***
Заставить себя прийти на завтрак непросто. Не измениться в лице, садясь на привычное место подле дяди, почти невозможно. Однако поднять на него глаза всё же оказывается выше её сил. Сердце болезненно сжимается, стоит ей вспомнить его вчерашнее испуганное лицо. А ведь самое ужасное даже не это. Прежде он и слова не сказал ей о своих переживаниях. Он поддерживал её, помогал ей разобраться, потакал всем её идеям. Но как же он сам? От осознания, что, скорее всего, Бруно просто не хотел причинять ей беспокойства, только горше. Пренебрегать собой ради спокойствия других — так похоже на членов семьи Мадригаль. Это можно назвать благородным, да только, как и в случае с Луизой и Исабелой, видеть подобное скорее больно. Человек не должен забывать о себе в попытке угодить другому. Хотя ей ли рассуждать об этом? Она-то предпочла ничего не замечать, закрыла глаза да убеждала себя, что всё образуется. Ей бы поучиться. Кусок в горло не лезет, в окружении утреннего весёлого гомона Мирабель чувствует себя чужой. До неприязни знакомое чувство. Мама, всегда такая добрая и чуткая, сидит напротив. Не сводит с Мирабель странного взгляда. Конечно, она замечает, что с дочерью что-то не так, на то она и мама. Когда все начинают расходиться, она просит остаться, спрашивает, всё ли в порядке. Мирабель лишь смотрит в ответ взглядом невольно грустным, давит улыбку, успокаивает простыми и банальным словами. Не замечать беспокойства в глазах матери почти легко, даже небольно почти что, особенно, когда не хочешь этого делать. Юная Мадригаль ссылается на дела, пятится к выходу и, не давая Джульете себя остановить, выскакивает за ворота дома. За враньё стыдно, за бегство тоже, но девушка просто не знает, как поступить иначе, она уже не уверена, что правильно, а что нет. Одно ясно, от внимания и доброты только горше. Недостойна она этого сейчас, не после того, как поступила с Бруно. Душа стонет протяжно и гулко. Если мамита так легко поняла, что что-то здесь нечисто, то долго ли ждать, пока не поймут другие. Долго ли ждать, пока они не пойдут за ответами к Бруно — ведь все знают, как они близки. Вернее, были, пока она всё не испортила. И эта их размолвка тоже вызовет вопросы. Мирабель хватается за голову: сколько проблем породило обыкновенное неумение держать язык за зубами! И словно вторя буре в душе, деревья по обеим сторонам от тропы взрываются шелестом. Стая крохотным птичек с шумом поднимаются в воздух. Чёрные всполохи, точно разводы краски в воде, скользят по лазури неба. Все вместе и врозь, разлетаясь в разные стороны и вновь сближаясь, они танцуют. Здесь каждый вместе и каждый одинок, все похожи и так различны. Следя за их непостижимым танцем, Мирабель находит свой ответ. Она даст ему время. Освободит его от себя. Пусть теперь решает только он. Она не посмеет его более принуждать, не посмеет давить. Не сделать ещё хуже, да? Так она решила. Значит, надо создать видимость того, что ничего не изменилось. Не позволить другим и помыслить, что у них произошёл разлад. Всеобщее внимание лишь обеспокоит Бруно, будет бередить нанесённые ею раны. На сей раз она убережёт его от внимания других людей, раз так бессовестно не уберегла от своего.***
И вот она снова помогает людям. Как может: где словом, где делом. Являет миру улыбку и добротой своей заставляет улыбаться других… но как бы не хотелось иного, нарочитая лучезарность не спасает от ночных кошмаров. Сколько бы ночей не проходило, не было ни одной, в которую они бы её не посетили. И каждый раз, как в первый, Мирабель ничего не может сделать. Лишь стоит и смотрит, парализованная страхом, не в силах шевельнуться, а по утру корит себя за слабость. Однако под светом зенитного солнца кошмары блекнут, а наполненные делами дни летят быстро — на скорбные мысли почти не остаётся времени. Времени не остаётся вообще ни на что, и в круговороте дел, являющих собой единственное лекарство для израненной души, Мирабель даже не знает, радоваться ей или нет, когда проблемы пытаются разрешиться без её участия. К примеру, о Камило, кажется, можно пока не беспокоиться: ни разу после звездопада он не ночевал вне дома. Ну или, по крайней мере, скрывал обратное достаточно хорошо. Самое удивительное, что Долорес о тех занятиях, коим предавался её брат в ту ночь, упорно молчала. Однажды Мирабель даже наткнулась на Пепу, требующую у дочери выдать тайну, и было видно, спрашивает она не первый раз. Долорес тогда с наичиснейшим видом ответила, что спала и правда не знает, чем занимался её брат. Её мамита, по-видимому получавшая тот же ответ и ранее, едва ли им удовлетворилась. Так значит, история с Камило казалась забытой лишь на первый взгляд. Мирабель не удивлена, что за своими переживаниями не заметила этого. Хотя, если подумать, Пепа явно не тот человек, кто легко махнёт рукой на обеспокоевшее его событие. Напротив, Долорес, доблестно хранящая тайну, это уже из рода фантастики. Разыгравшееся по первой любопытство юной Мадригаль быстро остужает услужливо