black eyes, bad guys

— Может, мне повесить мобильник тебе на шею? — предлагает Манджиро, когда Такемичи с трудом закрывает небольшую дорожную сумку. — Я не забуду его. Не волнуйся. Сано начинает раздеваться. — Я в душ пойду. Побудешь со мной, пока я не усну? Такемичи заторможено кивает, и Майки считает себя его главной эротической фантазией. От своих мыслей ему хочется смеяться, но только поначалу. Ведь чёртова доминантная версия Ханагаки медленно подходит близко и звонко целует в губы, заставляя потеряться в пространстве. — Хватит тут соблазнять меня. И мёрзнуть. Сано находит в себе воистину божественные силы преодоления, потому что ухмыляется через секунду. — Ты такой напряжённый. Меня это не радует, но… возбуждает. — Проще перечислить, что тебя не возбуждает, — самодовольно подкатывает глаза Ханагаки, и Манджиро щипает его за сосок через футболку. Визг провоцирует смеяться, но он сдерживается. — Э, ты что, в извращенцы записался? — Слушай, Такемитчи, я возьму твои соски в тиски – столько раз, сколько мне захочется, если ты мне не ответишь… — он вскидывает подбородок. — Полегче, эй, отвечу я! — Почему к твоему врачу нужно ехать, как в поход и оставаться у него с ночёвкой? Что за больница с палатами для практикантов? Такемичи молчит — его рот открывается сам по себе, будто вовсе потерял синхронизацию с мозговыми процессами. Выдающаяся игра бровей Манджиро заслуживает Оскара. — Ну, это не больница, Тагава учит на дому. — Он что, педофил? — Чёрт, Майки, ради всего святого, ёпта! — Если он собирает у себя юных девственников в период новогодних каникул и позволяет им остаться с ночёвкой — это как-то… Ханагаки затыкает Майки коротким поцелуем, но эффект не такой ошеломляющий, как в первый раз. — Не надумывай. Он адекватный старик. — Тогда зачем тебе понадобился отвлекающий манёвр? — Манджиро указывает подбородком на губы Такемичи. — Я просто поцеловать тебя захотел. Нельзя? — Льзя, — мило улыбнулся Сано, — Адрес. — Что? — Дай мне адрес, — с детским упрямством требует он. — Я не понимаю, Манджиро. — Я на арабском сказал, Такемитчи? Я должен знать, куда мне ехать, если тебе потребуется помощь! — Слушай, в этом нет необходимости. — Я как-то помешаю твоему обучению? — Нет. — Ты не доверяешь мне? — Доверяю! П-просто… стоп, что? Допрос устроил ты, не я! — Ты знаешь, где я теперь работаю. Мечта всей жизни моего брата исполнена, поаплодируем ему стоя, — Манджиро хлопает в ладоши, но Такемичи не может оторвать взгляда от его бёдер, — В глаза мне смотри! Они чуть выше. Кто здесь извращенец, а? — Я пришлю тебе адрес, ладно? Яйца отморозишь. Иди в душ! — Ты правда наседкой заделался, Такемитчи. Майки гневно топает в ванну, потому что Ханагаки бесит настолько сильно, что перед глазами тёмные пятна плывут, а кулаки чешутся на пару с дёснами. Хочется укусить. И чтобы он трахнул. Блять. Такемичи же, после заявления про курицу, с трудом восстанавливает дыхание, по звонку договаривается с мастером о починке входной двери, развешивает влажные вещи друга на сушилке и трубах. В это время он думает — как ему, блять, выпутаться? — но пока совершенно не имеет понятия. Его отвлекает пятно на ткани. М-да, куртку вообще не помешало бы постирать. Он благоразумно проверяет карманы — в них ключ зажигания и оборванная блистерная упаковка ярко-розового цвета. Судя по вмятой ячейке и почему-то вручную проставленной дате, таблетка принята внутрь не так давно. Лежит она здесь точно не с прошлой весны, ведь число вчерашнее. Это тоже дал Санзу? Странный цвет кричит о том, что