Сеньор Горох

      Мне на него физически больно смотреть, потому что вот оно, рядом, мы наедине, помешать нам может разве что Чеботарёвская долбанутость.       Нет, это не консервативные убеждения, не разграничение личного пространства и даже не попытка субординировать меня. Это чистая, как водичка в Байкале, долбанутость — помешанность на собственных загонах. По крайней мере, я так считаю. И ладно бы он загонялся по поводу, так он же без, и меня загнал соответственно. Барьер вокруг себя выстрадал, заставил меня застрять не за пределами, а непосредственно в невидимых структурах. Я башкой болтаюсь внутри, а ножками перебираю снаружи, собачкой покорно следую. Потому что мне голову нахуй оторвёт, если не побегу.       А он… волшебник страны игнорщиков, блять.       — Иди спать, ты себя в зеркало видел? — говорит он флегматично, волосы свои сквозь пальцы пропускает.       Ей-богу, мне не просто смешно, нет, мне до разрыва лёгких ржать хочется. Актёры, ебать, а всё наружу, ни грамма внутри не квасится, выплескивается мгновенно, не плесневеет и не прокисает мёртвым грузом.       — И что я увидеть должен? — камон, я не сплю уже сорок часов, очевидно, что выгляжу я как потомок творения Виктора Франкенштейна. Что-то очеловеченное, озлобленное и, наверняка, болезное.       — Горошко, — ох, как зубы сжал, помрачнел весь, вампирюга, я не против шею подставить, на коленках к разделочному столу подкатиться. Вонзи в меня. Без контекста. — Спать.       — Я не хочу спать, я хочу курить, — делюсь я, покачиваясь вымученно, руки в карманах худи прячу. — У вас не найдётся?..       Дима вздыхает нервно, у него уголок губ дёргается, вот-вот нахуй пошлёт, прямолинейно. Я чувствую, я его напряжение всеми фибрами подсознания ощущаю.       — Съеби нахуй, — ожидаю услышать я.       — Хорошо, найду, — выдавливает Чеботарёв, идёт ко мне неспешно, футболку по пути натягивая, я и не замечал раньше, что он настолько вальяжно передвигается, носочек чуть ли не тянет, осанку держит идеальную. — Только потом ты идёшь спать, хорошо?       Я угукаю задушенно, ибо он аккуратно между мной и косяком проскальзывает, на мгновение лицом к лицу ко мне оказывается. У него в глазах завёрнутая в сто слоёв одеял тревожность, граничащая с паникой. Но он и шанса не даёт тревожность эту ёбнутую раздеть — тут же отворачивается, сжимается, чтобы не коснуться и миллиметра моего тела.       Пока мы по лестнице на этаж выше поднимаемся, я спину его разглядываю; разочарованно думаю, что родинки не успел посчитать до того, как он оденется. Прости, Дима Юрьевич, если бы я изначально знал, что ты космос, я бы, может, побоялся вкапываться в изучение масштабов пространства твоей вселенной. Но теперь поздно.       Я стараюсь ниже спины не смотреть, очень стараюсь… да кого я обманываю…       На третьем этаже происходит бал Сатаны, не иначе, ребята с мастерской Красовского долбят пол с интенсивностью дятлов-холериков. Если наша мастерская более-менее равномерно занимается и музыкой, включая сольфеджио, от которого мой глаз едва не коротит, и пластическим воспитанием; то «Красовцы» по большей части мурыжатся танцами.       Дима к одной из «сатанисток» подходит, ключ от хореографии ей доверительно вручает, пока я на периферии ревниво на них зыркаю.       «Лерочка», — вот как он к остальным обращается.       «Горошко, а чё ты пришёл вообще, катись», — и как ко мне.       — Нахохлился, — комментирует Дима мой видок под шум быстро спускающихся по лестнице каблуков, вскрывает дверь своей обители и не толкает меня внутрь, как сделал бы это ранее. Ждёт терпеливо, будто мне и не нужно приглашение. Ну что ж, ты прав.       Первое, что бросается во внимание, — плакаты, они по стенам расклеены то ли вместо обоев, то ли поверх — не поймёшь. Я из мешанины цепляюсь за «Арию» и «Сплин», а ты ещё и рокер, не удивительно даже, честно. Среди полчища лиц и артхаусных пейзажей на меня уставляется Киркоров, я одобрительного «гхэ-канья» не сдерживаю, тут же отмечаю присоседившегося рядом Меладзе. И «гхэ-каю» уже придирчиво.       — Ты курить хотел или посмеяться с моих стен?       