Те, кого мы ненавидим

Understand that if you try to stop my plans, you'll come to harm I ensure that every bandit standing here has just one arm

Продолжаю нажимать на спусковой крючок, но Поро отвечает только безобидным щелканьем. Все, хозяйка, меняй барабан или отвали. В помещении все еще клубится едкий пороховой дым. Ни дать ни взять — блевотина Серого неба. Дышать невозможно, рассмотреть что-то — тоже. Кроме разве что того, что за окном уже не клокочет Бездна. Растаяла, как наваждение, которым и была. Исчезла в россыпи электрических и газовых огней Зауна. Плевать. Главное — Клаувера я достала. Первые две пули лишь раскололи несчастный витраж, заставили разлететься наружу осколками стекла всех оттенков зеленого. А вот третья вошла Клауверу в живот. С тем самым жутковатым чавкающим звуком, к которому невозможно привыкнуть. Это я запомнила хорошо. Очень хорошо. С такими ранами не выживают. Экспансивная пуля — винт мясорубки. Насквозь не прошьет, но перед тем, как дойти до таза или позвоночника, все на своем пути измельчит и перемешает быстро и качественно. Куда попали четвертая и пятая, уже не играет никакой роли. Нужно только подойти к провалу бывшего витража, преодолевая головокружение. Убедиться, что труп ублюдка валяется на мостовой внизу. Только я его там что-то не вижу. Хотя явно выпал в окно — больше некуда. Среди битого стекла под ногами — россыпь багровых пятнышек. Слишком их что-то мало, обычно от такого попадания хлещет, как на бойне. Предчувствие у меня очень нехорошее. Очень. И оно меня не обманывает. Потому что на самом краю валяется вымазанная кровью пуля. Крохотный свинцовый цветок, блестящий черным в свете уличных фонарей. Не одна из тех, что пришлись мимо цели. Это та самая, что побывала в теле Клаувера. Которой сейчас полагалось находиться в глубине того, что когда-то было внутренними органами шуримца. В еще теплой, но уже совершенно мертвой плоти. Эксперт по баллистике из меня сейчас как из йордла кулачный боец. Но большого ума не надо, чтобы понять — никаким естественным путем она так покинуть тело не могла. Выходит, Клаувер эту пулю в себе остановил. Вытолкнул из себя. Не представляю, как подобное возможно. Бред какой-то. Но все равно… Свинцовые лепестки успели раскрыться, провернулись несколько раз. Даже если этот урод остался жив, порвало его на совесть. Доползет до ближайшей подворотни и сдохнет. Сдохнет… Уже без моей дальнейшей помощи… А мне… надо… Мне надо убедиться. Удостовериться, что Клаувер все-таки не ушел. Оборачиваюсь к двери, к забытому всеми Бифу… Которому уже кто-то помогает подняться на ноги и доковылять до дивана. — Севика! Что тут… М-мать моя! Встречаюсь взглядом с Лазло. С Гартом, с Хаксли. С какой-то девицей в очках. В помещении внезапно становится очень тесно. Как всегда, подкрепление пришло, когда я уже справилась сама. — Эй! Севика! Ты жива? Даже не понимаю, кто именно спрашивает. Слова пролетают мимо ушей. Сейчас мне нужно только одно. Убедиться. Удостовериться, что… …что я упаду не в окно и не на осколки. Потому что я сейчас упаду. Успеваю развернуть кресло Силко за тяжелую спинку. Чтоб приземлиться хотя бы не на пол. Дерево трещит под моим весом. Ничего, выдержит. Дева ветра, как же я устала! Как же… Ощущение небытия накатывает волной грязного прибоя. Накрывает с головой, оглушает, утягивает по предательски мягкому песку. Подальше от берега, на глубину. Это уже не Паудер тонет. Это я. Словно водоросли, мусор и помойные рыбы, меня окружают вопросы. Я отвечаю раньше, чем осознаю их. Выкладываю начистоту, давясь мыслями, захлебываясь невозможностью рассказать все в мельчайших подробностях. Когда в легких уже не остается воздуха, когда грудь начинает сдавливать раскаленный обруч, меня наконец-то отпускают. Словно я сама — рыбешка, которую из брезгливого милосердия сняли с крючка, распоров губу, и выпустили обратно в сточные воды. Гуляй, мол, такую гадость и кошкам бросать стремно… Ну уж нет. Понятия не имею, что это за галлюцинация. Прощальный