подсунутое памятью воспоминание о том, как настойчиво она вгрызалась в чужие тайны раньше. От того, как она плелась за Луизой по городу, настойчиво убеждая ту раскрыть тайну её дёргающегося глаза, сейчас Мирабель и вовсе содрогается. Да, тогда это было необходимо, но попади она в ту же ситуацию сейчас, едва ли бы поступила так же. Имея собственную тайну, невольно учишься уважать секреты других. Не дожидаясь конца спора, Мирабель развернулась на каблуках и ушла. Это не её дело. Иногда и впрямь полезно притвориться слепой и глухой, но обидно, что с важными для неё самой вещами это просто так не работает. Не раз за эти дни юная Мадригаль чувствует, как дядя порою смотрит на неё украдкой. Она и сама иногда со странным тянущим чувством, таясь, ловит его силуэт. Но встретиться с ним взглядом по-прежнему страшно. Загляни она в его глаза, что она там увидит? Мирабель едва справляется с бурей в своей голове, что творится в его и помыслить жутко. Каждый шаг, как движение по канату, натянутому над пропастью, неверный и сулящий потерю всего, но она продолжает идти, обеими руками судорожно хватается за призрачную, почти умершую надежду, что хоть на этот раз приняла верное решение. Как жалко, что реальность суровее надежд. — Слушай, а у тебя кто-нибудь есть? — в какой-то момент ни с того ни с сего спрашивает Исабела, подловив Мирабель возле её комнаты. — С чего ты решила? — только и остаётся юной Мадригаль спросить в ответ, меж тем проклиная себя за дрогнувший в испуге голос. — Спокойно, — Исабела поднимает руки в примирительном жесте, — ты не так поняла. Мама попросила меня узнать. Сказала, что раз уж мы стали ближе после той истории, то, может, мне ты расскажешь. Я спросила на случай, если всё действительно так, и ты этого не скрываешь, но я не собираюсь силой выведывать твои тайны. Я просто скажу ей, что у тебя никого нет, можешь не переживать, — она уже успевает сделать шаг в сторону, как внезапно снова подходит к Мирабель. — Но если у тебя всё же кто-то есть, и ты хочешь сохранить это в тайне, то будь поаккуратнее. Мамита говорит, в последнее время ты сама не своя, — юная Мадригаль сердцем чует, что где-то в глубине души сестра согласна с матерью, — и очень за тебя переживает, — в довершении Исабела наклоняется и шепчет, — неровен час, того и гляди пойдёт к Долорес, — сестра одаривает Мирабель многозначительным взглядом и быстрым шагом удаляется. Быстрый, смазанный разговор оставляет Мирабель с ноющим беспокойством в душе. Мамита. Как мила твоя забота, как ты ратуешь за своих детей. Однако порой слишком сильно. Юная Мадригаль никогда не скажет об этом матери в лицо, но временами она задыхается от этой заботы. И сейчас она бы предпочла что угодно иное, лишь бы мамита не замечала перемен в своей любимой младшей дочери, не пыталась докопаться до истины, позволила бы ей самой решать свои проблемы. И осознавая это, вдвойне хочется сказать спасибо Исабеле. О, раньше она бы из чистой вредности выполнила просьбу матери. Но только посмотрите на неё сейчас. Мирабель искренне рада, что спустя столько лет наконец может назвать сестру подругой. — И не надоело тебе? — из мыслей девушку вырывает недовольный юношеский голос. Мирабель вздрагивает оборачиваясь. Камило. Выходит из-за угла. Подслушивал, значит? — Что не надоело? — спрашивает юная Мадригаль, силясь выглядеть непринуждённо. Выходит слабо. Кузен смотрит на неё из-под бровей. На лице его читается недовольство. Но с чего? — Не в первый раз ведь спрашивают, а ответ всё один. Ни да, ни нет. Сказала бы уже давно чёткое “нет”, да и дело с концом, чего ты тянешь? — спрашивает он, кажется, искренне не понимая. Мирабель сглатывает комок. Ответ застревает в горле. В самом деле, почему? Потому, что сама не знает ответа? Потому, что ещё не получила его от Бруно? Или просто из страха, что сказанное ею «нет» претворится в реальность? — Но эй, может, она права? — в наигранной задумчивости Камило прикладывает руку к подбородку, и уголки губ его ползут вверх. — Вот скандал тогда будет, — наконец, не сдерживаясь, расплывается он в улыбке. И в этой улыбке что-то жуткое видится. Будто бы он не шутит вовсе, а в самом деле рад её возможной участи. Ладони покрываются испариной. Не отдавая себе отчёт, Мирабель делает шаг назад. В этом её ошибка. — Да ладно? — Камило всматривается в её лицо, словно бы сам до конца не веря. — Ха, а малышка Мирабель растёт! — Ты ошибаешься, — мямлит Мирабель, а холодок растекается по её спине. Она пытается уйти, но он преграждает путь. Практически прижимает её к стенке, как на зло, у самой двери в её комнату. — Твоё лицо говорит за тебя, — издевательски тянет он, превращаясь в неё. Лицо бледное, испуганное и явно на несколько лет моложе, чем сейчас, в по-детски больших глазах плещется паника. — Не рано ли тебе? — говорит он, пародируя её дрожащий голос. Сердце уходит в пятки. Страх, нет, всепоглощающий ужас, сковывает её. Прямо как во сне, она не может пошевелиться. И сейчас её ждало бы пробуждение в холодном поту, а