это какая-то хуета. Вау. Ханагаки, да ты просто медэксперт! Серьёзного разговора будет не избежать, Такемичи чует подвох не только задом, но вина за недосказанность и враньё мешает ему. Ссориться сейчас — безумие, поэтому он решает молчать, пока не выяснит, что это за препарат? Когда Манджиро возвращается, они сразу идут в постель, и Такемичи бережно кутает его в одеяло. Говорит о слесаре, просит проследить за починкой двери — Майки соглашается, и голос его преувеличено бодрый. От этого сердце неприятно сжимается до размера песчинки. Такемичи гладит его по волосам и дурнеет от родного аромата, лицом о шею трётся, как кот — прячет свой прохладный нос там, где теплее. Сано обнимает его руками и ногами, совершенно не беспокоясь о том, что одежда Ханагаки помнётся. Так даже лучше, — размышляет он, — сразу поймут, что он занят; уяснят с первой секунды, что у него есть кто-то, кто может подмять его под себя в любое время суток, в любом виде. О том, что мятый внешний вид зачастую принимают за неопрятность — он не думает. — Не могу расслабиться. Мысли, что я засну, а ты уйдешь – мне мешают. — Тогда представляй… как нам будет хорошо, когда я вернусь. Ладно? Майки многообещающе улыбается, Ханагаки цыкает, подкатывая глаза, но всё равно выглядит довольным. — Прости за дверь, — шепчет Сано, оставляя короткий поцелуй на подбородке. — Пустяки, — у Такемичи нервно дергается глаз, когда он вспоминает о своём несдержанном порыве в поместье, — Мы теперь квиты. — Что? Ох, твою ж!.. — А, ну, эт-то… — Значит, это ты сломал дверь в ванную? — Да. Случайно. Прости. Манджиро прищуривается, заставляя кровь отлить от щёк Ханагаки. — Пустяки, — он будто пробует это слово на вкус. Кажется, ему нравится наблюдать за Такемичи, который то и дело готов отправиться в мир иной, когда речь даже косвенно касается их тайны с Шиничиро. Только Манджиро об этом не знает, и что творится в его голове на этот счёт — трудно понять. — Эма без ума от Майки, но он только наш. Наверное, соскучился… домой поеду, как разберусь со слесарем. Ханагаки прижимается к его щеке, вдыхая аромат вишневого геля на коже парня — запах Манджиро кажется ещё слаще, — и довольно мычит. — Хорошо, — бормочет в уголок губ, не то констатируя своё состояние, не то соглашаясь. Сано отзывчиво трётся носом о его скулу. — Знаешь, гораздо приятнее говорить не мой, а наш. — Правда? — Угу. Считаю, что должно быть больше… нашего. — Намёк понят, — утверждает Такемичи, — Создадим больше нашего. — Да. Будем стараться. О Майки нужно заботиться. — Мы будем. — Ты же не сможешь бросить меня с ребёнком, да? Совесть не позволит. — Вообще не смогу бросить, — голубые глаза сразу слезятся, и у Сано леденеет внутри, — Пожалуйста, не говори так. — Эй, я же пошутил, — неуверенно бормочет он, — Ты чего? — Если бы я мог объяснить все свои чувства, то ты бы больше так не шутил. — Такемитчи… — Майки мычит, уткнувшись лбом в его грудь. Тихо шепчет, — Извини. — Всё в порядке, просто… я правда хочу, чтобы ты был счастлив. Ханагаки думает про себя, что он дурак — нельзя подготовиться к разочарованию Майки. Потому что ему будет больно, и эта вина не даст ему жить. Он не хочет его ранить, но придётся, ведь Шиничиро продолжает молчать. Вероятно, старший Сано сам не до конца понимает, что им движет. Рак. Почему это произошло с ним? Он ведь искренне радовался, когда его братья ладили; улыбался, когда видел Манджиро довольным и понимал, что он в полном порядке. Шёл к своей мечте так долго. Силы его покидают, поэтому рассудок сдаёт. И это больно. — А