❂
— Значит, Его Величество задумали разыграть сюр перед народом и обмануть бывшего соученика и Вашего Учителя, — подытожил Евнух Лю, задумчиво потирая седую бородку. Страх перед Императором, как непойманная мышь в амбаре с зерном, забился в самый дальний угол. Маленькое резное окошко с оконным переплётом из сцепленных меж собою квадратов, не пропускало свет фонарей. Несколько часов прошло с того момента, как Тасянь-Цзюнь переступил порог темницы этого слуги. Несколько часов с момента, как в глазах старика ужасный Наступающий на бессмертных Император больше не был бедствием и тираном. Несколько часов с момента, как за густой и грязной собачьей шерстью показалось лицо уставшего, запутавшегося в дорогах жизни, ужасного, но всё же человека. Этому человеку никто и никогда не простит его чудовищные ошибки, не заплачет на его могиле, не помолится искренне за упокой и перерождение его души. Никто не станет жечь для него ритуальные деньги, никто не возведёт в его память алтарь. Но этот, возможно не слишком умный Император, позабыв обо всех манерах, пришёл в маленькую темницу своего старого слуги, без единого намёка на брезгливость уселся на расстеленную по полу солому и при свете нескольких свечей придумал до невозможности нелепый план по спасению мира и подачи своей смерти. Человек, который в последний момент одумался и спасает их мир от себя же. Какая же глупая эта псина. — Верно, — согласился Мо Жань, не обращая внимания на соломинку, запутавшуюся в его до сих пор не собранных волосах, растрепавшихся за день, и к вечеру выглядивших чересчур комично. — Этот достопочтенный так или иначе принял решение покончить со всем этим, но ему не хотелось бы, чтобы его смерть стала напрасной. На улице припадали снегом не так давно распустившиеся цветы, обманутые весенним теплом. На слегка поросшем изнутри мхом, влажном камне стен темницы можно было разглядеть две тени. Два нечётких тёмных силуэта. Двое людей: дряхлый старик и красивый, в рассвете сил мужчина, сидели на расстеленной по грубому каменному полу соломе. Свет той свечи, которая находилась на полу, был символическим огоньком надежды в мире, который с каждым годом правления Наступающего на бессмертных Императора, всё глубже погружался во тьму. Этот весенний вечер был снежным и холодным. Ночь обещала быть отнюдь не ласковой. Евнух Лю тяжело вздохнул. План Мо Жаня действительно был слишком глупым и жестоким. Наступающего на бессмертных Императора ждала страшная в своей жестокости, холодная и одинокая смерть, но он готов уверенно шагнуть в её костлявые руки и навечно остаться за чертой. Почему он так решил? Неужели ничто не держало его на этом свете, что этот достопочтенный Собачий Император вознамерился уйти на тот? — Ваше Величество, Вы действительно решили покончить с собой? — ещё раз переспросил мужчина. — Не думаете, что это и есть бессмысленно? Сами посудите: кто присмотрит за дорогими Вам людьми? — У этого достопочтенного нет дорогих ему людей, — равнодушно ответил Тасянь-Цзюнь, пытающийся убедить в этом скорее себя, нежели собеседника. — Есть лишь люди, которым этот достопочтенный должен вернуть долг. Своей смертью одной стрелой мне удастся сбить двух ястребов. Мо Жань замолчал, обдумывая, следует ли делиться с этим человеком всем, что было у него на сердце. — Этот достопочтенный действительно желает им свободной и спокойной жизни, поэтому и приказывает тебе подсобить ему в этом, — встретив выжидающее молчание в ответ, Тасянь-Цзюнь продолжил: — Если мне, как псу под забором, просто взять и сдохнуть, то и Верхнее, и Нижнее царства будут повергнуты в хаос, ближайшие десять лет покой будет только сниться. За нами наблюдает множество глаз, Лю Гун. Раз уж ответственность на мне, то я буду нести её до конца. — Однако, даже с учётом Вашей продуманной смерти, на восстановление порядка и впрямь уйдёт немало времени, — Лю Гун чувствовал себя в действительности странно, ведь мог открыто возразить Императору и не познать наказания. Тасянь-Цзюнь сам приказал ему говорить с ним на равных и дал добро делиться своими мыслями смело. За весь их разговор этот слуга проникся к Императору тёплым чувством, и теперь желал помочь сердцем, а не холодным расчётом. — Всё так, но тем людям, которые будут вершить новый миропорядок, ты поможешь быть к этому готовыми, — улыбнулся Мо Жань. — Твоя миссия, Лю Гун, в новом мире стать для моего двоюродного младшего брата проводником, а для Бессмертного Бэйдоу — хранителем покоя. — Вы уверены, что Сюэ Цзымин после Вашей смерти захочет стать влиятельным человеком? И Бессмертный Бэйдоу, Юйхэн Ночного Неба? Не слишком ли многое Вы на них возлагаете? Тасянь-Цзюнь покачал головой. Золотой огонёк свечи сверкнул в его пурпурных глазах. — Мой младший брат горит идеей возродить пик Сышэн, вернув духовную школу Жуфэн и весь орден, в память о своём отце. Феникс конечно тот ещё придурок, но Сюэ Чжэнъюн, бывший глава, всё же сумел привить этой курице с павлиньими мозгами любовь к отчему дому. Император замолчал, незаметно и до боли прикусывая щёки изнутри, и тут же схватился за грудь. На висках выступили капли холодного пота, тело бросило в жар и здесь же в холод. То, что сидело внутри, отчаянно сопротивлялось. Но Тасянь-Цзюнь был сильным и ему удалось сдержать кашель. Морщась от заполнившей рот крови, он хрипло продолжил: — Как бы там ни было, помнить и любить свой дом — это благородно, — Мо Жань с большим усилием проглотил ком в горле. Похвала Сюэ Мэна далась ему нелегко, и впервые за столько лет заговорить о бывшем когда-то и домом этого достопочтенного — Пике Сышэн, оказалось слишком горько. — Вы больны, Ваше