К вам обращаюсь

Крепость пала в субботу в середине апреля. Для приличия она еще сопротивлялась до вечера, стреляла ядрами, выливала кипящую смолу на головы захватчикам. Но к полуночи выкинула белый флаг, опустила мост и выслала навстречу конную делегацию. Комендант крепости, принц в иссиня-черных доспехах и черном плаще, спешился с вороного коня и, преклонив колено, протянул военачальнику противника бархатную подушечку с ключами от крепости. Темноглазый, черноволосый, он твердо смотрел в глаза победителю. Победитель, молодой и сильный зеленоглазый король, властно махнул рукой своим рыцарям и звонко, повелительно крикнул: — Мои верные рыцари, женщины и сокровища ваши! А этого, — он указал на коменданта, — ко мне в спальню! Рыцари пировали, кричали победные кличи и тискали пленниц. А принц в комнате, которая раньше была спальней профессора зельеварения, а ныне, как и он сам, принадлежала королю, учился тонкому искусству минета. Правда, потом роли незаметно поменялись, и он уже обучал юного короля, дотоле не знающего поражения, сладкому искусству отдаваться и подчиняться. * * * Их первый полноценный секс был темным неистовым безумием. Гарри, вытянувшись струной, обвивает ногами его бедра, больно стискивает, яростно трется заметной выпуклостью в джинсах о его живот. Северус пытается отстранить его, чтобы снять с него джинсы, но тот мешает, не дает пошевелиться, сам при этом стаскивает с Северуса сюртук, сдирает рубашку, отрывая пуговицы, прижимается к его груди, стонет. Он ощущается совсем иначе, не так, как у Северуса было раньше с женщинами, он сильный, гибкий, мускулистый, его невозможно удержать, он будто молния, но удерживать необходимо, он настолько не контролирует себя, что может сделать себе больно, и Северус, сжимая одной рукой запястья юноши у него за головой, осторожно вводит один палец в горячее скользкое отверстие. Гарри едва выдерживает подготовку, происходящее для него слишком долго, слишком нежно, и когда Северус начинает медленно проталкиваться в него, Гарри резко подается вперед и, зажав ногами бедра Северуса как в тисках, с натугой насаживается до упора. Ему больно, он весь красный и тяжело дышит, на глазах слезы, но он смотрит не отрываясь в глаза Северусу, зрачки расширены, на губах блуждает хмельная улыбка. Северуса накрывает от абсолютной невозможности и запретности происходящего, в полном смысле слова срывает крышу от ощущения своего члена, глубоко погруженного в тесный горячий вход, стиснутого будто кулаком. Прекрасный юноша дрожит всем телом в его объятиях, и Северус хочет нежить и успокаивать его, но одновременно довести до безумия, до полной потери контроля. О себе Северус сейчас не думает, он не в силах — настолько он захвачен видом Гарри. Северус наклоняется к нему, выпускает его запястья, гладит руки, плечи, нежно целует его грудь, посасывает крошечные упругие соски, мягко и длинно толкается в него, слыша тихие жалобные стоны. Гарри обмякает, полностью сдается ему. Он больше не удерживает Северуса бедрами, он лежит на постели как морская звезда, безвольно раскинув руки и ноги и прикрыв глаза, и только часто тяжело дышит. Северус подхватывает его под коленями, на мгновение отстраняется, выйдя из него почти целиком, и резким толчком входит вновь на всю длину. Гарри большего не нужно. Запрокинув голову и зажмурившись, он издает громкий хриплый крик и кончает, нежное отверстие резко сокращается вокруг члена Северуса, и Северусу тоже большего не нужно. Выгнувшись всем телом в сладкой судороге, он до крови закусывает губу, но оргазм накатывает на него с неотвратимостью цунами, и обжигающую душную волну уже не остановить. Единственное, на что его еще