вслед за ним содрогание от собственного бессилия. Но это реальность, и очнуться от неё не удастся. Здесь нужно что-то делать. И раз сбежать невозможно, значит, придётся бить. — Как будто сам святой, — шелестит на губах севший голос. Он не понимает сначала. Кривит лицо в карикатурном недоумении, а потом до него доходит. Враз теряет всю свою прыть. Отшатывается, возвращая свой облик, и лицо его теперь не злорадное, нет, оно белеет от ужаса. А глаза распахиваются широко, как блюдца. — Откуда ты... — начинает он, но кто станет его слушать. Теперь ей есть куда бежать. Мирабель срывается с места и юркает в свою комнату. Он бросается следом, но Касита захлопывает дверь перед самым его носом. Сердце Мирабель колотится. И в такт ему слышатся удары в дверь. Кажется, он просит открыть, требует сказать, что ей известно. Юная Мадригаль не уверена, она жмурится, затыкает руками уши. Пятится всё дальше от двери, пока не утыкается в стену на другом конце комнаты. По ней же она дрожа сползает на пол. Нет, нет, нет! Пусть он прекратит! Это слишком! Она сама-то не знает, как относится к своим чувствам, так откуда взять силы выносить чужие насмешки над ними! Да что на него вообще нашло?! Он же не был никогда таким! Ну, появится неожиданно, ну припугнёт, но никогда не доводил до такого. Никогда не приходилось… Бить в ответ… Мирабель поражённо распахивает веки, утыкаясь пустым взглядом в раскрашенный закатом пол. Шум за дверью давно стих, ничто не тревожит покой детской. И в самом деле, что это была за реакция? Она никогда не видела его таким злорадным. Но и таким испуганным тоже. А ведь она всего лишь упрекнула его в том, в чём он обвинял её саму. Неужто всё дело в этом? Точно, причина не в ней. Да, обидно, да, он сильно её задел, но на её месте мог оказаться кто угодно другой. Он же начал вести себя странно ещё с той ночи. Был более грубым, менее сдержанным в шутках. А сейчас он перегнул палку именно потому, что их проблемы похожи. Как и у неё самой, у него на душе неспокойно тоже. Что же произошло с ним той ночью? С кем он её провёл? Он держал это в секрете. Его упрямство выдержало даже беспокойство Пепы, а значит, молчал он явно неспроста. И Долорес. Долорес, не способная удержать чужую тайну и с минуту, об этом тоже упорно молчала. Мирабель решила уважать чужие секреты, но в то же время она должна думать о благополучии семьи. И сейчас она одна из немногих, кто может помочь Камило. Просто из-за того, что она понимает его боль. Но чтобы понять, как ему можно помочь, нужно разузнать больше о той ночи. Сам он не скажет. Остаётся Долорес. Всё же она решила доверить Мирабель часть этой тайны, а значит, может согласиться открыть и остальное. Юная Мадригаль вскакивает с пола, в глазах огнём горит решимость. Решено: если не самой себе, то хоть Камило она поможет. Боевой настрой, правда, быстро сталкивается с суровой реальностью. Долорес нет дома. Мирабель смутно припоминает: утром та говорила о свидании с Мариано. Придётся её дождаться. Солнце опускается всё ниже, пока кофе закипает в турке, а когда терпкий напиток оказывается в чашке, оно уже полностью скрывается за горизонтом. Занимая своё место за столом, Мирабель устало трёт глаза. В них, как насыпали песка. Уже какую ночь она не может выспаться. И не сильно-то кофе спасает. Девушка отпивает очередной глоток, и может, это всё игра света, может, это кажущийся синевато-серым воздух или горечь кофе на языке, но всё враз каким-то бессмысленным видится. И воспоминания непрошено лезут, все как на подбор колкие и причиняющие боль. Как она поможет кузену, если самой себе помочь не может? Если внутри неё самой буря, переворачивающая всю её натуру, заставляющая её поступать так, как она никогда бы не поступила раньше. Какой совет она сможет ему дать? Мирабель роняет голову на руки. Из груди вырывается нервный смешок. Стоило адреналину решимости сойти, как обнажились все надочёты составленного плана. Сомнения, подпитываемые картинами ночных кошмаров, выходят из чёрных графичных теней кухни, обступают её. И в дымке надвигающейся ночи, как при свете дня ясно: она на пределе. Но ничего! Она сильная, она возмёт себя в руки, а помогая Камило, отыщет способ помочь и себе. «Да, всё так и будет», — думает Мирабель, шмыгая носом и делая новый глоток. Касита услужливо зажигает огни, прогоняя страшные тени. Юная Мадригаль слабо улыбается, полушёпотом благодарит подругу. И впрямь спасибо ей, может, она не способна помочь ничем иным, но здесь сгодится и простая забота. В отличие от родных, она хотя-бы не задаёт вопросов. Говоря о родных: время идёт, а Долорес всё нет. Скоро и время ужина настанет. Нелегко остаться наедине с самой собой, живя в такой большой семье. И честно, она не готова сталкиваться лицом к лицу с Камило до разговора с кузиной. Куда же та запропастилась? Как ответ на вопрос, со стороны внутреннего двора слышатся знакомые семенящие шаги. Мирабель срывается с места. На ходу она прокручивает в голове, как будет просить у кузины