. Чан отползает назад, едва перетаскивая дрожащие бедра, — черт, как он вообще встанет с дивана? — и сжимает грудь Чанбина в ладонях снова, сильно, будто забыл сдерживаться, трется между, поскуливая. Чанбин скашивает глаза вниз, смотрит на багровую головку, скользящую между его мышц, мокрую от слюны и смазки, как кожа краснеет под ногтями Чана от того, как сильно они впиваются. Черт, ему придётся переодеваться отдельно, никакими комарами он не оправдается — да и к черту, к черту, у него так сильно стоит, Чан с таким потрясающим лицом объезжает его грудь. Минхо…смотрит. Чанбин бросает на него неосторожный взгляд, Минхо сидит спокойно, расставив ноги, но глаза горят пожарами, хаотично пожирая картинку, а потом ловят глаза Чанбина и больше не отпускают. Только когда Чан кончает, парой судорожных толчков размазывая сперму по груди Чанбина, он переводит взгляд. Они оба смотрят на Чана, не могут не смотреть — Чан торопливо лезет вниз, вклинивается между ног Чанбина, дёргает с него штаны, все ещё задыхаясь, и сразу берет в рот. Чанбин не слышит рваный выдох Минхо за тем, как скулит сам, привычно закапываясь ладонью в лохматый затылок. Не слышит скрип отъезжающего стула, слишком поздно замечая, как Минхо подходит ближе и опускается у дивана на колени. Чан как будто не замечает его тоже, он с таким бешеным рвением гоняет по члену, хлюпает ртом на каждом толчке, вылизывает точно как Чанбину нравится, будто Минхо здесь нет вообще. Или как раз потому, что Минхо здесь, и это страшно заводит их обоих — их троих — потому что когда Минхо запускает пальцы в волосы Чана, проскальзывая по ладони Чанбина _не_случайно, Чан стонет, тихо и ломко. Прикосновение короткое, больше дразнящее, просто проверка контроля, не более, Минхо ощупывает территорию, веско роняя: — Ногу. Чанбин понимает его интуитивно, — будто они уже давно любовники, и страшная мысль проскальзывает в голове без разрешения: каково было бы переспать с Минхо? Как дико, странно, горячо это было бы? Как только Чанбин задирает ногу у края дивана, прижимая ближе к груди, Минхо, обхватывая снизу, вцепляется пальцами в нежную внутреннюю сторону бедра, раскрывая шире, мнет безжалостно, бедра у Чанбина крупные, такие мягкие внизу, и Минхо тискает их, будто давно обладает. Чанбин скулит сквозь закушенную губу, неосознанно толкается глубже в рот Чану, стискивает пальцы в волосах. — Больше не могу. Чан соскальзывает, оставляя одну головку во рту, причмокивает совершенно бесстыдно и шлепает Чанбина по второму бедру два раза знакомым сигналом. «Кончи мне в рот». Чанбину хочется позорно застонать. — Вот так, давай, — шёпотом отзывается Минхо, так тихо, будто сам не осознает, что произносит, и как подталкивает к краю их обоих. — Чёрт, хен, — выстанывает Чанбин, кажется, обращаясь к ним обоим, потому что Чан послушно глотает, туго сжимаясь губами, а Минхо уставляется на Чанбина бешеными глазами долгие горячие несколько секунд, смакуя то, с каким лицом Чанбин кончает, и Чанбина от это голодного взгляда разносит на мелкие клочки. Минхо топчется по ним с особой безжалостностью, потому что, стоит Чану выпустить член изо рта, как он отпускает бедро Чанбина, тащит Чана к себе за затылок и они бешено, открыто целуются, сталкиваясь языками, мокрыми губами в слюне Чана и сперме Чанбина. Это выглядит грязно, сумасшедше, совершенно нереально, Чанбин вообще не удивится если проснётся сейчас посреди ночи со стояком, настолько невозможным выглядит это зрелище. Чан с еле слышным стоном отрывается от Минхо, жадно втягивает воздух, пытаясь отдышаться, а в глазах — то же бешеное, возбужденное неверие. Минхо пользуется общим шоком, поднимается — Чан с Чанбином за его вздутой ширинкой прослеживают как голодные собаки, — и уже у дверей, прежде, чем выйти, не оборачиваясь бросает: — Как определитесь с ответным желанием — дайте знать. Дверь тихо закрывается, и Чан с Чанбином в абсолютном молчании уставляются друг на друга, пока Чан не прерывает его растерянным: — Мне же не привиделось? Здесь и правда только что… — Чан неловко запинается, — был Минхо? — Я бы себе такое нафантазировать не смог. — Ну, теперь сможешь, — смеётся Чан, утыкаясь лбом в чанбиново бедро. — Теперь смогу, — вздыхает Чанбин. Когда в дверь стучатся снова, они оба подскакивают, оглядываясь на неё в ужасе. — Ребят, — еле слышится голос Джисона, — вы там? Чанбин с облегчением вздыхает, пытается привести себя в божеский вид, Чан слезает с дивана, не глядя швырнув Чанбину салфетки, сам неловко застегивается. Открывая дверь, он выглядывает из-за неё одними глазами. Джисон стоит на пороге, расстроенно поджав губы. — Я ключи от студии потерял, прикинь. Чан тяжело вздыхает, открывая дверь шире и пропуская Джисона внутрь. — Ты их не потерял. — Да я их на столе держу, а тут… — Джисон, зайдя в студию, смотрит на Чанбина, вытирающего свою красную, почти расцарапанную грудь, и прыскает, — а вы времени даром не теряли. — Ты не представляешь, насколько ты прав, — бурчит Чанбин, бросая салфетки в ведро под столом. — Но мы расскажем об этом позже, потому что времени у нас как раз и нет, — говорит Чан, пока застегивает толстовку обратно. Чанбин смеётся. — Он нам все равно не поверит. — Это точно, — фыркает Чан. — Ладно, погнали, ещё умыться надо. — Куда? — удивлённо спрашивает Джисон сквозь смех. — Расписание на вечер двинули. Вы в общий чат вообще не смотрите? Ещё час назад написали. Чан смотрит на Чанбина, находя на его лице точно такую же мысль, что и у себя. Твою мать, Минхо.