ли подарок от подбитого Клаувера, или же я все-таки хлебнула из пробирки и теперь еду крышей. Но играть по чужим правилам в собственной голове я не собираюсь, и вести переговоры с воображаемыми голосами — тоже. Выталкиваю все это из своего сознания. Отрываю от себя, как обнаглевшего кровососа, давлю и выбрасываю. Катись ко всем херам! Мутное, мерзкое наваждение постепенно уходит, на смену ему все же является реальность. Еще более тягучая и отвратительная. Серая, как дым. Как унылый рассвет на отмелях Канала… — Госпожа Севика?.. …Но сквозь разводы грязных утренних облаков пробивается солнечный лучик. — Госпожа Севика, все хорошо. Узнаю этот голос, но не могу вспомнить имя его обладательницы. Слова сливаются с ароматом парфюма, рождают в моем сознании россыпь образов. Становятся ободряющей улыбкой. Теплом плотного шерстяного плаща. Мягкими пальцами, осторожно массирующими ноющую кожу. Да, все хорошо. Спокойно. Безопасно… — Эй, отойди-ка от нее. Другой голос — резкий, злой, тоже знакомый. Первый тут же становится робким, заискивающим. — Прошу прощения, мистер Хаксли. Я… — Слушайте, это вообще кто такая? Я ее не знаю. С трудом выкашливаю три слова, вспыхнувшие в сознании. — Зато я знаю. — Ладно, Севика. Ты в порядке? Продрав глаза, откидываюсь в кресле. Понежились и хватит. Сплевываю прямо на лакированную поверхность столешницы, промахнувшись мимо расписанной каракулями Джинкс пепельницы. За такое босс с меня шкуру сдерет, и хорошо, если только в буквальном смысле. Но мне все равно. Более того, мне даже хорошо и радостно. Потому что слюна у меня прозрачная. С прожилками крови. Не ярко-фиолетовая. Значит, «мерцания» я все-таки не глотнула. Проклятый мутаген изменяет цвет почти всех телесных жидкостей. Да, от него начинаешь в прямом смысле блевать радугой. Тогда, правда, объяснения всей привидевшейся чертовщине у меня нет. — В порядке? Эй? Заставляю себя сфокусировать взгляд. Ну да. Знакомая квадратная рожа, свернутый нос. Хаксли как он есть. А та, с кем он разговаривал, отошла к стеночке, растворилась в полумраке. Только стекла очков сверкают. — Не-а. Очень даже не в порядке. От звука моего голоса быка аж передергивает. Не даю ему времени на размышления. У меня есть вопросы. И приказы. — Во-первых, какого хера вы синеволосого урода сюда пустили? Я же сказала четко, кажется. — Да выперли мы его сразу же тогда. Где-то погулял, а потом вернулся, вошел, как к себе домой. Я его за шкирку даже ухватить не успел, он — шасть! — и уже на лестнице. А там Биф… — Понятно. Короче, я ему всадила пулю в брюхо. Вывалился, по ходу, в окно, но я его не вижу отсюда. Пошли парней, найдите труп. «А если он еще жив — этот труп из него сделайте» подразумевается само собой. — Так точно… — Погоди. Второе. Нас тряхнуло, или мне показалось? Немного, знаешь ли, отвлеклась на шуримца. Хаксли с готовностью лыбится, оценив сарказм. — Да как пить дать, тряхнуло. Но слабенько, балла на два. И всего разок. — Где и что? — Хер знает. Далеко. У Канала. Но если б прорвало, уже знали бы. Обвожу всех остальных взглядом. Может, кто-то что добавит? Молчат. И правда, откуда им тут знать больше Хаксли. Все свои, вот только девицу в очках вспомнить не могу. Хотя точно знакомое лицо. Не сказать, что классически прекрасное, но свежее, холеное, как у дамочки из Верхнего города… И все остальное не хуже, хотя одета скромно — латаная-перелатаная, но чистая кожаная курточка с армированными наплечниками, штаны в обтяжку, высокие сапоги, подсумок на бедре. В таком виде хоть в кабак, хоть в мастерскую, хоть по улице пройтись без страха лишиться жизни и чести. За бойца, впрочем, принять ее сложно, и дело не только в очках, словно снятых с клерка-пилтошки. Какая-то вся она такая… приятная глазу. Хочется ее рассматривать, как красивую цветную картинку, какие-то детали с каждым мгновением подмечая… И еще этот аромат, который еще внизу в баре тогда почуяла, до того, как наверх потащилась. Вроде слабенький и простой, фруктово-цветочный, однако ж через