black eyes, bad guys

Шиничиро смертельно болен. Теперь знание этого оглушает. Пока проблемы маскируются, то можно усердно продолжать делать вид, что их нет. Только в одно «прекрасное» утро небольшая трещина в привычном укладе жизни превращается в огромную яму. Ханагаки понимает, что сдаваться рано – ведь то, что этот дурак говорит, страдая от боли, нельзя воспринимать серьёзно. Такемичи умещается на колени рядом с ним. Сано заваливается набок, но друг помогает ему приподняться. Такемичи чувствует, как его трясёт. — Не хочешь скорую – ладно, — стараясь быть спокойным, соглашается он. — Я всё решу по-другому. Только чтоб больше я этого дерьма не слышал! Шиничиро знает, что ему нужно что-то ответить. Бледные губы шевелятся, но он не различает собственных слов. В уши будто всунули дрели – они норовят пробраться к ядру мозга. Поэтому Сано роняет голову на плечо Ханагаки, глаза закрывает, а тот без конца тормошит его за плечи и говорит что-то. Долго. Но это не помогает. В висках – острые свёрла. — Я забыл свои таблетки, — слышит сухое бормотание Такемичи и склоняется ближе. — Я такой жалкий. Ночью забил хуй на всё. Взял и напился. — Нет… зачем? — Ну знаешь, мне было… так плохо, – он морщится. Гнилая кровь опаляет слизистую. В голове магма: теперь она стекает красными разводами по его губам. Да, часть организма всё-таки сломалась и дала сбой. Привычный мир – руины, они торчат осколками где-то за его спиной. Ему ничего не хочется. Шиничиро начинает дышать ртом, отчего рвотный позыв скручивает желудок, но ему нечего из себя выжать. Кислород, поступивший в лёгкие, раздувает пожар в черепе. Горячо. Больно. В затылке кость трескается, покрывается стеклянной паутиной, упирается острыми краями внутрь – перед глазами тёмные круги, оставляющие вместо чёткой картинки зыбкое и кривое зеркало пруда. Только в тот момент, когда небывалый по длительности спазм проходит, Шиничиро давится воздухом и закашливается. На дне рассудка ничего, только абсолютная уверенность, что Ханагаки сейчас лучше уйти. — Мне станет ещё хуже. Такемичи, прости. И двигай отсюда. — Заткнись, — рычит он зло, хватая ладонями обжигающее холодом лицо. Медленно задирает подбородок парня, смотрит в пустые глаза. Хриплое дыхание пугает не меньше мертвенной бледности. — Нужно остановить кровь. Откинься. — Как только уйдёшь – я с радостью. — На ванну, идиот! Ханагаки начинает обыскивать карманы брюк Шиничиро, и тот, превозмогая дикую слабость, в открытую ухмыляется: — Ширинка посередине. — Блять! Я ищу телефон! Он стопроцентно больной на голову. Во всех смыслах. Ханагаки рычит, хочет убить собственными руками, но грёбаный Сано как-то сам, блять, отлично с этим справляется. — Я же говорил – никакой скорой, чёрт возьми! Шиничиро, слишком тихо и вяло для протестанта, протестует, пытаясь отпихнуть Такемичи негнущейся ногой, но тот перехватывает её под коленом и прижимает к груди. Рот болезного шокировано приоткрывается. — А ты, оказывается, жёсткий. — Заткнись, — хлюпает Такемичи носом, резко подаётся вперёд – он видел, как мобильник выпал из заднего кармана брюк. Упрямый ублюдок рыпался. Упрямый ублюдок будет лечиться. И Ханагаки алмазно поебать, насколько его методы будут насильственны. Шиничиро подозрительно затихает, когда Такемичи прижимается к нему, чтобы достать находку из-под ванной. Пользуясь элементом неожиданности, гневно шипит, ногтями цепляется за его спину, царапается и щипает. В открытую издевается. — У тебя не выйдет. Ни-ху-я! — Заканчивай блядский детский сад! — Никому не звони! — Хер там был. Отпусти, — рычит Ханагаки, — Я вызову такси! Поеду с тобой к Тагаве-сану! Ну уж нет. Никаких путешествий с мертвецом. — Может, я дома хочу сдохнуть или на байке, а не в такси?! Уйди! Так проще! — Нет! Я обещал, что пройду с тобой через это дерьмо! Пожалуйста, доверься мне… я прошу тебя, Шиничиро! Боль возвращается снова – постепенно, но она гораздо сильнее, чем прежняя. Сано это понимает. И глаза его слезятся. Шиничиро кусает губы до крови и жмурится. Пусть Такемичи говорит. Пусть говорит ещё. Это так отвлекает от колокольного траурного звона в ушах. Пусть он говорит. Даже если всё это – просто тупое враньё, он хочет слышать, потому что это Такемичи. В носу нарывает – давление в висках от мизерного движения валит его на друга. Он теряет остатки сил, утыкается лицом в ключицы, недалеко от места, где бьётся молодой пульс. — Я думал, что умру в одиночестве… но так даже лучше, — бормочет, вызывая очередную волну боли и ярости в Такемичи. — Не говори ерунды! Хватит быть таким эгоистом, мудак! — С тех пор, как ты в моей жизни появился… Я многое слышу впервые. Узнаю себя с другой стороны. Смерть меняет, да? — Шиничиро, ты жив! Ты будешь жить! Шиничиро? — Ханагаки задыхается, когда тело парня становится податливее и тяжелее. Он теряет сознание. — Нет-нет… Шиничиро, пожалуйста, не закрывай глаза! — повторяет он, как заклинание, — Я с тобой… Мы справимся. Слышишь меня? Ханагаки не догадывается, но его всё ещё слышат. Только боль отступает, а вот его настойчивый голос – нет. Как же странно, глупо и смешно. Если это и есть смерть, вокруг которой люди привыкли наводить страх и панику, то они её явно переоценивают. Почему так легко и спокойно? Рождение – гораздо больнее. По крайней мере, для матери ребёнка точно, она помнит все свои муки. Зато теперь он не удивляется, почему на смертном одре мама говорила ему, что всё хорошо. Правда хорошо. Непривычно, но уже не больно. Будто с тебя сняли кандалы, которые ты обязан был носить с самого рождения, притянутый гравитацией к земле. Голос становится всё тише, пока совсем не затихает. Становится очень холодно. Полный мрак. Надо сдаться. Он проиграл, впервые – всухую. Он не боролся совсем. Как бы он не корил себя, этого уже не исправить. Не изменить.