хватает, это не рухнуть на скользкого от пота Гарри, чтобы не придавить его своим бескостным телом, и, лежа рядом с ним, ждать, пока не рассеются черные мушки перед глазами. * * * Откуда у Поттера вдруг нашлась тонкость, с которой он избегал излишне давить на Северуса и загонять его в угол, Северус не знал, но она благословенно подсказала тому незаметно уйти к себе до рассвета, оставив короткую записку. Потому что Северус и представить не мог себе неловкость, с которой он бы смотрел утром на того, с кем провел ночь. Мужчину. Своего ученика. И суперлатив неловкости: Гарри Поттера. Утром после этой безумной ночи Северус рассматривал себя в зеркале и видел, какие у него припухшие искусанные губы, как расплылись их обычно четкие очертания. В сексе Поттер становился дьяволом. Поэтому Северус, возможно, несколько поторопился, присвоив ему ангельский чин. Он стискивал Северуса так, что трещали ребра. Если бы Поттер так прижал какую-нибудь девушку, та подняла бы оглушительный визг, но с Северусом он не сдерживался и вел себя как дикий зверек — кусался, царапался, наставил синяков. Если он в таком виде спустится в Большой зал к завтраку, скандал обеспечен. Северус тщательно уничтожил все следы бурной ночи с лица и того участка шеи, который не был скрыт воротником. Не менее тщательно он следил, чтобы отметины, скрытые одеждой, остались на месте. Они принадлежат только ему, а он хочет сохранить память о прошедшей ночи как можно более надолго. * * * — Гарри, друг! Проснись, вернись в реальность! — пощелкал пальцами Рон у него перед лицом. Гарри моргнул — а что, а кто, а в чем дело, реальность как реальность — Большой зал, оживленно гудящий, как всегда во время воскресного завтрака, ничего особенного. Рон, понизив голос, настойчиво сказал: — Гарри, выключи этот светильник, он сияет на весь Большой зал! — Какой светильник? — недоуменно переспросил Гарри. Он был все еще голоден как волк, а потому сильно занят, напряженно размышляя, не взять ли ему добавки бекона. И яичницы. И тогда уже еще один помидор, запеченный с чеддером. Но к этому всему обязательно нужен тост с маслом. И на него фасоли в томате. Да, вот так будет идеально. — Улыбку, говорю, выключи свою ослепительную, а то как бы лицо не треснуло, Гарри! На тебя уже оглядываются! — М-м-м, — Гарри сунул в рот кусок яичницы с беконом и, закатив глаза, застонал в блаженстве. Гермиона поспешно махнула палочкой, установив вокруг них заглушающие чары. Очевидно, она не заблуждалась относительно источника энергии этого светильника. — И прекрати, Мерлина ради, пялиться на учительский стол, — прошипела она. — На нас правда смотрят! Гарри наморщил лоб. Ну что они прицепились, не дают спокойно позавтракать! — Вы что, не видите — я кушаю, — преувеличенно терпеливо, как умственно отсталым, объяснил он им, придирчиво выискивая на блюде самый большой помидор с сыром. — Проголодался очень. — Я думаю, столько физической активности — от этого, должно быть, постоянный голод, — съязвил Рон. — Да сколько «столько»? — оскорбленно промычал Гарри, жадно засунув в рот сразу половину помидора. — Ты-то сам, видать, только и занимаешься такого рода активностью, судя по твоему аппетиту! — он взмахнул вилкой, чуть не выколов Рону глаз. — А мы только первый раз вчера... — Тихо, оба. Сразу после завтрака в Выручай-комнату, — непререкаемым тоном сказала Гермиона. Так, стоп, а грибы! Про грибы же он совсем забыл! Ну, тогда непременно нужно еще бекона! И тост с маслом и фасолью! И яичницы, а как же иначе! — Герми, передай мне апельсиновый джем, пожалуйста, — деловито жуя, сказал Гарри. — И вон тот еще тост. Нет, вон тот, поджаристый. И масла еще. — И еще кофе, и еще молока, и