вонь краски и спирта пробился. Парфюм — как сама девчонка. Ничего, в общем-то особенного, но притягивает внимание. Тогда, помню, она что-то от меня хотела. «Госпожа Севика, госпожа Севика…» А сейчас ждет тихо, понимает, что мне не до того. Но и за дверь не выходит, а вытолкать ее ни у кого рука не поднялась. Точно же я ее знаю. Где-то мы пересекались. И не просто пересекались… Помню, что парфюм ее мне ноздри щекотал с куда как более близкого расстояния. И бойцовской куртки на ней не было, и очки заблаговременно перекочевали на тумбочку — без них она так забавно щурилась… Как же ее звать-то? Бр-р-р-р. Опять тебя заносит, Севи. Нет уж, пялиться и вспоминать шлюх по именам будешь потом. Сейчас полно других вопросов. Вопросов без ответов. Словно по заказу, с лестницы доносятся шаги. Их сменяет барабанный стук в дверь. Все, кто при оружии, напрягаются. Слышу щелчки взводимых курков, вижу, как Лазло поигрывает выкидухой, а в руках Хаксли появляется миротворческая электродубинка. — Кто?!.. — Срочное… для господина… Силко… Тоненький голос, писклявый. Запыхавшийся. Ну что ж, вряд ли это воскресший Клаувер. — Заходи. На пороге возникает тощая угловатая фигурка. Шпаненок лет шести. На рукаве замызганной рубашки, чуть ли не целиком скроенной из заплат — повязка с красным шитьем. Знак нашего курьера-бегунка. Кто такого тронет — будет отвечать перед самим Силко. Что поделать, пневмопочта в Зауне не прижилась — трубы спиливают, стоит только отвернуться. Приходится доставлять послания по старинке, ножками. — Давай сюда. — У меня… устное… — Тогда говори. Плевать, что «для господина Силко», сейчас я за него. И пацан об этом знает. — В Верхнем городе… был большой взрыв. Вроде бы обрушилась башня. Меня прямо шарахает, как той самой молнией с карты. Хорошенькие новости. — Какая… именно? Вот и приехали. Вот и сбывается, что Клаувер наплел. Да нет, Севи, не глупи. Совпадение. Непроверенная информация. Паренек шмыгает острым носом, пытаясь контролировать дыхание. Чисто крысенок. — Не знаю… Мы ж на Третьей, оттуда не видать ничего… Грохотало только, у госпожи Хлои в ремонтной окна вылетели и трещины по стенам пошли. И в других домах тоже… Госпожа Хлоя меня сразу к господину Силко отправила. Когда будут подробности, сказала, пришлет с Ташей. — И ты вообще ничего не видел? Насупившись, крысенок мотает вихрастой башкой. — Вспышка была! Голубого такого цвета, почти белого, как от электролампы. Или нет, скорее, как от Врат ихних! Сильная-сильная, через Серое небо дошла. А когда по Пятой чапал, встретил парней Вика. Они сверху, были в порту. Говорили, что шарахнуло — ого-го как! Там ща все в дыму и пыли, вот что говорили. Огромадное облако! На весь Пилтовер! Раздухарился, глазами сверкает. Я, наверное, на его месте тоже вся от радости искрутилась бы. Как же, наконец-то пилтошкам прилетело, да по-крупному. Но мне уже не шесть лет, и если жизнь чему-то учит, то лишь тому, что перемен к лучшему не бывает. По крайней мере, после таких новостей. Башня, значит… Неужели пресловутые Врата разнесло? Доигрались со своим колдовством? Или какой-то террорист постарался? Что еще там так рвануть могло? Ну уж не Совет-то пламенем с небес шибануло? Не думаю, что боги решат его испепелить прежде, чем выжгут Заун. Если что-то и ясно, то лишь то, что ничего не ясно. Покопавшись в ящике, на ощупь нахожу то, что искала. Кидаю бегунку, тот ловко хватает на лету. Вот только через пару мгновений рябая рожица кривится от плохо скрываемого разочарования — это не монетка за труды, а жетон, из монетки перечеканенный. Смысл, надеюсь, крысенку известен, но я на всякий случай озвучиваю. — Передашь Хлое. Это значит — чтобы была начеку, ждала приказов и о любых изменениях докладывала. Если кто-то из баронов с ней свяжется — не давать им четких ответов и тут же Силко сообщать. Кивает, закусив губу. — Да знаю я… Э-э-э… То есть, благодарю, госпожа, э-э-э, Сервилла. — Севика, дебил. Все, пшел, резче! Уносится, грохоча по лестнице. Хреновато у мальца с памятью. Не