ты со мной счастлив? — внезапно спрашивает Майки. — Да, — Такемичи светло улыбается, — Мне хочется жить рядом с тобой, — он вздрагивает от мысли, что ради Шиничиро мог бы умереть. Если это поможет спасти брата Майки, то он не задумается ни на секунду. Жить труднее, ведь во всех вариантах развития событий — Манджиро захочет послать его подальше. Однако раз ему суждено стать объектом ненависти, то сделать это не за просто так. Только приложив все усилия, чтобы спасти Шиничиро, он сможет уйти. Можно жить с Майки до тех пор, пока он будет в этом нуждаться. Ведь если возненавидит, то в дальнейшем существовании… вероятно, нет смысла. — Мой дед, знаешь… кое-что похожее говорил. — Знаю. Мы как-то раз беседовали наедине, — признаётся Такемичи, — Если хочешь жить ради кого-то, то это твой человек. Тогда я ещё не понимал, насколько это верно. Майки смущённо утыкается лбом в плечо Такемичи, чувствует биение сердца. Он будто вынырнул на поверхность после погружения на глубокую дистанцию. Если Такемичи оставит его, то Манджиро никого больше не полюбит. Но может он отвечать за себя, когда думает о чувствах? — Я говорил, что не хотел щенка, потому что собаки рано умирают… — Да, — Ханагаки вздрогнул, — Я помню. Майки умиротворённо прикрывает глаза от ласковых прикосновений к волосам. — Дело в том, что я уже терял. — Манджиро, — сердце больно кольнуло в груди, — Почему ты… — Это слишком тяжело. Я терял и был уверен, что не смогу полюбить никакого другого пса, кроме Руби. Может, потому что ему с самого появления в моей жизни было больно… Я его на заброшке нашёл. — Не страшно было… бродить по таким местам? — Нет. Мы так часто тусовались с Шиничиро… У него была своя философия насчёт самых обыкновенных вещей, — Майки тускло улыбнулся, — Он непрестанно делился своими мыслями со мной. С ним мне никогда не было страшно. Сердце Ханагаки остановилось где-то в глотке. — Он улетел на Филиппины, когда я нашёл щенка. Тогда он даже не попрощался. Дед сказал мне, что он просто не умеет расставаться надолго. — Ты не спросил его, почему? — Думаю, тогда мне хватило этого оправдания. Когда твой брат слишком крут, то слова, что он чего-то не может, как бальзам на душу… — Майки улыбается, но замолкает, когда ловит ошарашенный взгляд Ханагаки, — Не смей говорить ему это! — Манджиро… — к ужасу Сано, всхлипнул Такемичи, — Ты так любишь его, а он тебя… — Господи, только не реви, только не из-за Шиничиро, Такемитчи! — Я… я в порядке, — он вжимается лицом в грудь парня, хлюпая носом, — Это из-за вас… два идиота! Почему перестали быть открытыми друг с другом? — Такемитчи, мы… — он хмурится, — Это не так. Просто есть вещи, о которых нельзя рассказать даже самым близким. — Но… почему? О чём ты говоришь? — Тот месяц, когда я нашёл Руби и… потерял… в принципе был непростым. Думаю, если бы я рассказал брату о случившемся, то он начал бы винить себя на пустом месте, а я этого не хочу. Без Шиничиро я понял, что предоставлен самому себе, чувствовал себя покинутым. А потом я встретил Кенчина, — он нервно кусает губы, — К нам пристал мусор, но мы легко справились. Гнали бандюг до старого ботанического музея. Там я услышал Руби. Их ебанутые дружки облили пса краской, чтобы не рыпался, а проволокой пытались задушить. Такемичи молчит и, ощутив дрожь Манджиро, крепко сжимает в объятиях. — Мы смогли помочь ему. Отмыли, обработали раны вместе с дедом. Из-за химии его шерсть осталась красной… — Поэтому Руби? — сквозь слёзы бормочет Такемичи. — Да, — Майки улыбается, — Он повсюду был с нами. А меня