сахар, — передразнил его Рон. Гарри, рот которого был набит битком, только оживленно закивал и, показав большой палец, пододвинул к нему пустую чашку из-под кофе. * * * Трое друзей вошли в Выручай-комнату и изумленно застыли на месте. Перед ними предстала просторная, функционально обставленная комната, у камина стояли черные кожаные кресла с высокими спинками, все стены были заняты книжными полками. — Э-э-э… — протянул Рон. Гарри чертыхнулся, и комната мгновенно изменилась, приобретя вид гостиной на Гриммо. — Ну? — спросила Гермиона, когда они уселись. — Ну, мы это сделали, — ответил Гарри, устраиваясь поудобнее. — Совсем прямо все сделали? — поддразнила его Гермиона. Гарри приосанился и горделиво сказал: — Если ты имеешь в виду проникающий секс, то да, совсем все. Лишили мы меня девственности! Рон поперхнулся. — Не уверена, что по отношению к тебе можно применить такой термин. Да я в любом случае из вежливости спросила. Сама вижу, поскольку ехидство, видать, передается половым путем. — И как? — выдавил красный как рак Рон. — Тебе в какой степени детализации описать процесс? — иронично прищурился Гарри, полностью подтверждая высказывание Гермионы. — Легкой или прямо уже среднетяжелой? — Да не надо мне ни в какой детализации описывать процесс, Мерлин! — в сердцах сказал Рон. — Я просто хотел узнать… не странно ли тебе с ним? Гарри, перестав дурачиться, медленно и серьезно сказал: — Рон, я люблю его. И все то, что делает его им. Мне трудно это объяснить, но тот факт, что он мужчина, что он меня старше, что он мой учитель, что он некрасив, что он состоит из резких линий и острых углов, что он весь какой-то черно-белый, непреклонный, саркастичный, что я в любой момент совершенно точно знаю, что я с ним, именно с ним — все это меня… я не знаю, как сказать… успокаивает, что ли? Дает мне ощущение безопасности. И мне поэтому легко и радостно с ним. И я не думаю, что какая-то девушка дала бы мне это ощущение. И какой-либо другой мужчина, если уж на то пошло. Мне было бы странно быть с кем-то другим. Гермиона выдохнула. — Мы с Роном очень рады, что ты нашел свою половинку, Гарри, очень. Но в свете тобой сказанного — именно насчет того, кем он является — я тебя прошу, Мерлина ради, будь осторожнее! Мы понимаем, конечно, что у вас сейчас такая стадия отношений… бурная. Но мы с Роном абсолютно серьезны — у тебя все на лице написано! Поползут слухи… — Я буду следить, — клятвенно пообещал им Гарри. Впрочем, не в первый уже раз. * * * Гарри соскучился. Нет, ну в самом деле, они не виделись уже сколько — часов, наверное, восемь? Да и то мельком. Гарри выскользнул из его комнаты на рассвете, и потом только видел его издалека в Большом зале за завтраком. В выходные Северус часто пропускал обед и запирался в лаборатории, но на ужине он появился. Они сели поближе к учительскому столу, и Гарри, вняв увещеваниям Гермионы, лишь краешком глаза поглядывал на Снейпа. Произошедшее прошлой ночью и без того отпечаталось у него в памяти. Гарри видел будто наяву, как Снейп стоял на постели, широко расставив колени. Лицо покрыто темным румянцем, глаза мерцали живыми искорками, из полуоткрытых порозовевших губ вырывалось тяжелое дыхание. О да, каждая минута с ним стоила вечных мук в аду. Он ожидал, а может, хотел, а может, надеялся, что профессор Снейп… Северус будет с ним властным, возможно, даже немного жестким. Но он не ожидал этого трепетного, бережного изучения его тела руками, губами… как ласково и нежно его обнимали… а потом Гарри сорвался и вел себя как дикий зверь. Искусал, исцарапал его до крови… А Северус, как только смог встать, сразу бросился в другую комнату за зельями для него. Он немедленно дал