быть ему нормальным бегунком, если не подкрутит. На бумаге только маловажные послания составляются, все серьезные вести гонцы заучивают наизусть. Разумеется, в зашифрованном виде — даже если кто-то перехватит курьера и попробует развязать ему язык, услышит белиберду, понятную одним лишь отправителю и адресату. Код у каждого химбарона свой, и за слив шифра тут можно получить шестеренок на безбедную старость. Или, что вероятнее, билет к помойным рыбам. Извлекаю из ящика пригоршню жетонов. После недолгих мысленных подсчетов отделяю от горки полтора десятка. — Так, свистните бегунков. Эти только боевым, лавочники пока отдыхают. И еще два письма… Жетоны — для тех, от кого требуется только быть наготове и докладывать о новостях. И помнить, что Силко в любой момент может потребовать от них чего угодно. Своих людей у него хватает и на Антресольном, и на Променадном. О происходящем в Пилтовере скоро узнаем через них все самое важное. Рухнувшая башня — это не гонорея у господина советника, скрыть несколько сложнее. Но вот за подробностями нужно обращаться к другим людям. Точнее, одному человеку и одной йордлихе. Видит Дева, мне очень не хочется ничего просить у Грависа. Все эти годы я с ним старалась не пересекаться и делала вид, что о произошедшем у Ренни забыла. Он мне в этом вопросе платил взаимностью, хотя с Силко много работал. И не только с ним, конечно. Старик основательно расширился — в плане как объема брюха, так и количества движимого и недвижимого имущества, не говоря уже о длине списка контактов. Именно он смог в свое время, напрягая все связи в Верхнем городе, организовать переговоры делегации от Совета Пилтовера с Комитетом спасения Зауна — вот только уже после Резни на мосту, когда винтовки миротворцев и трусость Вандера окончательно поставили крест на наших мечтах о независимости. Разумеется, все без исключения требования Комитета были проигнорированы, даже те, что касались важного для самих пилтошек вопроса загрязнения Нижнего города. Что ж, решила я тогда, хотите и дальше использовать Заун в роли токсичного отстойника — не плачьте, когда Серое небо подступает к вашим порогам. Договориться удалось разве что о частичной амнистии для восставших — победители, от природы не слишком кровожадные, уже вполне удовлетворили свое чувство справедливости и не настаивали на показательной порке. В остальном большой добротой продиктованные Советом условия не отличались. Фактически, в «Заунском районе Пилтовера», как значился наш город в официальных документах, объявили бессрочное военное положение — комендантский час, усиленные патрули, введение новых запретов и ужесточение старых. Понимаю и не осуждаю пилтошек — сложись все иначе, мы бы с ними поступили куда менее милосердно. Гравис со своей обычной наглостью принялся извлекать из ситуации максимум выгоды, впрочем, не сильно тут отставая от химбаронов, приободренных поражением Комитета. Зачем портить отношения с теми, кто несет в Нижний город звонкие шестерни? Того же мнения придерживались и владельцы многочисленных жрален и злачных заведений, выторговавшие себе разрешения на обслуживание миротворцев. Каратель тоже человек, ему хочется и перекусить, и горло промочить, а когда не при исполнении — то и хорошенько расслабиться. Но именно Гравис начал налаживать связи с пилтоверской элитой - купечеством и дворянством. Мол, когти у бунтовщиков вырваны, мозги бандитам вправлены миротворческими дубинками, впервые за много лет внизу стало почти безопасно — так почему бы не потешить желание запретного и не попробовать по-настоящему экзотических развлечений? Нет, химкальяны, булькающие смесью веселящих субстанций, или шлюхи, одетые только в пирсинг и флуокраску — это для плебеев и людей без вкуса и фантазии. Настоящие джентльмены (и дамы, чего греха таить) щекочут себе нервы коктейлем из иллюзорной опасности и всамделишного азарта. Гладиаторские бои с участием созданий, чье существование отрицается наукой — еще сравнительно невинная забава. Те гости