Леопард, или Пятнистая свадьба

Колдовством и ворожбою В тишине глухих ночей Леопард, убитый мною, Занят в комнате моей. Н. С. Гумилев

      Когда свадебный пир уже перевалил за середину, Алва почувствовал, что как раз дошел до того состояния, когда еще немного — и он не сможет больше держаться. Видеть, какие сладострастные взгляды кидают на молодых жен оба новоиспеченных супруга, было невыносимо; о том, чтобы остаться дома и всю ночь прислушиваться и представлять, что в комнатах по соседству эти юнцы вытворяют с его дочерьми, не могло быть и речи. Свой родительский долг он исполнил: потанцевал с обеими и произнес все положенные речи; старшее поколение и молодежь потихоньку начало делиться на группки по интересам, а семейство Приддов даже засобиралось домой (на свадьбу приехали действительно все ближайшие родственники Валентина, кроме одной; а вот семью Окделла представляла только его сестра: герцогиня Мирабелла разумно решила проигнорировать женитьбу сына). В саду уже зажигали огни: праздник был устроен под открытым небом, во внутреннем дворе особняка, и огромный стол занял почти все пространство. Алва поймал взгляд Лионеля и без слов, кивком пригласил их с Эмилем к выходу — взрослые, так сказать, могут продолжить праздник в другом месте. Правда, скоро прибудет его сюрприз… впрочем, о реакции гостей ему точно расскажут!       Старая кэналлийская легенда гласила, что в незапамятные времена, когда один богатый и знатный вельможа, непобедимый полководец и великий герой, выдавал сразу обеих дочерей замуж, в разгар свадьбы к молодоженам внезапно вышел сбежавший из зверинца лев. Алва же — припомнив и эту историю, и ходившую среди дворян шутку об Ариго и вороне, — выписал из Багряных земель дрессированного леопарда: зверь, по договоренности с его хозяевами, должен будет чинно прошествовать к столу, поклониться молодым, вильнуть хвостом, сесть на землю и подать дамам лапу. Кэналлийцы — гости и домочадцы — тут же распознают отсылку и неплохо повеселятся, в все остальные просто поумиляются, глядя, как воспитанно ведет себя огромный дикий кот.       Сбежав с праздника, Алва и Савиньяки заехали за Марселем Валме — тот на саму свадьбу идти не захотел — и вчетвером отправились за Данар, где прекрасно провели следующие полтора дня: начав с тура по трактирам, они продолжили отмечать на природе, устроив себе нечто вроде пикника на берегу реки; и закончили свой кутеж, сняв несколько комнат на постоялом дворе, не так далеко от города. Поздним утром второго дня, прекрасно выспавшись и чувствуя себя отдохнувшим и спокойным, как никогда, Алва вернулся домой. Ревизия конюшен сообщила ему, что Валентин уже увез молодую жену — надо полагать, к себе; а Ричард с Габриэллой все еще предаются утехам юности — организовать им свадебное путешествие, что ли?       Особняк встретил его настороженным молчанием.       — Доложить, соберано? — спросил Хуан, принимая у него плащ.       Алва отмахнулся: понятно, что ничего оригинального тот ему не расскажет, — и сразу прошел к тем покоям, которые были специально выделены для Габри и Ричарда. Дверь была закрыта и заперта на ключ. Алва подавил ухмылку и постучал; раздались шаги, приоткрылась маленькая щелка, и в нее просунулась голова Габри: дочь выглядела растрепанной — волосы и домашнее платье в беспорядке, — грустной и даже заплаканной: глаза припухли и покраснели. Если этот Окделл успел ее обидеть, ему не поздоровится!       — Ах, это ты, padre! — сказала она зло. — Иди отсюда! Не собираюсь с тобой разговаривать!       — Габриэлла… ты чего? — растерянно спросил Алва. — Что случилось?       — Не приближайся к нам! Проваливай! Убийца!       Дверь захлопнулась.       — Да что такое? Тебя что, Окделл за сутки успел перековать? У нас что теперь, ненависть ко мне передается половым путем? Габриэлла! Открой!       За дверью послышался взволнованный женский голос, приглушенный ответ Габриэллы, и все затихло: с кем же она там? С подругой? Но кто это? Сестры точно нет дома. И где Окделл?       — Соберано… — вкрадчиво спросил Хуан, подходя сзади. — Может быть, все-таки доложить?       — Не надо, — Алва раздраженно пожал плечами: что бы ни вбила дочь себе в голову, стоит подождать, пока она остынет и угомонится. А пока можно заняться делами: писем и документов наверняка накопилось за эти дни немерено.       За работой время летело незаметно. Кажется, кто-то из недогулявших гостей опять явился с визитом — во дворе вроде бы стучали копыта коней, — но его никто отвлекать не решался, пока на пороге снова не возник Хуан.       — Соберано, прибыла ваша сватья, герцогиня, — сообщил он.       — Герцогиня Ангелика? — уточнил Алва.       — Нет, — Хуан оглянулся. — О, она уже здесь.       Разъяренной фурией в кабинет влетела Мирабелла Окделл.       — Ну вы и дрянь! — заорала она. — Ну вы и тварь! Подонок! Мерзавец!       — Да-да, — вставил Алва, пока она прервалась, чтобы набрать воздуха. — Продолжайте, моя госпожа, все по стандартной программе: мерзавец, дрянь и потомок предателя; сатрап режима и негодяй; убил невинного хромого человека на дуэли, и…       — Вот именно! Одного вы меня уже лишили, теперь взялись за второго?! Решили от него избавиться?! Зачем тогда было ждать свадьбы?!       Алве на миг почудилось, что она его сейчас ударит, но она только с силой толкнула стол, развернулась и выскочила прочь.       — Дикая кошка… — пробормотал Алва. — Это надо же было так разозлиться из-за свадьбы. Почему она вообще приехала?.. Кстати, о кошках, да, Хуан: а как там наш леопард?       — Пойдемте, покажу, — комментировать поведение герцогини Хуан благоразумно не стал. — Итак, шкуру мы уже сняли, я думаю, можно будет положить в гостиной у камина или повесить на стену, как вам будет угодно.       — Стой, — сказал Алва. — В смысле, шкуру сняли? Его же должны были привезти в клетке и потом отправить назад?       Хуан промолчал и снова заговорил, только когда они спустились вниз, вышли на улицу и подошли к внешней стене кухни, где на брусчатке сушилась распластанная пятнистая шкура.       — Так я доложу? — в третий раз предложил он.       — Да уж пожалуйста, — сказал Алва и приготовился слушать, но тут его отвлек стук колес. Алва обернулся и вздрогнул: во двор въезжала хорошо знакомая двуколка его семейного врача. А это-то зачем? Неужели неуклюжий надорец не только обидел его девочку, но еще и что-то повредил ей?! Хуан тем временем, проследив за его взглядом, кивнул и начал объяснять:       — Гм, ну вы, наверное, сами уже все поняли, соберано: если очень кратко, то леопард кинулся на молодых; один ваш зять догадался оглушить его фонарем, а другой заколол кинжалом, но сам пострадал; я вам потом расскажу подробнее, если захотите, а сейчас надо проводить мэтра.       — О Леворукий, — простонал Алва, хватаясь за голову. — Я даже знаю, который из них что!       Вместе с врачом (тот хоть и одарил его неодобрительным взглядом, но даже не стал, по своему обыкновению, распекать за авантюризм, который подвергает опасности… и так далее, и так далее) Алва сумел проникнуть в комнату, где Габриэлла пыталась держать оборону. Большую часть спальни занимала высокая и широкая супружеская кровать с кружевным пологом; положенные новобрачным лепестки роз, должно быть, уже успели собрать и унести. Ричард, очень бледный, лежал на подушках; по одну сторону от кровати сидела сама Габриэлла, которая держала его за за руку; по другую расположилась сестра Ричарда, Айрис, которая сосредоточенно размешивала что-то в чашке — судя по запаху, витавшему в комнате, успокоительный настой; наконец, у изножья, на деревянном стуле, устроилась герцогиня Мирабелла, плечи которой, хоть она и старалась не показывать виду, ощутимо подрагивали. При появлении Алвы напряжение сгустилось: Габриэлла посмотрела на него так, как будто прикидывала, на какое расстояние его можно подпустить, а Айрис, не поднимая головы, резко перегнулась через кровать и протянула матери чашку, — и врач, не желая скандала, поспешил выдворить всех трех женщин за дверь. Они друг за другом поднялись и цепочкой вышли, причем Габриэлла на прощание поцеловала Ричарда в губы, Айрис — в висок, а герцогиня Мирабелла провела ему рукой по волосам.       — И что это было? — спросил Алва, когда они наконец ушли. — Вот зачем вообще было кидаться с кинжалом? Неужели нельзя было подождать, пока леопарда не оттащат? В крайнем случае — пока его кто-нибудь не пристрелит?              ***       …Праздник был в самом разгаре — взрослые, конечно, начали разъезжаться, а вот молодежь только вошла во вкус, — когда от ворот раздалось какое-то клацание, лязг, звякание металла, сразу следом — встревоженные вопли и душераздирающий рев, и тут же из прохода, который вел к подъездной дорожке, выбежал гигантский пятнистый зверь — леопард! Все произошло так быстро, что никто даже толком не успел сообразить, в чем дело: леопард в два прыжка одолел двор, вскочил на стол и устремился туда, где сидели молодые. С грохотом посыпались тарелки, взметнулись в воздух салфетки, девушки завизжали. Время как будто замерло. Ричард задвинул за спину Габриэллу и Барбру, выхватил кинжал — на счастье, тот, как обязательный атрибут надорского парадного наряда, висел у него на поясе — и даже успел задеть леопарда, прежде чем тот сбил его с ног. Валентин, оглядываясь в поисках хоть какого-нибудь подходящего оружия, полез на стол — и заметил, что прямо над ними на прочной веревке висит тяжелый фонарь. Леопард уже вцепился зубами Ричарду в плечо и принялся терзать лапами, и тут Валентин, схватив со стола нож, обрубил веревку, и фонарь обрушился зверю на голову. Оглушенный, леопард на секунду отпустил свою жертву, и Ричард сумел, высвободив руку, уловить у того биение сердца и вонзить ему в грудь кинжал…              ***       — Дальше не помню, — Ричард попытался пожать плечами и поморщился. — Очнулся только на следующий день, когда меня перевязывали.       — И это была уже вторая перевязка! — обвиняющим тоном сказала Габриэлла: она успела выпроводить золовку и свекровь, а сама вернулась. — Padre, вот что вообще ты хотел этим доказать? Ты собирался их унизить? Зачем это? Все же знают ту легенду: женихи увидели льва, перепугались, сбежали, попрятались, потом все над ними смеялись — ты имел в виду, что и у нас так же будет? Что Ричард и Валентин — трусы? Что они нас недостойны? К чему эти намеки? Или ты решил избавиться сразу от обоих? Хорошенький способ, нечего сказать!       О, если она в том же ключе пересказала эту историю герцогине Мирабелле, то неудивительно, почему та готова была его избить. Новоиспеченную сватью даже можно было понять — специально подгадала время, чтобы не попасть на свадьбу, но все-таки поздравить сына отдельно, а попала на такое.       — Это был курьез, Габри. Диковинка, дрессированный леопард. Забавная отсылка к той легенде, но совершенно без задней мысли!       Габриэлла фыркнула.       — Да уж, — поддержал ее врач. — Представьте себе, герцог: кто-то из ваших знакомых приобрел себе дикое животное; уверял, что животное смирное; а оно бы бросилось на вашего ребенка. Что бы вы сделали?       — Я бы убил хозяина, — мрачно сказал Алва. — не задумываясь.       — Вот, — яростно начала Габриэлла и вдруг осеклась и всхлипнула: — У меня была самая ужасная первая брачная ночь, какую только можно представить! А ведь у Барб все прошло удачно!              ***       …Ричард лежал на земле, придавленный телом леопарда; его кровь и кровь зверя перемешивались, и непонятно было, кто из них еще жив. Габриэлла подняла взгляд и увидела, как Валентин, спрыгнув со стола, страстно целует Барбру. Это стало ее последним четким воспоминанием за тот вечер.       