выдать хранимые ею тайны. Слова, как назло, снова не идут на ум, все варианты кажутся грубыми и излишне напористыми. Такое здесь не подойдёт. Она должна действовать мягко, показать, что желает лишь помочь. Мирабель сначала выскакивает во внутренний двор и только затем понимает, что так и не подобрала слов. Но Долорес в любом случае уже услышала её шаги и сейчас стоит на лестнице обернувшись, ждёт, что та ей скажет. — Долорес! — начинает юная Мадригаль, как обычно скрывая волнение за высокой интонацией. — А я тебя всё жду, — неловкий смех, сам собой вырывающийся изо рта, не делает ситуацию лучше. — Можно тебя кое о чём спросить? — Да… Конечно, — та выглядит смущённой и совершенно не понимающей, чего от неё хотят. — О чём? — Эм, — тут же заминается Мирабель, и где вся её говорливость, когда она так нужна. — Понимаешь… Эм, не знаю даже, как сказать… Не уверена, что это стоит обсуждать здесь, но это очень нужно обсудить. — Оу, — Долорес принимает ещё более озадаченный вид. — Ну, если это так важно, то можем поговорить в моей комнате, если хочешь. — Да, — тут же отзывается юная Мадригаль, кивая, — это очень важно. До комнаты они идут в молчании, и даже когда дверь с золотистым рисунком захлопывается за их спинами, слова не приходят к Мирабель. Она скользит взглядом по убранству комнаты, ища за что зацепиться, подсказку, как начать разговор. Комната, как комната, если подумать. При первом взгляде многим даже не верится, что она принадлежит кому-то из семейства Мадригаль. Разве что подушек много, ковров, и нет почти свободного места под ними на полу и стенах — вся комната такая мягкая на вид. Та самая золотая середина между абсолютной слышимостью и полной звукоизоляцией, знанием всех новых слухов и возможностью высыпаться по ночам. — Так о чём ты хотела поговорить? — спрашивает Долорес останавливаясь недалеко от входа и оборачиваясь к собеседнице. Она оказывается на фоне покрытой нежными узорами ширмы, скрывающей часть комнаты от посторонних глаз. — А, — Мирабель вздрагивает, время на размышления вышло, значит, как обычно, придётся просто говорить, и будь, что будет. — Да, на самом деле я хотела попросить тебя рассказать кое о чём. — И о чём же? — Долорес щурит глаза, и вроде кристально ясно, почему. Пытается наперёд понять, чего от неё хотят, но Мирабель словно видит, как глубоко внутри всё естество кузины вытягивается в ничку в тревожном ожидании. — Не знаю, достигла ли твоих ушей наша сегодняшняя ссора с Камило, но ты должна была заметить, он сам не свой после звездопада, — Долорес ждёт, не двинув и мускулом лица, но ниточка естества заходится в дрожи. — Ты говорила, что он провёл с кем-то ночь. Может ли причина быть в этом? Прошу, я правда хочу ему помочь. Расскажи побольше о той ночи. Так я хотя бы буду знать, способна ли на это. Сердце Мирабель замирает в ожидании реакции Долорес, но когда девушка её наконец дожидается, то оказывается к ней неготова: — Погоди, я такое говорила? — кривя лицо, негодует кузина. Мирабель моргает пару раз в недоумении, с её-то памятью на секреты и служи, как та могла забыть? — Ну, точных слов не вспомню, но да, — выделяя интонацией последнее слово, настаивает юная Мадригаль. — Что-то ты путаешь, — отрезает кузина, мотая головой, — не могла же я тогда говорить то, о чём сейчас впервые слышу. Что за бред? Мирабель же точно помнит, как Долорес рассказывала ей об этом. В своей излюбленной манере поделилась едва узнанным секретом. Не может же статься так, что Мирабель сама себе это надумала!.. Или может? Долорес нет смысла врать, тем более отрицать очевидное, а сама юная Мадригаль уже какую ночь не спит. Может, она и впрямь помутилась рассудком? — Ты уверена, что не говорила? — робко интересуется Мирабель, уже не столь уверенная в своей памяти. — Уверена! — тут же отзывается кузина, а после, демонстрируя свою открытость, разводит руками. — С чего мне врать? В этот самый момент раздаётся стук в дверь. Настойчивый и громкий. А следом и голос: — Долорес! Ты уже вернулась? Есть разговор! Это Камило. Мирабель в раз замирает. Вот он за дверью. Что она ему скажет? Она была так уверена, что сможет ему помочь, но ошибалась. Её подвела собственная память. Глупо было надеяться спасти другого вперёд себя. Она растерянно смотрит на двоюродную сестру, та отвечает ей тем же взглядом. Стук повторяется, требование открыть дверь становится громче. Враз сбросившая оцепенение Долорес одним резким движением толкает Мирабель за ширму, жестом велит оставаться там и идёт встречать гостя. Ткань ширмы натянута между верхними и нижними частями прямоугольных деревянных рам, скреплённых между собой дверными петлями. Между тканью и боковыми частями рам есть зазор. И через один из таких зазоров Мирабель прекрасно всё видно. — Иду, иду. Чего? — ворчит кузина, поворачивая дверную ручку. — Ты меня достала, вот что, — отвечает Камило, влетая в комнату и захлопывая за собой дверь. — Тот факт, что ты слышишь всё, не даёт тебе права всё это разбалтывать направо и налево. — Не