❂
Ночь прошла и рассеялся утренний туман. В медовом сиянии висящей высоко над горизонтом звезды грелись горные вершины. Если путник заберётся на самую высокую гору и взглянет вверх, то ультрамариновое весеннее небо в окружении бесконечного множества разнообразных пушистых с позолоченными краями облаков образует купол и укроет заблудшую в этом мире душу ото всех жизненных невзгод и забот, что терзают разум. Прохлада отступила. Тепло дня растопило лёд, не оставив от вчерашнего снега ни следа. Метель, нагрянувшая так внезапно весною, погубила всю красоту распустившихся деревьев, а Бог урожая оказался сильнее зимы. Пускай злой ветер сорвал с тонких ветвей беззащитные цветы, это всего-то-навсего новая фаза жизни, а деревья обязательно дадут свои плоды. Павильон Алого Лотоса не располагался на самой высокой горе, однако в это утро со всех сторон был окружён нежным и воздушным, ярко-синим небесным куполом. Тонкие золотые нити — лучи солнца, попадали в окна. Со вчерашнего вечера плотно закрыты их ставни. Да так, что и свежий прохладный воздух, подареный утром, в помещение почти не проникал. В комнате царил запах бумаги с остаточными нотками благовоний, и пыли. И кошек. Ярко-красные шёлковые занавески пропускали небольшую долю света, даруя волшебный мягкий розовый отблеск на часть помещения. Металлическая ваза с небрежно закинутым в неё, давно погасшим трутом, коим вчера зажигали свечи, отбрасывала нечёткий солнечный зайчик на стену. Разбросанные инструменты на заваленном книгами и свитками столе, под лучами солнца отражали причудливые блики. В его же свете живописно кружила пыль. Вездесущий сквозняк приподнял воздушный край алой занавески. На железную часть небольшого молоточка попали прямые лучи, блик стал ещё ярче. Чу Ваньнин, которого разбудил скользнувший по лицу солнечный зайчик, кожей почувствовал, что утро наступило. Головой понимал, что недалеко дело до полудня, но сонный покой оказался слишком заманчивым, как и то тепло, в которое его окунули. Память лениво подкидывала обрывки вчерашних событий, а всё пространство вокруг всё так же являлось забитым незримой, горькой и пьянящей аурой того, кто, сердцем чувствовал Чу Ваньнин, задумал что-то страшное. Это беспокойство никак не отходило на второй план, но успешно конкурировало с фактом, что сейчас этот человек был в его руках, и маленькая мерзотная часть души жадно упивалась необычным чувством: в его руках сам Император. Небольшой, но очень ощутимый огонёк разгорелся в его сердце с того самого мгновения, как Мо Жань спас его у озера Тяньчи. Если до этого Чу Ваньнин замечал, что изредка Тасянь-Цзюнь стал проявлять к кому-то жалость или даже нежность — это были сперва дождевые черви, а затем котята, — то это можно было списать на редкие проблески света в беспросветном мраке. Но у озера Тяньчи… Чу Ваньнин ясно помнил, Мо Жань уверенно и чётко сказал, что хочет, чтобы его Учитель сыграл для него на гуцине. А затем радовался чему-то и бесконечно повторял о том, что «смог» и «получилось». Что именно «получилось», Чу Ваньнин так и не понял, но в тот момент, он знал, чувства человека, который крепко сжимал его в объятиях и старался укрыть от снега, — были искренними. Думать о том, что эти эмоции были и впрямь направлены на него, было… Так приятно. «Ты жалок, безусловно. Хотя бы не веди себя как животное.» И глупо. В конечном итоге, Чу Ваньнин не мог позволить себе поддаться одолевающей сердце слабости и остаться так навечно. Совесть не дозволяла воспользоваться беспомощным положением спящего. Пускай Тасянь-Цзюнь под определение «беспомощный» никак не подходил, ибо даже во сне его чёрные брови всегда слегка сведены, на лице укоренились тени наполненных страданиями и кровью прожитых лет, там же засел отпечаток звериной жестокости. Его тело всегда слегка напряжено, а сон до невозможности чуток к любому шороху в окружении. В любой момент этот человек готов призвать свой меч и первым нанести удар. Даже в следующую секунду после того, как откроет глаза после сна. Чу Ваньнин не потому не хотел потревожить его сон. Он медленно, чтобы не разбудить спящего зверя, приподнялся на локтях, протянул руку, чтобы разгладить пальцем морщинку на его лбу, и… Смутился едва не до смерти, наткнувшись на взгляд внимательно наблюдавших за ним, хитро прищуренных голубо-серых кошачьих глазок. Луч солнца идеально падал так, чтобы бесстрашный мелкий пушистый наглец, вальяжно разлёгшийся на шёлковой подушке, а вернее, на разметавшихся по всей ней волосах Мо Жаня, нагло прижимаясь пушистым боком к щеке Тасянь-Цзюня, буквально купающийся в солнечном свете, мог выжидающе поглядывать на Чу Ваньнина. Благо, свет солнца не попадал в глаза Императору. Белая шерстка, с которой Мо Жань тогда выбрал все соринки, обрела своё сияние, котёнок довольно жмурился, подставляясь под солнечные лучи. «— Решился, а в последнюю минуту отступил, — безмолвно насмехались над Бессмертным Бэйдоу кошачьи лукаво сузившиеся на солнце глазки. — Вот уж трусливая людская особь, испугался, что на ласку хищник выйдет навстречу.» Под хитро жмурящимся кошачьим взглядом, Чу Ваньнин чувствовал себя линзой, сквозь которую проходят солнечные лучи. Ему казалось, что так котёнок безмолвно говорит с ним, и, о ужас, подначивает к определённому действию. Чу Ваньнин так и застыл с занесённой не для удара, — для нежности рукой. С минуту подумав, он просто убрал волосы с лица и решил, что прежде, чем разбудит Мо Жаня, приведёт себя в приличный вид. Котёнок, как будто прочитав его мысли, медленно моргнул и снисходительно проследил взглядом за человеком в белом, что так нерешительно, что аж неуклюже, слез с кровати и принялся искать свою белую ленту и простую серебряную шпильку, коими обычно собирал свои волосы. Чу Ваньнин сел на край кровати и потёр виски, напрягая память, вспоминая вчерашний вечер. Он не помнил, чтобы распускал волосы перед сном. Чу Ваньнин обернулся и ещё раз посмотрел на Тасянь-Цзюня, едва ли не в позе звезды раскинувшегося на его кровати. Помимо воли, всю жизнь сдержанный в своих желаниях Юйхэн Ночного Неба задержал с виду ничего не выражающий взгляд на фигуре спящего. Сколько Чу Ваньнин его помнил, он мог поклясться, что доселе не видел Императора таким. Безусловно, Мо Жань был красив, но то ли из-за проклятия цветка, то ли вследствие праздной жизни во дворце, этот достопочтенный походил на ожившего мертвеца с тёмным бешеным взглядом, даже кожа его стала бледной, отдающей серостью. И «живой» медовый оттенок ей могли придать свечи, либо же фонари в полутьме. Сейчас же… Нет, это абсолютно точно безумие, но вид Наступающего на бессмертных Императора, в сонном беспамятстве отворачивающегося от светящего в лицо солнца, был безмятежен. Падающая на лицо тень от длинных пушистых ресниц, рассыпанные по подушке спутанные пряди волос, беспорядочный шёлк одеяний, слегка согнутые в коленях ноги, мягкий отблеск тёплого солнечного света, белый пушистый котёнок… Что-то в этой умиротворяющей обстановке оставалось до жути неправильным. Чу Ваньнина давно мучило это чувство, и если изредка оно пряталось в тёмный пыльный угол, то сейчас вышло на солнечный свет и кричало о своём ужасе во весь голос, отдавая гулом крови и биением невидимых молоточков по вискам. Котёнок, уже вставши с нагретого места, медленно прогуливался по изголовью кровати. Чу Ваньнин прикусил палец, выступила кровь. Он медленно встал, обошёл ложе и сел ближе к Мо Жаню, затем коснулся его лица, подмечая