Гарри болеутоляющего и противовоспалительного зелий, сунул заживляющую мазь ему в руку и погнал в ванную. Болеутоляющее под бдительным взором пришлось выпить, но заживляющую мазь Гарри спустил в унитаз. Он хотел прочувствовать каждым нервом и каждой клеткой, что это не фантазия и не мираж. Ну что сказать — Гарри прочувствовал, еще как. Возможно, даже немного пожалел, что столь неосмотрительно отказался от заживляющего бальзама, поскольку действие болеутоляющего давно закончилось. Возможно, даже сильно пожалел. Прищурившись, он смог разглядеть со своего места, что Северус и сам еле уловимо морщится, когда делает резкое движение, будто старается не потревожить исцарапанную спину и плечи. Значит, он тоже не захотел уничтожить следы того, что было! Вскипевшая было бурная радость немедленно сменилась тяжкими угрызениями совести. Соскользнув со своего места и стараясь не показывать дискомфорта, Гарри направился прямо к учительскому столу. Ему вслед что-то шипела Гермиона. Да знает он все! Что, восьмикурснику прямо уже и со своим куратором поговорить нельзя? Подойдя к столу преподавателей, он вежливо поздоровался и посмотрел профессору в глаза. Ответный взгляд был холоден и нечитаем, но Гарри уже знал, что в конце этих темных пустых тоннелей мерцает теплый свет. Прямо как заговорщики! — Профессор Снейп, — начал Гарри. — Найдется ли у вас несколько минут после ужина? Я бы хотел… — Забрать тот справочник, который вы у меня просили, да, — торопливо сказал Снейп, но Гарри, не успев отреагировать, закончил одновременно с ним. — … задать вам один вопрос относительно курсовой. Сидевший рядом со Снейпом Люциус Малфой, сохраняя полную невозмутимость, иронично протянул вполголоса: — Пусть профессор Снейп сегодня даст вам, э-э-э... один-два справочника, мистер Поттер. Возможно, и три — но это вряд ли. А встречный вопрос вы зададите ему завтра. Лучше не спешить, тогда вопросов хватит надолго. — Люц, — еле слышно произнесла Нарцисса, сидящая по другую сторону от Люциуса. — В устной форме, — продолжал ничуть не смущенный Малфой. — Или задним числом подготовите... Снейп метнул на него досадливый взгляд и резко поднялся. — Прошу, мистер Поттер, — указал он в сторону двери за учительским столом. Они так и шли в подземелья: один — стараясь скрыть боль в заднице, другой — избегая двигать плечами. Северус тоже заметил, как Гарри, садясь на свое место, на секунду закрыл глаза и прикусил губу. Испугавшись, что сделал ему по неумелости слишком больно, он уже и сам искал предлог, чтобы вызвать его после ужина к себе в подземелья, но тот его опередил. Северус скованно махнул палочкой, открывая дверь в кабинет и пропуская туда Гарри. Как только он наложил коллопортус, они повернулись друг к другу и хором воскликнули: — Я вчера сделал тебе слишком больно! Они сразу признались друг другу во взаимной глупости и договорились больше заживляющей мазью или исцеляющими заклинаниями не пренебрегать. * * * Глядя на Гарри в расцвете молодости и красоты, извивающегося под ним в горячке страсти, он не мог не думать о себе как о старом уродливом сатире, преследующем своей похотью юную прекрасную нимфу. Нежная нимфа открыла изумрудные затуманенные глаза и, прижимая его к себе и царапая ему спину, грубо прорычала: — Ты будешь двигаться, Мордред тебя подери, или нет? Присосавшись к шее Северуса как жадный зверек, Гарри вобрал его в себя, сжал изнутри так, что у него потемнело в глазах. Стиснув ему ногами бедра, как тисками, и вцепившись в плечи, Гарри рывком перевернул их. Вдавив Северуса всем телом в постель, он принялся яростно насаживаться на его твердый член, одновременно терзая губами его рот. Сначала Северус еще беспокоился, не