понимаю, о чём ты, — недовольно возражает Долорес, отходя от брата подальше и складывая руки на груди. — Не прикидывайся дурой, — грубо одёргивает он её, — всё ты понимаешь. — Сейчас не самое лучшее время, — голос Долоррес становится многократно серьёзнее, — мы можем поговорить позже, — намекает она с опаской косясь на ширму. — Ну уж нет, ты нарушила обещание, а теперь хочешь, чтобы я на это глаза закрыл? Стоило голосу Камило отгреметь, со стороны Долорес послышался глубокий вздох, усталый и раздражённый — Какой же ты идиот, — прошелестело еле слышно в воздухе, вряд ли Камило это услышал, зато прекрасно расслышала Мирабель, будучи к Долорес гораздо ближе, чем он. — Ты попросил меня родителям не рассказывать, — проговорила она сдаваясь, — я не рассказывала. В груди болезненно колет. Рука юной Мадригаль сама собой тянется к раскрытому в шоке рту. Так что же это выходит? — Ну, знаешь, — тем временем не унимается Камило, — я подразумевал, чтобы ты никому не рассказывала, потому что, знаешь, существует вероятность, что те, кому ты расскажешь, расскажут родителям. И как последний удар в сердце мимолётный взгляд Долорес, направленный прямо в глаза Мирабель. Несущий в себе извинение и сожаление. — Я рассказала только Мирабель, — обречённо объявляет она, признавая полное своё поражение, — и то до того, как узнала подробности. Она бы никому не разболтала. — Ага, никому, — голос кузена так и искрится сарказмом, — я более чем уверен, что она рассказала Бруно. — И что? Бруно уж точно бы никому не сказал, — возражает Долорес, и неясно, говорит ли она так потому, что Мирабель рядом или по причине того, что искренне так считает. — Ты этого не знаешь, — Камило рокочет, почти рычит даже. — Боже! — здесь в искренности негодования Долорес уже сомневаться не приходится, — Да чем Бруно тебе так насолил, что ты настолько ему не доверяешь? — Да ты посмотри на него! — чуть не кричит кузен, — Нелюдимый, мрачный, крыс постоянно с собой таскает, но только взгляд подымет, сразу глаза невинные такие! Задайся вопросом: с чего такой контраст?! Так ли мы были неправы, решив забыть о нём?! Мирабель не выдерживает. Бруно не любит, когда она защищает его излишне рьяно, и она правда старалась быть мягкой, прислушивалась к его желанию избегать ссор… Но это уже слишком. Отринув сомнения и страх, она выходит из-за ширмы, её колкий взгляд тут же останавливается на кузене. Тишина воцаряется в комнате. Камило во все глаза вперивается в кузину, враз теряя весь свой запал. Кажется, он только сейчас осознал, что наговорил. Долорес отходит в сторону с линии огня и словно исчезает из комнаты. Сейчас она здесь явно лишняя. — О, так ты здесь, — наконец решается он нарушить молчание. — Ага, здесь, — Мирабель никогда не подумала бы, что в столь короткой фразе может быть столько угрозы. — Слушай я... — пытается он оправдаться, но уже поздно. — Я слышала достаточно, — грубо осаживает его Мирабель. — Стояла здесь и прям-таки удивлялась твоим критериям человеческой порядочности. Скажи, ты правда думаешь, что узнай он твою тайну, то тут же растрепал бы её всем? Таким ты его видишь? — с каждым словом она подходит всё ближе, и чем меньше между ними расстояние, тем явно неуютней Камило. Он не находит, что ответить, и юная Мадригаль позволяет себе смешок, в сути своей совсем не весёлый. — Ах да, спешу тебя разочаровать, но Бруно я и слова не сказала. А знаешь почему? Я уважаю других людей, — она осматривает кузена с ног до головы и останавливает взгляд на его глазах, — в отличие от тебя, — зло выплёвывает она и незамедлительно покидает комнату. Сердце объято пламенем. Почему все ведут себя так? Почему Долорес ей врёт? Почему Камило относится с таким пренебрежением? Почему, как бы она ни пыталась, отношение к Бруно не меняется? Почему, стоит появиться надежде на лучшее, стоит поверить, что всё возможно преодолеть, а любого человека можно понять, как тут же находится кто-то разбивающий эти мечты?! Почему нельзя относится к другим людям нормально?! Мирабель любит свою семью, правда любит, но в такие моменты ей, как никогда, хочется наградить родных затрещиной. Девушка идёт по лоджии, отзвуки её тяжёлых шагов подобны раскатам грома. Теперь уже не удастся винить в скачущем настроении одни бессонные ночи — гнев, негодование и, что скрывать, обида кипят в ней, обжигая душу. Но вот новый шаг, и все эти чувства внезапно покидают её, улетучиваются с налетевшим ночным ветерком. На их месте остаётся лишь усталость. Она тяжёлым грузом опускается на плечи, заполняет лёгкие, не оставляя сил даже на вздох, девушка почти готова заплакать от бессилия, от осознания тщетности своих усилий. Ведь что бы она ни делала, ничего не меняется. Только появляется надежда, как кто-то топчется на ней. Никто словно не видит её стараний, попыток понять всех и каждого, а стоит подступить новому кризису, как тут же все забывают, чему научились при предыдущем! Чего стоят её потытки сгладить углы, если все норовят снова их заострить! А так отчаянно