глубоко запавшие тёмные круги под глазами. Чу Ваньнин совершил огромнейшую ошибку, когда-то не заметив в нём цветок. Сейчас было что-то ещё, и Старейшина Юйхэн боялся это упустить. Он хотел использовать «Заклинание Парящего Дракона», но с досадой обнаружил, что в его крови осталось слишком мало духовной силы. Её не хватит на призыв. Что ж, тогда он справится сам. Чувствуя себя воришкой на руинах сгоревшего дома, Чу Ваньнин наклонился вперёд и прижался лбом ко лбу Мо Жаня, ища след собственной души. Да, она была там. Тасянь-Цзюнь вёл себя слишком нетипично для человека, проклятого цветком «Восьми страданий бытия», возможно потому, что энергия двух частей души Чу Ваньнина воздействовала на силу проклятия. Он не позволял себе этому радоваться. Строить такие прогнозы было слишком уж оптимистично. Тасянь-Цзюнь всё ещё опасен, всё ещё страдает и ненавидит, всё так же может сорваться с цепи, и некому в этом мире его приручить. Чу Ваньнин, будучи неполным сосудом без ядра и двух частей души, не мог защитить даже себя, мог только убить. Всплыла мысль, что ему предоставлялся шанс именно сейчас. Чу Ваньнин тихо вздохнул и отстранился. Ни в жизнь он не позволит себе убить Тасянь-Цзюня. С цветком или без — плевать, Учитель Мо Жаня отдаст за него свою жизнь без сожалений. Он ведь был готов умереть, тогда, у озера Тяньчи, пожертвовав последней частью души, чтобы призвать Цзюгэ и подарить последнюю частицу себя Наступающему на бессмертных Императору. Тасянь-Цзюнь отказался от последнего подарка своего Учителя и выбрал что-то, непостижимое умом. Сперва Чу Ваньнин был в оцепенении, затем — в ужасе. Сперва от действий Мо Жаня, затем — от своих собственных. В ужасе был и сейчас. То самое «неправильное» начало незаметно от него ускользать, как зыбкая туманная дымка поутру. Внезапно он понял. Тасянь-Цзюнь не просыпается. Он, который из тех людей, что чувствуют малейшее движение и мгновенно просыпаются от чужого взгляда. Чу Ваньнин сотни раз ложился с Императором в постель, сотни раз видел его спящего. Он знал, как никто иной: Мо Жань даже чересчур чуток во сне. В следующий миг всё похолодело внутри. Чу Ваньнин внимательно вгляделся в лицо спящего мужчины. Мо Жань во сне качнул головой, из правого уголка его рта просочилась рубиновая капля крови, которая начала медленно стекать по подбородку, оставляя яркий кровавый след. Для Чу Ваньнина вмиг исчезли все звуки. Все предметы и стены, окружавшие их, стали размытыми пятнами. Тихое солнечное утро и охвативший липкий ужас слились единым целым. Такие же чувства мог вызвать только изуродованный сгнивший труп, лежащий среди живых прекрасных цветов и освещаемый полуденным солнцем. Слои чёрных, с золотыми танцующими драконами, одежд на груди Мо Жаня тут же оказались слегка сдвинуты в стороны изящной прохладной рукой. Чу Ваньнин уверенно провёл холодными пальцами вниз по горячей груди, вместе с тем, помимо чёткого биения сердца, подушечками пальцев улавливая ещё одну пульсацию. Слабые, но заметные удары чего-то необъяснимого, имевшие свой темп, шедший в асинхрон с ударами сердца. Их можно было назвать хаотичными и беспорядочными. У Мо Жаня не могло быть два сердца, в нём жило что-то постороннее. Пальцы его остановились и замерли, встретив тугую повязку из шёлковых бинтов, и сдвинув ткань дальше, Чу Ваньнин увидел, как на белоснежных бинтах в районе сердца растеклось огромное алое пятно, испачкавшее даже верхний слой одеяний Тасянь-Цзюня. На тёмном шёлке кровь стала практически незаметна. Чу Ваньнин подумал, что всю ночь мог лежать головой именно на этом месте. Тогда выходило, что слушая во сне биение сердца этого человека, он неосознанно давил на его раны. Если всё так, то где-то на щеке у него сейчас имеютсч разводы просочившейся сквозь ткани крови Мо Жаня. И Мо Жань ничего не сказал ему. Жуткое, почти паническое оцепенение, волной накрывшее его, пополнила просочившаяся в щель, неловкость. А вместе с ней грызущее уязвимые сердечные стенки чувство вины. Чу Ваньнин застыл каменной статуей, невидящим взглядом смотря перед собой, кончиками пальцев ощущая две отдельные, идущие в разнобой, пульсации, одной из которых не мог дать объяснения. В тех шёлковых свитках в обветшалой библиотеке Сышэн, когда он расшифровывал древние записи, абсолютно точно не упоминалось ничего подобного ни о цветке, ни о любом ином паразите, хотя Чу Ваньнин сегодня наведается туда ещё раз и перевернёт все записи вверх дном. Не успел Бессмертный Бэйдоу убрать пальцы и поправить императорские одежды, дабы замести следы своей разведческой вылазки, как раздался чуть хрипловатый и насмешливый, от того не менее приятный для слуха голос: — Уважаемый Наставник Чу возжелал этого достопочтенного? Чу Ваньнин так испугался, что его вторая рука, которой он всё это время опирался на кровать, соскочила, заставив прославленного Старейшину Юйхэн едва ли не пасть с позором, однако в последний момент он сумел выставить вперёд локоть, и упёрся в грудь Тасянь-Цзюня, успев избежать позорного падения. Из Мо Жаня разом вышибло весь воздух. — Ваньнин, блядь, ты…! — он вовремя прикусил язык, но и Чу Ваньнин быстро понял, что самым неудачным образом давит на чужие раны. Наблюдать за набирающим обороты испугом в слегка покрасневших глазах Учителя Мо Жаню очень даже пришлось по душе. Чу Ваньнин сразу же сел ровно, однако пальцы с груди Императора не убрал, продолжая деловито нащупывать пульс, за сурово сведенными бровями скрывая смущение. Он понимал, что выглядит чертовски неубедительно, но делал вид, что дело следует закончить. — Что ты делаешь? — Тасянь-Цзюнь расплылся в насмешливой улыбке, показывая ямочки на щеках. — Пытаешься этого достопочтенного ублажить? Тогда тебе нужно начать с несколько иной части его тела. — Заткнись, я проверяю состояние твоего золотого ядра, — очень уверенно соврал Чу Ваньнин. Кончики ушей горели, но за распущенными волосами их невозможно было увидеть. Чу Ваньнин был уверен, что ничто, кроме его нервозности, которую он если и не мог взять под контроль, мог выдать за гнев или что угодно другое. Увы, скрыть полностью — невозможно. Мо Жаня сие лишь позабавило. Вот так проснулся утром и решил проверить его золотое ядро, разумеется! — Этот достопочтенный не верит ни единому твоему слову, — продолжил Мо Жань. — Коль так желаешь, то этот достопочтенный окажет тебе милость и вполне может побыть твоим Шифу в делах, касающихся телесного удовольствия. Эти притягательно-жаркие, бесстыдные слова, заставили иней вокруг растаять и превратиться в капли росы. Они же зажгли огонь, такой силы, что с Чу Ваньнина мгновенно спали морозные, покрывшиеся ледяной коркой, оковы. Заледеневшая в жилах кровь начала медленно таять, но даже так Образцовый Наставник Чу не мог быстро прийти в себя, и, заторможенно подняв голову, встретился с хитрым лиловым прищуром тёмных глаз Тасянь-Цзюня, прожигающих в нём дыру. — Или ты хочешь взять этого достопочтенного? — Тасянь-Цзюнь перевернулся на бок и дразняще выгнул поясницу, уже откровенно издеваясь. Подперев голову рукой, он не сводил взор со своего Учителя. — Об этом даже не мечтай, Чу Ваньнин. Совсем недавно, точно так же Чу Ваньнина прожигал взглядом маленький белый котёнок. — Что?.. — в прошлом Образцовый Наставник Чу совсем дар речи потерял от последнего вопроса. Тасянь-Цзюнь с виду грубо, на деле скорее мягко, обхватил запястье Чу Ваньнина и внимательно посмотрел на выглядящего потерянным Учителя. В его мозгу быстро