black eyes, bad guys

Майки несдержанно-крепко обнял Такемичи. Этого было и правда больше, чем достаточно. А ведь хотел смутить, но не получилось. Черт, что же он наделал, когда пытался его раскрепостить? Такемичи и так был славным, а показная уверенность только увеличивает градус его привлекательности. По-детски чистой, такой милой…Даже злиться на него не получается, хоть на сердце всё ещё тяжело. Майки знает, что в этот раз ему солгали. Конечно, всё не так хреново, как искаженное воображение и дрянной пакет ему подсказали, но слова Шиничиро — фальшь. Майки никак не может выразить это словами, поэтому хватка становится только больнее. Тело Ханагаки заломило, но он не сопротивляется, наоборот отвечает со странным рвением: скользит пальцами по лопаткам, утыкается носом в волосы, тихо и прерывисто дышит. Незнакомых чувств много, но они гораздо приятнее уже привычных. — Мне это было нужно, — прошептал Сано, — Спасибо. В глазах у Такемичи закололо. Ему хотелось плакать и говорить правду. Всё веселье снесло мощной волной осознания: он наедине с тем, кому придётся врать. Впервые ему нужно было врать человеку, которому врать не хотелось вообще. Врать тому, кому врать нельзя. Майки мгновенно перенял смену его настроения. Отстранился, внимательно заглядывая в испещренное ссадинами лицо. Веки Такемичи налились тяжестью, а глаза – затуманенные и тусклые, будто сдерживали все слёзы этого мира. — Я сделал тебе больно? Прости, не должен был так сильно… — Нет-нет, что ты…? — Такемичи замотал головой, — Дело не в этом. Просто я… так виноват. Обещал вернуться, а сам… — Молчи. Майки прижимает палец к его губам, медленно обводит сухой ореол припёкшейся крови. — Такемитчи, я не дурак. Всё понимаю. Можешь не говорить, почему ты на самом деле решил уехать с Шиничиро… — Манджиро, я сделал это только для того, чтобы… — нить повествования теряется, когда узкая ладонь образует тиски на его холодных пальцах. — Я напугал тебя. Ты видел, как я всех этих ублюдков… — он отводит взгляд в сторону, обреченно и пусто сканируя пространство, — Я потерял контроль. Ты боишься меня. До Такемичи медленно, но доходит, что Майки пытается сказать. Он сбежал с Шиничиро, чтобы разобраться во всём дерьме, ничего не объясняя. Сразу после единоличной разборки Майки с целым отрядом. На нервах подолгу не открывал дверь, будто и впрямь боялся его. Конечно, он запутал его своим поведением. Но, чёрт подери… если бы на месте Шиничиро был кто-то другой, то всё бы закончилось мордобоем? — Я не боялся, — шепчет Такемичи, — Из-за меня у тебя и так возникли проблемы. Я всего лишь не хотел нагружать тебя ещё больше. — О каких проблемах ты говоришь? Волнуешься за мой гнилой котелок? Переживаешь, что у меня сорвёт крышу. Это и есть страх, Такемитчи. Майки сам заговорил об этом? Если они начнут разбираться сейчас, то Ханагаки совсем запутается. Расколется. «Он не должен знать о нашем разговоре в ванной», — требовал Шиничиро. — Манджиро… просто выслушай, хорошо? Ханагаки отстраняется, кладёт дрожащие руки на его плечи, пробуя найти опору. Он почти ничего не видит от слёз, но вполне себе чётко осознает: если он не может раскрыть правду о логике своих действий, он имеет полное право не лгать хотя бы в своих чувствах. — Ты так стараешься защитить меня… Я понимаю, что не могу ничего дать тебе взамен, поэтому так глупо пытаюсь доказать самому себе, что тебя стою. Единственное, чего я по-настоящему боюсь — это не сдержать данного тебе обещания. Сано гулко проталкивает внутрь глоток кислорода. — Я не хотел, чтобы ты разочаровался во мне. Я боялся не тебя. — Ты сейчас… серьёзно? Такемичи коротко кивает. — Я успокоился, когда увидел твою злость. Мне стало легче. Это лучше, чем ничего… Лучше, чем разочарование, — Ханагаки кусает губу, провоцируя очередной прилив боли, — Я был почти без сознания, но так обрадовался, когда услышал, что ты