встречал так, словно я – нечто большее, чем просто пацан, который отпиздил его обидчиков. — Он полюбил тебя… думаю, я его понимаю. Майки ласково трётся носом о ключицы Такемичи. — У него были серые глаза, но они всегда так радостно светились. Я заметил настоящий цвет только в тот момент, когда он умирал. Обидно, да? — Может, они были настоящими в те минуты, когда ты видел его счастливым? Манджиро внимательно посмотрел на Ханагаки, но его мысли явно были далеко. — Возможно, ты прав. — Не расскажешь мне, — вкрадчиво шепчет Такемичи, — как это произошло? — Хм… не сейчас, ладно? — он взял парня за руку, — Не обидишься? — Нет, я… я благодарен тебе за то, что ты поделился. — С тобой я начал понимать, что прячусь от боли. Ты хочешь забрать то, что разрушает меня, но у меня в голове всё мешается. — Тебе трудно, — хмурится он. — Воспоминания, которые то и дело возвращаются… их так много. Я стараюсь удержать себя в реальности. Не всегда выходит. Поэтому не хочу быть один. — Ты не будешь один. Я с тобой, — Ханагаки прижимается губами ко лбу, заставляя сердце обрывисто биться. Манджиро думает, что он заменяет его страхи чем-то другим. Вероятно… той самой любовью? — Поцелуй меня, — от хватки ног на талии Такемичи готов умереть, но выполнить просьбу Майки желания больше. Сано мог сделать с ним всё, что угодно. Такемичи не боится его ненависти, ведь она никогда не изменит его чувств к нему.

***

Сано заснул в нежных объятиях, стоило им прерваться, чтобы восстановить дыхание. Зацелованный, почти выпутавшийся из кошмара, он казался таким хрупким. Такемичи долго не мог заставить себя вылезти из цепкой хватки. Уходить – это сложно. — Прости, — шепнул он в волосы Майки, и только потом нехотя встал с постели. Приготовил сэндвичи и оставил на прикроватной тумбочке короткую записку. Взял сумку в спальне, но не смог уйти сразу. Долго наблюдал за сном Майки. На сердце было… неспокойно. От мысли, что братья готовы пойти на ложь, лишь бы защитить друг друга от боли, внутри всё переворачивалось. Но это палка с обоюдоострыми концами. Ханагаки чувствовал себя нейтральной зоной между ними, будто они сговорились сдаться на его суд и свято верят, что он примет нужное решение. Но как он может что-то решить за них, если только-только начал разбираться в себе? В доме у Тагавы гостили холод и мрак, хоть он был дорого обставлен и хирургически чист. Ничего лишнего, ничего неправильного, ничего… живого. Даже Шиничиро в гостиной не было, и это нервировало не на шутку — только когда со стороны ванной стал слышен шум воды, Такемичи успокоился. Врач предупреждал, что вернётся к двум часам. Значит, самое время сгонять в магазин и идти на кухню. Ханагаки готов дать голову на отсечение — Шиничиро не додумался хозяйничать, не рылся в холодильнике и всё это время ходил голодный. Желания побить и накормить его — спорили в душе, как море с ветром. — Вернулся? От вопроса «с порога» Ханагаки вздрагивает и чуть ли не роняет половник. — Я думал, что ты не сможешь оставить моего брата, — он усмехается так едко, что может сойти за уксус, — А ты припёрся! — Я не оставил его, — выдаёт Такемичи, круто разворачиваясь, — И даже думать об этом больше не посмею. Шиничиро принимает ответ немой сценой. Полотенце низко висит на его бёдрах, а острые рёбра светятся под кожей. Он напоминает скелет, который хоть и обтянут в неплохую шкуру, но лишён самого важного — здоровья и способности реально оценивать свои возможности. — Ты как из Освенцима сбежал. Сейчас будешь жрать. Шиничиро хмыкает, склоняет голову