Величество, — констатировал факт Евнух Лю, из-под коротких седых ресниц с великим сожалением наблюдавший за тем, как Тасянь-Цзюнь, комкая ткань своих одеяний, держится за грудь в районе сердца. Пытается незаметно выровнять дыхание, но капля крови, незаметно сорвавшаяся с уголка губ, выдаёт его с головой. Император Тасянь-Цзюнь не в порядке. — Этот достопочтенный, так или иначе, поможет ему в этом. Золота одного только этого дворца, — Мо Жань кашлянул и обвёл взглядом небольшое помещение, в котором они находились, но несложно было угадать, что он имеет в виду одну только главную резиденцию дворца Ушань. — Его с лихвой хватит для полного восстановления всего, что было разрушено. А этот достопочтенный, ха! Он богат не им одним! Гордо выкрикнув последнюю фразу, Мо Жань задумался. За десять лет правления он нагрёб горы несметных богатств со всего света. В его скрытых от всего мира сокровищницах было настолько огромное количество драгоценностей, книг и свитков, хранящих в себе самые ценные редкие заклинания, различных магических вещиц от простых талисманов для изгнания злых духов, до артефактов, способных уничтожить мир, что звёзды на небе сосчитать все до одной было бы легче, нежели назвать точное число всего того добра, коим Тасянь-Цзюнь располагал. Там же хранились записи усовершенствованной Мо Жанем техники Вэйци Чжэньлун и техники «Единого сердца» с использованием жуков-шихунь, которая позволяла управлять своими марионетками на расстоянии. Это было оружие, способное уничтожить мир. Мо Жаню, как никому, было известно, что настолько мощные и опасные вещи нельзя оставлять без присмотра. Самоубийство не входило в категорию внезапной смерти. Наоборот, день, когда Тасянь-Цзюнь простится с жизнью, он мог запланировать так, чтобы до того момента решить все свои дела. Мо Вэйюй хладнокровно планировал свою смерть, словно в этом не было ничего такого. Любого нормального человека это повергло бы в ужас, но Мо Жань рассуждал слишком спокойно: если он способен осквернить могилу почившего человека, поднять с сырой земли наполовину изъеденный червями труп и вбить в него чёрный камень Вэйци, обратив своей марионеткой, если без труда и душевного сожаления способен вырезать целый клан и сжечь десятки городов за одну ночь, почему такого, как он, должна волновать собственная жизнь? Тасянь-Цзюнь равнодушно относился к смерти: как к чужой, так и к своей. Единственного человека, смерти которого он бы не пережил, этот достопочтенный смог спасти. Однако, спасти в моменте — этого оказалось слишком мало. Мо Жань прекрасно понимал, что если один раз он смог уберечь Чу Ваньнина от такой участи, это вовсе не значило, что дальше всё пойдёт как по маслу. Нет, в реальности дела обстояли гораздо хуже. Без золотого ядра, с выжженными меридианами и истощённым болезнями телом, Чу Ваньнин не будет в безопасности даже рядом с этим достопочтенным. Как бы тошно от этого ни было, как бы сильно ни противилась сидевшая в нём дрянь и как бы горько ни изнывало проклятие, предчувствующее бесславную кончину и десятки тысяч лет пыток в одинокой и холодной преисподней, — Мо Жань должен отпустить своего Учителя. И он отпускал. Уже мысленно прощаясь, Мо Жань всё же не мог отпустить Чу Ваньнина в новый мир абсолютно ни с чем. Учитель этого достопочтенного был невероятно могущественным заклинателем и человеком с острым умом. Но всё же, сейчас он был беззащитен. Сколько бы Тасянь-Цзюнь ни убеждал себя в ненависти и равнодушии к Учителю, долг он всё же вернуть был обязан. Мо Жань не помнил, но чувствовал. Он не помнил, что когда-то Чу Ваньнин обучил его чтению и письму, но знал, что именно Учитель помог сформировать и развить золотое ядро этого достопочтенного. Взамен этот достопочтенный разрушил культивацию своего Учителя, сделав его простым смертным. Разве не будет справедливо вернуть то, что было отнято? — Евнух Лю, самая важная твоя миссия будет заключаться не в этом, — Мо Жань предупреждающе понизил тон, его низкий голос с хрипотцой начал отдавать опасными звериными нотами. Впрочем, старого слугу не испугало и это. Решимость Мо Жаня, казалось, захватила и его. Если сначала возможность принять участие в чём-то великом, даже пускай на старости лет, безумно прельщала, то сейчас его пыл охладила опустившаяся тяжёлым камнем на плечи ответственность. Под её тяжестью Лю Гун осознал, что решение, принятое Мо Жанем, было ничуть не менее тяжёлым. — Этот старый слуга готов исполнить любой приказ Императора! — с готовностью отозвался он, порываясь подняться и поклониться, как это подразумевали приличия, но вдруг понял, что сейчас в этом не было совершенно никакой нужды. Приказ Тасянь-Цзюня был его последней волей, исполнить которую было честью. — Может ли этот слуга узнать, что задумали Его Величество? — Вернуть Чу Ваньнину золотое ядро, — просто и без сарказма ответил Мо Жань. Он сказал это таким будничным тоном, словно посылал кого-то на кухню за свежими баоцзы. — Не смотри на меня так, этот достопочтенный не настолько сошёл с ума, чтобы поручать тебе то, с чем ты не справишься. Всё, что для этого нужно, этот достопочтенный подготовит сам. Когда Чу Ваньнин вместе с Сюэ Мэном покинут дворец, ты отправишься с ними. «Позаботься о том, чтобы их путь был лёгок и безопасен. И чтобы после смерти этого достопочтенного, Чу Ваньнин обязательно воспользовался его подарком.» После два человека молча пожали друг другу руки, заключая договор. А затем Тасянь-Цзюнь, отряхнув от соломы полы своих императорских одеяний, вышел вон, оставив дверь открытой настежь. Последняя свеча догорела и погасла. Уже немолодые кости продувало сквозняком, Евнух Лю мог выйти в любой момент, ничего не боясь, но он ещё какое-то время просто продолжал сидеть на полу, думая о том, действительно ли Император все эти годы был сумасшедшим, либо же притворялся таковым, неизвестно во имя чего? А ещё о том, как именно Тасянь-Цзюнь собрался вернуть Бессмертному Бэйдоу золотое ядро, и насколько же сильно у него самого на дождь ноют колени.***
