❂
— Учитель, Вы действительно не находите эту ситуацию дикой?! — не выдержал Сюэ Мэн после нескольких часов молчания в пути, решительно дёргая за поводья свою лошадь и тормозя её ход. Это утро казалось ему слишком странным. И ночь была странной, и вечер. Чувство тревоги не угасало, наоборот — мерзко царапало грудь. Край солнца показался за вершинами гор, первые лучи рассекли ночную темноту, угоняя туман во тьму ночи. Где-то недалеко мелодично запели соловьи, приветствуя новый день. Бушующий целую ночь ветер, наконец-то стих. Громкое лошадиное ржание нарушило покой тайной горной тропы, по которой двух потерявшихся в жизни путников вёл в неизвестность старый слуга Наступающего на бессмертных Императора. Долгое сражение закончилось победой света над тьмой. Люди Поднебесной Империи скоро узнают, что отныне они свободны. Евнух Лю задумчиво погладил высохшей ладонью свою тонкую седую бородку, со скрытой в глубине глаз печалью глядя вперёд. Отличие этого утра от остальных предчувствовало каждое живое существо, нашедшее себе место под солнцем. И только лишь Евнух Лю заподлинно знал, в чём именно оно заключалось. Его Господин — Собачий Император — сгинул там, далеко, в одиночестве и темноте. Эпоха зла завершилась, но воздух почему-то был пропитан печалью. Евнух Лю ненавидел, когда умирали молодые. Даже если умер самый деспотичный ублюдок своего поколения. Не зная, через какие мучения довелось пройти ему в своей жизни, он не мог не испытывать жалости в своём сердце, по отношению к человеку, который перед лицом смерти последнею волею проявил толику благородства. Тасянь-Цзюнь, какой бы псиною он ни был при жизни, — ушёл достойно. Император не обманул его, давая снадобье, способное вернуть силу старому телу. Пускай внешне на нём почти не отразилось никаких изменений, эффект его был невероятен настолько, что в возрасте девяноста трёх лет, Лю Гун мог без особых усилий самостоятельно ехать верхом, чувствуя себя на сорок с небольшим. Даже осанка его стала прямой, словно с плеч упал камень. Его молодой жеребец тёмно-караковой масти был одним из самых ценных сокровищ в императорской конюшне, и обладал дурным нравом, который не каждый был в силах обуздать. К счастью, в слабых высохших руках Евнуха Лю таилось достаточно сил и волевого духа, чтобы подчинить столь строптивое создание. Для своих «подопечных» Евнух Лю был проводником, поэтому к дворцу Тасюэ мужчина вёл их долгими запутанными дорогами, чтобы потянуть время до полудня следующего дня, выполняя посмертный приказ Тасянь-Цзюня. Однако, видя, что Бессмертный Бэйдоу находится в глубоком душевном потрясении, а Любимец Небес видит в чашке змею, Лю Гун предпочёл находиться впереди, и вместе с тем слегка поодаль. Достаточно далеко, чтобы не вызвать подозрений, достаточно близко, чтобы вести за собой. Чу Ваньнина выдернуло из моря уничижительных мыслей громкое ржание лошади Сюэ Мэна. Часть его была рада, что нашлось что-то, прервавшее тишину, и заглушившее мысли. Забирай свой мусор. «Так значит, всего лишь мусор…» — с горечью понял тогда Чу Ваньнин. Как он вообще посмел надеяться на что-то? Вот кем он был для Мо Жаня. Мусором. Чем-то использованным, и уже ненужным. Чу Ваньнин смог бы пережить подобное гораздо легче, если бы перед этим ему не дали надежду на что-то большее, чем до конца жизни остаться грязью под ногами. Бессмертный Бэйдоу не питал надежд стать в глазах своего любимого человека равным ему. Было бы достаточно, если бы этот человек просто видел в нём что-то живое. Неважно что, главное, что это «живое» до сих пор чувствует боль, когда его ранят, даже если упрямо молчит. Чу Ваньнин ведь поранил ладонь нефритовой шпилькой. Пускай кровь уже давно остановилась, рана всё ещё болит. Это такая мелочь, что он привычно пережидал боль в молчании, терзая себя мыслями. Потому что когда Тасянь-Цзюнь подарил своему Учителю двух пушистых маленьких котят, Чу Ваньнин решил, что Император в курсе, как ему одиноко. Когда Мо Жань заявился в Павильон Алого Лотоса с собственноручно приготовленными сладкими паровыми булочками, — он подумал, что этот человек всё же беспокоится о своём Учителе, и, удивительно, помнит о его любви к сладкому! А когда на плечи Чу Ваньнина легла накидка с мягким алым мехом огненной лисы, — был без преувеличения счастлив тому, что его Ученик не забыл, как Образцовый Наставник Чу боится холодов. Никто и никогда не делал ему столь значимых подарков. В один миг все надежды разбились, как фарфоровые фигурки, брошенные на пол. Тасянь-Цзюнь слишком жестоко спустил его с небес на землю. Чу Ваньнин рефлекторно потянул за поводья своего коня, и тоже останавливаясь, бросил на последнего ученика вопросительный взгляд. Сюэ Мэн слегка понизил голос: — Императорский Евнух. Мы без возражений следуем за ним от самого дворца Ушань! Он сказал, что наш путь лежит на гору Куньлунь, но на деле всё дальше заводит нас в глушь! — Сюэ Мэн, при всём его недоверии к Мо Жаню, не допустил и мысли, чтобы