***
На следующий день в шесть часов утра в просторной квартире в центре города громко, настойчиво зазвонил стационарный телефон. Девочка мгновенно выбежала из комнаты и схватила трубку, зябко переступая на полу босыми ногами. Руки у неё почему-то задрожали и стали мягкими, будто без костей, и нормально взять трубку у неё получилось с третьей попытки. Слава богу, родители не проснулись от шума. — А-алло? — запинаясь, сказала она. В горле встал противный скользкий ком, ладони вспотели. — Миссис Уильямсон – ваша родственница? — спросил с той стороны провода жёсткий, безэмоциональный голос. Девочка прерывисто вдохнула и быстро произнесла: — Да, да, к-конечно, простите, кто это? — Больница святого Себастьяна, колл-центр, — заявил всё тот же бесстрастный металлический голос. — Извините за беспокойство, но миссис Уильямсон скончалась сегодня в пять часов ут... Девочка медленно отвела трубку от головы. Голос продолжал говорить что-то, но в ушах у неё шумело, к горлу подкатывала тошнота, всё вокруг почему-то потемнело, размазалось, будто пространство окатили водой, она качнулась вперёд, стараясь удержать равновесие, и её фигурка медленно осела на пол.***
Звуки и краски постепенно, нечётко, долго, словно сквозь толстое одеяло доходили до потерявшего сознание организма. Девочка моргнула, прогоняя темноту, и рывком села на диване. В голове была какая-то непривычная пустота, все мысли будто исчезли, и она едва смогла бы сейчас вспомнить своё имя. Мама, сидевшая рядом, прерывисто вдохнула и поднесла ко рту какой-то лоскуток, стараясь удержать рыдания. У окна стоял папа, и его обычно мощная, крепкая фигура сгорбилась, чёрным пятном выделяясь на фоне серого осеннего неба. Плечи у него мелко подрагивали. Он…смеялся? — Мам? — сказала девочка. — Мам, что случилось? Пап, а что ты смеёшься? Мама вытерла красные глаза, и маленькая слезинка тут же выкатилась на её халат снова. Девочка с испугом посмотрела на родителей. Где-то в подсознании поднялась волна удушающей паники, прокатилась по телу, дошла до сердца. — Мам? Женщина попыталась сказать что-то, но снова захлебнулась беззвучным плачем. — Бабушка умерла, Мэри, — ответил вместо неё папа и повернулся к дочери. Изо рта его вырвался какой-то неясный звук, похожий на истеричный, болезненный смех, но из остекленевших глаз мужчины катились прозрачные слёзы. Он плакал. Горько, надрывно, будто смеясь над чем-то, так же, как плачут дети. Голос его постоянно срывался на хрип, и этот страшный звук вливался в уши, проникал в мозг, доходил до самого сердца. Девочка никогда не видела, как плачет её папа, и из-за этого жутко сделалось вдвойне. Резко, быстро заболело где-то в области сердца, мозг пронзила острая, горячая игла осознания, и что-то жизненно важное внутри неё переломилось пополам, издевательски хрустнув напоследок. Она услышала чей-то истошный крик, который перешёл в разрывающий гортань и связки плач, и с удивлением обнаружила, что это плачет она сама, вжимаясь в подушку и обхватив руками голову. «Нет, нет, нет!» «Прекратите всё это, нет, я хочу к бабушке, она жива, нет, нет, не может быть!»***
На следующий день девочка и её родители поехали в церковь. Возле невысокого готического здания с длинными узкими окнами, окружённого ажурным забором, одна за другой парковались машины. Оттуда появлялись люди в чёрной одежде и с фотографиями в руках. Люди обнимали маму и папу, тихо утирали непрошенные слёзы и проходили в здание. Их было много, очень много, и в церкви уже не осталось места, а они всё шли и шли, будто в этом маленьком храме собрались все жители планеты.они шли,
и шли,
и шли…
Казалось, что этому бесконечному потоку живых тел никогда не будет конца, но когда наконец за ними закрылись двери церкви и какой-то человек начал раздавать им свечи, девочка чётко осознала, что самого близкого и родного ей человека больше нет. Возле стены стоял какой-то длинный блестящий тёмный ящик на ножках. Отец девочки подошёл к нему и положил на крышку фотографии, на которых был один и тот же человек.Одна женщина.
Одна её улыбка.
Одна её любовь.
Она одна, а горе по ней – бесконечно.