В своих императорских покоях Тасянь-Цзюнь находиться не любил. Последнее время, в них он не зажигал свечи. Не хотел. Император взял в руки золотой гребень и лениво провёл им по своим волосам. Он, Мо Вэйюй, должен притворяться грозой мира совершенствующихся до самого конца, пусть этот достопочтенный уже и не хотел ею быть. Неважно. Ему следовало до конца держать уродливую маску, плотно закрывая, надёжно пряча за нею своё лицо, оставаясь в глазах окружающих таким же тираном и Наступающим на бессмертных Императором. А ещё нужно было разыграть огромный спектакль для всех, кто его знал, и Тасянь-Цзюнь, не откладывая, взялся за все приготовления. Первое, что сделал Мо Жань, когда вернулся, — позвал слуг и приказал помочь ему вымыться и обработать раны. Этого он не делал уже давно, опасаясь вскрыть слабость перед кем-либо, не слишком доверяя слугам дворца, среди которых находилось много шпионов, которых этот достопочтенный пускай и считал немалой проблемой, но руки никак не доходили с ними разобраться. Однако, в свете недавнего поражения этого достопочтенного, в пользу дворца Тасюэ, наличие глубоких ран на теле Императора было вполне объяснимым, и следовательно, их впредь не нужно было прятать. Когда почти все приготовления образа этого достопочтенного а-ля «великий» и «очень опасный» Собачий Император были завершены, кто-то из слуг принёс на расшитой серебром, красной шёлковой подушечке-подносе императорский мяньгуань, и Тасянь-Цзюнь расхохотался вголос, чем перепугал добрую половину людей дворца Ушань. Кто-то послал за придворным лекарем, а этот достопочтенный всё никак не мог прекратить смеяться. Мо Жань прекрасно помнил, что потерял этот головной убор, когда спасал Учителя. И то, что эту жалкую побрякушку нашли, привели в нормальный вид, или даже сделали новую, точь-в-точь под стать старой, а сейчас преподнесли этому достопочтенному, вызывало то ли истерический смех, то ли восхищение. Мо Вэйюй не стал интересоваться, кто же этот идиот, который настолько желает выслужиться, и стал бы он это делать, если бы знал, что их Император уже совсем скоро будет кормить своим трупом червей в сырой земле. План Императора, который они составили вместе с Евнухом Лю, состоял из двух частей: первая часть включала в себя список дел, которые этот достопочтенный должен был завершить до своей смерти. Вторая часть тяжёлой, но посильной ношей легла на плечи старого Лю Гуна, который должен был проследить за тем, чтобы после смерти Тасянь-Цзюня все его подданные сделали нужные выводы, которые были далеки от правды, но удобны как самому Мо Жаню, так и всему миру. Но особенно двум людям, которых этот достопочтенный, возможно, всё же хотел уберечь: Образцовый Наставник Чу и Любимец Небес Сюэ Цзымин. Плевать, что они оба считались главными врагами Императора, если даже самому Мо Жаню уже не было до того дела. Будущее было туманно, а прошлое медленно заростало молодой зелёной травой. Всё должно было складываться в пользу Птенца Сюэ и Бессмертного Бэйдоу, но выглядеть так, словно за все страдания, выпавшие на их долю, им наконец была дана благосклонность судьбы. Провернуть дело так, чтобы после смерти Тасянь-Цзюня, какой-нибудь простой смертный старец, живо обсуждая с товарищами сию новость в уютной чайной, высоко подкинул вверх два игральных шестигранных кубика и громко прокричал: — Этим двоим, спустя годы страданий, наконец-то соблаговолила удача! И вовсе это не был предварительный заговор! Это сложно, но возможно, если сделать всё правильно. Не успела ночь сменить день, как во всём своём императорском великолепии, Тасянь-Цзюнь направился в Павильон Алого Лотоса. Больше он не выглядел как побитый жизнью, озлобленный дворовый пёс, нет. Мо Вэйюй шёл к своему Учителю, будучи невозможно красивым: жемчужные нити мяньгуань скрывали решительный блеск выразительных чернильно-фиолетовых глаз, чуть сведенных чёрных бровей и образовавшуюся морщинку. Часть волос убрана под мяньгуань, а часть как чернильное полотно ниспадает вниз по плечам и, спускаясь ниже талии, достаёт едва ли не до колен. Чёрные шёлковые одежды, на которые опускались белые снежинки, добавляя свой узор, развевались на ветру, а золотые фениксы ослепляюще сверкали в свете фонарей на сумерках вечера, как и падающий снег, который в свете ярких уличных фонарей обрёл особенное сияние. Этот достопочтенный приказал зажечь все фонари. Этот достопочтенный ненавидит темноту. Этот достопочтенный не хочет быть её частью. Этот достопочтенный видит Учителя в предпоследний раз, поэтому он предпочёл нарядиться. Впервые за столько лет его сердце взывало к Чу Ваньнину, и Мо Жань сам впервые не захотел воспротивиться. Проклятие неистово протестовало, напоминая о Ши Мэе, которого этот достопочтенный считал ласковым лунным светом, озаряющим его тёмную тропу, и которого не было с ним уже много лет, но был Чу Ваньнин, а он… Учитель всё ещё с этим достопочтенным. Учитель не покинул эту несчастную собаку. В глазах Тасянь-Цзюня Чу Ваньнин был похож на ту яркую, но очень далёкую звезду, свет которой манил его когда-то, как манят любого своей красотой мерцающие звёзды в ночном небе, но их свет настолько далёк, что не может ни согреть, ни осветить путь. Но даже так он не хотел, чтобы эта