причинить вред человеку, который был верным подчинённым его врага и вёл их по подозрительным местам. — Я тоже прекрасно знаю дорогу к горе Куньлунь, нам незачем делать такие огромные петли на каждом повороте. Чу Ваньнин в ответ ничего не сказал. Сильнее прижимая к груди ларец из чёрного дерева и ту самую шпильку из белого нефрита, он закрыл глаза, медленно ведя обратный отсчёт, чтобы соскрести ничтожные остатки сил, дёрнуть поводья и направиться дальше. В словах Сюэ Мэна он не находил ничего странного лишь потому, что до сих пор не мог соображать. У него осталось дыхание, но он был без сил. — Разве у нас есть выбор? — тихо спросил Чу Ваньнин, смотря куда-то вдаль, на безмолвные каменные горы, словно обращая свой вопрос именно к ним. Сюэ Мэн же был вкрай несогласен. — Сами посмотрите на этого старика! На вид что пожелтевшая жемчужина, а на коня запрыгнул с такой прытью, словно обрёл вторую юность! Вдруг он не тот, за кого себя выдаёт? Эти слова у него помимо воли вырвались громче, чем нужно, потому Сюэ Мэн тут же заткнулся, покосившись на Наставника с опаской, в ожидании выговора, но вопреки всему, Чу Ваньнин даже не повернул к нему головы. Прохладный ветер играл с длинными прядями его волос, словно котёнок с верёвочкой. Тьма ночи уходила стремительно, пунцовые лучи рассветного солнца падали на лицо, подсвечивая слегка покрасневшие глаза феникса. Чу Ваньнин не испытывал радости новому дню, часть его души осталась там, в тёмном дворце Ушань рядом с Наступающим на бессмертных Императором. В свете дня Бессмертный Бэйдоу снова натягивал на себя маску безразличия, но только ночь ведала о том, сколько безмолвных тихих слёз упало с его глаз за этот путь. Уходя, Чу Ваньнин заставил себя ни разу не обернуться и не остановиться, вверяясь неизвестности. Слишком горько оказалось быть выброшенным котёнком, а потому Чу Ваньнин не посмел бы приползти обратно. Если Мо Жань так решил, то что он мог поделать? Он не станет проситься назад, но и идти ему некуда. Пик Сышэн был его домом. Тогда какая разница, куда заведёт их Императорский Евнух? Случись что, Сюэ Цзымин сможет защитить себя, а Чу Ваньнин не станет даже пытаться бороться за свою жизнь. — Мо Вэйюй брал на службу необычных людей, — Чу Ваньнин смог без дрожи в голосе произнести это имя, чем совсем немного гордился. — Многие из его подданных имеют обманчивый внешний вид, создавая впечатление обычных людей, на деле владея невероятными способностями. В этом нет ничего странного. — Но Учитель, зачем, выгоняя кого-то, приставлять к нему специального человека для сопровождения? — Сюэ Мэн, слегка склонившись к Чу Ваньнину, начал говорить ещё тише: — В день осады дворца Ушань его схватили вместе со мной, и следующим утром должны были казнить. Вы были подле Императора долгое время… Э-э… Сюэ Цзымин неловко кашлянул, невольно вспомнив о том, что поведал им Мо Жань накануне. «Подле Императора» звучало с понятным контекстом, пускай Сюэ Мэн не имел в виду ничего пошлого. Упоминать такое вслух ему было до жути неловко, но найти близкие по смыслу выражения к подобному кошмару было трудно даже человеку с отменным образованием. — … Д-долгое время, да… Кхм-кхм… Вот… Разве Мо Вэйюй из тех, кто просто так станет отменять решение о казни?! — Сюэ Мэн наконец-то задал так мучивший его вопрос и уставился на Чу Ваньнина в ожидании ответа. Лошадь Чу Ваньнина раздражённо топнула копытом, поднимая небольшое облачко пыли, и тому пришлось снова потянуть за поводья. Их сопровождал Евнух, которого должны были казнить… Узнав эту новую деталь, Чу Ваньнин стряхнул с себя оцепенение и тоже заподозрил неладное. Помилование без причины абсолютно точно было не в духе Тасянь-Цзюня. Поднялся ветер, разгоняя последние лоскуты облаков. Небеса всё же подчинились предсмертной воле Тасянь-Цзюня. Путь его Учителя освещало солнце, небо над его головой было ясным, туман расступался, открывая взору прямую дорогу в безоблачное будущее. Но Чу Ваньнин стоял на месте, отказываясь идти туда. Свобода больше не прельщала его. — С приходом первых лучей солнца утренняя роса испаряется… — невпопад прошептал Чу Ваньнин, ощущая неясную тревогу. Мир хрупок, человеческая жизнь так скоротечна. Сюэ Цзымин, не дождавшись внятной реакции, продолжил рассуждать вслух: — Этот сучий выродок не стал бы отпускать нас с миром за просто так. Получив письмо из дворца, я был уверен, что так эта псина решила взять реванш после своего поражения, и чтобы не умирать волчьей смертью, готовит ловушку, но что если… — Умирать? — Чу Ваньнин сперва решил, что ослышался. — Как можно совместить в одном предложении Мо Жаня и «умирать»? Юный Феникс замер на полуслове, пытаясь понять, не шутит ли его Учитель. Что-то странное мелькнуло на его лице, от чего Сюэ Мэн ощутил себя неуютно, но уже не мог уклониться от разговора, который сам же и начал. — Но ведь, когда мы уходили… Мо Вэйюй окончательно сошёл с ума, да и с отклонением ци долго не живут, — напряжённо резюмировал он, хмурясь