хочется поддержки, чтобы кто-то успокоил и подбодрил, сказал, что чувствует то же, что и она, а после встал рядом и подхватил бы её дело. Осознание электричеством прошивает тело Мирабель. Она останавливается, хотя почти дошла до своей комнаты, поворачивает голову вправо, смотрит прямо в тёмный зев уходящего ввысь узкого коридора. В тусклом свете ламп грани ступеней похожи на обнажённые чёрные зубы, а из глотки зверя льётся золотистый свет. У неё уже был такой человек. И тут же так больно становится. Перед глазами встаёт ещё тёплое воспоминание, как он в порыве чувств чуть не отрывает её от земли. Как они заключают друг друга в объятия, и как она ощущает стук его сердца под ухом. Её верный соратник и, что скрывать, лучший друг. Он нужен ей как никогда, она так устала быть врозь. И что угодно она готова отдать, лишь бы всё стало как прежде. И это не просто слова, не мимолётная мысль, скользнувшая по грани разума. Она и впрямь готова. Готова решать самолично созданные проблемы. А когда она выбирала путь, то не умела медлить. Она поднимается по ступенькам быстро как никогда, ноги ноют, лёгкие не справляются со своей работой, но она продолжает бежать, не позволяет себе переходить на шаг. Давно надо было поговорить. Когда-то она сама призывала к этому членов семьи, обещая решение всех проблем. Убеждала, настаивала, а сама, столкнувшись с проблемами, только взгляните на её, сторонилась этого как огня. Даже помыслить боялась. Поговорить! Да уж, легко советовать. Но когда разговор предстоит тебе самому, это намного сложнее. Ведь итог может быть любым. Однако пора признать: она была не в праве втягивать его в свои заморочки, её чувства — непосильная для него ноша. Сердце болит, обливается кровью, она просто хочет быть рядом с ним, смеяться, как раньше, болтать часы напролёт и чувствовать себя самой счастливой на свете... И если ради этого ей придётся поступиться своими чувствами, то это ничтожная цена. На самом верху девушка открывает дверь одним резким полным решимости движением, но тут же замирает, удивлённая открывшейся ей картиной. Бруно сидит на песке, смотрит поражённо на незваную гостью, а прямо перед ним, разгоняя темноту зеленоватым свечением, на полу лежит пластина с предсказанием. Неужто новая? Тяжело дыша, Мирабель делает шаг вперёд. Нет, на ней усеянное звёздами небо и два человека под ним. Они сидят рядом, смотрят в звёзную высь, и руки их так близко, что почти соприкасаются кончиками пальцев. Мирабель поджимает губы. Как она могла не заметить этого раньше? Как никто из их семьи не заметил то сложное, многогранное чувство, что переполняло рисунок? Внутри всё завязывяется узлом. Бруно, настолько радостный в тот день, сам того не зная, предсказал не звездопад, а кое-что гораздо хуже. Не удивительно, что никто не понял истинного значения предсказания, об этом и думать страшно. Девушка медленно поворачивает голову, смотрит дяде в лицо. Тот лишь вздрагивает. До этого момента он сидел не шелохнувшись, словно бы надеялся, что так Мирабель не сможет его заметить. — Я-я, — пытается оправдаться Бруно, будто бы Мирабель застала его за чем-то аморальным. — Зачем это тебе? — девушке еле удаётся выкроить воздуха на вопрос во всё не прекращающемся приступе отдышки. — Я хотел заглянуть в будущее. Посмотреть как, — он заминается, но всё и так понятно. — Но не смог, — он отводит взгляд всё дальше от лица Мирабель, даже голову отворачивает. — Страшно слишком. Мирабель понимает, прекрасно понимает, понимает лучше, чем когда-либо до этого. Ей тоже страшно. Она размыкает губы... — Прости, — говорит Бруно, а Мирабель застывает с раскрытым ртом, готовым произнести то же самое. — Мне не стоило убегать тогда. Все эти дни я пытался набраться храбрости и извиниться, вот даже хотел заглянуть в будущее, чтобы убедиться, что всё будет хорошо, но раз ты меня опередила, то… вот. Прости, мне правда не стоило. — Что? — наконец ей удаётся вставить слово. — Нет, это я должна извиняться! — Мирабель, — имя он произносит так мягко, одного его хватает, чтобы она замолчала, — подожди. Прежде чем считать себя виноватой и извиняться, прошу, дай мне объясниться, хорошо? Мирабель медлит. При виде Бруно, всё так же по-ласковому относящемуся к ней, весь её решительный настрой тает на глазах. Что он собирается сказать? Из недр естества прорастает непрошенная надежда на лучший, чем предполагалось, исход, что не придётся отказываться от поселившегося в сердце чувства. Если она ещё немного протянет, то рискует и вовсе не высказать то, за чем пришла сюда. Однако дать ему высказаться будет по меньшей мере честно, потому чуть погодя она кивает. — Ладно, — вторит он её кивку и тратит пару секунд на то, чтобы собраться с мыслями. — Любовь, о которой ты говоришь... Я не знаю её, у меня просто не было шанса её испытать. В какой-то момент я свыкся с мыслью, что никогда не встречу человека, способного меня принять. И, — он медлит перед этим словом, — девушку, — до чего же неправильно это звучит, — такую