black eyes, bad guys

Манджиро открыто врёт, чтобы избежать объяснений, почему хочет уйти от Шиничиро прямо сейчас. — Я пойду к Такемитчи, — с напускной радостью объявляет он, под визги брата сваливая прочь. Воспалённое воображение улавливает, как трещат сожжённые за ним мосты. Такое чувство, что все были уверены: «ребёнок» на него подействует. Замирая со сбитым дыханием в салоне автобуса, он чувствует колющую боль в области рёбер. Эти черти правы. Такемичи на него действовал, чего бы ни выкидывал. До боли закусывая губу, Сано отвечает на его сообщения ложью, да так, чтоб Ханагаки было побольнее. Срабатывает эта жёсткость бумерангом: парень чувствует этот удар под дых, принимая его, как данность. Знает, что заслужил. Раскалённым лбом прижимается к окну, в горле стягивает железными прутьями от запаха пыли. Он дышит на стекло, бездумно выводит дрожащим пальцем букву «Т». Трёт её и жмурится, погрязая в состоянии, близком к наркотическому опьянению: в сознании только пустота, а тело не слушается, оно будто ему не принадлежит. Состояние его хуже некуда. Чтобы он, Сано Манджиро, сел в автобус, да ещё и пальцем какое-то сентиментальное говно на стекле выводил… — Я ёбнутый, — вполголоса ставит себе диагноз. И тут же спорит с собой. — Нет, нихуя. Вот если бы Ханагаки был его манией, то он бы примчался к нему по первому зову. Он может себя контролировать. Всё в полном порядке. Когда он заходит домой и снимает обувь с курткой в прихожей, его встречает звенящая тишина. Пустота, но не внешняя, а живая, она ходит за ним по пятам. Тело становится свинцовым от тяжести крови в венах. Он решает принять ванну, но долго сидит на бортике неподвижно и просто смотрит, как из душа льётся проточная вода, моментально стекая в слив. Выключает кран, забрызгав руку. Проверяет телефон — ничего. Такемичи его отпустил. — Всё хуйня, — еле слышно шепчет он, — И твои слова тоже. Он идёт в свою комнату — в ней темно и холодно. Всё напоминает о нём. Так недавно он был здесь рядом с ним, пытаясь разбить его страх. Манджиро берет футболку, которая всё ещё пахнет им — чем-то свежим, до дурноты приятным. Он переодевается в эти вещи, скорее старается сбежать из этого мрачного логова, в котором теперь не страшно только с Такемичи. В гостиной он падает на диван, подтягивает ворот выше, утыкается в него носом и закрывает глаза. Пульсация в висках от опустошения проходит сквозь тело. Будто он хватается за воображаемый канат, который позволит ему выбраться наружу, но знает, что обречён упасть. До него не сразу доходит осознание того, что он делает. Он садится на диване, стягивает с себя футболку и швыряет её в сторону. Майки здоров. Он абсолютно нормальный. Если человек, который ему нравится, не нуждается в нём на самом деле, то и он не будет думать о нём. Но "не думать" не получается. Он ловит флешбеки везде: в гостиной, в ванной, в своей комнате; на кухню вышел за соком, а не за воспоминаниями. Вот только разум будто издевался над своим хозяином. Майки не сразу замечает деда, который грозной тучей замирает в дверном проёме. — Ты чего бардак устраиваешь? — он трясёт брошенной в порыве чувств футболкой. — По сравнению с тем, что у меня в голове, это мелочь, — сухо шепчет Манджиро. — Дед, почему именно я? Оттого, как внук смотрит, у Мансаку мурашки бегут по коже. Он кивает на небольшой уголок с кожаной обивкой у окна, садится рядом и суёт ему в руки находку из-под тумбочки. — Надень. Уважай мою старость. Майки высокомерно хмыкает, но просьбу выполняет. Не потому, что ему хочется вновь ощутить Такемитчи на себе, а потому, что настроение у него такое — быть послушным. — Теперь объясни, — сухо требует дед, — Как ты мог поссориться с человеком, который в тебя влюблён, как пятиклассница? От этих слов челюсть Манджиро падает, но ему хватает самообладания поднять ее. — Ничего подобного. Он думает, что обязан быть со мной, потому что Шиничиро рассказал ему про моё чёртово расстройство. Но мне на это благодеяние срать. Я хотел, чтобы всё было по-настоящему. Я знаю, что на самом