от неясного предчувствия беды. — Как Учитель мог этого не понять… Позвольте этому ученику всё выяснить! Сюэ Мэн понял, что мало того, что сболтнул лишнего, усомнившись в своём Наставнике, так ещё и какая-то важная деталь ускользнула от них, и нужно непременно поймать за хвост эту зацепку, пока их оплошность не стоила чего-то очень важного. Он решительно направил лошадь вперёд. — Постойте! — обратился Сюэ Мэн к медленно идущему впереди Евнуху Лю. Пока они с Чу Ваньнином разговаривали, мужчина успел уйти далеко вперёд. Услышав окрик, Евнух Лю остановил свою лошадь. Та от недовольства захотела было стать на дыбы, но мужчина сильно потянул оголовье конской упряжки, и животное тут же угомонилось. — Тише-тише, — Евнух Лю ласково погладил шикарную чёрную гриву коня, вспоминая, как сильно любил лошадей в юности. — Господа утомились и желают сделать привал? — обратился он к Сюэ Мэну тем же, всё ещё немного нежным голосом, коим только что разговаривал с лошадью. — Скорее задать несколько вопросов, — раздался строгий голос с ледяными нотками позади. Подоспевший к ним Чу Ваньнин выглядел решительным и собранным, словно стряхнул с себя старую пыль. Его вид всё ещё был уставшим и измученным, утренний свет обнажил запавшие тёмные круги под глазами, но сейчас он наконец-то был похож на того Бессмертного Бэйдоу, каким оставался в памяти своих учеников. Его нервозность выдавал лишь неестественно бледный цвет лица. — Человеческая жизнь как утренняя роса. Оставшиеся мгновения жизни как пламя свечи на ветру — нельзя предугадать, когда её погасит ветер, — почти с точностью повторил Евнух Лю недавние слова Чу Ваньнина, которые никак не мог бы расслышать. — Вы же исполняете его приказ! Что Мо Вэйюй приказал Вам? — Сюэ Цзымин хотел вытащить меч, но его пальцы замерли, так и не коснувшись рукояти Лончэна. Он не смог сделать это, встретившись с леденяще спокойными глазами старика. «Евнух безоружен…!» Конечно же, Тасянь-Цзюнь прекрасно знал, что Любимец Небес не посмеет атаковать кого-то, кто не владеет мечом, тем более перед Учителем. И возраст здесь не играл никакой роли. — Приказ Его Величества — сопроводить достопочтенных господ до горного хребта Куньлунь. — А что потом?! Лю Гун снова перевёл взгляд вдаль. — Этот Старый Слуга не вправе угадывать. Если Небеса благоволят… Дальше Чу Ваньнин не слушал этот разговор. Утреннюю тишину нарушали громкие бестактные вопросы Сюэ Мэна, краем уха можно было услышать сдержанные ответы Евнуха Лю. Эти двое ушли несколько вперёд, пока он сам стоял на месте, слушая недовольное фырканье лошади и бездумно смотря на шкатулку в своих руках. Наконец-то эта вещь всецело завладела его вниманием. Чу Ваньнин провел пальцами по крышке, обводя прекрасный узор. Но открыть почему-то всё не решался. Изумрудные глазки драконов переливались на солнце. Ребёнком он верил, что если у дракона появляются глаза, — дракон обретает жизнь. Детство давным-давно прошло, как и половина жизни, а эта глупая сказка почему-то жила в его памяти. Бессмертный Бэйдоу был в полном замешательстве от своих мыслей, и чтобы отвлечься, снова достал нефритовую шпильку, которая на этот раз облегчения не принесла. Нет. Теперь, при взгляде на эту вещицу, тело заполнил душащий ужас. Деталь, которая всё время была перед глазами, наконец-то оказалась замеченной. Белый нефрит! Собственный задушенный вдох прервал все мысли. Чу Ваньнин в ужасе зажал рот ладонью. Воздуха стало меньше, а противных мыслей — больше. С огромным запозданием Чу Ваньнин понял, что совершил одну и ту же ошибку второй раз. Природа вокруг замерла, ни один светло-зелёный молодой листик на дереве не шевелился. Вокруг не было ни души. Солнечный диск поднимался всё выше, его яркий свет больно выжигал сетчатку, из-за чего глаза начали слегка слезиться. Чу Ваньнин не отводил взгляда от резной нефритовой шпильки, теперь наконец-то понимая. Тасянь-Цзюнь не раз говорил неестественные для себя вещи, которые Чу Ваньнин пропускал мимо ушей, озабоченный одним лишь присутствием этого человека. «…Слушать, как ты играешь на гуцине, до конца своей жизни, а не твоей.» «…Это не значит, что холода больше никогда не придут.» Чу Ваньнин вскинулся и хлёстко ударил лошадь по бокам. Та встала на дыбы, отказываясь повиноваться. — Ну! Вперёд! Вперёд, ну же! — ему пришлось снова ударить животное, дергая за поводья со всей силы. Шкатулка из тёмного дерева с двумя зеленоглазыми драконами упала на землю, а шпильку Чу Ваньнин всадил в волосы, чтобы ничего не мешалось под руками. Лошадь развернулась и рванула назад, поднимая копытами облака пыли и шум. — Учитель! Куда Вы?! — крикнул ему вслед Сюэ Мэн. Чу Ваньнин не слышал его голоса, мчась по направлению пика Сышэн. Если бы при нём было его духовное ядро, он призвал бы Хуайшу и рассёк горы, проложив себе путь напрямую. Холодный ветер обдувал его лицо, Чу Ваньнин сознательно отвернулся от солнца, и теперь холод бил его в спину, а лошадь, как ему казалось, бежала слишком