***
— Ты же понимаешь, чтобы воплотить твой план в реальность, нам потребуется помощь? — негромко сказал Майки, когда они бесцельно бродили по пляжу. Рассвет следующего дня наступал неохотно. Такемичи улыбнулся, придерживая парня под руку. — Точно. Ты несовершеннолетний, хоть и совершенный… — Ханагаки хрипло рассмеялся, и его щёки вспыхнули, — ребёнок. Майки скривил губы, и Такемичи едва удержался, чтобы не чмокнуть их. — Мы должны попросить благословение у деда. — Кхм, это называется разрешение на выезд из страны… Однако если мы соврём, что расстались, он тебя со мной никуда не отпустит. — И будет прав. Он не простит тебя, если ты разобьёшь сердце его любимому внуку. А вот над Шиничиро он бы издевался, как всегда, — Манджиро звонко рассмеялся, а потом серьёзно добавил, — Только не говори моему брату. — Тагава, наверняка, тоже мог бы помочь. А Шиничиро… Он нам просто не поверит. — Значит, — Майки закинул голову, уставившись на блеклые звёзды, — Это уже не будет нашим секретом. Такемичи замедлил шаг, а потом и вовсе остановился напротив Сано. — Разве не замечательно, что это очевидно? — Что очевидно? — Я не могу отказаться от тебя. Глаза Сано вспыхнули, на щеках проступил предательски яркий румянец. Ханагаки без зазрения совести продолжал: — Все близкие нам люди знают это. Ещё одно доказательство, что мои родители профаны, — он очертил пальцем скулу Майки, — С тобой у меня не получается создавать тайны, мне хочется просто жить. Потому что любой секрет сопровождает страх. Любая тайна обрекает, повисает тяжёлым грузом, заставляет лгать. Манджиро, — он прервался, чтобы прижаться губами к подбородку парня, — Секреты — это всегда больно. Думаю, я влюбился в тебя так быстро, потому что со мной ты был откровенным. Нараспашку и до костей. И все недоговоренности, что были между нами, сопровождались мучительным прошлым и жестоким настоящим… Тайны не приносили ничего хорошего, — Такемичи прикрыл глаза и потёрся носом о чужую щёку, — Но секрет с тобой… это впервые принесло мне счастье и уверенность. Я не могу отказаться от тебя. Не могу заявить родителям открыто, но и не боюсь рисковать. Как только они выполнят свою часть сделки, я сделаю всё, чтобы они узнали, что ты мой. И что я никогда… не расстанусь с тобой. Манджиро тяжко сглотнул; его руки, до этого безвольно висящие вдоль тела, чуть дрогнули. Он ухватился за чужие плечи, чтобы не потерять равновесие. Уставшее от метаний последних недель сознание наполнилось состоянием покоя, и дело было не в антидепрессантах. Майки чувствовал себя так раньше — рядом с Такемичи. Ни малейшего колебания ветра, постороннего звука, даже шума прибоя — ничего не осталось. Только его дыхание напротив губ, переливающиеся от лазури до синевы глаза в свете столбовых фонарей и зачатков дня. Тепло от близости тела. Манджиро подумал, предложи ему Такемичи сбежать куда-нибудь на остров, кишащий змеями, — он бы согласился без раздумий. В глубине души он был счастлив, что никто не может повлиять на его Такемитчи хоть на дюйм больше, чем он сам. — Манджиро… — выдохнул Ханагаки, — Ты в порядке? — Ага. Только не говори мне, что дома собираешься лечь спать. Такемичи кратко промычал в знак протеста. — Ни за что! Я собираюсь целовать тебя, пока ты не попросишь меня остановиться. Майки ткнулся губами в чужие. — В таком случае, ты опоздаешь на рейс, пока будешь ждать. Такемичи покачал головой, издавая море милых агрессивных звуков несогласия. — Нет. Мы опоздаем. Мы, а не я.***
Третий день они потратили на решение проблемы с визой и дедовского разрешения для Майки — это заняло бы гораздо больше времени, если бы не помощь Тагавы. Он организовал Уэно срочную командировку и составил сопроводительную записку для его «пациента». Манджиро с трудом воздерживался от комментариев, но выбирать особо не приходилось. Мансаку взамен потребовал забрать капризного «ребёнка», который ничего не ел, кроме сливок и бобовой пасты из дорояки. Такемичи взял ответственность на себя — мол, если он не совершит бунтарского поступка напоследок, то родители явно что-нибудь заподозрят. Так, в тайном плане были задействованы не двое, а четверо. «Два психа, один психиатр и один четвероногий стресс, отличная компания», — в своей манере подтрунивал Шиничиро, но его будто не слышали. Младший брат смотрел на него тем своим долгим взглядом «я убью тебя, если ты умрёшь»; Такемичи подробно разъяснял ему суть предстоящих «пыток», уготованных судьбой до того, как он окажется на операционном столе в полном беспамятстве. Щенок мило тявкал, выражая свой восторг — он снова оказался в лапах у родителей. — Желание жить, — сказал Шиничиро на прощание племяннику и потрепал его за ушком, — Я тоже это чувствую рядом с ними. Будь здоров, Майки. Долгие проводы — лишние слёзы. Расставаться надо так, будто завтра вы встретитесь снова.***
