***
Из-за внезапного звонка в дверь Такемичи ударяется мизинецем о раковину, но игнорирует свою треклятую неуклюжесть и упорно утирает полотенцем отёкшее лицо. "Головная боль" в соседних комнатах – Шиничиро, вроде, спит, свесив длинные ноги с дивана. Майки тоже никуда не делся, да и не смог бы: Такемичи его задавил. Сегодня Новый год. Хрен знает как, но они дожили до этого дня. Кого, блять, могло занести в такую рань, если "завсегдатаи" на месте? Не успевает Такемичи дойти до прихожей, как ключ в замочной скважине щёлкает. Внутренности перемешивает в кашу от лёгкого ужаса. Заказной киллер? Взломщик? Грабёж среди бела дня? — Такемичи, ты куда собрался? — он слышит зевок позади себя и, обернувшись, видит Шиничиро в футболке, едва прикрывающей бёдра. Парень прекращает тереть глаза и внимательно смотрит на дверь, которую открывает либо потусторонняя сила, либо другой человек, которого Такемичи уж точно не ждал с утра-пораньше. Челюсть Ханагаки норовит подметать пол, когда он видит родителей. Своих родителей. С чемоданами. — Оу, оказывается, ты не совсем соня? Посмотри, он нас встречает! — с улыбкой произносит стройная женщина, но всякая радость от вида отпрыска пропадает с её лица, когда она замечает Шиничиро… да ещё и в неглиже. Она нервно кивает и тут же переводит взгляд на хмурого отца семейства. — Эм, здравствуйте, — улыбается Шиничиро и натягивает футболку чуть ли не до колен. Такемичи вымученно улыбается. Когда-нибудь, пиздецу в его жизни станет скучно и он уйдёт. Но точно не сегодня.81
13 марта 2022 г. в 19:54
В гостиной у Ханагаки впервые было настолько пусто. Находясь в полном вакууме, в этой небольшой квартире на протяжении долгого времени, он ни разу не испытывал такого острого одиночества.
«Близкие люди рядом, а счастья нет», — раньше он не думал, что такое вообще возможно. Такемичи до сих пор не осознаёт, как это могло произойти с ним, но обстоятельства продолжают давить к стенке.
Пустота подразумевает лёгкость, отсутствие всякой тяжести. Вроде логично, но хер там был. В жизни любые понятия и ощущения относительны. Иначе почему "ничто" вытесняет всё?
— … ну, как-то так, — подводит итог Шиничиро, смотря на свои сцепленные в замок пальцы.
Майки, внимательно слушающий горькую правду на протяжении получаса, всё ещё безмолвствует, стоя у окна. Первая реакция была неоднозначной: он отшатнулся от брата, будто тот отвесил ему леща. И кивнул с таким поразительным спокойствием, словно услышал последние сводки о погоде. Будто ему сказали про дождь, который он сам ощущал, слышал и видел, но всё равно не хотел принимать факт того, что он льёт. Это происходит не с ним. Вот, во что ему хотелось верить.
До сих пор его поза продолжала выражать отрицание и протест.
Будто он знает истину и по-другому видит реальность, но не может позволить себе высказать свою позицию, потому что правда не на его стороне.
Подсознательно он это чувствует, но и пары слов связать не может, чтобы опровергнуть этот ужас. Дождь бьёт в стекло, требуя впустить, он норовит смыть его тело вместе со всеми искажёнными представлениями.
Майки сжимает челюсти и небрежно задёргивает шторы. От этого звука Ханагаки дёргается, как на гильотине. Последний рывок совершен, Такемичи повешен в этом жестоком раскладе.
Разорваться на части между братьями он не может, потому что впервые не видит никакой чёткой картины. Выход перекрыт с обеих сторон. Справа – полная апатия и смирение, с которым люди тонут в сильном шторме, а слева – развалины, затхлые обломки материалов, из которых раньше можно было что-то построить. А сейчас сунешься и не заметишь, как балки обрушатся и любая попытка восстановления обернётся смертью.
— Такемитчи, — голос звучит звонко в абсолютной тишине, — Шиничиро совсем промок. Ему холодно. Сделай чай.
У парня появляется необъяснимое желание разрыдаться. Тело само приобретает способность двигаться.
Едва заметно Такемичи кивает, идёт на кухню; опираясь на столешницу замирает, лимит исчерпан. Что будет дальше?
Об этом страшно думать.
Прежде Такемичи боялся даже представлять себе такое развитие событий. Где вся его смелость? Видимо, испарилась с нелепой верой в желаемое облегчение. Иллюзия испытать чувство лёгкости на какой-то момент исказила нормальное восприятие ситуации.