медленно. В таком состоянии он бы не мог призвать даже золотого дракончика Чжулуна, ощущая себя жалким и беспомощным. Тасянь-Цзюнь был тысячу раз прав на его счёт, Чу Ваньнин был со всем согласен, и готов был на что угодно, лишь бы не опоздать и застать этого человека живым. Дорога превращалась в хаос из мелькающих картинок, Бессмертный Бэйдоу доверился чутью, разочаровавшись в своих глазах. В этом бешеном калейдоскопе он словно наяву увидел высокого статного человека с широкими плечами, в тёмных развевающихся на ветру одеждах, с окровавленным клинком в руке. Этот человек стоял к нему спиной, а перед ним расступалась бездна, из которой тянулись цепкие чёрные щупальца, и, обдавая холодом, опутывали этого человека и утягивали с собой в темноту. И сколько бы раз Чу Ваньнин ни звал его по имени — этот человек, случайно или же намеренно — не слышал его. Юйхэн Ночного Неба и вправду оказался совершенно беспомощным, всю жизнь в стороне наблюдая, как его Ученик берёт на себя грязь всего мира и ступает во тьму, растворяясь в ней. Где были его глаза, когда Мо Жань истекал кровью прямо у него на глазах, а Чу Ваньнин предпочёл не вмешиваться? Как он мог не понять сразу, что его вовсе не вышвырнули из дворца как котёнка — с ним попрощались как с дорогим другом и пожелали светлого и безопасного пути. Наступающий на бессмертных Император и вправду отпустил его на волю, взяв на себя роль свихнувшегося тирана и сыграв её до конца представления в этом театре абсурда. Всё с самого начала было слишком очевидно! То, что Тасянь-Цзюнь говорил в их последнюю встречу, было неправдой — он просто играл свою роль. «Мо Жань, как давно ты проснулся?» Дорога домой оказалась слишком долгой и тяжёлой. — Дождись меня… Только попробуй не дождаться! — кричал Чу Ваньнин, понимая, что здесь его никто не услышит. — Иначе я переломаю тебе ноги, заставлю семьдесят раз переписывать правила ордена, протереть от пыли всех каменных львов на мосту Найхэ, составить опись всех книг в библиотеке, подмести опавшие листья у лестницы Павильона Алого Лотоса, и, слышишь, если ты меня не дождёшься, я больше никогда не возьму тебя в ученики! Чу Ваньнин ругал его на словах и в мыслях так, словно Мо Вэйюй всё ещё был его Учеником, а не Наступающим на бессмертных Императором Тасянь-Цзюнем. Он спешил домой и верил, что ещё не поздно. — Учитель, постойте! Там же опасно! — Сюэ Мэн, отойдя от первичного шока, тоже развернул лошадь и помчался за Чу Ваньнином, но за ним невозможно было угнаться. Евнух Лю, оставшись в одиночестве среди безмолвных гор и нежно-зелёных деревьев, вот-вот просыпающихся от зимы и подставляющих свои нежные листья ласковому утреннему солнцу, тяжело вздохнул, уставше потирая переносицу. С этими Молодыми Господами с пика Сышэн вести дела оказалось гораздо труднее, чем предполагалось изначально. «Судя по всему, Образцовый Наставник Чу понял всё намного раньше.» Тасянь-Цзюнь, разумеется, предусмотрел и такое развитие событий. В дорожной сумке Евнуха Лю лежали сигнальные огни. Используй он их, на них бы «напала» лесная банда разбойников. Разумеется, это были люди Императора, которые разыграли бы нападение на Образцового Наставника Чу и Феникса Сюэ, после как бы случайно дав им сбежать, но Мо Вэйюя, скорее всего, уже не было в живых. Некому было следить за исполнением приказа. Зашелестели листья, откуда-то сверху раздался голос: — Господин Лю, нам задержать их? Евнух Лю поднял голову. Эти люди по приказу Императора всю дорогу незаметно следовали за ними по пятам. Зашелестели листья, посыпалась горная щебёнка. Склоны гор были слишком круты, чтобы так просто на них удержаться. На дорогу вышел начальник императорской стражи, переодетый в лохмотья. — Нет нужды, — ответил Лю Гун. — Начальник Гао, Ваша миссия отменена. Верните себе надлежащий вид и отправляйтесь со своими людьми на гору Куньлунь. Доложите, что Наступающий на бессмертных Император был убит рукою Бессмертного Бэйдоу. Пускай пришлют на пик Сышэн кого-нибудь из своих Старейшин. Начальник стражи почтительно поклонился. На его лице читалась тень сомнений. Он решился на вопрос. — Господин Лю, Вы до сих пор преданы Императору? Господин Бессмертный Бэйдоу — благородный человек. Возможно, нам не стоит очернять его имя по приказу Мо Вэйюя? Евнух Лю молчал. Солнце было далеко от точки зенита, но уверенно к ней приближалось. — Уважаемый Начальник Гао, — начал он. — Приказ это или же нет — важно не допустить беспорядка в мире. К вечеру этого дня у новости о смерти Его Величества вырастут крылья, и она разлетится по всей стране. Молодой Господин Сюэ и Образцовый Наставник Чу — именно те люди, которые не позволят нам погрязнуть в хаосе и помогут избежать раздела сфер влияния между главами уцелевших орденов. Будьте благоразумны и отправляйтесь во дворец Тасюэ сейчас же. Евнух Лю передал Начальнику стражи императорский нефритовый жетон. — Идите. Будет хорошо, если прибудет Молодой Господин Мэй. — Приказ будет исполнен! Дождавшись