У Димы около порога крючки из «Галамарта» в виде розовых пироженок приклеены криво-косо. У меня такие отвалились спустя неделю, он, скорее всего, умнее был в своё время — на супер-клей посадил. Если оторвутся, то только с обоями в обнимку.       Чеботарёв из куртки пачку двухкнопочных «Мальборо» достаёт, зажигалку находит непосредственно в упаковке.       — На улицу? — спрашиваю я, прекрасно понимая, что нет, не вариант; Петровна, конечно, очень милостивая — не то что дневная Зоя Васильевна, — но тоже спать хочет.       — Окошко открой, подоконник — прекрасное место, — говорит Дима очевидное. Хмурится, обдумывая. — Мне, к слову, тоже не помешает.       Он сигарету мне протягивает так, чтобы мы пальцами не дай боже не столкнулись. На самом кончике придерживает. Не логичнее бы было мне просто всю пачку передать, а? Я ему в глаза провокационно гляжу, обволакивающим движением вынимая из его кисти табачную палочку, нарочно едва-едва касаюсь. Ты ведь на это рассчитывал?       — Не играй, пожалуйста.       Кто бы говорил, дорогой. Но, соглашусь, в ваших играх особый флёр. Думаешь одно, говоришь другое. Творишь подлянку, а потом отчитываешь за то, что я купился на неё.       – Как прикажете.       Чеба от меня отшатывается поспешно, окно нараспашку открывает; дождь хлещет завесой, пространство комнаты освежает и подоконник орошает брызгами. Я даже ловлю себя на мысли, что это отрезвляет лучше, чем никотин.       Поэтому запрыгиваю птичкой на жёрдочку, за краешек цепляюсь, недавно взятую сигарету роняя на пол. Потянуться уже за ней собираюсь, но Чеботарёв глаза закатывает и любезно опускается сам, чтобы я не ползал туда-сюда.       А меня несёт. Сон полезен, господа, вы не чувствуете себя парящими, ваше сознание не вылетает из головы и контролирует фигню, что вам взбредает сделать.       Я спиной вперёд отклоняюсь, из окна практически наполовину высовываюсь, в воздухе держусь на силе святого духа, не иначе, лицо подставляю под природный душ. Капли затекают в уши, нос, шею опоясывают, щекочут.       Охуительно.       Хочу руки отпустить. И отпускаю.       — Придурок! — Дима меня за грудки хватает судорожно, в сидячее положение возвращает. Его что, трясёт, что ли? — Ты, блять, придурок!       — Я, блять, придурок, — подтверждаю я, расплываясь в улыбке. Что-то практика доказывает, что культурных у нас в стране нет — матерятся все, хотя бы мысленно.       Я не собирался устраивать суицид, мои ноги прекрасно бы справились с поддержкой тела. Но Дима почему-то пересрался так, словно я вниз головой сиганул.       Чеботарёв за худак меня тянет, к себе припечатывает, точно живым ремнём безопасности заделаться хочет. У меня чёлка к его шее прилипает, мокрая. Я пошевелиться не рискну, мгновением наслаждаюсь до чёртиков. А то вдруг до него допрёт, что мы опять чем-то незаконным занимаемся; и новый загон вылупится, с Луны на голову рухнет и нежно так пропищит: «Я родился, сука».       — Как же ты меня бесишь, Сережёнька, честное слово, — токсично-вежливо воркует Дима, в голосе у него желание меня не выебать, а ёбнуть.       — А у вас соски пирсингованы для дополнительной стимуляции? — докалываю я его нервную систему, пока она легкоуправляемая, пластилиновая; рискую здоровьем, рискую нашими и так нестабильными взаимоотношениями.       — А ты нарываешься, чтобы твой рот заткнули чем-нибудь?       — Заткни, — выдыхаю я беззащитно. Господи, как же я скучал по нашим перепалкам, ты представить не можешь, Дим. Попоскудили, аж на сердце полегчало.       Чеба отстраняется, взгляд его понять сложно: то ли поцеловать хочет, то ли втащить. Зрачки топят серебристую радужку по-страшному, я такое только у наркоманов видел.       — Хорошо, заткну, — глухо говорит он, его руки на шею переплывают, в волосы на затылке зарываются, сжимают ощутимо так, но не неприятно. Наоборот. — Закрой глаза, открой рот.       Наверно, Диме от этого проще будет. Наверно, Диме в принципе комфортнее, когда ситуация полностью одному ему подчиняется.       Одна его рука с загривка ползёт к скуле, оглаживает скользяще, чтобы через пару секунд приподнять моё лицо за подбородок. И я слышу загнанное дыхание Чеботарёва, чувствую его у себя на губах… но кто же знал, что этот гандон…       …попросту воткнёт мне в рот мою же похеренную сигарету.       Сжимая другой конец промеж своих зубов.