сложился пазл, что именно пытался разузнать Чу Ваньнин, внезапно заинтересовавшийся ранами этого достопочтенного. Однако, не будучи глупым, он быстро понял, как следует себя вести. Хочешь что-то спрятать — прячь это на самом видном месте. — Что значит «что»? Скорее этот достопочтенный должен у тебя поинтересоваться, с чего вдруг ты решил раздеть его во сне? Давно не имел в своей заднице член? — Заткнись, — зло прошипел сквозь зубы Чу Ваньнин, наконец собравшийся с силами и яростно рвущийся освободить своё запястье из цепкой хватки. Тасянь-Цзюнь дёрнул его на себя, и сидящему на краю кровати Чу Ваньнину пришлось наклониться вперёд. Теперь он мог чётко рассмотреть кровоподтёк на губах Мо Жаня. — У тебя кровь на лице и открывшаяся рана. Проваливай к лекарю! — Как забавно, — с явным интимным подтоном тихо проговорил Тасянь-Цзюнь, улыбающийся кровавой улыбкой. Его рот был наполнен небольшим количеством крови, которую сам он не чувствовал. — Ты начал беспокоиться об этом достопочтенном, или жалеешь, что не успел перерезать ему горло во сне? Тасянь-Цзюнь отпустил чужое запястье, Чу Ваньнин мгновенно выпрямился и отвернулся от него. Тут-то Мо Жань заметил, что волосы Чу Ваньнина свободно ниспадают по плечам и спине, доставая до середины бедра. Он вспомнил, с каким трудом прошлой ночью снял с этих волос шпильку, чтобы их обладатель ненароком не проткнул себе голову. У изголовья кровати лежали напрочь смятая белоснежная шёлковая лента и та самая заколка. Тасянь-Цзюнь сглотнул уже порядком накопившуюся во рту кровь и тыльной стороной ладони вытер кровоподтёк с подбородка. Вот и наступило время для прощания. Тасянь-Цзюнь поправил свои одежды: плотно запахнул все слои шёлковой ткани, туго затянул пояс и пригладил волосы, гордо расправив плечи и придав своему облику величественный, внушающий ужас, вид. Плевать на кровь. Он спокойно встал с кровати и протянул Чу Ваньнину руку, также предлагая подняться. Чу Ваньнин, не глядя, через несколько мгновений раздумий, вложил в неё свою холодную ладонь и тоже поднялся на ноги. Мо Жань без слов обхватил её крепче, и решительно сделал несколько шагов к окну, выводя Чу Ваньнина на свет, чтобы в последний раз как можно лучше разглядеть его лицо. Это лицо он должен как следует запомнить. Он торопился, спеша не растерять всю решимость. Успеть открыть дверцу клетки до того, как его собственная эгоистичная натура и мерзкий демон возьмут верх. Тасянь-Цзюнь поднял ставни окон, впуская свежий, искрящийся солнечный ветер, и всю нежную прохладу этого дня, вместе с белыми и нежно-розовыми лепестками цветущих деревьев. Чу Ваньнин тоже молчал, его лицо сделалось отстранённым, но Тасянь-Цзюня это не волновало. Как за столько лет он мог не знать, как обратить на себя внимание Учителя? Несколько лепестков упали у их ног. — Ваньнин, — позвал Мо Жань, и выразительные светло-карие глаза феникса, на солнце выглядящие почти золотыми, спокойно уставились на него. Довольный Мо Жань покачал головой. Новый поток свежего воздуха ворвался в Павильон Алого Лотоса, и такие же занавески поднялись высоко к потолку. Сквозняк гонял по покоям крабовые лепестки, разнося их по всем углам. — Верно, вот так, — Тасянь-Цзюнь отпустил ладонь Чу Ваньнина, чтобы убрать те несколько шаловливых прядок, что так некстати закрыли часть лица. — Смотри только на этого достопочтенного, Ваньнин. Смотри только на меня. Глаза феникса слегка раскрылись, словно Чу Ваньнин и вправду видел Тасянь-Цзюня впервые. Дрогнули длинные ресницы, но взгляд отводить он не стал. Наступающий на бессмертных Император сделал шаг вперёд, плавно поднял руки и обнял своего самого ненавистного врага — своего Учителя, сперва мягко, затем всё крепче сжимая его тело в своих руках. Это прощание. Предпоследняя встреча, но последнее прикосновение. Последнее тепло, которым насладится и которое подарит в ответ Тасянь-Цзюнь. Он мягко провёл рукой по мягким шелковистым волосам Чу Ваньнина, приглаживая все растрепавшиеся из-за ветра прядки, случайно находя даже ту, которую несколько дней назад отсёк свечой. «Увы, Ваньнин. Этот достопочтенный снова должен будет тебя унизить. Впервые это во благо для тебя.» Он тяжело вздохнул, собираясь с силами, чтобы разомкнуть эти объятия и, разорвав все связи с Чу Ваньнином до скончания веков, отпустить этого человека на волю. Отпустить в тот огромный и разрушенный, изуродованный этим же достопочтенным, мир. Вот, сейчас, этот достопочтенный досчитает до трёх, и его Учитель будет свободен! «Раз.» Чу Ваньнин делает полшага навстречу и робко подаётся вперёд. В нос Мо Жаня ударяет запах яблонь, волной накатывает тошнота, черви возмущённо копошатся и вгрызаются в плоть изнутри. «Два.» У Тасянь-Цзюня леденеет спина от того, что Чу Ваньнин своими холодными руками обнимает этого достопочтенного в ответ, ладонями проводя по лопаткам, спускаясь на талию. Мо Жань перестаёт вести внутренний отсчёт и закусывает губу, чтобы не взвыть от ужаса и тоски. До него поздно дошло, что поведение Чу Ваньнина также неуловимо изменилось. Этот достопочтенный был так сильно одурачен его равнодушным, ничего не выражающим лицом, что не заметил, что Чу Ваньнин больше его не отталкивал. Наоборот, Учитель принимал этого достопочтенного со всеми его грехами и чего-то ожидал ещё. Мо Жань не мог выбрать в памяти момент, на который можно было бы подумать, что именно он стал переломным. В какую сторону ему смотреть? Между ними столько всего произошло. Сперва Тасянь-Цзюнь лишил его золотого ядра, далее вынудил лечь под себя и на протяжении многих лет насиловал бесконечно долгими и тёмными ночами, причиняя столько боли, что порой ему самому становилось мерзко. Он помнил вопрос Чу Ваньнина, заставивший его задуматься и на непродолжительное время сколыхнувший душевный покой. Он помнил, как лёжа под этим достопочтенным, после их очередного соития, Чу Ваньнин тихо спросил: — Как мы с тобой до этого дошли? И Тасянь-Цзюнь не сразу нашёл что ответить. Этот достопочтенный, право, совершенно не помнил, что он тогда сказал. Тогда ему было не важно. И по правде говоря, он был сбит с толку так же, как и сейчас. Память слишком невовремя подбросила это воспоминание. Было поздно сожалеть. Возможно, что-то сломало Чу Ваньнина ещё больше. Он ведь никогда не был ручным зверьком Императора. В первые и последние годы, Чу Ваньнин, если не страдал от какой-либо болячки, использовал каждый шанс, чтобы ускользнуть в библиотеку, или же просто уходил по своим Небеса весть каким делам. Юйхэн Ночного Неба ранее никогда не дожидался этого достопочтенного на одном месте, даже когда тот под угрозой смерти приказывал ждать. «Нет-нет-нет-нет, только не сейчас!» Почему это случилось именно тогда, когда этот достопочтенный готов его навсегда отпустить? Не мог же Учитель этого достопочтенного настолько смириться со своей участью? Это же не похоже на смирение! Но если не покорность, тогда что? Тасянь-Цзюнь собрал всю силу воли, которая была ему дана. — Ваньнин? — не отстраняясь, полушёпотом окликнул он. — Что бы ты сделал, если бы вернул себе золотое ядро? Чу Ваньнин, невольно засмотревшийся на то, как из-за ветра длинная прядь его собственных волос спуталась с такой же прядкой волос Мо Жаня, от внезапного звука своего имени едва не рванул куда глаза глядят, подальше от этого места, неловкости, и смущения от своих постыдных мыслей. Но он не только находился в кольце чужих сильных рук, а и сам не горел желанием отпускать этого