— Он ёбнутый, он не может меня лечить, — зашипел Сано и ловко сбросил с себя цветастую куртку с бабочками. — Ну… Вроде мило, — хохотнул Ханагаки, тут же прикрывая свой румянец в защитном жесте. — Мило, блять? Это ТА САМАЯ маскировка? Серьёзно?! Я только больше привлеку внимание! Не одних твоих родителей, а сразу всех пассажиров, — он задумчиво уставился на предметы гардероба «типичного айдола», — Да я завоюю все взгляды общественности! Вместе с блядским персоналом и полицией аэропорта! — Я всё слышу, — Уэно громко опустил чашку на блюдце, — Думаешь, мне в радость отправляться с тобой в санаторий, когда здесь у меня дел по горло? — Какой ещё санаторий? — А что? Думаешь, психиатры возят своих клиентов в Диснейленд? — Я не псих! Я не шизофреник! Понимаю, что в этом дерьме — я очень похож на душевнобольного, но я ни за что… Не. Надену. Это! — Манджиро, — тихо позвал Такемичи и по-телячьи боднул его в плечо. — Не надену. Никогда! Уэно прыснул, всем своим напыщенным видом демонстрируя, что думает о детских капризах. Правда, его скептическая рожа ожидаемо не подействовала. Но стоило Такемичи наклониться к уху парня и прошептать что-то, как новоиспеченный айдол побагровел. Что за…? — Я согласен, — пролепетал он, глядя в пол, а Такемичи поднял большой палец вверх. Уэно подавился чаем. — Господи, за что мне это? Кажется, терапия скоро понадобится ему. Он боялся даже представить, что Ханагаки мог пообещать.***
— Напомни мне, дружище, — Уэно выпустил серый клуб дыма, протирая взглядом унылый пейзаж за окном. (Курить в клинике было запрещено, но кабинет Тагавы послужил для него исключением). — Почему мы им помогаем? Возможно, я ошибаюсь, но ты ж не мать Тереза, не святой Валентин! Или хрен знает, как ещё тебя назвать? — Просто это любовь, — хмыкнул Тагава, — Признайся, ты сам этого хочешь. — Что, прости? — Иначе бы не согласился. — Я согласился, потому что в этом году должен сопроводить на лечебные процедуры хотя бы одну известную личность. — Да, я знаю. Средства выделены. — Политик, телеведущий, айдол, но — чёрт тебя дери! — малолетний преступник… — Отличная замена! Всё равно у тебя никого на примете нет. А так, вот тебе миф — айдол, которому нужно помочь преодолеть депрессию! — Хуже не придумаешь. — Эй, нянчиться не придётся, я тебя уверяю. — Я начал курить из-за них в свои пятьдесят лет, — скептически заметил Уэно. — Эй, не нагнетай! Просто присматривай за ними и жди сигнала. Ясно? — Что будешь делать, если экспериментальная операция состоится, а обещанные материалы Ханагаки так и не пришлют? Тагава задумчиво молчал, чем конкретно бесил своего коллегу. Вытягивать из человека информацию — его призвание, поэтому он, крайне терпеливо скрипя зубами, решил выдёргивать по наводящей ниточке. Итак, что ему известно? — Они подписали твой дурацкий контракт? — Да, — хмыкнул мужчина, — дурацкий, потому что это ничего не гарантирует. Они будут в силах погасить неустойку. Поэтому Такемичи должен быть там. — Есть другой план? — Да, и он должен вступить в силу молниеносно. Ты выполнишь всё, что он потребует, — Тагава закрыл оконную форточку вслед за выпавшей сигаретой. — У нас мало времени. Есть подозрение, что после химии Шиничиро не выйдет из искусственной комы легко. Лицо Уэно застыло в тревоге: все подозрения его друга в таких вопросах всегда оправдывались. — Такемичи знает, что делать, если его родители пойдут на попятную. Поэтому слушай его просьбы. Я очень тебя прошу. — Ты веришь, что это не бессмысленно, — уныло вздохнул мужчина, норовя отвернуться, — Почему? — А почему ты верил? — Тагава схватил ворот его белоснежного халата, — Когда моя жена умерла, ты лично вытаскивал мою голову из петли и проводил со мной больше ночей, чем Шахерезада, вдалбливая, насколько ценна моя жизнь. — Потому что бессмысленно выбирать смерть, когда можешь жить, — без эмоций проговорил Уэно, — Так же бессмысленно бороться со смертью, когда она подходит к тебе на расстояние вытянутой руки. Тагава, будто и не ожидал ничего другого, хмыкнул и закатил глаза. Хватка тут же пропала. — Ну конечно, как я мог забыть? Ты же у нас бесчувственный сухарь… — Это называется разум. — Разумно видеть смысл в жизни человека, когда он не видит смысла в собственной жизни! Это иногда спасает, — он улыбнулся. — Ты верил не только в эту истину, но и в мою жизнь. — Ты не был смертельно болен. Тагава бессильно усмехнулся. — Значит, только поэтому? Уэно его возненавидел. Почти так же сильно, как и своих подопечных в предстоящем путешествии. Дверь за ним оглушительно хлопнула. — Хорошего полёта, — рассмеялся Тагава ему в спину. Сквозь тучи выглянуло солнце.