звезда погасла. Жёлтые и красные карпы в лотосовом пруду с наступлением темноты сновали туда-сюда так же резво, как и при свете дня. Чу Ваньнин, от волнения весь день не находивший себе места нигде, смог взять под контроль бушующее сердце, лишь присев на небольшой камень у пруда и покормив рыб своим нетронутым ужином. Старейшина Юйхэн не мог заставить себя съесть и паровой булочки, боясь поперхнуться и задохнуться насмерть, так и не дождавшись прихода Мо Жаня. Вот нелепая оказалась бы смерть. Зато он смог занять себя кормлением этих рыб, беззаботная жизнь которых вызывала некую зависть и желание оказаться на их месте, чтобы прожить остаток жизни карпом и больше никогда не думать о… — Ваньнин? Этот достопочтенный приказал тебе ждать его, а ты, назло ему, пытаешься замёрзнуть насмерть? Чу Ваньнин внутренне вздрогнул, хотя не обернулся. Он с нетерпением ждал этого человека и в то же время боялся их встречи. Как вести себя? Что говорить? От звука низкого бархатного голоса стеклянной крошкой к ногам Императора сыпалось всё его самообладание, которым Уважаемый Наставник Чу когда-то гордился. Он жалок сейчас, и Тасянь-Цзюнь это видит. Больше Чу Ваньнин не надеялся на способность сохранить бесстрастное лицо, опасаясь, что успел выдать себя с головой, и Мо Жань обо всём догадался. Чу Ваньнин закрыл глаза, мысленно готовя себя к худшему. Как же смешно сейчас выйдет: этот гордый Бессмертный Бэйдоу нечаянно выкрыл свои чувства к человеку, который ненавидит его. В следующий момент послышался тихий шелест одежд. Чу Ваньнин, насквозь продрогший за это время на морозе, ощутил тепло и то, что его властно приобняли за плечи, склоняя слегка в сторону. В нос ударил сладковатый запах пряностей. Что-то казалось неправильным, а потом Мо Жань опустил на его колени небольшой нефритовый поднос с аккуратно выложенными на нём сладкими рисовыми пирожками и булочками с невероятно нежной сладкой бобовой начинкой, посыпанными ванильной пудрой, аромат которой мгновенно вытеснил из головы все лишние мысли. — Зная твоё безбожное упрямство, сие угощение этот достопочтенный приготовил для тебя сам. Будь добр, Ваньнин, попробуй, иначе я… Чу Ваньнин, не дожидаясь, пока Тасянь-Цзюнь придумает угрозу посерьёзнее, схватил первую попавшуюся булочку и спешно откусил от неё немаленький кусок, попутно обжигаясь горячей, но от того не менее вкусной начинкой. Ещё минуту назад он дрожал от холода, но сейчас ему враз стало невыносимо жарко. Мо Жань подошёл сзади, и Чу Ваньнин не мог видеть его, мог лишь чувствовать приятную тяжесть чужого касания на своих плечах. Боковым зрением он мог заметить жемчужные нити мяньгуань, ощущение присутствия этого человека вызвало волну мурашек по телу, но чтобы увидеть Тасянь-Цзюня полностью, ему бы довелось повернуть голову, поэтому Чу Ваньнин предпочёл взять вторую булочку и с ещё большей спешкой и энтузиазмом заедать своё волнение. Как-никак, он ждал Тасянь-Цзюня весь день, за это время успев измучить себя мыслями и сильно проголодаться. Видя, что Чу Ваньнину угощение пришлось по вкусу, Мо Жань не стал заканчивать фразу, а замолчал на мгновение, слегка удивлённо наблюдая за Учителем, после чего издал короткий смешок и, не скрывая самодовольной ухмылки, убрал руку и медленно выпрямился во весь рост, делая пару шагов вперёд. Тут-то Чу Ваньнин и подавился очередным рисовым пирожком, увидев бывшего Ученика во всей красе. В свете фонарей Тасянь-Цзюнь был похож на божество, пускай и непривычно было видеть в идеальном порядке его чёрные с золотом одежды, не испачканную кровью медовую кожу, и спокойные тёмные пурпурные глаза, в глубинах которых отражаются огни света и звёзды, горящие ярче, чем всполохи фиолетовых молний проклятия цветка. А затем взгляд Чу Ваньнина уловил то, от чего спёрло дыхание: Мо Жань небрежно поправил свои отчасти распущенные волосы. В глазах своего Учителя красивый настолько, что даже учёному не подобрать слов. Вот бы не потерять голову, как тогда. От Тасянь-Цзюня не укрылось состояние его Учителя, и Чу Ваньнин, едва ли откашлявшись, почувствовал укол стыда и опустил взгляд на поднос с оставшимися лакомствами на своих коленях. В голове всплыла сказанная несколько мгновений назад фраза Мо Жаня, где он сказал, что приготовил это сам. Когда в груди разлилась горечь, на кончике языка оставалось сладко. Когда Чу Ваньнин, теперь уже не спеша, аккуратно обхватил очередную булочку немного испачканными в сахарной пудре пальцами, так же аккуратно откусил небольшой кусочек мягкого теста и уже начал мысленно составлять предложение из самых нежных слов, которые только знал, чтобы поблагодарить Мо Жаня, как тот задал вопрос: — Ваньнин, что тебе больше пришлось по душе: сладкие рисовые пирожки или паровые булочки с начинкой? Чу Ваньнин неверяще поднял голову, подумав, что Мо Жань спрашивает потому, что видя, как ему понравилось, хочет приготовить для него ещё. Может ли быть, что Тасянь-Цзюнь именно поэтому и задержался? Возможно ли, что его ученик что-то вспомнил из их прошлого и теперь хочет загладить вину? Вдруг он вспомнил, что его Учитель любит сладкое? «Разве он помнит?..» Он так сильно желал, чтобы это оказалось правдой. — Второе. Рисовые пирожки неплохи, но по сравнению с… — Отлично! Ха-ха-ха, как здорово! — довольно хлопнул в ладоши Мо Жань. — В начинке этих булочек есть частица этого достопочтенного, мой дорогой Учитель. Именно поэтому они тебе настолько понравились! Чу Ваньнин не понял, о чём они говорят. Из-за того, что Мо Жань нарушил ход его мыслей, он забыл те слова, которые с трудом подобрал для благодарности. — Какая частица? Тасянь-Цзюнь, хмыкнув, опустился