Только теперь он начал понимать, почему Шиничиро так сильно хотел сохранить это втайне. Да он и сам к этому стремился, трусливо и эгоистично. Ему казалось, он увидит отторжение и холод, ненависть, как итог, а потом его отпустит. Но нихуя. Ничего подобного не было.
Шиничиро чувствует испуг. Его ожидания не оправдались от слова "совсем". Он думал, проще будет умереть, нежели во всём сознаться.
— Манджиро, ты… — бормочет он вполголоса, когда парень возвращается из спальни с футболкой в руках.
— Снимай рубашку, — командует он и швыряет сменку в руки.
Шиничиро, не в силах здраво оценивать происходящее, лишь выполняет приказ. Он слишком часто воображал, как родной брат разорвёт ему глотку за правду. Он свято верил, что на этом всё закончится.
— Послушай, я понимаю, как это выглядит и… — он предпринимает очередную попытку оправдаться, но ладонь Майки тут же взмывает вверх, призывая к молчанию.
Он сдёргивает брюки с окоченевших ног с постным выражением лица. По-хозяйски достаёт плед из комода и так же небрежно швыряет его в брата.
— Эй, полегче! — запоздало скулит Шиничиро, но затравленно замирает, встречая мрачный взор Майки, — П-пожалуйста.
— Укутайся как следует. Видимо, твой ум концентрируется в заднице, поэтому согрей её.
— Так… Следи за языком!
— Зачем? Если тебе это необходимо, чтобы скрывать от меня правду, то я не нуждаюсь в этом дерьме, — несмотря на лишённое эмоций лицо, голос Майки слегка дрожит, — У меня всего один вопрос, Шиничиро.
Сердце пропускает глухой удар.
— За что ты так со мной?
Брюнет тяжко сглатывает ком в горле, опуская растерянный взгляд. Пальцы нервно перебирают край пледа, сжимают мягкую ткань до белых костяшек.
С резким выдохом он шепчет:
— Я не хотел прощаться с тобой.
Во рту Майки пересыхает.
— Прощаться, — повторяет он, — Всё настолько… плохо?
Шиничиро вымученно улыбается.
Кажется, брат слушал его вполуха. Сроки, известные на данный момент, правда поджимали. Шиничиро кивнул и сухо добавил:
— Так и есть. Всё очень плохо.
Майки ложится на пол, чувствуя себя несобранным пазлом.
В вертикальном положении принимать информацию он уже не может.
— Больше тебе нечего сказать?.. Серьёзно? — он слегка хмурится, чувствуя, как шпильки в волосах упираются в кожу головы, покалывая.
На Майки невозможно смотреть спокойно. Шиничиро тяжко до боли в рёбрах. Он прикрывает подрагивающие веки, прижимаясь затылком к стене.
— Я не мог позволить себе стать убогим. Я не хотел быть слабым звеном в твоей жизни, — горько вздыхает он.
Свет люстры режет по слизистой оболочке и Майки закрывает глаза.
— Я постоянно думал о том, что… точно захочу умереть, если увижу твой гнев или, ещё хуже, жалость. Увижу и ничего не смогу изменить. Не смогу помочь тебе справиться с этим, потому что сам бессилен, — Шиничиро бегло облизывает сухие губы, — Но как бы я не скрывал, как бы не давил на Такемичи и не призывал его к молчанию, всё шло наперекосяк.
— По итогу, ты увидел всё, чего боялся, — шепчет Майки, — Но всё равно не хотел признаться мне в том, что болен.
— Да. Ведь раку насрать на мои желания, — хмыкает Шиничиро, — Проёб следовал за проёбом. Мы ссорились из-за моей лжи. Ты часто злился.
— Я вспоминаю, что многое упускал из виду, — бормочет Майки, — И делал это бессознательно слишком часто. Однако были личные барьеры, которые не позволяли мне думать о худшем. Твоя ложь их укрепляла.
— Я прикладывал все усилия, чтобы скрыть правду. Если бы дед не нашёл таблетки и не рассказал всё Такемичи, ты бы, скорее всего, ничего не узнал.
— Дед знал и молчал.
— Он абстрогировался.
— А ты пользовался Такемичи, да?
Молчание увлечённо плетёт петлю, берёт табурет и одиноко повисает, топя смертельным смрадом комнату.
Шиничиро выдыхает раскалённый от внезапной тесноты пространства воздух.
— Манджиро, я…
— Он сам позволял тебе это делать, верно?
— Он пытался помогать мне, как мог.
Тишина показалась оглушающей.
— Продолжай.