его ухода, Евнух Лю какое-то время стоял на месте, размышляя о чём-то своём, задумчиво поглаживая чёрную конскую гриву. Затем хлёстнул поводьями и тоже направился в сторону пика Сышэн. Увидев на дороге одиноко лежащую в пыли чёрную шкатулку, Евнух Лю окончательно понял, что будет нелегко. Ему пришлось слезть с коня и поднять с земли несправедливо выкинутую драгоценность. Не зря ходили слухи об упрямом нраве Старейшины Юйхэна. Стряхнув пыль со шкатулки, Лю Гун снова забрался на лошадь. Нужно было спешить. Опустевший пик Сышэн встретил Чу Ваньнина тишиной и отсутствием абсолютно любых звуков. При свете дня было ясно, что люди исчезли отсюда не за одну ночь. Везде было чисто и прибрано, и если б не царящее в солнечном свете безмолвие, можно было бы предположить, что это место готово было в любой момент встречать гостей. Здесь не было уготовано ни единой ловушки. «Кто и когда успел так тщательно прибраться?» Чу Ваньнин не мог вспомнить, было ли здесь так чисто вчера ночью, когда он уходил. От воспоминаний об этом в груди снова стало больно сжиматься сердце. Чу Ваньнин постарался прочистить горло и тихо позвал: — Мо Жань?.. Никто ему не ответил. Разумеется, территория была огромна, а потерянный голос Чу Ваньнина среди всех этих пустых пагод и павильонов, молчащих каменных статуй, мостов и лестниц, храмов и огромной резиденции дворца Ушань, где-то освещённых солнцем, а где-то скрытых тенью белых и розовых цветущих деревьев, — звучал не громче комариного писка. Сейчас пик Сышэн был невероятно красив, тих и безмятежен. Словно возник из того счастливого прошлого, что было безвозвратно утеряно. Внезапно Чу Ваньнин услышал тихое мяуканье. Опустив глаза, он увидел белого с чёрным пятнышком котёнка, который тёрся о его ноги. Судя по всему, котёнок выбрался из Павильона Алого Лотоса через окно, которое его забывчивый хозяин оставил открытым накануне. Обрадовавшись этой живой душе, Чу Ваньнин ускорил шаг, едва не срываясь на бег. Он не замечал окружающей его красоты и пышно цветущих деревьев, цветы которых не оборвала даже бушующая всю ночь непогода. Котёнок побежал впереди него, Бессмертный Бэйдоу не сразу понял, что это создание пытается вести его за собой. А когда понял, было уже слишком поздно. То, что он увидел под цветущей яблоней, — навеки непреодолимым кошмаром отпечаталось в его памяти. То, что случилось с ним потом, — было напрочь стёрто из его памяти. Подоспевший вовремя Сюэ Цзымин несколькими взмахами меча расправился с марионетками Вэйци, которых оставил Император.***
В холодном зале Шуантянь, среди тысячи свечей, на широкой гранитной ступени у высокой открытой гробницы из белого нефрита сидел мужчина в белых шёлковых одеждах. Его волосы были собраны в высокий хвост и подколоты траурной белой шпилькой Цзань, а на коленях лежал гуцинь. Изящные пальцы мужчины уже несколько часов бесперестанно перебирали струны инструмента, каждым своим прикосновением сотворяя чудесную мелодию, но искусство всегда рождается из жертвы — таков закон. Нежные подушечки пальцев были в глубоких порезах — жёсткие струны гуциня не щадили плоть. Кроме этого человека сюда почти никто не заходил. Не было ничего удивительного в том, что никто не хотел прощаться с Наступающим на бессмертных Императором. Его ненавидели. Ещё при жизни Мо Жань не раз говорил ему, что хотел, чтобы Чу Ваньнин сыграл для гуцине только для него. Чу Ваньнин ни разу не согласился. А сейчас было уже поздно. Тасянь-Цзюнь заблаговременно готовился к своей смерти. К ритуалам погребения всё было приготовлено давно. Даже нефритовая гробница и роскошный склеп. Но под конец жизни он почему-то передумал и решил сжечь своё тело. Сердце Чу Ваньнина от этого факта буквально истекало кровью. Мо Жань считал смерть позором, и не хотел, чтобы кто-либо видел его в слабости. Чем меньше людей придёт на похороны — тем больнее будет Мо Жаню в загробной жизни. К сожалению, в этом мире слишком много людей хотело причинить ему боль, и лишь единицам было воистину жаль. Все радовались смерти чудовища Тасянь-Цзюня, но никому не было дела до человека Мо Жаня, у которого не осталось ничего, даже причины жить. В окна заглядывали лучи солнца, в помещении было невероятно светло. Свет по-прежнему резал глаза, поэтому Чу Ваньнин прикрыл веки. Тень от пушистых ресниц легла на его щёки, делая лицо нежным и печальным. Хрустальная мелодия струн не прекращалась ни на миг. Чу Ваньнину казалось, что если сейчас он прекратит играть, то умрёт сам. Человеком, который лежал в нефритовой гробнице, ради которого Чу Ваньнин изрезал пальцы в кровь, был никто иной, как Император Тасянь-Цзюнь. Молва гласила, что Император был повержен и убит собственным Учителем. Что Бессмертный Бэйдоу очистил его поганой кровью своё имя, обелив его от тени позора. Чу Ваньнин не понимал, зачем Евнух Лю выдавал эту чушь за истину и откуда взялось так много людей, якобы видевших это своими глазами. У него не осталось сил спорить, поэтому он принял