на один уровень с ним и, подперев голову рукой, нагло посмотрел бывшему Учителю прямо в глаза, этим своим несколько лукавым, с лёгкой насмешкой, взглядом. И очаровательно улыбаясь, ответил: — Моя сперма. — … Тонкие изящные пальцы с надкушенной булочкой так и застыли в воздухе, пока Чу Ваньнин пытался угадать: «выиграл» ли он эту лотерею, либо же ему посчастливилось избежать этой участи. Он одарил Тасянь-Цзюня самым строгим взглядом, но того это больше развеселило. Скрыть смущение за маской гнева было делом привычным. Только что было так сладко, но это чувство быстро покрылось кислой плесенью — Тасянь-Цзюнь снова над ним издевался. — Ха-ха, нет смысла гадать! Не смотри так на меня, этот достопочтенный был щедр со своим Учителем, поэтому особая «начинка» содержится в каждой из… — Бесстыдник! Если пришёл сказать мне это, то проваливай, — холодно, сквозь зубы, твёрдо отчеканил Чу Ваньнин, уже представляя, как скармливает своим любимым разноцветным карпам остатки «щедрого угощения». Какую же мерзость Мо Жань выдумал! Чу Ваньнин не мог заставить себя думать о том, правда это или нет, и не хотел, ведь если Тасянь-Цзюнь всё же не соврал, то это ужасно! Ибо только идиоту придёт в голову так измываться над едой. И над ним самим. Мо Жань не скрывал своей улыбки и очаровательных ямочек, и если б Чу Ваньнин удостоил его взглядом, то мог бы заметить даже не одну странность. Но Чу Ваньнин поставил поднос на землю и уже собирался ускользнуть, а Тасянь-Цзюнь был не тем, от кого можно было убежать. Особенно сейчас, в их предпоследнюю встречу. Разумеется, что шутка о «начинке» была ложью, Мо Жань не смог отказать себе в удовольствии напоследок вывести Чу Ваньнина из себя, ведь злить Учителя разными непристойными или просто глупыми проделками являлось любимой забавой этого достопочтенного ещё с юности. И всё же, он мог его понять. Мо Жань не был наивным и понимал, что некоторые изменения в его поведении Чу Ваньнин заметил и возможно сейчас, особенно сейчас, Учитель ждал объяснений. Пускай всего рассказать Тасянь-Цзюнь ему не мог, но кое-что он всё-таки ещё мог сделать. Тасянь-Цзюнь обхватил Чу Ваньнина за талию и рывком, не очень осторожно, поднял его на ноги, заставляя встать с холодного камня, а затем взял за руку и повёл в павильон. — На улице холодно, весна, но и снег идёт. Этот достопочтенный не станет лечить тебя, если вдруг ты заболеешь, — в своей грозной, но глуповатой манере, читал нотацию Мо Жань, вручную зажигая каждую свечу в Павильоне Алого Лотоса, стараясь не смотреть на Чу Ваньнина, чтобы тот не заметил его подавленного настроения. Чу Ваньнин не подозревал, что его ждёт в скором времени, и от этого на сердце заранее становилось больно. Слишком несправедливо было отпускать его вот так. «Это чтобы он не сдох у тебя же на руках, придурок!» — напомнил голос здравого смысла, и Мо Жань ухватился за него как за спасительную нить, но даже так он слишком хотел в последний раз насладиться теплом этого человека. Тасянь-Цзюнь, так и не зажёгши последние несколько свечей, бросил тлеющий трут на первый попавшийся железный предмет, оказавшийся старой пыльной вазой, развернулся к Чу Ваньнину и быстро, чтобы не передумать, подошёл к Учителю и заключил его в объятия, садясь вместе с ним на кровать. Мо Жаню не повезло больно уколоться задницей о какой-то инструмент, но он быстро нащупал рукой так невовремя попавшуюся железку и бесцеремонно откинул её на пол. — Что ты собрался делать дальше, Мо Жань? — не смотря в его сторону, тихо спросил Чу Ваньнин. Это так сильно мучило его, что он позволял Императору касаться себя, как ему вздумается. Благо, Тасянь-Цзюнь сейчас лишь гладил его плечи и более не вытворял ничего непристойного. — Ваньнин, ты и воины дворца Тасюэ оказались сильнее, тебе не стоит об эт… —Ты меня за идиота держишь?! — … — Ты мог пойти до конца, Мо Жань, я знаю, — резко скинув с себя чужие руки, Чу Ваньнин развернулся к Тасянь-Цзюню, прожигая его насквозь своим гневным взглядом феникса. — У тебя было достаточно сил, но ты нарочно признал поражение! Не смей мне врать, я хочу знать, что у тебя на уме! Не то чтобы Тасянь-Цзюнь не ожидал от него чего-то подобного, но всё равно несколько растерялся, ибо не успел придумать складной истории на этот счёт. Пришлось выкручиваться, как он привык. Нацепив на себя маску высокомерия, Тасянь-Цзюнь с иронией начал говорить: — Раз так хочешь знать, то я скажу тебе. Ваньнин, ты спросил меня, что я собираюсь делать дальше. А этот достопочтенный подумал об этом ещё заранее! — Тасянь-Цзюнь выдавил из себя максимально весёлый смех, на который только был способен, и продолжил: — Видишь ли, Учитель, одержи я победу сейчас, мне было бы очень скучно жить дальше, ведь разве интересно время от времени сражаться с той или иной кучкой наивных слабаков, восставших буквально из своих задниц и повылазивших на свет из глухих деревень, чтобы «освободить мир», не имея при этом достойного противника? Это было уже слишком. Он выдал это так цинично и просто. — Так значит ты…! Ты…! — Чу Ваньнин в ответ не нашёлся что сказать от разочарования. Он сам виноват, но это оказывается… — Сволочь! Пошёл вон! Больно. «Я ведь поверил тебе!» Поверил, что ты душу спасаешь. Спасаешь себя! Мо Жань взял Чу Ваньнина за подбородок и провёл большим пальцем по его губам. Раньше он часто так делал, когда хотел поцеловать своего Учителя, но сейчас Тасянь-Цзюнь лишь ловко повалил его на кровать, воспользовавшись минутным замешательством. И чего уж точно никак не ожидал Чу Ваньнин — Мо Жань укрыл его одеялом! Благо, на кровати больше не находилось никаких инструментов. — Спи, — коротко