— Мне… мне было нужно, чтобы ты жил своей жизнью и не страдал оттого, что бессилен перед моей болезнью так же, как я.
— Ты всегда был огромной частью моей жизни. Ты чего-нибудь боялся? Например, уйти и не оставить мне подсказки, почему я не был достоин знать?
Шиничиро опускает усталый взгляд и трёт переносицу.
— Я боялся быть лишним грузом на твоей шее. Каждый раз, когда я проёбывался перед тобой, итог рисовался слишком чёткий. Когда я не мог контролировать приступы тошноты и боли, то был ущербным в твоих глазах. Я видел это. Ты ничего не понимал, разрываясь между растерянностью и неосознанным гневом. Но это был не конец, — он тяжело сглатывает, — Беспомощность затопила, когда я перестал справляться с Драконами. Сегодня я узнал, что сам был изолирован и "защищён" от правды, потому что ты потребовал этого. Ты заставил моих друзей молчать, чтобы я не мог помочь тебе разобраться с твоими проблемами. А потом Санзу давал тебе наркоту. Я – элемент проёба, который почему-то не добавили в таблицу Менделеева.
Майки горько усмехается.
— Теперь мы квиты. Поэтому я не обязан ничего тебе рассказывать. Тебе эта правда не нужна, потому что ты продолжишь себя хуесосить и не сможешь ничего исправить. Ты решил окрасить себя дерьмом в силу своих поступков. Но в глубине души ты до сих пор продолжаешь думать, что всё делал правильно, — Сано хмурится, — Это то, что я вижу. То, что чувствую сам. И я… я до сих пор не до конца тебе верю. Не хочу верить.
Шиничиро вздрагивает, связность мыслей моментально теряется. Майки спокойно продолжает:
— Я благодарен Такемитчи за его искренность. Особенно сегодня, — он судорожно сглатывает, — Я благодарен ему за то, что он смог уговорить тебя на лечение. От мысли, что он делал это всё в одиночку, я… я чувствую себя ужасно.
— Манджиро, чёрт, — Шиничиро гневно шипит и даже приподнимается с места: перед глазами вспыхивают тёмные пятна.
Несколько секунд он просто пытается контролировать своё дыхание и падает обратно.
— Мы ведь договаривались, что ты мне всё расскажешь?
— Не-а. Не было такого. Ведь я бы всё равно узнал правду от Такемитчи, — старший Сано шокировано замирает, наблюдая за посветлевшим лицом брата, — Знаешь, я видел его терзания. Я чувствовал, что он не всегда честен, однако… Это не мешало мне продолжать слушать его. Я наблюдал контраст в нём, мне было трудно уловить его настоящее настроение. Только это не мешало мне пытаться его понять. Потому что он пытался понять меня. И я злюсь на себя, что подозревал его во всяком низком дерьме, как помешанный на ревности мудак. Он был с тобой, чтобы помочь. А я…
Такемичи, с чаем и печеньями, растерянно замирает в дверном проёме.
— Простите, я… Я только оставлю это и уйду.
— Нет, — отвечают братья в один голос и бросают друг на друга выразительные взгляды.
Ханагаки нервно сглатывает, осторожно огибая Майки, распластанного на полу, и ставит поднос на столик. Сердце не бьётся вовсе, пока его не тянут за штанину.
Он теряет равновесие.
— Полежи со мной, — Манджиро несильно давит Такемичи на затылок, прижимает к своей груди, — Тебе же удобно?
— Д-да, — Такемичи сразу сдаётся и расслабляется в его руках.
Глаза наполняются слезами того самого болезненного, неполноценного, но облегчения. На лице закреплён первозданный шок.
Шиничиро не может сдержать улыбки, наблюдая за этим отчаянным и живым выражением. Вероятно, Такемичи готовил себя к полному краху вселенной. А теперь Майки решил просто укрыться им. Это бесценно, но похоже на явное затишье перед бурей. И всё-таки, старший Сано осознаёт, что достиг главного – Майки принял ценность человека, который может даже покойника убедить встать.
— Пей горячее, — шепчет Майки, смотря брату прямо в глаза. Обнимает широкие плечи, на которых Такемичи всё это время нёс огромную ответственность. Интересно, он с самого начала считал, что эта ложь – во благо?
— Нет. Я пытался убедить его, что ты должен знать. Но он боялся… мы боялись за тебя. А потом всё неслось так неправильно. Ты верил мне, и я чувствовал, что хочу, блять, умереть каждый раз, когда мне приходилось врать, а потом оправдывать себя, — отвечает Ханагаки, давясь воздухом, и Майки понимает, что задал вопрос вслух, — Я хотел помочь тебе хоть немного разобраться в себе, прежде чем эта новость обрушилась бы на тебя. Но я больше не мог скрывать. Прости, Манджиро.