сверху, кто посмелее, не делают ставки на хищников, а охотятся сами. Разумеется, без малейшего риска для жизни — скажем спасибо селекции, хирургии и алхимии, превратившим предназначенных на убой зверей в страшные и внушительные, но совершенно безвредные живые мишени. Поговаривают, что Гравис может для своих хороших знакомых организовать охоту и на двуногую дичь. Да, такая услуга и правда существует. Вот только все совершенно легально и гуманно — стрельба по людям ведется безопасными маркер-патронами с флуокраской, а законные цели — ряженые «бандиты» и «повстанцы» с бутафорским оружием, — участвуют в действе добровольно и за приличное вознаграждение. По крайней мере, такова официальная версия для проверяющих. Сколь она соответствует истинному положению вещей — решайте сами. И помните — все, что происходит в Зауне, остается в Зауне. Конечно же, у арен, зверинцев и стрельбищ хозяевами числятся подставные лица. Сам Гравис формально выступает только посредником, всеобщим добрым другом, организатором и заводилой. Новости и сплетни из Пилтовера доходят до него со скоростью запущенных через Врата аэрокораблей. Из веревочек, ведущих к многочисленным клиентам по ту сторону Канала, за три десятка лет старик сплел огромную сеть. И уж после падения башни в Пилтовере на нити этой паутины наверняка налипло немало интересных сведений. Что до мадам Бабетты, хотя многие еще помнят ее обычной уличной девкой (насколько слово «девка» применимо к существу нескольких сотен лет от роду), сейчас она — владелица роскошного Театрального эмпориума, выстроенного с явной оглядкой на оперные дома Пилтовера. Вот только помимо парадного входа есть у ее заведения и черный. Для тех, кто заявляется в Эмпориум через неприметную дверь с крошечным смотровым окошком, разыгрываются приватные спектакли. С очень, очень интересными сюжетами и невероятным ощущением погружения. Важно, впрочем, другое. Острые коготочки Бабетты плотно сидят в загривках легавых. И в других частях тела тоже. До недавнего времени у Силко был целый купленный шериф, земля ему ржавыми гвоздями, однако все равно приличную долю информации о творящемся в Миротворческом корпусе мы получали театрально-бордельным путем. Как именно Бабетта столько интересного извлекает из-под шлемов и газовых масок блюстителей порядка, одной Бездне ведомо. Возможно, тут дело в услугах и тарифах. Желаете хоть раз в жизни ощутить себя героем, наслаждающимся благодарностью спасенных красавиц? Хотите глотнуть вседозволенности, воплотить разъедающую душу фантазию, так некстати идущую вразрез со строгой пилтоверской моралью? Или же вам просто нравится причинять другим боль? Ой, простите, конечно же, для миротворца это и так ежедневная рутина. Тогда, возможно, вы втайне обожаете, когда делают больно вам? Как бы то ни было, достаточно произнести желание вслух — и оно будет исполнено с точностью, достойной шуримских джиннов, и за сумму, ради которой девицы из Конфетной лавки побрезгуют даже лечь в позицию тюфяка. Вот только не стоит рассчитывать, что происходящее в Зауне действительно останется в Зауне. Тайна клиента, конечно, у нас первейшая ценность, но на то она и ценность, чтобы гарантом ее выступали шестеренки. Что такое? За месяц нелегкой службы вы получаете меньше, чем стоит молчание Бабетты? Ну что ж, тогда она просто задаст вам парочку ничего не значащих вопросов, и никто наверху не услышит о ваших приключениях. Все довольны, все в расчете — до следующего раза. Ведь вы, несомненно, вернетесь. Все вы возвращаетесь. Снова и снова. Так что Бабетта тоже вполне может что-то знать. Вон, Вайолет с ее надзирающей видели в районе Эмпориума, как раз перед первой моей с ними встречей. А где одна провокаторша из Пилтовера, там и целая миротворческая операция, которую мы как-то прозевали… Мой взгляд падает на перевернутую шкатулку, на разбросанные рукой Клаувера карты. Краем сознания отмечаю — работа художника и впрямь потрясающая. С «Иерофанта» на меня смотрит сородич Бабетты — усато-мохнатая