______________________________
Эндрю Миньярд уже пожалел, что стал сотрудником полицейского управления своего города. Из всех мест в Америке, куда можно было бы переехать, он, конечно, мог бы выбрать место получше Балтимора, но, тем не менее, он здесь. Машет яркой неоновой палкой на проезжающих, чтобы они не увидели кровавое месиво, которое убирают позади него. Когда очередной человек опускает окно и начинает проклинать Эндрю, его рука дергается за тазером — это не убьёт человека. — Эндрю, — зовёт его мягкий, но в то же время ворчливый голос. Его напарница — Рене Уокер. Она держит большой знак «стоп» и сейчас смотрит прямо на него. — Не делай того, чего не сделала бы я. Эндрю усмехается. — Я ничего не делал. Она бросает на него неодобрительный взгляд. Эндрю отворачивается, его глаза возвращаются к месту преступления, находящемуся всего в нескольких метрах от него. Двери в клуб «Red Luxury» открыты и оцеплены полицейской лентой. Люди копошатся и суетятся. Ручки скребут по бумаге, яркие вспышки фотоаппаратов, тихие и не очень перешептывания, вокруг та же безумная энергия, что и на большинстве мест преступлений. — Там хоть есть тела? — спрашивает он Рене, которая тоже обернулась на мгновение, когда движение замедлилось. — Я не видел никаких мешков для трупов. — Я не уверена, — отвечает она. — Тебе придётся спросить у Ваймака. Вообще, это хорошая идея, мельком думает он. С этой мыслью Эндрю бросил свою дурацкую светящуюся палку и зашагал к нависающему зданию. Рене не протестует и не спорит. Она просто молчит, как обычно, когда Эндрю делает что-то из вредности, что, тем не менее, не испортило бы его жизнь к чертям собачьим. Возможно, это была единственная причина, по которой он действительно терпел её. — Прошу прощения, — огрызается он, когда подходит к двери, и кто-то преграждает ему путь рукой, дабы остановить его. Он поднимает глаза и хмурится, когда видит стоящую там Дэн. Её поза была напряженной, а лицо спокойным и настолько по-тупому профессиональным, что Эндрю захотелось её ударить. — Офицер Миньярд, вы знаете, что вам нельзя туда входить. Это действующее место преступления, — её рука не дрогнула. Эндрю, вместо того чтобы развернуться и уйти, ткнул пальцем в значок, прикрепленный у него на груди: — Круто. Хорошо, что я коп. Он протискивается мимо её руки, но она хватает его за плечо и дёргает назад. Всё его тело напрягается и ему приходится бороться с тем, чтобы не ударить её кулаком прямо в живот и не свернуть ей шею за то, что она прикоснулась к нему. Но он не собирался выбросить шесть лет обучения из-за глупых инстинктов, которые он, похоже, так и не смог приручить до конца. Вместо этого он довольствуется тем, что также крепко сжимает её запястье и смотрит ей в глаза. — Эндрю, пожалуйста, в этот раз просто следуй правилам. — Отвали нахуй, Дэн, — он отпихивает её руку от себя. — Ваймак может поругать меня позже. Теперь я могу идти делать свою работу? Дэн открывает рот, чтобы возразить. Вероятно, она хочет сказать, что его работа — находиться на улице с Рене, но Эндрю не дает ей и шанса, врываясь в двери и осматривая состояние бывшего ночного клуба перед ним. Большинство стульев и столов разломаны, на стенах расплылись ужасными узорами пятна крови. Здесь явно использовались ножи, а также было совершено убийство, в чём Эндрю теперь был абсолютно уверен. На мгновение его собственным рукам не хватило веса ножей, холодивших кожу, но сейчас было вполне достаточно и пистолета, пристёгнутого к бедру. Его глаза проследили за кровавым следом на полу, тот резко обрывался, а затем также резко начинался где-то в другом месте. Ещё один след был на лестнице. Этот заинтересовал его, и он осторожно начал пробираться к нему. Как Эндрю и предполагал, никто не обратил внимания, когда он проходил мимо. Потому что, во-первых, Эндрю был копом — копом, выполняющим свою гребаную работу; а во-вторых, он никому не нравился настолько, чтобы говорить с ним, если в этом не было необходимости. Иногда в том, чтобы быть мудаком, были свои плюсы. Незаметные, но, тем не менее, плюсы. — Миньярд! — крикнул грубый голос позади него. Он вздохнул. Его ноги были в дюймах от того места, куда он направлялся. Он подумал, не проигнорировать ли этого человека вообще, потому что на самом деле прекрасно знал, кому принадлежит этот голос, и, судя по уже раздраженному тону, Эндрю сегодня ходил по охуенно тонкому льду. — Шеф, — коротко поприветствовал он, когда взрослый мужчина встал рядом с ним. — Чем же я обязан такой чести? — Дэн сказала, что ты отказался оставаться снаружи, как было велено, — в голосе Ваймака слышалось раздражение и усталость. Эндрю не мог его винить, ведь полицейский участок, состоящий из стукачей, должно быть, был действительно утомительным. — Решил, что здесь от меня будет больше пользы. — От тебя было бы больше пользы, если бы ты оставался там, где я, блять, приказал тебе быть, Миньярд. А не шатался, где вздумается. Эндрю вздохнул и снова двинулся вперед. Если Ваймак действительно хотел продолжить этот разговор, он мог последовать за ним. Осторожно перешагивая через ленту на полу, он поднялся