приедешь. Манджиро с трудом сдерживается, чтобы не накинуться с объятиями и сжать парня до хруста в позвонках. Ему самому вряд ли хватило бы ресурсов говорить о том, что творится в его голове, вот так: прямо, как рельса. Только если Такемичи треснет от его хватки, он себе никогда не простит. Поэтому стоит, как вкопанный: наполняется, как сухой глиняный кувшин прохладной водой. Может распасться на обломки, но не сдвинется. — Я боялся, что не смогу снова увидеть тебя. Когда ты дрался… на твоём лице было такое спокойствие, — Такемичи опустил голову, пряча смущение, — Помнишь, ты меня спрашивал, как бы я хотел умереть? В тот момент я подумал, что было бы здорово… умереть от твоей руки. Майки многое хочет сказать. Многое хочет сделать, но его хватает лишь для того, чтобы выдавить жалкое: — Почему ты звал Шиничиро? Такемичи устало выдыхает, сжимая пальцами переносицу, а Манджиро хочет вырубить самого себя с ноги за этот вопрос. Вот он, его Такемитчи, совершенно искренний и открытый перед ним, а его до сих пор волнует именно это? Он сам не знает, почему. Видимо, дурак эдакий, просто не хочет, чтобы Такемичи скрывал от него свою боль. Майки необходимо, чтобы он мог рассчитывать на него, на его поддержку и помощь. Ханагаки не отрицал про котелок? Думает, что он — псих? Или отрицал? Блять. Сано запутался, его мысли уходят совсем не туда. А у Такемичи было достаточно причин звать Шиничиро. Как так вышло, что все самое важное он рассказать не может, а личное и потаённое должен выкладывать, как на духу? Всё ради того, чтобы Майки ему верил. — Ты нёс меня на остановку, я видел лица твоих друзей… — выдохнул он, — Мне было так хорошо, что даже стыдно. А потом… только не смейся! Такемичи краснеет, а Майки едва заметно, растеряно кивает. — Ты взял меня за руку на остановке… я не мог пошевелиться, но так сильно хотел обнять тебя… или поцеловать на глазах у твоего Кенчина. Надгробие с эпитафией «Умер от осознания, что он кринж» уже готово, не? — Но всё это было бы… неправильно, — пискнул он, — Думаю, Шиничиро стал единственным способом избежать глупостей с моей стороны. Господи, если говорить что-то настолько личное и отчаянное, то до конца. Глядя в глаза и одним духом. — Ты был таким собранным, решительным. Со мной стал… другим. Нежным, тёплым. Мне это понравилось. Челюсть Сано упала наполовину. — Меня это заводит. Вот теперь полностью. Лицо Такемичи пылает. Взгляд Майки совсем тёмный: он поглощает свет, воздух и жизненную энергию. Горячая ладонь опускается на болезненно ноющую скулу, нежно скользит по щеке. Не успевает бедняга вздохнуть от внезапной ласки, как его осторожно подхватывают за отбитые бока, бережно прижимают ближе, несут на диван. Майки сосредоточен, прямо как тогда… Неужели хочет повторить? Перед глазами всё смазано, словно кто-то поводил ретушью по пространству. Майки обхватывает пальцы Такемичи, мягко сжимает двумя руками. Поглаживает прозрачные вены, синяки у локтя, маленькие ссадины, прижимает к губам сбитые костяшки, ластится щекой. В гробовом молчании стук собственного сердца оглушает, дыхание сбивается. Во взгляде Манджиро Такемичи читает явный призыв сделать то, что он не смог. То, что хотел. Такемичи тянет руку к груди, вынуждая Майки склониться ближе. Его локоны касаются влажных щёк, а вздох Сано служит спусковым крючком. Поцелуй, который на время заставляет их потеряться в пространстве, хоть и был ожидаемым, всё равно обрушился внезапно. Он робкий, но в то же время крепкий. Неумелый, но уверенный. Желанный. Обрывающийся вместе с лязгом зубов, тяжелым вздохом Майки и коротким всхлипом Такемичи. — Ну, позвать Шиничиро? Сано вяло посмеивается, не стесняясь охрипшего к чертям голоса. Ханагаки видит в его глазах горечь, которую он так небрежно пытался замаскировать в своём смехе. — Останься со мной, — приказывает Такемичи, и этого достаточно, чтобы свести Майки с ума.