Люди подходили к столу со свечами и зажигали свои, и вскоре в полумраке церкви стало светло, как днём. Священник подошёл к матери девочки, сказал ей что-то, она всхлипнула, кивнула и зажала рот рукой, сдерживая плач. Откуда-то сверху начал доносится плавный тихий голос – он, наверное, читал молитву. Священник поправил своё одеяние и тоже подхватил слова. Голоса их сплетались, отскакивали от стен, превращались в эхо и множились. Началось отпевание. Девочка стояла позади всех и даже не пыталась скрыть слёзы – какая уже разница. Она просто боялась подходить к гробу, понимая, что там лежит уже не её бабушка, которую она столько раз обнимала, целовала в гладкие щёки, утыкалась макушкой в мягкую шею – там лежит мёртвое высохшее тело.***
Все те люди, что пришли туда, вышли из здания с мокрыми глазами. В лёгких сумерках было отчётливо видно фары ритуальной машины, которая приехала забирать гроб. Люди столпились возле заднего входа в церковь и молча, захлёбываясь липкими слезами, смотрели на то, как отец девочки и сын умершей заколачивает ящик. Гулкие удары разносились по улице, вплетались в кожу, въедались в сердце. Эти звуки ещё долго снились девочке в кошмарах.***
Через две недели девочка встретила на улице чем-то знакомого человека с длинными белыми волосами и светлыми глазами. Он проехал перед ней на большом, чёрном, явно новом «мерседесе», припарковался, взбаламутив лужу, и изящной поступью в лаковых ботинках вышел из машины. Девочка стояла на углу Бридж-роуд и Майл-стрит и считала, хватит ли ей денег на то, чтобы купить в ближайшей лавочке ювелира маленький серебряный медальон с углублением для фото. Туда она вставила бы фотографию бабушки, которую сделала сама в далёком тёплом августе, и носила бы на шее. Роскошная машина чуть не окатила её грязной водой, и она уже подняла голову для сердитого высказывания, но фраза застыла у неё на языке. Это был тот самый доктор, который лечил, а потом убил её бабушку. Он прошёл мимо неё, даже не оглянувшись. К нему, размахивая руками и визжа что-то радостное, бежала маленькая, лет пяти, девочка. Он подхватил её и закружил в воздухе, смеясь. Откуда-то вынырнула высокая крупная девушка, и, тоже улыбаясь, обняла их обоих. Пальцы девочки сами собой сжались, ногти впились в мягкую кожу ладони, лицо исказил уродливый оскал, стеклянный взгляд на мгновение блеснул злостью. Девочка представила, как хорошо было бы увидеть синяки от её пальцев на шее задушенного доктора…услышать его хрипы и просьбы о прощении…насладиться его последним предсмертным криком и горькими слезами этих детей…Интересно, а твоя бабушка просила о помощи перед тем, как умереть? — всплыла мысль в её мозгу.
Будто кто-то посторонний подошёл и спросил.
Девочка ощутила, как в носу начинает щипать, повернулась и зашла в ювелирную лавку.***
Через два месяца девочка позвонила своей единственной подруге и бесцветным голосом сказала, что они уезжают из Лутона. — Ой, а что случилось? — начала щебетать подружка. — Неужели вы навсегда уезжаете? Больше никогда не вернётесь? — Да, уезжаем, — бесцветным голосом подтвердила девочка. — Ну, не скучай, надеюсь, мы ещё когда-нибудь увидимся. — Ой, а куда вы едете-то? — В Лондон. — В Лондон? — завистливо вздохнула в трубку подруга. — В гости позовёшь? — Обязательно, — пообещала девочка. На этом их разговор закончился. Девочка оглядела наполовину пустую комнату, в которой она провела всё своё детство – каждая вещь здесь была ей знакома до пустяков. Постеры и плакаты фильмов были теперь сняты с голых белых стен и уложены в чемодан, мебель – отправлена в их новый дом в Лондоне, вещи – упакованы в сумки. Она точно знала, что больше никогда не вернётся в город, где умер её самый близкий человек, её солнце, её радость, её свет. Девочка подошла к окну и провела ладонью по идеально чистому подоконнику, второй рукой тронув цепь медальона на шее. Понимание, что бабушки больше нет, ещё не пришло к ней до конца, и любая мысль о ней вызывала странную реакцию – она начинала язвить, хамить, срываться на каждого, кто сейчас её видел. Когда её пытались успокоить, она отводила их руки, кричала «оставьте меня в покое!» и убегала в свою комнату. После этого оттуда начинал раздаваться шелест тетрадных листов, звон пробирок и иногда – тихое злое шипение. Девочка всегда увлекалась биологией и ставила опыты, но что она делала там сейчас – одному богу было известно. Из-за серых низких облаков, освещая белый снег на чёрных ветках деревьев, выглянул маленький луч солнца. Девочка усмехнулась ему и кивнула, как старому знакомому, смаргивая влагу с ресниц. — Я отомщу за тебя, — прошептала она и с маниакальным блеском в глазах оглянулась. — Обязательно.