человека и рушить такой момент, поэтому так же тихо ответил: — А?.. Это невозможно. — Какая разница, просто представь это и ответь, — настаивал Тасянь-Цзюнь, и Чу Ваньнин счёл этот вопрос странным. Чу Ваньнин задумался, неосознанно сжимая и комкая ткань императорских одежд, отчего-то представив то, как было бы хорошо вернуться в прошлое и остаться там навсегда. С тем юношей с медовыми ямочками на щеках, от которого Чу Ваньнин получил в подарок собственноручно вышитый цветами яблонь платок. Впрочем, человек в его объятиях являлся Наступающим на бессмертных Императором, которого Чу Ваньнин любил не меньше. Тот юноша уже не вернётся, а Тасянь-Цзюнь обречён. Чу Ваньнин был готов пройти с ним весь их путь до конца. — Я бы призвал Тяньвэнь. «И допросил бы одного человека.» Мо Жань не сдержал смешок, и от вибрации его низкого голоса у Чу Ваньнина по телу мурашки пошли. — Ха-ха, Ваньнин, ты неисправим, — Тасянь-Цзюнь в последний раз погладил Учителя по волосам. — Так нравится бить людей? Чу Ваньнин недовольно хмыкнул, и, не размыкая объятий, повернул голову, случайно мазнув губами по шее Мо Жаня. Тот, прочно ухватив за хвост стремительно покидающую его решимость, а вместе с ней и здравый смысл, понял, что пора это заканчивать, иначе этот достопочтенный не сможет. Ещё совсем чуть-чуть. Честно, ещё одно мгновение. Вот-вот это случится, этот достопочтенный уже почти готов отпустить своего Учителя! «Досадно, а ведь перед смертью не надышишься, — подумал Мо Жань, вспоминая, что этой ночью, когда он лёг спать с Учителем, его впервые, за долгое время, не одолевали ночные кошмары. — Больше этот достопочтенный не увидит сны. Вспомнить бы лицо матери.» Тасянь-Цзюнь собрал всё своё хладнокровие. Пора. «Три!» Мо Жань отстранился. Тепло, окутывающее их двоих, исчезло. Прохладный ветер теперь ощущался колющим и режущим кожу и лёгкие, а солнце светило уже не так тепло и ярко. На него вот-вот набегут серые тучи, и свет вовсе исчезнет. Чу Ваньнин промолчал, хмурясь от неясных чувств и неприятного холода, отчего-то ощущая себя брошенным. Он краем глаза подметил, что погода за окном тоже резко меняется. Ему перехотелось выходить на улицу. — Ваньнин, — холодным голосом позвал его Тасянь-Цзюнь. — Этот достопочтенный должен идти. — Иди. — Не смей дерзить, Ваньнин. Ты останешься здесь, в павильоне. Дождись этого достопочтенного и приведи себя в порядок, — Мо Жань протянул ему его же серебряную шпильку, которой, как богиня Сиванму, провёл незримую черту, разделив их судьбы и разорвав красную нить. Пусть же меж ними разольётся Серебряная река. — Сегодня состоится важная для тебя встреча. Будь готов. Этот достопочтенный лично за тобой придёт. «Только бы твоё ослиное упрямство не сыграло против тебя сегодня, Чу Ваньнин.» Сказав это, Мо Жань развернулся и ушёл, больше не сказав ни слова. Не сожалея и не оборачиваясь. Отныне Юйхэн Ночного Неба свободен. Отныне ночью звёзды освещают его путь, а днём для него сияют девять солнц. Осталось лишь подготовить Учителя к его долгому и опасному пути. Разыскав Евнуха Лю, Тасянь-Цзюнь приказал подготовить его кабинет и все письменные принадлежности. Этот достопочтенный уже давно не брался за кисть, а чтобы заставить Сюэ Мэна лично прийти во дворец Ушань, письмо должно было быть написано рукой самого Императора. Иначе Любимец Небес, заподозрив некоторое дерьмо, явится к этому достопочтенному с армией вооружённых ублюдков. Отмокая в зеленоватых водах горячего источника близь купален Мяоинь, Мо Жань задумчиво наблюдал, как с водной глади медленно поднимается, клубясь в воздухе, пар, а вода вокруг него самого постепенно окрашивается в красный цвет из-за открывшихся ран. «И как только не сдох ещё от потери крови?» — Всё готово, Ваше Величество, — раздался за спиной голос Евнуха Лю, шагов которого Тасянь-Цзюнь не расслышал не только из-за шума воды, а и из-за того, что слишком сильно погряз в своих мыслях. — Его Величество Император до сих пор ломает голову над посетившей его идеей? Несмотря на то, что вопрос был задан с частью иронии, Мо Жань, помолчав немного, ответил: — Нужно придумать, как без лишнего шума привести сюда птенца Сюэ. — Его Величество имеет в виду своего сводного младшего брата? — Верно, — Тасянь-Цзюнь откинул мокрые волосы назад, чем слегка забрызгал водой стоящего позади Евнуха Лю. — Помня прошлый опыт, он придёт сюда исключительно с армией, а это лишний шум и суета, которых этот достопочтенный предпочёл бы избежать. Лю Гун подошёл чуть ближе, становясь неподалёку от Императора, окончательно плюнув на приличия. — Пускай Его Величество напишет в письме о том, что отпустит Бессмертного Бэйдоу вместе с Молодым Господином Сюэ. Тасянь-Цзюнь покачал головой, разглядывая плавно покачивающийся широкий лист белой кувшинки на воде. — Нельзя. Чем меньше деталей будет в письме — тем лучше. Помни, у этого достопочтенного много врагов, Лю Гун, послание могут перехватить, — он тяжело вздохнул, несколько минут устало массируя пальцами виски. Молчание продлилось довольно долго. — Так или иначе, глупо ожидать, что Сюэ Цзымин явится налегке, нужно быть готовыми к штурму пика. Всё это время смотря на нежный, только-только распустившийся цветок кувшинки, Наступающий на бессмертных Император боролся с желанием сорвать его и вдоволь налюбоваться им в своих руках. В этом не было ничего предосудительного, вся Империя всё ещё принадлежала ему. Всё живое, что в ней находится, — его, и он волен делать с чем угодно что пожелает. Однако что-то Мо Жаня останавливало. Он помнил, что когда-то сорвал ветвь с такими же хрупкими цветами, но не кувшинки, а яблони, и был жестоко наказан своим Учителем. Сейчас никто не посмел бы его наказывать, а сорванный цветок в списке грехов этого достопочтенного был бы далеко не самым страшным преступлением. Молчание затянулось, и только Тасянь-Цзюнь собрался спросить, в чём же дело, как его опередили. — Этот старый слуга предполагает, что Любимец Небес Сюэ Цзымин всё же придёт, — наконец выдал Евнух Лю, несколько минут обдумывающий, следует ли рассказывать Императору о ещё одной маленькой детали. — Молодой Господин Сюэ, он… — Чего ещё не знает этот достопочтенный? — в голосе Тасянь-Цзюня промелькнуло раздражение, однако он в сторону слуги даже головы не повернул. — В ту ночь, когда дворец Его Величества был атакован. — Продолжай. — Первым поднялся на пик Молодой Господин Сюэ. В полном одиночестве. Подул прохладный ветер и пар, исходящий от воды, слегка рассеялся. Силуэт высокого статного человека, с широкими плечами и тонкой талией, стоящий по пояс в воде, стал виден чуть более чётко, чем мгновение назад. Стрекоза, садясь на лист кувшинки, задела своим хрустальным крылом поверхность воды. Тасянь-Цзюнь протянул руку и сорвал белый цветок, его губ коснулась тень ухмылки: «Если тебе на роду написан метр — не стоит просить о трёх.» Вздор. Этот достопочтенный потребует все десять. Если пожелает, то все десять тысяч. Последовал ещё один налетевший порыв ветра, и голос Евнуха Лю, которого Мо Вэйюй и так слушал в лучшем случае краем уха, окончательно потонул в шуме деревьев с только-только растустившейся листвой. — Этот слуга встретил его, а затем Господин Сюэ отбил три поклона, прося о «разговоре с братом». Этот слуга нижайше просит прощения у Его Величества, однако оказался не в силах отказать Молодому Господину. Что? Этот достопочтенный ослышался? Три поклона и «разговор с братом»? Снова «разговор с братом»?! Да этот старый хрыч небось совсем страх потерял, ещё и издевается! Евнух Лю не мог видеть лица Тасянь-Цзюня, но мог примерно угадать одолевающие его чувства. Судя по его явно напряжённым мышцам спины и застывшему камнем силуэту, Император такого уж точно никак не ожидал. — Повтори-ка ещё раз, Евнух Лю, этому достопочтенному вода в уши попала. Лю Гун прокашлялся и повторил: — Молодой Господин Сюэ попросил этого слугу позволить ему поговорить с Его Величеством. Этот слуга не смог отказать. — Всё же не зря этот достопочтенный тогда бросил тебя в темницу, — сжав хрупкий цветок кувшинки в руке, проворчал Тасянь-Цзюнь, но злости в свои слова вложил недостаточно. Как будто значительная её часть ушла на то, чтобы раздавить цветок. — Следует поторопиться. Этот достопочтенный хочет закончить всё сегодня, до вечера.***