сделает ли Гарри себе больно, потом стал беспокоиться, не сожрет ли он его заживо, потом он уже ни о чем не беспокоился вообще. У него уже все плыло перед глазами, но он, удерживая скользкого от пота Гарри и прижимаясь бедрами к его заднице, надолго застывал, чтобы сильнее и глубже дать им прочувствовать каждое проникновение. У распаленного Гарри окончательно лопнуло терпение, и когда Северус в очередной раз прижался бедрами к его ягодицам, замирая в томительно-сладостном слиянии, тот с рыком вцепился белыми острыми зубами ему в плечо. От боли и наслаждения Северус секунду не мог вдохнуть, в следующий же миг его скрутило судорогой оргазма столь сильной, что у него потемнело в глазах. Несколько секунд — лет? эонов? — он переводил дух. Потом с громадным усилием открыл глаза. Прелестная нимфа, уже насытившись и проводя пальчиком по его искусанным горящим губам, хрипло и виновато сказала: — Прости, я тебе совсем исколол лицо щетиной и спину опять разодрал до крови. Как символично, подумал Северус, Поттер убьет меня своей любовью. Преступник понесет наконец заслуженную кару. Да и хрен бы с ним, за такое и умереть не жалко. * * * Иногда Гарри просто приходил посидеть, почитать или позаниматься вечером в гостиной у Северуса, пока тот проверял работы, сидя у камина. Он подсаживался в огромное кресло к Северусу и сидел, тесно прижавшись к нему, тихо и смирно, как большая доверчивая птица. Северус зарывался тогда носом в мягкие встрепанные волосы, которые пахли, как теплые перышки. Он вдруг вспомнил, как сова Поттера упала мертвой в коляску мотоцикла Хагрида, и у него резко и сильно защемило сердце. Сам Снейп в этот момент, пытаясь спасти Люпина, нечаянно отсек ухо Джорджу Уизли... Поттер наверняка так и не оправился от потери совы. Северус был в этом уверен теперь, когда узнал его и его характер до мельчайших подробностей. А иногда тот устраивался на ковре у камина возле Северуса, поджимая под себя ноги, и смотрел в огонь широко раскрытыми глазами. Северус тогда откладывал стопку работ в сторону и незаметно наблюдал за ним. Гарри что-то видел, губы шевелились, он с кем-то беззвучно разговаривал, на лице была болезненная гримаса, на лбу выступала страдальческая морщинка. Северусу так невыносимо стискивало сердце, что к глазам подступали слезы, и он, не выдерживая, соскальзывал с кресла на колени, хватал его за локти, подтаскивал к себе в объятия. Клал ему на затылок ладонь, прижимал его к себе, яростно целовал. Проводил ладонью по худой спине под форменным свитером, острым позвонкам, держал за руку, гладил большим пальцем шершавые костяшки пальцев. Он умирал в этот момент от нежности и жалости к так много потерявшему юноше, он не испытывал сейчас никакого сексуального желания, а всего лишь хотел вырвать его из кошмара наяву, укрыть собой, согреть. Гарри неуклюже возился в его объятиях, растерянно подслеповато моргая, но продолжалось это недолго — обычно юноше нужно было несколько секунд, чтобы вынырнуть из разговора с каким бы то ни было потерянным для него мертвецом. Но вот он уже в реальности, с Северусом, стонет, отвечает на поцелуй, цепляется за него, с такой силой стискивает ему плечи, что даже больно. Будто хочет прорасти в него, слиться с ним весь. Росточек, побег, лоза. Насильно вырванный из плотного покрова себе подобных. Ищущий, вокруг чего ему оплестись, за что зацепиться. Через несколько секунд Гарри обычно полностью перенимал инициативу и, мягко толкнув Северуса в грудь, опрокидывал его спиной на ковер у камина, или на диван, или на кресло, склонялся над ним… Восемнадцатилетний Гарри желал и душой, и телом. Его лицо вспыхивало румянцем возбуждения, и он нависал над