набок, пристраиваясь к дверному косяку — ещё ничего не сказал, но уже бесит. — Значит, вот оно что, — деланно начинает он, — Ты решил вариться в этом дерьме? Выбрал быть монахом-проповедником, полным уверенности в завтрашнем дне. Мог бы постриг принять. Необязательно было возвращаться и показывать мне, какой ты герой. Или, блять, просто остаться с тем, кому ты по-настоящему нужен! — И всё равно врать? Нет, — рявкает Такемичи, — я буду помогать тебе. И да, бросать Манджиро не собираюсь. Ты боялся этого, помнишь? Шиничиро шумно выдыхает, а потом Ханагаки слышит шаги — этот чёрт медленно подходит ближе, а потом кладёт ледяную руку на плечо — даже горячая вода ее не согрела, — некрепко сжимает пальцами. — Прости меня. — За что? — Тебе сложно, Такемичи. — Да ладно? — Помолчи! Ты поставил себя перед выбором из-за меня, но чувство долга не даёт свернуть назад! Я просто не хочу, чтобы ты страдал. — Если не хочешь, — Такемичи вскидывает ледяной взгляд, — то не путай свои эгоистичные порывы с чувствами Манджиро! Шиничиро хмурит брови и замирает, бормочет едва слышно: — О чём ты? — О том, что твоя болезнь вынуждает тебя думать, будто я для тебя важнее, чем всё, для чего ты жил раньше! — Такемичи оставляет бесславные попытки быть миксером и откладывает половник, — Так не бывает. Ты это понимаешь? В глазах Шиничиро появляется настолько яростная обида, что Ханагаки хочет выпилить себя из жизни. — Хочешь сказать, на самом деле — мне плевать на тебя? — кадык его дёргается при каждом глотке кислорода, — Плевать на то, что ты рушишь себя и свою жизнь? Ты ёбнулся, Ханагаки. — Может и так, — Такемичи едва ли ядом не брызжет, — Но тот Шиничиро, которого я знаю… по-настоящему любит своих братьев и мечтает быть счастливым рядом с ними! А этот хрен, — парень ткнул пальцем в его грудь, — Волнуется о друге своего брата больше, чем о себе и крайне бесит! — Ханагаки, — блеск в его глазах полон такой живой злобы, что избить его хочется однозначно больше, чем влить чёртов суп. — Тебе не плевать, но все твои чувства искажает болезнь! У тебя разыгралось воображение, прости, что рушу твои ёбаные иллюзии! — Фильтруй свой базар. — А ты своё гипертрофированное чувство благодарности! Да, я тебя не брошу. Но не надумывай себе ничего! Шиничиро нервно хмыкает. На бледном, почти мраморном лице глаза искрятся гневом, как звёзды в безжизненном небе. Он хватает Такемичи за запястье и заламывает руку, прижимая спиной к холодильнику. Склоняется так опасно близко, что юноша давится воздухом. — Не надумывать, Такемичи? — угрожающе хрипит он, — Ты это о чём? — Отпусти! Для тяжелобольного у него ахуенно тяжёлая рука. — Нет уж, — мстительная ухмылка, — Договаривай до конца! — Мне нравится Манджиро! Нормальный Шиничиро – это понимает. Больной пьёт алкоголь. Больной страдает. Делает любую хуйню, но не лечится! — Тогда почему ты до сих пор со мной? Вот же сукин сын! — А почему человек, который не умеет плавать, бросается за утопающим?! — Тогда я требую быть разумнее! Такемичи сдерживает гневное рычание, цедит сквозь зубы: — А ты не ахуел – сначала сводить меня с ума, а потом требовать рассудительности?! — Послушай, Ханагаки, я просил тебя уйти. И буду делать это снова! — А я останусь. С тобой и при своём мнении! Сано громко дышит, а Такемичи уже лихорадит от гнева. Руку сводит спазмом, но он не вырывается. Выбирает другую тактику. Тянется всё ближе к лицу, презрительно шипит каждое слово: — Шиничиро, признай, что ты знаешь самого себя до отвращения. Ты можешь прятать правду от всех, но только не