К тому времени, как солнечный диск перекатился за точку зенита, мчась навстречу вечеру, Тасянь-Цзюнь практически закончил все приготовления. Отряд из четырёх тысяч человек: двух тысяч белых камней, вбитых в живых людей, и двух тысяч чёрных — мертвецов, по приказу Императора стерегли сотни тонн золота и прочего дорогостоящего хлама из императорских сокровищниц. По подсчётам Мо Жаня, когда наступит рассвет следующего дня, он сам будет уже мёртв, а Сюэ Мэн вместе с Чу Ваньнином как раз доберутся до горы Куньлунь, где Сюэ Цзымин за эти годы успел отыскать временное пристанище. Тасянь-Цзюнь прикидывал, что там его Учитель и Соученик пробудут недолго, и почти сразу же вернутся назад, спеша начать восстановление величия и чести пика Сышэн. Скоро Сюэ Мэна ждёт возвращение домой. Тасянь-Цзюнь надеялся, что к тому времени его мёртвое тело полностью сожрут черви, и никто и никогда не увидит этого достопочтенного в посмертии. Он не хотел, чтобы его хоронили. Не хотел, чтобы кто-то видел его труп. Поэтому оставил десять мёртвых стражей — чёрных камней Вэйци, которые к полудню следующего дня сожгут его тело, и не дадут огню перекинуться на дворец. Тасянь-Цзюнь доверял своим марионеткам больше, чем живым людям. Живое сознание, не взятое под контроль техникой Вэйци Чжэньлун, предаст. Мёртвые гораздо послушнее. Они преданны. Преданны этому достопочтенному, и будут преданы земле. Тасянь-Цзюнь в своё время славно потрудился над тем, чтобы его пешки слушались его — своего Господина, даже после потери ядра или же смерти этого достопочтенного. Что ж, для гипотетически возможного случая, потеряй Тасянь-Цзюнь своё золотое ядро, он оставлял себе запасной вариант. Ещё один отряд, по запоздалому совету Евнуха Лю, был сформирован в спешке: из трёхсот белых камней — солдат. И уже по приказу Наступающего на бессмертных Императора, секретными тропами был отправлен на гору Куньлунь, чтобы добраться к месту аккурат к рассвету, и передать под защиту дворца Тасюэ часть ценных сведений о технике Вэйци и о некоторых открытиях самого Мо Вэйюя. Но сделано это было скорее для отвода глаз: сейчас же расположение самых ценных сокровищ знал только сам Император, а после его смерти — лишь старый Евнух Лю. Лишь он будет знать о том, что глубоко под землёй, куда ведут бесчисленное множество секретных тоннелей пика Сышэн, есть скрытая десятью тысячами талисманов пещера, в которой хранились карты всех остальных сокровищниц Наступающего на бессмертных Императора, ключи от всех замков и абсолютно все открывающие заклинания. Все труды и трофеи этого достопочтенного были собраны в одном месте, и этот достопочтенный своею последней волей пожертвует их во благо. Какой смысл в этих богатствах, если в загробном мире от них не будет проку? Тасянь-Цзюнь так надёжно спрятал их лишь потому, что не хотел, чтобы ими воспользовались чужие. К тому же, этот достопочтенный помнил своё детство в жестоком и беспокойном мире, полном лишений. Он знал каково это: быть голодным и босым ребёнком без чести и семьи. Какая-то часть Мо Жаня очень сильно не хотела, чтобы Сюэ Мэн, пускай уже будучи взрослым, повторил подобие его судьбы. И Учитель… Тасянь-Цзюнь до сих пор, после стольких лет, ничего не знал о нём, не знал о его детстве и родителях, не знал, жил ли он в достатке. Но прошлое осталось в прошлом. Трудные времена легче пережить, имея запасы золота и тонны сокровищ под рукой и под землёй, так пускай же после смерти этого достопочтенного эти двое ни в чём не будут нуждаться! И Евнух Лю. Тасянь-Цзюнь умел помнить добро, пусть он не мог вернуть этому человеку сына, но мог обеспечить ему безбедную старость. Ароматное вино из нефритовых пиал и рулоны лучшего шёлка. Дом — полную чашу. Иву и собственный пруд с золотыми и красными резвыми карпами. Персиковый сад и сливу у двора. Абсолютный достаток и отсутствие забот. А за годы верной службы и напоследок оказанную этому достопочтенному услугу, Наступающий на бессмертных Император подготовил для слуги кое-что, что поможет избавиться от болезней, навеянных старостью, и прожить ещё множество лет. Ключевые заметки Тасянь-Цзюнь собственноручно записал на самом дорогостоящем жёлтом шёлке, и сложил в шкатулку из красного дерева, которую позже Евнух Лю передаст Чу Ваньнину. Мо Жань не был бы собой, если б не отвёл душу напоследок. После чётких приписаний с советами, где искать и как наиболее действенно использовать самые сильные магические артефакты, шли весьма неплохо нарисованные карикатуры совокупляющихся мужчин, а на последней странице гордо располагался нарисованный грубыми мазками туши, огромный, стоящий колом, мужской половой орган. — И что о Вас скажут потомки, Ваше Величество? — тяжко вздохнул Евнух Лю, наблюдавший за тем, как Император стремительно превращает бесценные свитки в чуньхуа. — Скажут, что этот достопочтенный был очень щедр, талантлив и гениален, — без тени сомнения ответил Тасянь-Цзюнь, старательно вырисовывающий очередной порнографический шедевр, на этот раз состоящий из парочки обнажённых, предающихся разврату женщин. Его левая щека оказалась безбожно измазана в чернилах. Вот Учитель разозлится, когда это увидит! А ведь Чу Ваньнину и впрямь придётся всё это читать, если он захочет помочь Сюэ Цзымину восстановить пик Сышэн и приобщить для этого ту бóльшую часть богатств, которая осталась сокрыта от лишних глаз. А он, Мо Жань был уверен, захочет. Этот достопочтенный настолько гениален, что даже после смерти найдёт способ вывести Учителя из себя! И тогда-то уж точно некого будет отхлестать Тяньвэнь, а значит, он будет беситься ещё сильнее! Для Сюэ Цзымина он также подготовил несколько карт и писем, разумеется, «украшенных» самыми пошлыми и нелепыми сюжетами и прекрасными бесстыдными иллюстрациями. Вот пройдёт несколько тысяч лет, и захотят далёкие потомки отыскать сокровища этого достопочтенного. Откопают свитки с картами, а на каждом из них если не одинокие половые органы разной принадлежности, то целая маньхуа о любви двух мужеложцев, нарисованная рукой Наступающего на бессмертных Императора! Этот достопочтенный и вправду гениален! Ведь если не Чу Ваньнин с Сюэ Мэном, так пускай хотя бы потомки о нём вспоминать будут! Тасянь-Цзюнь справедливо счёл это своеобразной платой за его щедрость и великодушие. От нахлынувшего смеха Тасянь-Цзюнь закашлялся кровью, затем его вывернуло прямо на пол. Присутствия Евнуха Лю этот достопочтенный не стеснялся: какая разница, он сам и так скоро умрёт, а Лю Гун обо всём знает — Мо Вэйюй тогда сам ему рассказал. Выплюнув последнего червя и вытерев рот запястьем, Мо Жань передал шкатулку с «бесценным наследием для