Северусом, глядя затуманенными глазами, а руки уже нетерпеливо расстегивали на нем одежду, и хорошо, если по всей комнате не катились пуговицы и не слышался треск оторванного воротничка или рукава. Больно дергал, смотрел, тяжело дыша, и от этого зрелища Северуса мгновенно вело — какая там к Мордреду жалость, какая нежность, одна лишь захлестнувшая с головой страсть. — Не отпускай меня, Северус, не отпускай, — рычал Гарри, и от его животного рыка двоилось в глазах и поджимались пальцы на ногах. Гарри, прижав его спиной к ковру, насаживался на него резко и жадно, и Северус, обнимая его так, будто от этого зависела жизнь их обоих, точно знал, в чем тот сейчас нуждается больше всего. В такие вечера Северус не отпускал Гарри, оставляя его ночевать у себя. И Гарри привыкал. Привыкал, что просыпался по несколько раз за ночь. Секунду он не мог вздохнуть от затопившего его острого чувства счастья, источником которого был лежащий рядом человек, чьи черные волосы рассыпались на подушке, а длинные пальцы расслабленно покоились на животе. И тогда Гарри не мог не наброситься на него с поцелуями — все ради того, чтобы губами почувствовать, как изгибаются в сонной улыбке губы Северуса. Или же его будил охваченный теми же чувствами Северус, и за миг до полного пробуждения Гарри чувствовал, как пробуждается его счастье. Привыкал, что Северус вдруг хватал его, обнимал крепко и жадно целовал. Выдергивал из тягостных дневных кошмаров. Он чувствовал сильные руки, горьковато-терпкий запах трав, по лицу скользили шелковистые волосы, а гладко выбритая щека прижималась к его щеке. Привыкал и Северус. Привыкал спать с ним рядом, не сдерживать приступов отчаянной нежности к этому мальчику, который потерял столь многое и многих. Позволить себе любить Гарри значило понять Гарри, понять и разделить его потери. Понять и признать свою вину. Северус не считал себя эмпатичным человеком, и он им не был, но понимать и чувствовать Гарри было для него все равно, что дышать. Когда Гарри смотрел на него, он был готов сделать все, отдать абсолютно все, только бы в глубине зеленых глаз не угасал теплый свет. Осознавая боль Гарри как свою, ему пришлось также принять и осознать, что он в большой степени является ее причиной. Он был последним оставшимся в живых из прямо или косвенно виновных в смерти родителей Гарри. К счастью, Гарри недолго позволял ему тонуть в ледяном омуте отчаяния и вины. Гарри сгорал от любви, его любовь согревала, она обжигала. И в этом огне сгорал и Северус. * * * Насколько гармоничны были их отношения в настоящем, настолько туманно и неопределенно было будущее. Сейчас они были в своем замкнутом мирке, где за совершеннолетним студентом-восьмикурсником никто не следил и у него были личные комнаты и абсолютно легальное право и после отбоя посещать своего куратора, даже если академическая польза этих посещений была, скажем прямо, весьма сомнительна. Где ближайшее окружение их либо активно поддерживало — чтобы не сказать, сводило — либо как минимум им не препятствовало. За пределами же этого мирка, который ограничивался близкими друзьями Гарри и Северуса, все было очень сложно. Начать с того, что вряд ли от бдительного ока студентов на Высших зельях укрылось то или иное странное поведение Поттера и Снейпа в течение последних месяцев. Восьмикурсники, как знал Северус, были все как один очень преданы Гарри. Ради него они могли держать язык за зубами. Обладали ли Джиневра Уизли и Луна Лавгуд необходимой степенью влияния, чтобы удержать от сплетен семикурсников Гриффиндора и Рейвенкло? Маловероятно. Дальше было еще сложнее: младшие курсы, родители, Попечительский совет, Минерва, министр, который мог негласно