Кажется, кто-то кричал. Кажется, к ним бежали. Кажется, она опустилась наземь рядом с Ричардом и бездумно устроила его голову у себя на коленях. Леопарда оттащили прочь; кто-то положил ей руки на плечи и, перемежая речь цветистыми ругательствами, принялся утешать — слов она не разбирала; откуда-то возникла Айрис, вся белая, как будто выцветшая — ее лицо словно выплыло из тумана. Появился лекарь, который жил по соседству, и начал резким голосом отдавать команды. Габриэллу подняли, взяли под руку, завели в дом, усадили на кушетку; Айрис снова оказалась рядом — она тяжело дышала, широко распахнув глаза, и вдруг начала заваливаться вперед; вокруг них захлопотали, опять прибежал лекарь, Айрис чем-то напоили и уложили в постель. В начале ночи приехал еще один врач — их семейный доктор, — и его умиротворяющий голос («Здесь успокоительное — здесь успокоительное — здесь тоже успокоительное — а здесь противовоспалительное») и мягкая манера вывели Габриэллу из оцепенения (позже, восстановив в памяти его фразы, Габриэлла осознала, что доктор на самом деле страшно ворчал: что его на ночь глядя дергают на какую-то, пусть даже герцогскую, свадьбу, что ниже его достоинства — немыслимо для специалиста его уровня — проверять целомудрие невест, фиксировать консуммацию брака, латать разбитые в свадебной драке носы). Потом ее наконец пустили к Ричарду, и она, умостившись на самом краю их брачного ложа, обняла его руку, как обнимают подушку, и заснула…              ***       — Ну так уж и самая ужасная, — подал голос Ричард. — Не говори так, Габри, бывает гораздо хуже. Вот знаешь, у нас в Надоре однажды была история, как девушку выдали замуж против воли, она в первую ночь убила жениха, сошла с ума и сама умерла.       — Вот и я так же, — сказала Габриэлла. — Так и останусь девственной вдовой.       — Что-то я не заметил, чтобы кто-то собирался умирать. Или, гм… — Алве захотелось отпустить неприличную шутку («Неужели леопард откусил вам что-то, гм, важное для семейной жизни?»), но в присутствии дочери он сдержался — да и Ричард, уже женатый и даже в чем-то опытный, все еще оставался в определенных вопросах очень стеснительным. — Гм, ну же, птичка моя, взбодрись. Хочешь, научу тебя проверять пульс, чтобы ты сама убедилась, что никто не умирает?       — Правда, Габри, — Ричард погладил ее руку, — все будет нормально, честно.       Звучало это так, как будто он повторял ей эту фразу уже который раз. Габриэлла нахмурилась и сказала все еще немного сердито:       — Ладно. Но… но я испугалась!       Кажется, дочь начала оттаивать и больше не собиралась отрывать Алве голову; сам же он почувствовал, как в нем зарождается злость на нерадивых заводчиков, которые обещали прислать дрессированного леопарда, а прислали дикого. Конечно, он бы с удовольствием поубивал всех этих нарушителей контракта, но багряноземельская родня может его не понять — поэтому наказывать негодяев придется на правовом поле. Алва вышел из комнаты (снова вместе с врачом), оставив детей заниматься друг другом; отметил, что Айрис и герцогиня Мирабелла уже куда-то удалились, зато поддержать сестру приехала Барбра; и велел Хуану послать за мэтром Инголсом.              ***       — Давайте посмотрим, что у вас в договоре, — сказал позже вечером адвокат, разбирая его бумаги. — Может быть, удастся их засудить, но подозреваю, что они себя обезопасили. Так, вот: здесь предупреждают, что леопарды поддаются дрессуре, но ограниченно. Дальше пишут — заказчик сознает риск и принимает на себя ответственность за любые эксцессы. Здесь стоит ваша подпись, герцог.       — То есть? — уточнил Алва.       — То есть, в первом приближении, у нас не получится взыскать с них даже неустойки, не говоря уже о штрафе, моральной компенсации, оплате лечения… Можно, конечно, затянуть дело, начнется волокита… — в голосе адвоката появились мечтательные нотки. — Если мы выиграем, то им придется оплатить даже издержки, но процесс будет долгим, готовьтесь.       — Ладно, — согласился Алва, — давайте так и сделаем.              ***       Проводив мэтра до выхода и вручив ему гонорар, Хуан задумчиво ему вслед, потом перевел взгляд на Алву и сказал:       — Знаете, соберано… Уж лучше бы вы пинали троны.