будущих поколений» слуге, и пока тот ненадолго вышел из императорских покоев, чтобы надёжно спрятать шкатулку до поры, когда она понадобится, взял новый лист бумаги, обмакнул кисть в туши, и бездумно провёл ею по листу, сделав его уже непригодным для письма. То ли от потери крови, то ли от того, что его ненадолго оставили в одиночестве, Мо Жаня вдруг накрыла волна опустошения. Мысли в голове исчезли, и он обнаружил, что черви перестали в нём копошиться и ненадолго поутихли. Даже постоянная тупая боль в районе сердца, с которой этот достопочтенный уже свыкся, отпустила. Впервые за столько недель этот достопочтенный не чувствовал боли. Тихо вошедший в императорские покои Евнух Лю увидел такую картину: Тасянь-Цзюнь, с ровной осанкой и слегка расфокусированным взглядом, величественно восседая за столом, бездумно водил кистью с тушью по бумажному листу, который к тому времени стал почти полностью чёрным и насквозь промок от воды. Мо Вэйюй, дорисовав свой «шедевр», кинул этот лист на пол. Невысохшая тушь испачкала дорогой, с золотой вышивкой, ковёр. Мо Вэйюй взял новый лист. — Ваше Величество, определённо, разучились писать, — беззлобно улыбнулся Евнух Лю, когда на следующем листе Тасянь-Цзюнь вновь принялся рисовать большую чёрную кляксу. Мо Жань поднял голову. — У этого достопочтенного ничего не болит, представляешь? — с глупой полуулыбкой изрёк он, и тут же как рукой сняло всё оцепенение. — Эй, не смей насмехаться над этим достопочтенным! То, что этот достопочтенный великодушен и делает одолжение для всех ныне живущих, не значит, что вам, жалким смертным, дозволено смотреть на него свысока! Лю Гун тут же почтительно поклонился Императору, однако тот заметил скрытые в глубине его старческих глаз смешинки, и спустя мгновение сам не смог удержаться от задушенного хриплого смеха. Прокашлявшись, Собачий Император отдал приказ: — Кхе-кхе, иди и принеси этому достопочтенному Лаобайгар. Поклонившись ещё раз, Евнух Лю снова скрылся за дверью. Тасянь-Цзюнь взял чистый лист и, глубоко втянув воздух в лёгкие, написал одну только фразу: «Приди и забери этот мусор.» Обмакнув печать из камня Хэ Ши Би в чернила цвета киновари, он оставил свой императорский знак и аккуратно подул на лист, чтобы тушь поскорее высохла. Солнце было ещё высоко, но надёжно скрыто за облаками, всё больше и больше наливающимися свинцом. Порывы холодного ветра раздавались всё чаще, резче, и безжалостнее. Чтобы высушить тушь, Мо Вэйюй на свой страх и риск использовал заклинание. Разумнее в его состоянии было бы не тратить силы на такую мелочь, но Наступающий на бессмертных Император всё ещё ощущал себя сильнейшим. Тушь высохла. Евнух Лю вернулся с вином. Тасянь-Цзюнь сложил лист бумаги в несколько раз, вложил его в простой серый конверт. А вместе с ним и специальный нефритовый жетон, для пропуска во дворец. Наложив заклинание на невзрачный конверт, Мо Вэйюй поджёг его край и, подойдя к окну, распахнул ставни, и в следующий момент ветер, играючи, раскидал все листы со стола. Словно птицы, с тихим шелестом, они разлетелись по полу. Ветер подхватил конверт с его рук и вместе с несколькими белыми лепестками, унёс далеко за горизонт. Не успеет женьшеневая палочка для благовоний догореть, как письмо достигнет адресата. Не пройдёт и часа, как Сюэ Цзымин придёт сюда. То вдалеке, то вблизи шумел ветер. На долину опускался туман. Он уже клубился высоко в горах, и как снежная лавина, с вершин спускался к подножиям гор, своими зыбкими белёсыми шупальцами обволакивая всё живое. Тасянь-Цзюнь долго стоял у окна. Ветер играл с его длинными волосами и полами одежд. Изредка раздавался шелест бумаги. Император наблюдал, как туманная дымка плавно подбирается всё ближе, как тонут в ней высокие пагоды и крыши домов, как подобные тем самым, из его видения, сорнякам на снежном поле, торчат из белого тумана верхушки вековых сосен. — Вино, Ваше Величество, — подал голос Евнух Лю. Наступающий на бессмертных Император отошёл от окна, и, не говоря ни слова, взял из рук старого слуги хрустальную вазу с вином. Он уверенно разлил вино по двум чашам, жестом приглашая Евнуха Лю сесть напротив. — Выпей со мной напоследок, Лю Гун. Мо Жань не назвал себя «этот достопочтенный». Лю Гун, только лишь поклонившись, послушно сел напротив Императора и принял из его рук вино. Прожив жизнь, он понимал, как тоскливо и страшно умирать в молодости. Так уж вышло, что именно этот старый Евнух был удостоин чести быть одним из тех людей, которым позволено увидеть Тасянь-Цзюня в последние часы его жизни. — Ты получишь свою заслуженную награду, этот достопочтенный не останется в долгу, — Тасянь-Цзюнь осушил чарку с вином и медленно, опираясь на руки, поднялся из-за стола. Боль пока не возвращалась, однако присутствовала слабость. Держаться на ногах тут же стало тяжело. — Ожидай прихода Сюэ Цзымина, он уже на подходе. А этот достопочтенный должен закончить последнее дело. И вышел вон. Прежде чем в последний раз явиться в Павильон Алого Лотоса, Мо Жань собрал в пучок волосы, туго завязал их чёрной лентой и шпилькой Цянь, закрепил венец с девятью рядами жемчужных нитей с каждой стороны, убедился в идеальном порядке своих одежд. Завершающий этап настал. Его следовало провести как нельзя достойно. Тасянь-Цзюнь взял три заранее подготовленные вещи — три прощальных подарка для своего Учителя. Чу Ваньнин когда-то сказал, что этот достопочтенный в юности уже дарил своему Учителю что-то. Сам Мо Жань этого не помнил, да и сомневался, что вообще на что-то подобное способен, но ступая по мокрому камню узкой горной дорожки, по направлению к павильону Учителя, сквозь запах дождя и сырой земли, улавливал лёгкое покалывание в пальцах и незримое чувство дежавю. Вдалеке тихо шумел ветер, донося нежный шелест крон деревьев. Весь путь от дворца Ушань до павильона Алого Лотоса, Тасянь-Цзюнь прошёл уверенно, ни на миг не сомневаясь и не колеблясь. Единственная заминка произошла у двери, когда этот достопочтенный с чего-то решил сперва постучаться, как того подразумевало приличие, а потом вспомнил, что делать этого в общем-то не обязан. Впрочем, и руки его были заняты, так что Наступающий на бессмертных Император, не церемонясь, буквально выбил дверь в павильон Алого Лотоса с ноги. Чу Ваньнин, стоящий у окна и задумчиво смотрящий куда-то вдаль, обернулся на шум. Даже видя такое безобразное поведение, он ничего не сказал. Когда Чу Ваньнин повернулся, Мо Жань заметил, что его Учитель держит на руках белого, с чёрными пятнышками, котёнка. Однако, едва завидев этого достопочтенного, котёнок вырвался из рук Чу Ваньнина, поцарапав тому запястье, и чёрно-белой молнией сиганул под кровать. Чу Ваньнин слегка поморщился от неприятно саднящих царапин, но быстро спрятал их за тканью своих белых одеяний и из-под гневно сведенных прямых бровей взглянул на Императора. Тасянь-Цзюнь заметил, что Чу Ваньнин собрал волосы в высокий хвост, завязав их одной лишь белой шёлковой лентой. Последняя встреча. Тасянь-Цзюнь сглотнул ком в горле и на негнущихся ногах подошёл к Чу Ваньнину. Те подарки, которые он принёс с собой, мешались, занимая руки, поэтому Мо Жань пока что оставил их на краю кровати. — Ваньнин… — он придал своему голосу максимально спокойный тон. — Перед тем, как встретиться с тем человеком, прими от этого достопочтенного кое-что. Жемчужные нити мяньгуань раздражающе мельтешили перед глазами. Мо Жань был рад, что эта привычная часть его той, беспечной и понятной