приказал Тасянь-Цзюнь, сидя на краю кровати и не слишком аккуратно поправляя одеяло. Его ложь была бы достаточно убедительной для любого другого человека, но только не для Чу Ваньнина. Этот достопочтенный, сам не хотя того, уже показал Учителю слишком много несостыковок. И сейчас его самого прожигали взглядом блестящие глаза феникса, похожие на раскалённое золото в мерцании свечей. Чу Ваньнин явно сомневался в нём и его правде; Мо Вэйюй прекрасно понимал почему. За одни лишь сутки этот достопочтенный сказал ему две прямо противоположные вещи: у озера Тяньчи о том, что больше не желает ничьей смерти, а только что назвал свои действия игрой. Во что из этого Чу Ваньнин смог бы поверить? И что из этого было ложью? Тасянь-Цзюнь хотел, чтобы Чу Ваньнин поверил во второе, но в глубине души так надеялся… На что? Этого достопочтенного не примут ни в один из миров. На небе множество звёзд, но не существует такой, которая светила бы только для него. На то, что Учитель догадается и спасёт своего глупого ученика от настолько страшного кошмара. — Я не могу. Сперва погаси свечи, — выдохнул Чу Ваньнин, разрываемый противоречиями. Как же в этот момент он себя ненавидел! Костяшки пальцев побелели, так сильно он сжал ими край одеяла. Пусть Тасянь-Цзюнь старался вести себя как обычно: ртом выплёвывая различные мерзкие фразы и пошлые шутки, очень старательно изображая из себя неотёсанного и наглого мудака, однако руки его были… Ласковыми. Чу Ваньнин надеялся, что Мо Жань сейчас погасит свечи и не успеет заметить его уродливое от разочарования и несбывшихся надежд лицо. Видеть зажжённые свечи стало невыносимо. С того самого случая он ненавидел свечи, и ещё сильнее ненавидел своё тело, ставшее теперь ещё более уродливым, чем до этого. Та самая свеча, которой Мо Жань нанёс ему шрамы и которая должна была гореть вечно, — покоилась на дне лотосового пруда. Теперь даже если этот достопочтенный прикажет и пригрозит смертью, — Чу Ваньнин больше никогда не раздвинет перед ним ноги. С головой погрузившись в отчаяние, Чу Ваньнин не заметил, как в павильоне Алого Лотоса стало темно. Лишь слабый свет фонарей с улицы пробивался сквозь щель занавесок. Снег больше не шёл, но тёмное ночное небо осталось таким же пасмурным: ни звёзд, ни луны не видно. Этот достопочтенный не любил темноту, но сейчас у него был свой свет. Чу Ваньнин приподнялся на локтях и оглядел комнату: вокруг всё такой же беспорядок, но в темноте этого почти не видно, значит можно не переживать. Он посмотрел на тёмную фигуру Мо Жаня, стоявшую у окна, и опустил взгляд. Как же хотелось прижать этого, плевать, что взрослого, щенка, к стенке. Он желал накричать на него, десять тысяч раз ударить плетью по спине, ударить по лицу, приложить головой о стену, но вытрясти, вытрясти из этого подонка от начала всю правду! «Что ты задумал? Что будешь делать?» Этот Учитель готов отдать душу на призыв Цзюгэ и умереть ради тебя. Этот Учитель отдал тебе своё тело и судьбу. Этот Учитель отдал тебе своё сердце. Не смей, не вздумай играть с ним, глупая ты псина! Тасянь-Цзюнь, задвинув все ставни на окнах, чтобы не допустить ночью сквозняка, снова подошёл к Учителю и плавно опустился рядом с ним на кровать, но прежде чем он успел что-то сделать… « Убирайся!» — от всей души хотел было выкрикнуть Чу Ваньнин. Выкрикнуть так, чтобы Мо Жань ушёл и больше никогда не возвращался. Его Учитель предпочёл бы онеметь, простудиться на сквозняке и замёрзнуть насмерть, но к несчастью в последний момент у него отнялось дыхание, из горла вместо чёткого требования вырвался сдавленный придушенный всхлип, звучащий настолько мерзко и жалко, что Чу Ваньнин захотел в тот же момент отрезать себе уши, чтобы больше никогда не слышать звука собственного голоса. Он тут же обнял себя руками и поджал ноги, падая на бок, на край кровати, скручиваясь всем телом в маленький комочек, и спешно уткнулся лицом в подушку, сотрясаясь от беззвучных рыданий. Ему было всё равно, что Мо Жань здесь, но так не хотелось, чтобы он заметил его слабость. Чу Ваньнин надеялся, что полумрак скроет его боль. Скрыться от Тасянь-Цзюня в темноте оказалось невозможно. Мо Жань прекрасно видел, что происходит, но не имел представления ни о причинах, ни о том, что ему с этим всем следовало делать. Этот достопочтенный не умел утешать кого-то, особенно такого странного и непонятного, по его мнению, человека, как его Учитель. Чу Ваньнин всегда был таким гордым и холодным, а сейчас… Ладно, сейчас он тоже такой, но с ним определённо что-то не в порядке, а этот достопочтенный мог разве что его трахнуть! Но что-то подсказало ему, что сейчас это вряд ли бы помогло. Чтобы избежать неловкости, Тасянь-Цзюнь участливо притворился невнимательным идиотом и спокойно выдал: — Наконец-то ты принял верное решение, Чу Ваньнин. Уже поздно и давно пора спать, — Чтобы не оставлять своего Учителя в таком состоянии, Мо Жань добавил: — Конечно же, этот достопочтенный сегодня останется вместе с тобой! Ему не ответили. Этот достопочтенный, разумеется, до глубины души ненавидел этого человека, но как он мог оставить его, зная, что Чу Ваньнину холодно и плохо? Как этот достопочтенный мог не остаться? Мо Жань поправил одеяло, которым укрыл Учителя, и сам осторожно лёг рядом, не укрываясь. Он обнял Чу Ваньнина со спины, уверенно отодвигая мужчину от края кровати, к которому тот лёг слишком уж близко. Гляди за ним всю ночь, чтобы на свои железяки не свалился. Чу Ваньнин вяло попытался было ударить этого достопочтенного локтём в грудь, но Тасянь-Цзюнь обнял его крепче, прижимая к своей горячей груди, и Бессмертный Бэйдоу оставил эту