решение на время оставить всё как есть. Слишком мало ему отвели времени, которое он мог провести с любимым человеком, играя на гуцине у его гробницы или рассказывая ему о погоде за окном. Неумело рассказывая паршивые и ничуть не интересные сказки, либо же читая для него вслух глупые бульварные романы, которые Мо Жань читал вместо учебников во времена своего ученичества. Время до его похорон — это всё время, которое у них осталось. В не меньшем шоке оказался и Сюэ Цзымин, для которого долгожданное возвращение домой стало скорее каторгой, нежели облегчением. На его плечи и без того свалилось слишком многое. Чу Ваньнин чувствовал себя ужасно от того, что ничем не смог помочь ни одному из своих учеников, из которых мертвы теперь двое. Шёл третий день после смерти Мо Вэйюя. Третий день настоящего праздника и свободы для простых людей. Люди ликовали, с радостью и предвкушением чего-то светлого и доброго, встречали новую эпоху и радовались весне. Шутка ли, ублюдочный Собачий Император сгинул, а Образцовый Наставник Чу, вопреки всем слухам о его кончине, оказался жив! Теперь-то он защитит их ото всех бед, вот же счастье! — Поднять чарки! Пускай вино льётся рекой! Видят Небеса, этот ублюдок останется в прошлом! — Не видать ему перерождения ни птицей, ни рыбой, ни человеком! — Пускай же сам призрачный Владыка Яма — Правитель Преисподней — разорвёт его мерзкую душу на части! — Линчевать тело! — Отдать его кости на корм собакам! Пускай Собачий Император принимает смерть от своих же песьих сородичей! — Закопать по всем частям Поднебесной! — Пускай эта мерзкая падаль не перерождается вовек! Радостных пьяниц на улицах, празднующих неизвестно чью «победу», прибавилось в разы. — Уважаемый Наставник Чу, почему же Вы не рады? — сыпались удивлённые вопросы отовсюду. Шёл третий день чернейшей скорби в сердце того самого Образцового Наставника Чу. Он старался не попадаться никому на глаза, ведь люди его не понимали, а от их ненавистных выкриков в сторону Мо Вэйюя становилось лишь больнее. Никогда раньше Чу Ваньнин так сильно не разочаровывался в людях. Прежде он и не догадывался, что можно испытывать такую обжигающую ненависть в сторону совершенно незнакомых людей. Чем дольше он находился среди них, помогая Сюэ Мэну с делами ордена, — тем подозрительнее становились обращённые на него взгляды людей. Никто не понимал его скорби по деспоту и жестокому тирану. Никто не мог понять его злости и негодования в ответ на их радость. Разумеется, откуда же им знать правду? Чтобы всеобщее подозрение, подобно проказе, не переметнулось на Сюэ Мэна, Чу Ваньнин выбрал держаться в тени. Своё место он нашёл в зале Шуантянь рядом с Мо Жанем, а утешение в мелодии гуциня, которую он целиком и полностью, как и всего себя, посвящал умершему любимому человеку. Чу Ваньнин всю жизнь считал себя достаточно стойким, чтобы перенести любую выпавшую на его участь боль, но оказался совершенно не готов ко всей этой тяжести душевных терзаний и всепоглощающего чувства вины. Он бы с радостью поменялся с Мо Жанем местами, а если нет, то с радостью разделил бы его судьбу. После всех пережитых им потрясений у него больше не осталось слёз. Он теперь понимал Тасянь-Цзюня в полной мере. Нельзя оправдать то, что он пошёл по кривой дорожке, но теперь Чу Ваньнин знал, что даже сильный человек с огромной вероятностью бы сломался, держа медленно остывающее тело любимого человека в своих руках. Видеть, как медленно закрываются его глаза, как душа рассоединяется на три части, покидая холодный труп. Это в прошлом довелось пережить Мо Жаню, когда умирал Ши Мэй в битве при том небесном разломе? Может быть да, а может быть всё обстояло гораздо хуже. Чу Ваньнин не знал, что чувствовал Мо Жань тогда, потому что не спрашивал. Он оказался до тошноты труслив, так ни разу не набравшись смелости заговорить со своим Учеником о том, что его тревожило, и до конца жизни будет ненавидеть и презирать себя за это. В тот момент Образцовый Наставник Чу действительно потерял не одного, а двух своих учеников. Сейчас же всё было иначе. Чу Ваньнин опоздал. Все те угрозы переломать ноги и заставить убирать опавшие листья больше некому было предъявить. К сожалению, его не было с Мо Жанем в последние минуты жизни. А если бы он успел? Если бы остался? Смог бы Чу Ваньнин уговорить его не умирать? Или смерть действительно была неизбежной? Собирался ли он вообще умирать? Был ли Тасянь-Цзюнь в своём уме, когда раз за разом безжалостно пронзал своё тело мечом? Или его настигло искажение ци раньше, и он просто не смог себя контролировать? А если нет? Он ведь наносил удары по своей груди, целясь прямо в сердце. А в его сердце рос проклятый цветок… Мог ли Тасянь-Цзюнь узнать правду о своём проклятии? Мог ли он… К чёрту предположения! Устроить бы небесный допрос ивовой лозой этому паршивцу! Долго сидеть с закрытыми глазами Чу Ваньнину было не по силам, ведь каждый раз, опусти он веки, из глубин памяти, как труп рыбы на поверхность