***

Шиничиро Сано видит густой обволакивающий свет – никаких врат, зелёной травушки, голубого неба. Интересно, откроется ли ему другой мир прямо сейчас? Или всё это сказки, ради которых люди по сути-то и живут? Почему всем так хочется верить, что за естественным концом обязательно последует продолжение? Тогда суицидники – идиоты. Жизнь их всё равно догонит. Возможно, она будет хуже, чем прежняя. Шиничиро не убивал себя. Имеет ли он право надеяться, что теперь у него не будет рака? Сквозь яркие потоки света он, наконец-то, видит размытый силуэт. — Господи, — срывается у него. В ответ из ниоткуда звучит какой-то эльфийский язык. Хрен разберешь. Могли бы хоть японско-райский словарь дать. — … я, конечно, польщён, — разбирает он, ощущая, как напрягается его… тело? — Но Тагавы-сана мне вполне достаточно. — Что вы ему вкололи? Он же и так еба… Чёрт! Это Такемичи?.. Значит, он живой. Проебался. — Двойную дозу его любимого обезболивающего. Я ведь предупреждал, что пропускать приём ни в коем случае нельзя. Если бы не ты… Даже не знаю, Ханагаки. — Давайте не будем! Что это за ампула? — Магнезия. Давление дало ему по глазам. А с его диагнозом не только рай увидишь. Приготовь раствор активированного угля. — С-сейчас? — Да. Надо промыть ему желудок. С мозгами разберемся позже. Какой чёрт его тянул пить вчера? — Т-такемичи, — хрипло выдает Шиничиро, и парень вздрагивает. — Ты? — уточняет врач. — Нет! Я даже не видел, чтобы он… — Ты заставил меня грустить. Вот это, блять, предъявочка! Ханагаки пристально смотрит на бледного полутрупа Сано в распластанном состоянии на диване – ярость клокочет в его груди, но не может найти выхода. Какой же он… блять… какой же! — Я точно не могу дать ему по роже?! — Абсолютно, — утверждает Тагава. На лице Шиничиро появляется что-то, похожее на улыбку. Он до сих пор не открыл своих бесстыжих глаз. Ничего, когда он это сделает – Такемичи обязательно харкнет в него. Пока он с трудом сдерживается, чтобы не разрыдаться. Злость, по сравнению с невыносимым облегчением – ничто. Эти два часа, кажется, были самыми страшными в его жизни. Если бы Тагава-сан не приехал за ними, забив хрен на свой единственный выходной, не привёл бы Шиничиро в чувства, то всё могло закончиться… Нет. — Я почти умер от страха… а он говорит, что я… его… грустить! — он использует весь свой гнев, давя чёрные таблетки. — А я… я что, блять, веселюсь?! Я не хочу, чтобы он… не хочу! Слёзы капают на белую столешницу, размывают смоляные пятна угля. Больно. Дышать нечем. Он чувствует, что застыл – изнутри и снаружи. Один-единственный звонок на мобильник Шиничиро рушит оцепенение – ему не нужно смотреть на дисплей, чтобы понять, кто их разыскивает. Только мурашки всё равно бегут по коже при виде имени. — Прости, Манджиро, — шепнул он, а потом сбросил вызов.