затею. Некоторое время спустя, успокоившись, он, не поворачиваясь к Мо Жаню, устало откинул голову на подушки, и уже через одну сгоревшую палочку благовоний можно было услышать его размеренное дыхание. Теперь и Мо Жань мог выдохнуть спокойно. Он устроился поудобнее и, стараясь не слишком надолго выпускать Чу Ваньнина из объятий, чтобы ненароком не разбудить, снял мяньгуань и легонько кинул его куда-то на пол. Благо, громкого звука от удара не последовало. Тасянь-Цзюнь постарался лечь так, чтобы волосы Чу Ваньнина, от которых пахло яблоневыми цветами, не слишком лезли ему в лицо, но в таком положении это было едва ли возможно. Нужно было либо отстраниться от Учителя, либо вывернуть шею и отвернуться. Долго мучиться Тасянь-Цзюню не пришлось: Чу Ваньнин не долго баловал этого достопочтенного своим спокойным сном. Стоило Мо Жаню слегка задремать, как Чу Ваньнин во сне попытался выпутаться из одеяла. Мо Жань, проснувшись, тихо привстал, освобождая ту часть одеяла, на которой лежал ранее, и снова лёг рядом с Учителем, вновь надёжно укрывая его от холода и обнимая сзади. Затем, видимо, Чу Ваньнину стало так неудобно лежать, поэтому он перевернулся сначала на спину, а затем лёг лицом к этому достопочтенному. Тасянь-Цзюнь решил больше его не трогать, посчитав, что если у Чу Ваньнина во сне будет свобода движений, то ему будет спокойнее, поэтому просто лёг рядом. Лёжа на спине, он закинул руки за голову, думая, что сегодня просто в последний раз проявит милость и, если понадобится, всю ночь будет поправлять для Учителя одеяло. Чу Ваньнину следовало набраться сил и хорошо отдохнуть. Мо Жань нисколечки о нём не беспокоился, но сегодня Образцовый Наставник Чу и впрямь был не в лучшем состоянии. В этом был смысл, ведь завтра его Учителя ожидали неприятное потрясение и долгая дорога в обществе Сюэ Цзымина, который, в общем-то, хоть и из кожи вон лез, чтобы проявить почтение к их Наставнику, редко преуспевал в этом из-за своей природной пылкости. Таким Тасянь-Цзюнь его помнил… Верно, те времена остались в прошлом, а они сами уже давно не были детьми. То решение этого достопочтенного, отпустить всех — самое правильное решение в его жизни. Здесь он точно не ошибётся. Внезапно Чу Ваньнин неразборчиво что-то проговорил во сне, и Мо Жань повернул к нему голову. Лицо спящего мужчины было взволнованным, а дыхание участилось. «Неужели даже такому, как он, могут сниться кошмары?» — мысленно изумился Тасянь-Цзюнь, забывший, что его Учитель в общем-то тоже был живым человеком и имел свои чувства. Его, собранные в высокий хвост, волосы, разметались по подушке, причёска оказалась в полном беспорядке, и до Мо Жаня запоздало дошло, что Чу Ваньнин забыл снять заколку, и, метаясь в своём беспокойном сне, мог бы запросто пораниться. Этого ещё не хватало! Тасянь-Цзюнь слегка приподнялся на локтях и попытался дотянуться до его макушки, чтобы распустить волосы и вынуть из них опасную острую шпильку. Для этого Мо Жаню пришлось придержать его за плечи и чуть приподнять, ведь Учитель как раз лежал на спине, но тут Чу Ваньнин, всё ещё находясь во сне, ловко вывернулся из его рук и метко влепил этому достопочтенному звонкую пощёчину! Он всего-то-навсего пытался помочь, какого хрена?! — Блядь, Ваньни.! — Тасянь-Цзюнь вовремя заткнулся, вспомнив, что Чу Ваньнин спит и будить его не следует. Он выдохнул и повторил попытку. На этот раз Чу Ваньнин всячески отмахивался от него и в конце концов чуть не упал с кровати, благо Мо Жань успел обхватить его за талию и не позволить покалечиться. «Ну и что такого тебе снится, что ты так изворачиваешься?! Как дождевой червяк в луже, ей-богу!» Нет, терпение этого достопочтенного тоже на пределе! Подавив в себе желание придушить этого человека во сне, Тасянь-Цзюнь грубо притянул спящего Учителя к себе, и тот, в последний раз охрипшим голосом крикнув что-то вроде «Катись отсюда, придурок!», повернулся к Императору лицом и улёгся головой на его плечо, уткнувшись носом в шею и при каждом выдохе слегка щекоча кожу своим дыханием. Мо Жань этого даже поначалу и не заметил, занятый тем, чтобы быстро нащупать и вытянуть шпильку из его волос, а когда заметил, то Чу Ваньнин, не дав ему насладиться этим чувством, неловко дернул во сне ногой и нечаянно ударил Мо Жаня коленом между ног. Это в прямом смысле был удар ниже пояса, и Наступающий на бессмертных Император мужественно приложил все усилия, чтобы не издать ни звука. Всё, что он мог, это крепко сжать в руке шпильку Учителя. Одним метким ударом Чу Ваньнин едва не нанёс сильнейший урон и самолюбию, и телу, и репутации этого достопочтенного. Постойте-ка, какой репутации? «Правильно, зачем тебе член, если ты всё равно собрался подыхать?» — мысленно задал себе вопрос Мо Жань и тихо простонал. Боль была адская. «Только бы это «Золотце» сейчас не проснулось.» Тем временем «Золотце» по-хозяйски, как никогда бы в жизни себе не позволил, закинул ногу на этого достопочтенного и сам прижался несколько ближе. «Ясно! Он просто издевается!» — Теперь-то ты уляжешься наконец? — недовольно вслух прошептал Тасянь-Цзюнь и уже в который раз за эту ночь обнял Чу Ваньнина, но если до этого он пытался проявить хотя бы малую терпимость и Учителя старался лишний раз не трогать, то сейчас он откинул эту идею. Зачем, если Учитель всё равно спит? Чу Ваньнин почти что лежал на этом достопочтенном сверху, особенно неудачно устроившись там, где находились его раны, и мать вашу, это было невыносимо! Мало того, Мо Жань распустил его волосы и теперь они ещё больше лезли в его лицо, а удушливый запах чёртовых яблонь был повсюду, как бы он ни пытался