воды, белым брюшком кверху и источая омерзительную вонь, всплывала тошнотворная картина изувеченного тела под цветущей яблоней, с перерезанным горлом и выпавшими наружу, растёкшимися по молодой нежно-зелёной травке порванными внутренностями вместе со сгустками крови, которыми с удовольствием лакомятся вороны. Вот один из них отрывает кусок окровавленной тонкой кишки, она тянется как красная нить из живота. Затем ещё один, и ещё, и ещё, — птица буквально растаскивает внутренние органы Тасянь-Цзюня по всему пику Сышэн. Ёё пернатые сородичи делают то же самое, их острые клювы дырявят уже мёртвую плоть. Нет, хватит! Неужели он был проклят так часто это вспоминать?! Замёрзшие руки Чу Ваньнина совсем перестали слушаться своего хозяина. Он случайно задел струну, та, жалобно выдав последнюю ноту, порвалась. Мелодия стихла. Чу Ваньнин как во сне посмотрел на свои руки. Пальцы его были порезаны кое-где почти до кости, но крови вытекло совсем немного — всему виной был мороз зала Шуантянь. Зал Шуантянь был построен на вершине с названием «Ааа». Снег здесь не таял круглый год, поэтому, когда на пике Сышэн кто-либо умирал, именно в этом месте держали его тело семь дней, пока шли приготовления к похоронам, а затем прощались с умершим человеком, храня в душе надежду встретиться с ним и в следующей жизни. Бессмертный Бэйдоу не мог даже думать о прощании с Мо Жанем. В прощальном зале Шуантянь ему доводилось бывать до этого лишь раз. Это случилось ещё до появления Мо Жаня на пике Сышэн, тогда умер его отец — брат Сюэ Чжэнъюна. Чу Ваньнин тогда пришёл поддержать друга, и в тот вечер они осушили несколько десятков чарок с горьким вином. Чу Ваньнин, разумеется, не умел поддерживать кого-либо словами, но был хорошим слушателем. От уже знатно подвыпившего и убитого горем о смерти брата Сюэ Чжэнъюна нельзя было ждать чего-то разумного, поэтому совсем не удивительно, что он, желая хоть как-то утихомирить боль, назвал эту вершину «Ааа». Нелепое название. Но Чу Ваньнин не стал его отговаривать. Тогда он не понимал в полной мере тех чувств и той горечи. У Чу Ваньнина с самого начала никого не было, поэтому ему никогда не доводилось переживать чувства утраты. Теперь же довелось. Он хотел выйти на улицу и кричать от боли во весь голос, но не мог себе этого позволить. Теперь и он узнал, каково это — терять дорогого тебе человека. Когда внутри всё сдавленно ноет от неизгладимого чувства вины, выжигает калёным железом душу, и ничего во всём мире не способно принести облегчения. Он узнал об этом только сейчас, в сорок лет. Какого же было Мо Жаню в его семнадцать?.. Чу Ваньнин полностью заслуживал определение «бессердечный». Мо Жань имел право его ненавидеть. Ноги затекли намертво, от долгого пребывания в одной неудобной позе. Чу Ваньнин отложил гуцинь в сторону и медленно, опираясь на холодный саркофаг, встал на ноги и с тоской взглянул на Тасянь-Цзюня. С минуту борясь с желанием коснуться его щеки, Старейшина Юйхэн проиграл самому себе, и холодная ладонь живого человека коснулась не менее холодной кожи мертвеца. Чу Ваньнин нежно провёл по щеке Мо Жаня, чувствуя непривычную сухость его кожи. Его лицо отмыли от крови и грязи, внутренности запихнули назад, как смогли. Белые одежды Мо Жаню были абсолютно не к лицу. Он и сам ненавидел белый цвет. Как хорошо, что Сюэ Мэн применил нетленное заклинание, и вплоть до самих похорон тело останется без признаков разложения. Он столько всего не успел сказать этому человеку… И уже никогда не скажет. Остаётся надеяться, что когда-нибудь они встретятся в загробном мире и смогут поговорить по душам. Размышления прервал тихий скрип главных ворот. Если бы не он, то Чу Ваньнин даже не заметил бы присутствия постороннего человека. Раздались спокойные шаги. Сюэ Мэн, стараясь не нарушать скорбной тишины, поставил на пол корзинку с горой бумажных денег для ритуала. — Он был Императором Верхнего и Нижнего царств, — вполголоса начал Сюэ Мэн. Чу Ваньнин ничего не ответил. — Я думаю, это ему пригодится, ведь он привык к роскоши, и хотя бы из благодарности за… Его голос звучал виновато. Последнее, что он сказал Мо Жаню, уходя, было пожелание покончить с собой. Сюэ Цзымин никогда прежде не жалел о сказанных им словах так сильно, как сейчас. Ведь разница между пожеланием смерти человеку, которого она неминуемо настигнет, и пожеланием смерти самоубийце, который и без того готов распрощаться с жизнью, сгинувши от своих же рук, — колоссальная. Разумеется, ни то, ни другое, чести ему не добавляло. — Оказывается, Мо Вэйюй хотел, чтобы пик Сышэн был восстановлен. Он написал об этом в письме. Вот, взгляните, — Сюэ Мэн, держа письмо двумя руками, выражая почтение, передал его Чу Ваньнину. Это было одним из «приличных» посланий от Тасянь-Цзюня, в котором своим кривым уродливым почерком он писал, что желает процветания пику Сышэн и от своего имени, данного ему матерью, предоставляет всё необходимое. До писем с эротическими рисунками Сюэ Цзымин пока не