рожица Хеймердингера вышла прямо как живая. «Справедливость» — разумеется, строй миротворцев, «Звезда» — сияющая хекстек-сфера в окружении флота аэрокораблей… Три карты испорчены, изуродованы, и от этого мне становится не по себе. «Императрица», в которой безошибочно узнается Мэл Медарда, скомкана и разорвана на три части. «Демон» — та карта, ради которой Силко и охотился за колодой, — прожжена сигарой. В груди повелителя преисподней зияет дыра с обуглившимися краями. А «Шут», танцующий на бомбе с горящим фитилем, обзавелся синими косами. Подрисовывала явно не Джинкс — штрихи скупые, четкие, а в воздухе еще ощущается запах флуокраски. Так вот для чего Клаувер тогда маркером щелкал… Дурные предчувствия кружатся воронами на границе сознания, того и глядишь, скоро начнут сбиваться в стаи. Но пока мне не до них. На освобожденное от карт место опускается вырванный из записной книжки листок. Рука дрожит, но почерк остается разборчивым. Гравис поймет. Ему не впервой. Бездна побери! Кляксу посадила. И еще одну… Только почему чернила красные, если в авторучку заправлены темно-зеленые, как Силко любит? — Севика, это… Голос Хаксли полон неожиданно искреннего участия. — Что? — Перевязала бы хоть свои царапины. Ах, вот как. Точно. Это не чернила, это моя кровь. За всем этим безумием я и забыла воспользоваться извлеченным из аптечки. А последствия танца с Вайолет дают о себе знать. — Ща Тьерама кликнем. Эй, кто-нить… Ну да, Тьерам формально в «Капле» еще и по медицинской части. Обладает незаменимыми навыками — умеет дезинфицировать порезы спиртом, прикладывать лед к ушибам и посылать за нормальным врачом во всех остальных случаях. Нет уж, спасибо, обойдусь. Сама уж как-нибудь справлюсь. Только сперва с письмами разобраться надо… В отсутствие босса больше некому. «Демон» пялится на меня красной бусинкой в левой глазнице. Словно знает, каких новостей я опасаюсь, хотя и не буду верить им до последнего. Через полтора десятка минут, показавшихся мне часами, все послания наконец отправляются к адресатам. В комнате становится свободнее. Теперь остается только ждать. Параллельно можно и заняться слегка запоздавшей первой помощью. Таблетка обезбола наконец-то дождалась меня. Давай, иди к мамочке. Хор-р-рошо… — Госпожа Севика? Голос не без труда проступает через шум в ушах. Теплый голос, медовый, но почему-то заставляет вздрогнуть. Отрываю глаза от содержимого аптечки и встречаюсь взглядом со своим отражением в знакомых очках. — Госпожа Севика, вы бы хоть сообщили, что к Бабетте гонца посылаете. Я сама на обратном пути ей и занесла бы. Над ответом даже не приходится раздумывать. Словно бы он все это время вертелся на языке. — Знаешь, Айви, многое в тебе ценю — но вот скромность не ко времени врубаешь. Сама бы лучше озвучила, для чего тут, а то сидишь тихонько! «Айви». Имя, которое я помнила, помнила, да и позабыла. Вслед за ним всплывают все прочие детали, все то, что я об этой Айви знаю. Знаю, что удивительно, действительно много. И как все это из головы вылетело — загадка. Но зато теперь хотя бы не нужно будет посылать за Тьерамом, если с самопомощью я не смогу справиться в одиночку. Потому что Айви — не только одна из лучших девиц Бабетты, но и бывшая аспирантка Пилтоверской Академии с кафедры натурфилософии. Не врач, но заунских докторов, превосходящих ее в плане медицинских навыков, можно пересчитать по когтям моей механической руки, валяющейся сейчас на диванчике. В ладони Айви возникает пневмотрубка с письмом. На печати — знак Театрального эмпориума, сдвоенная буква «А». — Собственно, это вам от Бабетты. Но можете с прочтением не спешить, там ничего срочного нет. Давайте сперва вашими ранами займемся. С каким зверем на сей раз спарринговали? — С одной дворнягой. Вандер ее щенком подобрал, даже милая была, а выросла хрен знает во что. — От бешенства-то хоть привитая? — Пес ее знает. Наш с Айви смех отражается от осколков стекла в разбитом витраже. Мне все еще хорошо. Даже слишком хорошо. Подозрительно хорошо.