жизни, вернулась. Он — Наступающий на бессмертных Император, делающий одолжение миру, в котором царствует. Он — псина. Сукин сын, который в этом мире никому не нужен. Чем выше путник заберётся на вершину горы — тем холоднее ему будет там находиться. Когда путник достигнет самой высокой точки — его тело рано или поздно закоченеет от холода, и сам он скончается в одиночестве. Если путник возьмёт кого-нибудь с собой — они все обречены погибнуть вместе с ним. Дверца золотой клетки медленно отворилась. Чу Ваньнин стоит к этому достопочтенному полубоком и смотрит в окно. Тасянь-Цзюня это раздражает, но он не может, как раньше, взять его за плечи и грубо развернуть к себе лицом. Этот достопочтенный установил для себя запрет более касаться Учителя. — Мне ничего от тебя не нужно. Тасянь-Цзюнь, в который раз за этот день, затягивает незримый узел на своей шее и снова и снова, неимоверным усилием воли берёт себя в руки. Черви из груди подбираются к горлу. Лишь Мо Вэйюй знает, каких усилий стоит сдержать их внутри. Какой боли стоит приструнить внутреннего демона, который вот-вот сорвётся с цепи. Некоторые вещи не меняются. Собачий Император давит в себе желание горько улыбнуться этим словам. Что-то странное завладевает им. Пора. — Ваньнин, — опасно протянул Мо Жань, в его глазах сверкнули недобрые огоньки. — Ты не посмеешь отказаться. Чу Ваньнин зло хмыкнул и снова одарил его острым, как всегда чего-то выжидающим взглядом своих выразительных глаз феникса. Его осанка стала болезненно прямой, что выдало его недоброе напряжение, и Мо Жань вспомнил, зачем он здесь. Настало время переходить к подаркам. Сюэ Мэн вот-вот заявится во дворец. Не церемонясь, Мо Жань схватил Чу Ваньнина за запястье и, стараясь не слишком касаться его кожи, грубо дёрнул на себя, заставляя мужчину отойти от окна и подойти ближе к кровати. Клетка распахнулась, и тот самый «кто-то», кто открыл дверцу, бережно взял ярко-жёлтую канарейку в свои тёплые ладони. Тасянь-Цзюнь взял заранее приготовленную шпильку Цзань, сделанную из чистейшего белого нефрита, и держа драгоценность двумя руками, передал её Чу Ваньнину. — Этот достопочтенный желает, чтобы ты носил её в своей причёске. Чу Ваньнин застыл, смотря на Мо Жаня так, словно тот предлагает ему взять в руки тело мёртвого младенца. Его собственные кисти рук с длинными тонкими пальцами, показавшимися из шёлковых белых рукавов, когда он, в абсолютном неверии, принял подарок, ощущались неотёсанными корнями сухого старого пня, грубо выдернутого из земли, а после — забытого всеми. Покинутого, так и оставшегося лежать на лесной поляне, освещаемой солнцем. Уродливые и кривые пальцы — их не хотелось никому показывать, а хотелось поскорее спрятать, особенно в этот момент. Но Чу Ваньнин не мог, потому что в его руки неожиданно упала самая настоящая драгоценность. «Да ты вообще в курсе, что означает твоя шпилька?!» Он не был готов, и даже так… Учитель этого достопочтенного принял подарок. Чу Ваньнин не мог подумать о том, что Тасянь-Цзюнь, возможно, вложил в этот жест совсем иной смысл, нежели принято считать. Он с трудом мог совладать со своими эмоциями и контролировать выражение лица, ощущая себя настолько уродливым, что впору разрыдаться от отчаяния и обиды. Ну почему именно сейчас? Что ещё осталось от его гордости, до сих пор способное разбиться вдребезги?! «Но это невозможно, он же влюблён в Ши Минцзина, он же…» Юйхэн Ночного Неба. Образцовый Наставник Чу. Он, пребывая в счастливом замешательстве, не знал, что его бывший, некогда самый любимый Ученик дарит ему траурную шпильку из белого нефрита, подразумевая отнюдь не признание в чувствах, а то, что этот Учитель в скором времени будет оплакивать смерть своего Ученика. Трогательный, но очень жестокий и одновременно эгоистичный подарок. Некогда уважаемый Учитель, Бессмертный Бэйдоу, прошедший через столько сражений и войн, был вмиг сражён шпилькой из белого нефрита, которая прохладной острой иглой нежно вонзилась в его сердце и осталась там навсегда. Чу Ваньнин разглядывал шпильку Цзань в своих руках, чувствовал кожей прохладу камня, вглядывался в каждый, искусно высеченный руками великого мастера, узор. Простая, но удивительной красоты вещица. Изящная и неброская, именно то, что нужно. Мо Жань угадал абсолютно со всем, до мелочей! Неужели, выбирая этот подарок, он и впрямь руководствовался тем, что по душе именно его Учителю? Он действительно знал его вкусы? Он… Мог вспомнить? Невидимый защитный барьер, возведённый вокруг всего пика Сышэн, созданный самим Наступающим на бессмертных Императором по технике, которой он когда-то обучался у Старейшины Юйхэна, дрогнул. Сюэ Цзымин прибыл во дворец Ушань. Стояла тишина. Туман окутал их со всех сторон, словно пряча за собой дорогу назад. Евнух Лю вышел навстречу гостю и почтительно поклонился. — Рады приветствовать Молодого Господина Сюэ, — учтиво сложил руки перед собой старый Евнух, излучая спокойствие и даже доброжелательность. Порядком вымотанный дорогой Сюэ Мэн припряг лошадь белой масти, одолженную у дворца Тасюэ, и игнорируя усталось, уверенно соскочил на скользкие, кое-где поросшие зелёным мхом, серые камни дороги. На фоне тёмного, серо-фиолетового неба, нежная, едва-едва распустившаяся листва деревьев, делалась особенно яркой, словно брызги зелёной акварели на мокром холсте. — Я получил приглашение, — Сюэ Мэн поднял руку с жетоном, который Тасянь-Цзюнь вложил в письмо для него. — Где Мо Вэйюй? Любимец Небес смерил взглядом старого Евнуха, стараясь подметить каждую деталь. «Это же тот самый старик… Его же тогда схватили вместе со мной, разве…» Разве Евнуха Лю не должны были казнить? Тогда почему же он здесь? Встречает гостя, как ни в чём не бывало. Сюэ Мэн задумался, голова ныла, а предчувствие беды грызло его, но всё было спокойно. Тасянь-Цзюнь заманил его в западню? С какой целью, если убить мог ещё у озера Тяньчи? — Пройдёмте во дворец, Молодой Господин Сюэ. Его Величество Император скоро прибудет, — Евнух Лю склонился ещё ниже, выказывая дорогому гостю всё своё почтение. Чу Ваньнин так увлёкся заколкой, что вышел из своего задумчивого транса лишь после того, как на его плечи опустилась какая-то тёплая и весьма тяжёлая ткань. Даже сквозь неё ощущался жар горячих ладоней Тасянь-Цзюня, которые властно сжали его плечи. Тёмно-алого, цвета свежей артериальной крови, накидка, с подкладкой из меха огненной лисы была вторым подарком Императора. Чу Ваньнин задумчиво провёл рукой по пушистому воротнику. — Сейчас же весна… Зачем? — То, что сейчас весна, не значит, что холода больше никогда не придут, — ответил Тасянь-Цзюнь как можно спокойнее. Чу Ваньнин поднял голову и встретился взглядом с Императором. Жемчужные нити мяньгуань отчасти закрывали его лицо. Чу Ваньнин, одолеваемый чувствами, забыл о всякой осторожности, и в пылком порыве слегка отвёл в сторону несколько жемчужных нитей головного убора Тасянь-Цзюня, чтобы они не закрывали его глаза. Приходилось так и держать их, чтобы жемчужные нити не падали обратно. Впрочем, Тасянь-Цзюнь сам очень скоро ушёл от прикосновения, и это вернуло Чу Ваньнина с небес на землю. Мо Жань убрал руки с его плеч. — Не надоело ходить в белом? — на губах Мо Жаня появилась его привычная усмешка. Он чуть наклонил голову, ухмыляясь, и сквозь жемчужные нити пробился странный блеск фиалковых глаз. — Красный тебе куда более к лицу. «Потому что негоже начинать новую жизнь в этих скучных траурных одеяниях. Траурной