мне тоже встретить не суждено. Пойми, я всегда думал, что любовь нужно заслужить, и, видимо, я не совсем её достоин. Но ты сказала, что любишь меня, а я же ничего не сделал, чтобы заслужить это. — Но я люблю тебя не за что-то, а просто потому, что ты — это ты, — вырывается у Мирабель прежде, чем она успевает эти слова осмыслить. Слова-то правильные, любовь которую нужно заслуживать, и не любовь вовсе, и он должен об этом знать, но одна только эта её фраза перечеркивает всё, за чем она сюда пришла. — В это-то мне и сложно поверить, — тем временем продолжает он. — В то, что меня могут настолько любить. Мне странно это слышать и странно переживать всё это, связанное с тобой. Столько лет я думал, что приношу лишь неприятности. Я лишь вредил людям! — он разводит руки в стороны, показывая, насколько сильно было в нём это убеждение. — И тут появилась ты, — руки опадают вдоль тела, всесилие убеждения даёт трещину. — Сияющая, как солнце. Ещё в детстве ты не боялась меня. Джульетта всегда была ко мне добрее, чем Пепа. И, может, ты лишь переняла отношение ко мне матери, но ты единственная из детей бежала ко мне, подняв ручки и крича: “тио, тио”, — улыбка самовольно расцветает на его лице. — А потом, спустя столько лет, ты снова приняла меня. Ты проявила сострадание, когда никто не мог. А ещё с тобой весело и так комфортно. Проведённое с тобой время — самое счастливое в моей жизни. Ты самый близкий мне человек. И если то, чего ты хочешь, это… то я не против. — Нет! — Мирабель не выдерживает, срываясь на крик. — Вот опять! Ты приносишь себя в жертву! Прошу, подумай о себе самом. Нельзя думать только о других. К чему это привело Луизу с Исабелой? К чему это привело самого тебя? — перед глазами встаёт его образ с их первой встречи в застенках дома, что лишь распаляет её желание не дать этому повториться. — Я не хочу, чтобы ты был не против! Я хочу, чтобы ты делал только то, что сам хочешь. И уж совсем я не желаю, чтобы ты жертвовал собой ради меня. Ведь это всё я. Я виновата! — Это из-за моих слов? — выражение сущего ужаса проступает на его лице. — Забудь их, ты не виновата.... — Нет, виновата! — обрывает его она. — Я взвалила это на твои плечи. Я не удержала язык за зубами. Я не заметила, как тебе неуютно. Я пришла сюда отказаться от своих слов, освободить тебя от себя, и что я делаю?! Да, ты ведь и ушёл тогда тоже из-за меня! — кричит Мирабель под конец и тут же смолкает. Она и не подозревала, что подобная мысль таилась в ней. — Я ушёл не из-за тебя, а для тебя! — перекрикивает он её, и хоть он торопится, голос его как никогда серьёзен. — Стоило мне представить, как тебе, такому солнечном ребёнку, вменят в вину то, о чём ты даже не помышляла… Я не смог с этим смириться. И каждый раз, когда я видел, как ты играешь с другими детьми, веселишься, улыбаешься, я понимал, что поступил правильно. Твоя улыбка — то немногое, что в самом деле стоит защищать, — он запинается, открывает и закрывает рот, судорожно пытаясь подобрать ещё аргументов, а поймав за хвост первую попавшуюся мысль, тут же продолжает говорить. — Да, я помню тебя совсем крохой, даже помню Джульетту, беременную тобой, но стоило увидеть тебя в свете звёзд — и прошлого будто не стало. И до чего бы мне хотелось, чтобы всё было иначе, но я правда что-то почувствовал тогда на крыше! — и тут же он прячет рот под ладонью, пальцы цепко хватаются за подбородок. Будто он сам испугался только что произнесённых слов. Словно и сам боялся признать их правдивость до сего момента. — Правда? — спустя, кажется, вечность слетает еле слышный шёпот с губ поражённой Мирабель. — Да, — отвечает он, опустив голову, и столько обречённости в этом слове, — я почувствовал твой взгляд, обернулся и... Не знаю, как описать. Я посмотрел на тебя — и весь остальной мир исчез. Испарился! Была лишь ты, прекрасная в звёздном свете. Потом я корил себя: “О чём это, старый дурак, ты подумал?!”. Но ты призналась, и я даже приободрился, ведь разберёшься в этом ты, разберусь и я! И те “свидания”, они мне понравились, правда. Я даже начал верить, что всё не так плохо, и ты впрямь просто перепутала симпатию с любовью, а значит, мог напутать и я. Но после тех твоих слов на кухне я... Ты говорила так искренне. Ты знала о всех моих недостатках и всё равно продолжала любить. И хоть я ещё не до конца разобрался со своими чувствами, после тех слов, я просто не смог сказать тебе “нет”, — внезапно он вскидывает голову, устремляя взгляд прямо в глаза Мирабель. — Я вдруг понял, что другую такую не встречу. Я представил, что будет, если потеряю тебя, и это была бы катастрофа! Ты для меня слишком много значишь как племянница, как друг, но с недавних пор моё сердце так быстро бъётся, когда ты рядом. Я не знаю, что конкретно чувствую. Потому и сбежал тогда, испугавшись. Прости, — под конец его голос шелестит еле слышно. Он умолкает, и Мирабель, погрузившаяся в думы, не спешит разогнать подступающую тишину. Всё, что можно было сказать, сказано. И лишь один вопрос остался