отворачиваться. — Ладно, — тихо сдался Мо Жань. — У этого достопочтенного поразительное терпение! Он попытался рукой нащупать край одеяла, но от его попыток последний уголок ткани, за который можно было зацепиться, соскользнул на пол. Тасянь-Цзюнь бы с радостью поднял его, если б Чу Ваньнин не лежал на нём. «Вот же ж блядство, если он сейчас замёрзнет во сне и впоследствии заболеет, на сколько недель или месяцев этому достопочтенному придётся отложить свою смерть?!» Это была по-настоящему внеплановая ситуация! Раз так, этому достопочтенному придётся позаботиться и об этом тоже. Тасянь-Цзюнь постарался обнять Чу Ваньнина так, чтобы ему уж точно не было холодно. Благо, они не сняли одежд, пусть в них было и не столь удобно. Мятая простынь также удобства не добавляла. Мо Жань закрыл глаза, собираясь поспать хотя бы несколько часов перед рассветом, но у судьбы, по всей видимости, были другие планы. Чу Ваньнин, находясь во сне, чётко позвал его по имени, а затем крепко обнял этого достопочтенного в ответ, и Тасянь-Цзюнь изумился тому, насколько же сильные у его Учителя руки. Но это было слишком дико!!! Зачем Учителю звать его?! Нет-нет-нет, этому достопочтенному совершенно точно всё равно! Решив, что устраивать самоубийство нужно исключительно бодрым и выспавшимся, Мо Вэйюй силой заставил себя не думать об этом и снова закрыл глаза, наплевав на всё. У него будет вечность, чтобы размышлять, а сейчас он хотел отдохнуть. От тяжёлого насыщенного дня, голова налилась свинцом, и в висках неприятно пульсировало. Черви, уже ставшие почти родными, тихо копошились, но Чу Ваньнин, удобно придавивший тяжестью своего тела эти раны, несколько спасал ситуацию, ведь боль от придавленных ран заглушала боль головную, от всего этого дерьма. Спустя некоторое время… Мо Жань слегка приоткрыл один глаз. Всё ещё было темно, а к его левой щеке прижалось что-то тёплое, мягкое, и очень пушистое. Волосами Чу Ваньнина это точно быть не могло, ведь Учитель находился по другую сторону, и Тасянь-Цзюнь всё ещё ощущал тяжесть его тела на себе и запах яблонь, с которым он уже почти смирился. Нет, там было что-то другое. У самого уха раздалось тихое мурчание, маленькие коготки заходились мять подушку и волосы этого достопочтенного. Тасянь-Цзюнь едва ли не взвыл от досады! Не одно, так другое! Он ведь сам не так давно принёс, как подарок Чу Ваньнину, это шерстяное чудовище, найденное им самим под дождём в плетёной корзинке! А сейчас это создание нагло умостилось не просто с ними на кровати, да еще и на подушке, на уровне лица этого достопочтенного! Казнить к чертям! Или хотя бы выкинуть за пределы кровати. Когда по щеке Мо Жаня несколько раз скользнул тонкий пушистый хвост, он понял, что котёнок, судя по всему, прижимается к лицу этого достопочтенного своей пушистой задницей или чем-то вроде того. Вынести этого Тасянь-Цзюнь определённо не мог и попытался убрать животное подальше от своего лица. — Мя-о-в! — котёнок слишком громко, для его возраста, издал звук недовольства, и у Мо Жаня сердце в пятки ушло: Чу Ваньнин всегда спал слишком чутко, и если сейчас…! Он замер, прислушиваясь к ровному, спокойному дыханию. Чу Ваньнин всё так же продолжал спать. Мо Жаню пришлось смириться с тем, что котёнок в этом поединке взял верх и отвоевал своё право спать там, где ему вздумается. А этому достопочтенному не оставалось ничего, кроме как немного повернуться к Чу Ваньнину и зарыться носом в его волосы. Лучше уж блядские яблони, нежели шерстяное чудовище. «Надеюсь, я не подхвачу от него блох, — подумал Тасянь-Цзюнь, которого всегда называли собакой, не хотелось бы стать ещё и собакой блохастой. — Хотя, какая теперь разница…» Внезапно его кое-что смутило: шерстяных чудищ в той корзинке ведь было двое! Одно наконец-то улеглось и издавало тихое мурчание у него над ухом, а где же второе? Только Тасянь-Цзюнь подумал об этом, как почувствовал, что на него запрыгнуло что-то мелкое и уверенно-неуклюже, как это делают все котята, медленно переставляло свои когтистые лапки, поднимаясь вверх по его ноге, и остановилось где-то в районе бедра, неприятно надавливая передней лапкой на чувствительное место. — Слезь с меня, паскуда, — тихо шикнул на котёнка Мо Жань, но котёнок пошёл дальше, и улёгся где-то с другой стороны, возле Чу Ваньнина. Тасянь-Цзюнь устало перевёл взгляд на окно, пытаясь сфокусироваться на нём. Небо было всё ещё тёмным, но вот-вот наступит утро. Впрочем, этому достопочтенному необязательно было рано вставать, поэтому он закрыл глаза, пытаясь унять хотя бы головную боль или попытаться хоть как-то уснуть с ней. Огненный шар едва-едва показался на краю горизонта, наполовину скрытый тонким небесным шёлком перьевых облаков. Новый рассвет. Утренняя прохлада. Вечером снег немного подтаял, но ночью было прохладно, поэтому лужи замёрзли, и слегка покрылись инеем, как и ставни окон, обзаведясь новым узором. Новый день. Для кого-то последний, а у кого-то сегодня начнётся новая жизнь. «Не волнуйся, Ваньнин, — засыпая, отдалённо подумал Мо Жань. — С сегодняшнего дня ты свободен, а уже скоро сможешь призвать Тяньвэнь и быть тем же сильным возвышенным бессмертным, которым я тебя знаю и помню…» Скоро ты сможешь вести божественный допрос и латать дыры в небесном расколе. Юйхэн Ночного Неба, звёзды дождались тебя. Пусть для тебя загорятся девять солнц, Учитель. Это утро принадлежит только тебе, Чу Ваньнин. Сегодня этот достопочтенный проводит тебя из этого дворца и отправит в новый, свободный в жизни путь. Это последний день жизни этого достопочтенного. Сегодня Мо Вэйюй искупит грехи. А далее он подарит всем свободу. Всем и самому себе.