белой шпильки будет достаточно.» К сожалению, Чу Ваньнин не мог прочесть эти мысли. Он незаметно прижал руку со шпилькой к груди, делая вид, что просто отчего-то замёрз и решил посильнее закутаться в алую ткань накидки. Наслаждаясь тем, как лисий мех приятно щекочет шею и совсем немного щёки, Бессмертный Бэйдоу подумал, что возможно, у них с Мо Жанем есть совсем крохотный, но всё же, шанс. Тёплый лисий мех греет тело. Холодная нефритовая шпилька в руках — плавит сердце и согревает душу. Тасянь-Цзюнь, тем временем, взял в руки небольшой, плотно закрытый ларец из чёрного дерева, с резьбой в виде двух, витиевато сплетающихся меж собой, змееподобных драконов, с изумрудными камнями вместо глаз. Он задумчиво провёл указательным пальцем по извивающемуся хвосту одного из драконов и подошёл к Учителю вновь. — Это — твой третий подарок, Чу Ваньнин, — он чуть помолчал и добавил: — Этот достопочтенный использовал заклинание, поэтому открыть шкатулку ты сможешь лишь завтра, с рассветом. Тасянь-Цзюнь не стал говорить, что всего-то запечатал ларец, и печать эта исчезнет только после его смерти. Это не было сильным заклинанием, при желании, печать можно было легко уничтожить. Мо Жань просто понадеялся на то, что Чу Ваньнин не будет чересчур вглядываться в то заклинание, а после сегодняшней ночи печать падёт без постороннего вмешательства. Чу Ваньнин медленно, словно нехотя, высвободил руки из-под тёплой накидки, приняв и этот подарок. Он, повторяя недавний жест Мо Жаня, провёл указательным пальцем по хвосту одного из драконов, и едва ли не уронил свой третий подарок, когда его руки, держащие ларец, накрыли горячие ладони Императора. — Что там?.. — Ваньнин, — голос Тасянь-Цзюня стал строгим и серьёзным. — Это, — он указал на ларец. — Самый важный подарок. Ты должен дать слово, что обязательно воспользуешься им. Обещаешь? Чу Ваньнин тоже серьёзно посмотрел на него, и повторил свой вопрос. — Что в шкатулке? — Этот достопочтенный не может сказать тебе этого сейчас, — Тасянь-Цзюнь покачал головой и слегка погладил руки Учителя. — Учителю придётся мне поверить. Чу Ваньнин тихо вздохнул, пряча взгляд под густыми ресницами. Что ему оставалось, кроме как поверить? Человек, отворивший дверцу клетки, поднимает ладони к небу, отпуская жёлтую канарейку на волю. Но она не взлетает и остаётся в его тёплых ладонях. — Где Император?! Почему я должен столько ждать? — с плохо скрываемым гневом, уже готовый оголить свой меч, спросил Сюэ Мэн у старого Евнуха Лю. Лю Гун, впрочем, остался невозмутим. Он был как тысячелетняя скала, которой не страшен никакой буйный ветер. Пламя тысячей свечей равнодушно колыхалось, изредка задеваемое сквозняком. Время шло. Сюэ Мэн был вне себя. Догорала уже половина третьей палочки для благовоний, но к нему — Любимцу Небес, бесславно ожидающему Наступающего на бессмертных Императора в зале Даньсинь, никто не приходил. — Его Величество скоро будет, — с учтивым поклоном, неизменно вежливой фразой, уже в который раз ответил Евнух Лю. Жёлтая канарейка не взлетает. Человек радуется, думая, что жёлтая канарейка не хочет его покидать, но у жёлтой канарейки сломано крыло. — Поклянись, — с нажимом приказал Тасянь-Цзюнь, но Чу Ваньнин упрямо молчал, поджимая бледные губы. — Кто-то пострадает? — после долгого молчания, наконец спросил он, и Тасянь-Цзюню захотелось вырвать на себе все волосы, а после убиться об острые камни. «Пострадаешь только ты, Чу Ваньнин! Ты и твоё ослиное упрямство, чёрт бы его побрал!» — Нет, просто дай слово. Молчание. Тасянь-Цзюнь обречённо выдохнул, поняв, что не добьётся ответа. На самом деле, третьим подарком были листья священного дерева Яньди-Шеньму. Так уж вышло, что однажды, после неисчислимого количества завоёванных земель, в руки Наступающего на бессмертных Императора попало редчайшее сокровище, цены которому не было во всех трёх мирах. Дерево Яньди-Шеньму тысячи лет растёт там, где вовек не ступала нога человека. Там, на берегу Восточного моря, находилось то, что могло вдохнуть жизнь в мертвеца, облачив мёртвые сухие кости в живую сочную плоть. То, из чего великий мастер способен сделать непревзойдённое божественное оружие, с которым воин не проиграет ни единой битвы. То, что может дать обычному человеку золотое ядро, выкинув его душу из круговорота перерождений, станет лестницей, усыпанной яшмовыми цветами, которая приведёт путника к бессмертию. То, из чего Чу Ваньнин создаст себе новое золотое ядро после смерти этого достопочтенного. То, что Тасянь-Цзюнь хранил когда-то, на случай потери ядра, либо же чего-то ещё более непоправимого. То, что сейчас он отдал своему Учителю, в качестве платы за всё. «Ваньнин, умоляю тебя, сделай правильный выбор!» Единственная надежда оставалась на Евнуха Лю, который, как надеялся Мо Жань, после его смерти сумеет объяснить Чу Ваньнину что да как, и убедит его исполнить последнюю волю этого достопочтенного. — Идём, Ваньнин. Нас уже ждут. Тасянь-Цзюнь вышел из Павильона Алого Лотоса, вдохнув полной грудью прохладный воздух. На улице уже начинало темнеть, и было весьма холодно. Он обернулся, чтобы удостовериться, что Чу Ваньнин пойдёт с этим достопочтенным. Человек понимает, что что-то не так, и удивлённо оглядывает жёлтую канарейку в своих руках, которая отчего-то не спешит взлетать. Дорожка из голубого камня, по которой предстояло спуститься, чтобы попасть в главную резиденцию дворца Ушань, от влаги и ставшего ещё более густым тумана, стала до ужаса скользкой. Чу Ваньнину, в руках которого был увесистый ларец, было совсем уж сложно держать равновесие при ходьбе. Туманные щупальца подбирались всё ближе, но тёплая алая накидка с мехом из огненной лисы так надёжно защищала от холода, что в какой-то момент Чу Ваньнину даже стало жарко. Тасянь-Цзюнь шёл впереди и не видел запыхавшегося лица своего Учителя, а сам Образцовый Наставник Чу стеснялся попросить Императора идти помедленнее. Его гордость не позволяла, и она же едва не стала его погибелью, когда он поскользнулся на скользком мху и едва ли не расшиб себе голову об острый камень, благо, его реакция была всё ещё хорошей. Он не выронил из рук ни ларец, ни шпильку. Жёлтой канарейке любовью исцеляют подбитое крыло. Мо Жань остановился и обернулся. В сгустившихся сумерках Чу Ваньнину удавалось разглядеть лишь его силуэт. Тасянь-Цзюнь быстро подошёл к нему и слегка обеспокоенно приобнял за плечи. — Гляди, не убейся, Чу Ваньнин. Больше Тасянь-Цзюнь никуда не спешил. Они спокойно дошли до главной резиденции дворца. Человек снова поднимает ладони к небу. Жёлтая канарейка уже расправила крылья. Главные врата зала Даньсинь распахнулись, сквозняк ураганом пронёсся по помещению, огоньки свечей испуганно затрепетали, как стая огненных бабочек у воды. Прежде чем до Сюэ Мэна дошло, что за человек с чёрным ларцом и в ярко-красном пао стоит чуть поодаль от Императора, Тасянь-Цзюнь грубо толкнул своего Учителя вперёд. Чу Ваньнин в этот раз не смог удержаться на ногах и упал на колени, больно ударившись ими о гранитный пол. Он смог удержать в руках ларец, а вот белая нефритовая шпилька Цзань рассекла его ладонь. На гладкий, до блеска отполированный пол, отражающий свет тысячи свечей, брызнула алая кровь. — Учитель! — Сюэ Мэн, забыв обо всем на свете, бросился к ним со всех ног. — Вот, Сюэ Цзымин, — Тасянь-Цзюнь насмешливо смерил своего младшего братца холодным взглядом и сказал: — Забирай свой мусор. Жёлтая канарейка выпорхнула из мёртвых рук.