дошёл, а потому даже не подозревал, что его ждёт. Чу Ваньнин взял письмо и быстро прошёлся глазами по строкам. «Прости, что твой Учитель так мало занимался с тобой каллиграфией, Мо Жань…» Он вернул письмо Сюэ Мэну и твёрдо сказал: — Значит орден будет восстановлен. — Это ещё не всё, Учитель, — тон Сюэ Мэна стал серьёзнее. — Старейшины орденов Цзян и Гуюэ требуют посмертной казни через линчевание. Чу Ваньнин нахмурил брови. — Что они говорят? — Что нам не следует проводить даже его похороны, как Императора. Они требовали устроить кровавое погребение. Этот ученик смог добиться лишь позволения похоронить Мо Вэйюя как брата — не более. «Кровавое погребение… — с презрением к предлагавшим эту дикость людям подумал Чу Ваньнин. — Они действительно хотят спросить вину с мертвеца. Сволочи.» — Учитель, этот ученик просит Вас подтвердить слова о том, что пожелание похоронить Мо Вэйюя как члена семьи Сюэ в том числе и Ваше решение, — Сюэ Мэн уважительно поклонился. — Своё слово против слова Учителя они сказать не посмеют. Верно. Евнух Лю, сделав Чу Ваньнина «спасителем» в очах Поднебесной, наделил его правом оставлять последнее слово за собой в любом вопросе. Никто не посмеет пойти против воли человека, убившего Наступающего на бессмертных Императора. И Чу Ваньнин ненавидел прибегать к этому. — Хорошо, я сделаю это. — И ещё, Учитель… Вас просят провести Небесный Допрос в отношении нескольких людей. Но Евнух Лю настаивает на том, чтобы Вы пока что не раскрывали никому правды о том, что Ваше духовное ядро уничтожено. Чу Ваньнин, услышав об этом, больше не хотел продолжать разговор. Он как можно мягче обратился к Сюэ Мэну: — Я со всем разберусь. Если это всё, то ступай. Сюэ Цзымин ещё раз уважительно поклонился и вышел. Чу Ваньнин обессиленно опустился на колени перед гробницей Тасянь-Цзюня и опёрся лбом о холодный камень. Он так устал от всего…***
Прошло ещё три дня. На шестой день Чу Ваньнин приказал слугам переодеть Мо Жаня в красное. Те подумали, что он сошёл с ума, но всё же подчинились, не посмев возразить. В зале Шуантянь горело множество свечей и маленьких красных и белых фонариков. Приняв решение хоронить Тасянь-Цзюня в красном, Чу Ваньнин по факту подверг его душу опасности. Хоронить в красном строго запрещалось, ведь так душа умершего могла заблудиться между двумя мирами, так и не достигнув подземного царства. Чтобы не допустить такой участи для Мо Жаня, Чу Ваньнин позаботился о том, чтобы на всём пике Сышэн были развешены фонари, которые горели даже днём. Вместе с этим поползли слухи, что Бессмертный Бэйдоу может быть таким же безумцем, как и Тасянь-Цзюнь, но Сюэ Мэн закрывал рот любому, кто имел настолько грязный рот, и до того утратил совесть, что посмел поливать грязью его Учителя. Поэтому, последние дни разговоры на пике Сышэн велись исключительно шёпотом. Многие страшились Чу Ваньнина и его гнева, но никто не осмеливался заговорить о том, что за всё это время никто не видел, как Старейшина Юйхэн использовал бы Тяньвэнь или любое другое из своих духовных оружий. Вся страна была в предвкушении похорон Тасянь-Цзюня, чтобы наконец-то распрощаться с этой псиной навсегда. На шестой день двери зала Шуантянь тихо отворились, впуская в своё холодное укрытие пожилого мужчину с букетом белых ирисов. К гробнице Тасянь-Цзюня за эти шесть дней никто ни разу не принёс цветы. Никто, кроме Чу Ваньнина. Он не знал, какие цветы были у Тасянь-Цзюня любимыми. Кто знает, может быть он вообще цветы не любил? Поэтому находил самые разнообразные и красивые, в надежде, что хотя бы с чем-нибудь из этого угадает. Последние дни Бессмертный Бэйдоу проводил со своим учеником почти всё время. Чем ближе оказывалась дата похорон, — тем сильнее была тоска. То и дело мелькала шальная мысль отправиться за ним следом, но Чу Ваньнин запрещал себе думать об этом. У него остался последний Ученик, о котором нужно было позаботиться. Сюэ Мэну сейчас было невероятно тяжело, как его Учитель мог позволить себе уйти в такой момент? Это непозволительная роскошь. Чу Ваньнин думал об этом, сжигая с помощью свечи всё новые и новые ритуальные деньги, когда позади раздался тихий звук шагов. Тишину до этого нарушало лишь тихое шуршание бумаги. Евнух Лю, впервые за эти шесть дней, оказался в стенах прощального зала Шуантянь. Не говоря ни слова, он молча положил букет белых ирисов у гробницы Тасянь-Цзюня и трижды поклонился, отдавая последнюю дань уважения Императору, прежде чем обратиться к Чу Ваньнину. — Уважаемый Старейшина Юйхэн, этот Старый Слуга должен попросить у Вас прощения. Чу Ваньнин замер. Он поджёг очередную купюру свечой, но забыл вовремя положить горящую бумагу на серебряный поднос, из-за чего чуть не обжёгся. Ветер шелестел за окном. В зале Шуантянь снова воцарилось молчание. Евнух Лю низко склонился перед Чу Ваньнином в уважительном поклоне. — Этот старый слуга исполнял последнюю волю Его Величества. Наконец-то настал день, когда этому слуге дозволено говорить.