от себя. Будешь продолжать – лучше тебе не станет! Как только ты поймёшь, во что превратились твои отношения с братом, ты возненавидишь себя. Слёзы набегают на глаза, и Такемичи крепко жмурится. — Всё, о чем я прошу тебя – это помочь самому себе! Я не брошу тебя. Не уйду. Никого не смогу… из вас… бросить! Только не усложняй, тебе же от этого хуже! Он опускает голову, и его лоб едва соприкасается с чужими холодными губами. Такемичи, как ошпаренный, вырывается из ослабевшей хватки. На трясущихся ногах возвращается к плите, а потом опирается на столешницу. Дышать больно. — Ты прекрасно понимаешь, что рак нас связывает больше, чем что-либо другое. Поэтому думаешь, если я вылечусь, то просто забуду о тебе. Ведь по-настоящему мне похер! Так блять?! А, Ханагаки?! — Заткнись, — шипит, не оборачиваясь, Такемичи, — В первую очередь – нас связывает Манджиро. Если ты забыл об этом, я напоминаю! Парень выключает газ, флегматично кладёт обед в тарелку. Когда он оборачивается к Шиничиро, глаза парня кажутся ему совершенно пустыми. — Ты любишь его, — сухо шепчет он. Ханагаки кивает. — Тогда почему продолжаешь врать ему и торчишь с умирающим дерьмом, вроде меня?! — Шиничиро хватает за грудки, но Такемичи молниеносно избавляется от его цепких рук. Он должен держать дистанцию. Даже если сделает ему больно. Это пройдёт, Шиничиро придёт в себя. — Потому что не могу оставить тебя бороться с этим в одиночку, — шепчет он, — А ложь… ты сам любишь Майки. И понимаешь, для чего это всё! Шиничиро запускает руку в волосы, оттягивает корни с таким усердием, будто хочет за эти нити вырвать членистоногое чучело в его мозгах. Какой же он ублюдок! Как он мог так проебаться? Если бы только дед молчал! — Болезнь – дерьмо, уяснил? Чувство вины тебя топит и ты хочешь избавиться от всей этой боли. Поэтому хочешь уйти от всех, кто тебе дорог. Но уйти от Манджиро – для тебя слишком больно! — Мне всё равно придётся это сделать, — его трясёт. Становится непривычно холодно, — Если бы я только понял, для чего… для чего ты здесь? — Потому что тебе нужна помощь. Я не оставлю то, что мне важно! Шиничиро застывает, как громом поражённый. — Откуда в тебе столько решительности? — Если человек идёт на безнадёжное дело, то случай идёт ему навстречу. Я надеюсь, что он будет счастливый. Он кладёт приборы на стол, а после подходит впритык к Сано, и тот даже шагу сделать не может в сторону, находясь под прицелом синих глаз. — Я привёз одежду. Можешь взять из сумки. И бегом иди жрать, — Такемичи щурится в ответ на злое зырканье Шиничиро. — Я думал, что ты мне веришь, Ханагаки. — Дешевая манипуляция. Тебе – верю, раку – нет. Шиничиро ядовито ухмыляется: — Что ж, посмотрим – разлюблю ли я тебя, когда вылечусь? Челюсть Такемичи отстёгивается вместе с сердечной мышцей. Он срывается на крик: — Ты себя слышишь? Из ума выжил, придурок?! Сано только постфактум понимает, что у него изо рта вырвалась некая хуета, на которую он права не имел. Не обдумал. Опять проебался. У Такемичи и Манджиро – впереди счастливое будущее. У них питомец не рак, ломающий клетки мозга, а милый, красивый щенок. Единственная проблема на пути к их счастью – его болезнь. Не будет его, не будет и проблемы. Что я несу? Что, блять, делаю? Это просто шутка. — Ты же это от меня услышать хотел? — он противно улыбается, — Всем нам нравится ложь, Ханагаки. Такемичи смотрит ему прямо в глаза, и уже не выглядит таким злым. Всё в порядке. — Мне понравилась только правда, — заявляет он, вскидывая подбородок, — Правда в том, что ты вылечишься.