повисшим в воздухе: что делать со всем этим дальше? Вопрос давит, делает воздух в озарённой тусклым зеленоватым светом комнате гуще. — Я долго думал над всем этим, — от неожиданности Мирабель даже вздрагивает, Бруно заговаривает снова, — и решил, что есть лишь один быстрый способ это проверить, — он замолкает, долго собирается с духом, но наконец делает глубокий вдох и говорит: — Можно тебя поцеловать? Что? Мирабель поражённо моргает. Ещё раз. Бруно спешит объясниться: — Нельзя оставлять это просто повисшим. Я-я н-не хочу, чтобы ты чувствовала себя виноватой. Н-но я знаю, ты будешь продолжать корить себя, в этом мы похожи. И-и я подумал, будет честно, если я-я тоже виноватым буду, — он спешит, спотыкается, глотает окончания, лишь бы успеть объясниться, лишь бы его не поняли превратно и не возненавидели снова. Старая, въевшаяся под кожу привычка. Шок сходит. Мирабель горько смотреть на него такого. Он прерывается на судорожный вдох, но прежде, чем успевает продолжить, юная Мадригаль выпаливает первое, что приходит в голову: — Я это никогда раньше не делала! И снова их окутывает тишина, Мирабель смотрит на дядю и только сейчас до неё доходит смысл её же слов. Как хорошо, что в полутьме он не заметит её пылающих щёк. — Я тоже, — наконец тихо звучит в ответ. Ставит ли это их в равные условия? Да. Успокаивает ли это её? Нет. — Ладно, — говорит Мирабель голосом высоким и нервным. — Ладно, — вторит ей Бруно. Идея, если задуматься, здравая. И впрямь, как проверить чувства, кроме как поцелуем. Вернее тем, будет он приятен или нет. Мирабель облизывает враз пересохшие губы, глубоко вздыхает, набираясь храбрости, и, наконец, делает шаг. Бруно шагает навстречу. Медленно и нерешительно они подходят друг к другу. А оказавшись на расстоянии вытянутой руки, замирают. Оба боятся, не знают с чего начать. Не удивительно, здесь нужна недюжая храбрость. Мирабель решает, что храброй сегодня будет она. Взглядом спрашивая разрешения, она тянется к его плечам — даже под слоем ткани отчётливо прощупываются кости, — невесомо скользит правой рукой по шее и обнимает его лицо. Указательный палец задевает мочку уха. Его щёки пылают под её ладонями. И вдруг она тоже чувствует прикосновение, его руки на её талии, не ложатся, нет, но невесомо парят, едва задевая ткань платья. Непохоже, что он сам замечает это. Теперь уже пуще прежнего пылает лицо Мирабель, но она едва ли уделяет этому внимание, есть дела поважнее. Она смотрит на лицо дяди — господи прости, — она смотрит на его губы. Как заворожённая она приближается... И стукается своим носом о его. У обоих вырывается смущённый смешок. М-да, этого стоило ожидать. Переборов приступ смущения и спустя пару секунд размышлений сняв от греха подальше очки, Мирабель наклоняет голову вбок — так должно быть гораздо удобнее. А после она просто закрывает глаза и наклоняется, прижимаясь своими губами к его. И тут же судорожно выдыхает носом. Черта пройдена, негласный запрет нарушен. Поистине пьянящее чувство. Его губы мягкие и тёплые. Он сам весь мягкий и тёплый. Это она в нём и любит. Его руки вздрагивают, и одна скользит чуть выше по девичьему стану, останавливаясь на уровне нижних рёбер. Это пьянит ещё больше. Они не размыкают губ. Смущающе слишком, да и не нужно это сейчас. Они же не для удовольствия, они же, чтобы понять... Но в основном из-за страха всё же. В отношении Бруно Мирабель больше чувствует саму эмоцию, чем понимает, чего конкретно он страшится, но самой юной Мадригаль, уже уколовшейся однажды, просто-напросто страшно просить больше, чем он, возможно, готов дать. Однако вечно это продолжаться не могло. Они размыкают губы, отстраняются. Оба медленно поднимают веки, стараясь подольше сохранить ощущение неги, что так боится света. Зеленоватое свечение коварно подсвечивает круги под его глазами, выделяет каждую морщинку на лице. При обычном свете он выглядит довольно молодо для своих лет, и Мирабель постоянно забывает о той пропасти, что должна разделять их, однако на деле всегда остаётся за скобками, никогда по-настоящему не мешая им. Сейчас, видя его лицо в зелёном свечении, Мирабель понимает: верно, с ней что-то не так — никакая разница в возрасте не умаляет её желания поцеловать его снова. — И как? — срывается с её губ. Только сейчас она замечает своё сбившееся дыхание. — Твоя мама будет в ярости, — на грани слышимости шепчет он. — Твоя тоже, — машинально отвечает она. Перед глазами возникают картинки из кошмара, трещины на стенах, осуждающие взгляды. Но теперь отчего-то уже не так горько, и пропало ощущение западни. — Но мы можем попробовать. Просто попробовать, — Мирабель давит из себя улыбку, стараясь свести всё к шутке. — Вдруг нам обоим не понравится. Бруно не отвечает, лишь поджимает губы. А после обнимает её. Одна рука на лопатках, другая увязает в девичьих волосах. Мирабель обвивает руками чужую грудную клетку. Ситуация невесёлая. Совсем наоборот. Им будет сложно. Очень. Но прямо сейчас до чего же приятно в родных объятиях.