деле… здоров. А мой брат… Мансаку посмеивается в усы, а затем поднимает взгляд к потолку. — Мой сын был таким же. Ты сам знаешь, как закончилась его жизнь, — Майки опускает взгляд в пол, потому что от одного вида такого растерянного деда его слегка трясёт, — Я до сих пор не верю, что автокатастрофа была случайной. После смерти вашей матери, он был сам не свой, искал утешения во многих вещах. Даже пытался начать заново, создать новую семью. Но это ваше расстройство, которому он не придавал значения… Оно не фальшь. Он ненадолго замирает, храня гробовое молчание и думает о чём-то своём. — Больно думать так о собственном ребёнке. Осознавать, что никак не мог помочь, пока он не решился всё прекратить. Глаза Манджиро расширяются, руки невольно сжимаются в кулаки. Странный ком в горле ползёт выше, но он лишь плотнее стискивает челюсти. — Ты думаешь, что это был… суицид? — Я уверен в этом. Они долго молчат. Манджиро потирает лоб, слегка щурясь от зудящего чувства в области сердца. — Биполярка. Это официальный диагноз отца? — Да. Его установили в юности. Он принимал таблетки, но в какой-то момент забросил… — Ясно, — Манджиро нахмурился. — У вас с Шиничиро есть большая отличительная черта. Боль, которую он испытывает, закаляет его и делает сильнее. Потому что он умеет проигрывать другим, принимать поражение и обстоятельства, — он глубоко вздыхает, — А ты талантливый, весь в меня… Майки подкатывает глаза. — Тебе всё давалось легко и, когда надо, ты проявлял усердие, становясь всё сильнее. С этим пришло отрицание собственной слабости. Отрицание любого недуга, любой боли. Когда ты теряешь, ты отрицаешь то, что утратил. Ты не умеешь смиряться. Хочешь всё получить, несмотря на любые преграды и последствия. Ты уверен, что достоин. Именно поэтому тебе настолько трудно принимать чьи-то бескорыстные чувства, ведь это делает тебя слабым. Ты привык отдавать, но принимать что-то настоящее и безвозмездное — ты сам не можешь. Хочешь, но не получается. Майки закрывает лицо руками, потирает горячие веки. В голове у него гудит: слишком много мыслей захлёстывают и сковывают, не давая нормально вздохнуть. — Твой отец решил уйти из жизни, потому что устал отрицать всё. Существование его продолжения с любимой женщиной не могло восполнить утрату. Он отрицал, что ему было плохо; убеждал самого себя, что ему не нужна помощь специалистов и презирал врачей даже больше, чем ты, потому что они не смогли вернуть к жизни его жену, — Мансаку замолкает, покачивая головой, — кажется, тебе десять было, когда ты не с того, не с сего выхватил у Шиничиро окурок, пытался затушить его о свою ногу… — Дед, довольно,  — прерывает его Майки, — Я пойду к врачу, чтобы доказать, что здоров. Это в прошлом. Он замирает, осознавая, что начинает вести себя, как Такемичи. Надо доказать. Когда что-то чувствуешь, неужели, это и правда хочется делать? Хочется. Очень. Мансаку долго не может отвиснуть от внезапного решения Манджиро. Пусть даже и спутанного, спонтанного, но это уже большой шаг. — Деда, — еле слышно шепчет внук, утыкаясь лбом в его плечо, — Почему ты думаешь, что Такемитчи… в меня… — Потому что он пытается понять, что тебе нужно. Потому что держит тебя за руку под столом. Как же это можно не видеть этого, дурачина? — смеётся он. Манджиро жмурится, обнимая своего старика. — Да и ты, посмотри на себя… Я думал, что умру, реинкарнирую и снова умру, прежде чем услышу от тебя «пойду к врачу». Либо Такемичи святой дух, либо влюблённая пятиклассница. Мансаку обнимает парня в ответ, улыбаясь своим мыслям: Такемичи ему кажется подарком от родителей его внуков. — Деда, — нарушает тишину Манджиро, — А я сегодня, вроде как, отцом стал. Мансаку дергается, отталкивает великовозрастного детину с себя и хватается за палку. — Вот ведь ирод! Тогда какого ёкая ты здесь, идиот?! — он замахивается, но внезапно замирает, — Подожди… подожди… а это как вообще? — Мы поссорились. А Такемитчи завёл щенка. Я был так зол, что… — Тьфу, — плюет старик и разминает пальцы, — Тогда поделом тебе! — Дед, не надо! Ай!