Он всхлипывает и Сано замирает, сжимая его плечи крепче.
— Шиничиро лучше остаться ночевать здесь, — бормочет Ханагаки глухо.
Майки вздрагивает от прикосновения влажной щеки к груди, горячего дыхания и надтреснутого голоса.
— Ты слышал… брат? — через силу улыбается.
Из-за дрожи в руках Шиничиро чашка настойчиво стучит о блюдце. Он отставляет её, прикусывая свою обожжённую губу. Боль. Вместе с болью – его тело вспоминает, что ещё живое, и органы чувств начинают напоминать о том, что они есть, точка за точкой – и так до эпицентра страданий. Когда-нибудь, он окончательно потеряет всё это. Но пока чувствует, он может жить, и ни один препарат – даже сильнейший, так ненавязчиво заменивший ему пачку сигарет в кармане брюк не сможет вытравить это, пока он дышит.
— Да. Но я не уверен, что это будет уместно, — сипло шепчет он.
— Брось. Ты сам записался в полночного гостя. Так сильно хотел вытрясти из меня правду?
Сано жмурится и роняет голову на руки, потирая пальцами виски.
— Я испугался за тебя. Прошлое пронеслось перед глазами. С того самого момента, как я впервые взял тебя на руки, — его голос дрожит, и дыхание совсем сбивается, — Я был настроен получить ответы на вопросы и вставить тебе пизды за то, что так пренебрегаешь собой… ты дошёл до употребления всякой хуйни, это меня вывело. Прогулка под дождём остудила, — он нервно хмыкает, — Я осознал, что это из-за меня. Всё из-за меня.
— Нет, — Майки даже дёргается от раздражения. С виду незаметно, но Такемичи это ощущает, — Не всё в этом мире происходит из-за тебя. Я сам поломанный.
— Манджиро, — неслышно бормочет Такемичи ему в грудь.
Он вспоминает его состояние после ранения щеночка.
Майки испытывал гнев, потом полное отрицание происходящего. Сейчас неизвестно, чего ждать?
— Я не знаю, как реагировать на твои слова, Шиничиро. Потому что я вижу тебя открытым, таким, каким ты был раньше… и не могу понять, в чём подвох. Почему эта болезнь выбрала тебя? За что?
— Если бы я знал, — тихо и честно. Он скручивается в комок на диване и жмурится, — Манджиро, если ты не готов так же открыто рассказать мне всё… Поделись хотя бы с Такемичи. Ему можно доверять.
На некоторое время комната погружается в полное безмолвие.
Ханагаки чувствует, как слёзы скатываются по его щекам; тело вновь парализовано. Он вслушивается в пульс Майки, желая раствориться в этом звуке, чтобы не слышать чёткое и безжалостное тиканье часов.
Оно словно напоминание, что теперь сроки будут давить его куда больше, чем раньше. Для Шиничиро они – удавка. Для Майки – таймер перед возможным взрывом. Для него – напоминание об упущенном, о побегах и трусости.
Когда Манджиро под ним приходит в движение, он ловит себя на мысли, что дремота от бессилия почти полностью поглотила его.
Он чувствует крепкую хватку, момент полной невесомости и, в итоге, прохладные простыни.
— Тише, тише… надо же, Шиничиро тоже заснул… вы такие дураки, — слышит он хриплый голос, от которого больно перемыкает в груди.
Ватные пальцы поддаются с трудом, но держат свою опору над пропастью.
— Я с тобой, — слышит он шёпот в самое ухо, чувствует соль на своих губах.
Горько, но не одиноко. Такемичи сдаётся и больше не пытается удержать себя в сознании.
Майки ложится совсем близко. Его пробирает дрожь, когда мысли начинают плыть прочь из головы, а твёрдое даже во сне тело Такемичи ревниво вдавливает его в матрас. Темнота – это не страшно. Страшно потерять доверие даже к самому себе.
И пока этот навязчивый шёпот в голове настаивает, что ему пора бы пойти и вскрыться, даже спящий Ханагаки считает иначе. Держит его, не даёт совершить любой из возможных жутких сценариев, которые развернулись в голове сразу после рассказа деда о суициде отца.
Что-то подсказывает, что не доверять себе в таких вопросах – это хорошо.
— Ты же поможешь мне всё исправить? — еле дыша шепчет он в тёплую шею, — Пожалуйста… Такемитчи. Не оставляй меня.
Дыхание парня оказывается единственной правдой, с которой он согласен.