благоволить связи Поттера и Снейпа, но которому никак не нужна была огласка, пресса, которая следила за каждым шагом Поттера, общественность, кумиром которой он был и которая деспотично требовала от него соответствовать узким обывательским представлениям об идеале... Проблемы нарастали как снежный ком и грозили поглотить их с головой. Буквально все было против них, но это были, так сказать, препятствия внешние. Будто их было недостаточно, были еще и внутренние, обусловленные тем, кем именно они были друг другу, друг относительно друга. — Гарри, прошу, пойми меня, услышь, — в который раз сказал ему Северус. — Я состою в связи с восемнадцатилетним юношей. Да, ты совершеннолетний. Да, я знаю, ты страстно в меня влюблен. Да, ты меня хочешь. Все так. Но, Гарри, тебе только восемнадцать. У нас разница в возрасте двадцать лет. Нет, не перебивай меня. Я знаю, что ты хочешь сказать. Но она есть, эта разница. Есть, понимаешь? Когда твое горячее влечение остынет? На сколько процентов во всем этом гормонов, в какой степени ты меня идеализируешь как героя, как своего защитника? Как твоего взрослого, твоего лично? Да, сейчас я еще относительно молод, но что будет, когда тебе будет двадцать пять? Тридцать? — Северус, я не отрицаю нашей с тобой разницы в возрасте. Поверь, я не собираюсь ждать от тебя, что ты будешь ходить со мной на гриффиндорские посиделки к мадам Розмерте в Хогсмид, на которые я бы ходил со своим парнем или девушкой, будь они моего возраста. Эти двадцать лет, они есть у тебя, ты их прожил, каждый день, пусть и весьма несчастливо. И они всегда будут. А у меня их нет, и никогда не будет. Ты всегда будешь на двадцать лет старше меня. Но я чувствую в глубине души, и умом, и в своем сердце — это правильное, настоящее, это навсегда, — Гарри потянулся и взял его за руку. — Нет, теперь ты не перебивай меня. Мне не нужно метаться и искать, пробовать и сравнивать, что для меня лучше — полненькая блондинка, которая любит развлечения, или худенькая брюнетка, которую тянет в библиотеку. Или и вовсе мускулистый молодой человек, увлекающийся квиддичем. Мне не нужно искать, я уже нашел. Потому что при мысли о том, что тебя не будет в моей жизни, я ощущаю на сердце холод. Тяжесть. Тоску. Мир теряет краски. Жизнь теряет смысл. Гарри опустился на колени перед Северусом, который сидел в кресле у камина, внимательно глядя ему в лицо, стиснул крепкими мозолистыми руками его колени и продолжал: — Северус, поверь мне, я знаю, как ощущается тяга к жизни. Я знаю, как это ощущается, когда юный, полный сил, идешь на смерть. Знаешь, Северус… если бы тогда, когда я шел под аваду Волдеморта, я потерял бы тебя в Визжащей хижине… Я хорошо помню это ощущение, я помню этот выбор на призрачном вокзале. Северус, я бы совершенно точно не вернулся тогда, сел бы в поезд и уехал — к родителям, к Сириусу, к Дамблдору, к Люпину, Фреду, Тонкс. Я был бы счастливее. А ты, Северус? Что чувствуешь ты? Снейп закрыл глаза и только покачал головой, на лбу залегла горькая морщинка. Гарри снова догадался, что это означает. Не хотел говорить. Или не мог. Слишком больно. Тихо он сказал: — Ты думал, что я получил то, чего хотел от тебя, удовлетворил свое любопытство и скоро наиграюсь тобой и брошу? Чего ты боишься, любовь моя? Снейп хрипло сказал: — Не называй меня так… — Это правда. Северус, поверь мне. Твое сердце для меня самое драгоценное. Я знаю, какое оно хрупкое. Северус, поверь мне. Я не разобью его, этого не будет. Я не причиню тебе боли. Подумай о том, что я тебе сказал. Не сомневайся во мне. Но спроси у себя самого. Подумай. Я подожду твоего решения. Но знай — я буду бороться за нас, за тебя, даже если с самим тобой.