наверх с ворчащим шефом за спиной. — Я не хочу махать чёртовой палкой в воздухе, когда я действительно могу что-то сделать, — ответил он. — Почему здесь нет трупов? — Там был один, — говорит Ваймак, прежде чем проклясть себя за этот промах. Эндрю почувствовал усмешку на своих губах. — О? Использовали нож? Ваймак покачал головой, но затем кивнул, опустившись рядом с ним. — Огнестрельное ранение и перерезанное горло. Я предполагаю, что именно последнее и убило её, но вскрытие должно подтвердить это. Эндрю нахмурился. — Слишком много крови для одного перерезанного горла. Ваймак что-то промычал в знак согласия, прежде чем остановиться перед дверью, ведущей в довольно большой кабинет. Он указал пальцем внутрь: — Здесь мы нашли тело. Она не выходила из этой комнаты после того, как на неё напали. — Значит, кто-то забрал другие тела, но её оставил? Почему? — пробормотал Эндрю себе под нос. Он перевёл взгляд со стола к комнате и коридору, затем поджал губы между пальцами — нервная привычка, которую перенял у Аарона. — Это не имеет смысла. — Убийство в клубе, полном людей, тоже не имеет смысла, Эндрю, но вот мы здесь, — мужчина вздохнул. — Как видишь, мы прекрасно справляемся и без тебя. Рене, вероятно, хотела бы получить помощь от своего напарника, раз уж ты её бросил… Эндрю поднял руку, чтобы прервать его, и снова зашагал по коридору, его взгляд остановился на двери, которая находилась посреди цементной стены и слегка приподнималась над отвратительным бархатным полом. Он подошёл к ней и толкнул, дверь была не заперта и легко распахнулась. Лунный свет проливался на крышу, отчего внутри нарастало неприятное чувство. Тем не менее, он сделал шаг вперед и огляделся. Он был уверен, что не увидит здесь ничего необычного. Здесь не было ни крови, ни признаков борьбы. Только мягкий ветер и чистый запах города, витающий в воздухе. И всё же Эндрю продолжал идти. Это напоминало ему об университете. Дни, размытые и нечеткие от лекарств, которые заставляли его летать в облаках, а он умолял себя спуститься вниз. Это напомнило ему о поздних ночах, которые он проводил на крыше, чувствуя тяжёлое биение сердца, когда он повторял себе снова и снова: я жив. Я жив. Я чувствую. Я жив. Я чувствую. Но из-за надвигающейся ломки и необходимости спать Эндрю никогда не задерживался надолго. Теперь он стоит на краю случайного здания, в котором шло расследование убийства, и смотрит вниз, на движущихся там людей. Он даже увидел Рене и её большой знак «стоп». Кто-то занял пост рядом с ней. Судя по росту, это был Мэтт. — Здесь ничего нет, Миньярд! — крикнул Ваймак, — А теперь, пожалуйста, ради всего святого, вернись на улицу и займись тем, чем должен заниматься. Эндрю передёрнул плечами и тихо выругался от разочарования, когда отошёл от карниза и начал разворачиваться к Ваймаку. Решив быть с ним сегодня полегче, потому что даже его это дело заставило сомневаться в себе. Но прежде чем он полностью повернулся, что-то привлекло его внимание на полу крыши. Глубоко, в уже потрескавшемся сером цементе, были вырезаны два слова. Они должно быть были свежими и настолько неприметными, что для неподготовленного глаза могли легко остаться незамеченными. Но Эндрю присел на корточки, его пальцы потянулись к словам. Может быть, это был знак. Или какая-то чертова ирония, которую он упустил. Ведь в оперативной группе Ваймака никто, кроме Эндрю, не говорил по-немецки. Он оцепенело уставился на слова, его пальцы остановились на их краю. Ich bedaure. Перевод и значение этих слов пробудило в Эндрю что-то. Что-то похожее на интерес. Мне жаль. В переводе «Ich bedaure» значит «Мне жаль»._____________________________________
Натаниэль наблюдает, как кровь закручивается вокруг стока прежде, чем окончательно исчезнуть. Его руки легко двигаются друг по другу и по остальному телу, позволяя смыть доказательства прошедшего дня вместе со всеми мыслями. Обжигающая вода по коже — приятная боль, такая же, как когда он слишком резко зарывается пальцами в волосы. Он не царапает себя, просто позволяет ногтям ползти по грубым шрамам и наслаждается острой болью, которую получает от уже испорченной кожи. Резким движением руки он выключает воду и молча вытирается полотенцем прежде, чем покинуть ванную. Элисон лежит, растянувшись поперёк его кровати, с телефоном в руке. При его появлении она поднимает глаза и хмурится, когда видит, что он уже одет в свободные спортивные штаны и мешковатую чёрную футболку. — С тобой совсем не весело, — говорит она, выключая телефон и бросая его на белые простыни. Она выглядит нахальной, когда принимает сидячее положение, но Натаниэль не упускает из виду легкую морщинку на её лбу. — Извини, что разочаровал, — отвечает он, растирая полотенцем мокрые волосы, стараясь высушить их как можно быстрее. — Почему ты в моей комнате? Элисон пожимает плечами. — Может быть, я соскучилась. — Мы только что провели весь день вместе, — отвечает он. Элисон закатывает глаза и спрыгивает с его кровати. Сделав несколько шагов, она встаёт перед ним. Натаниэлю приходится слегка поднять голову, чтобы встретиться с ней взглядом. Она не переставала дразнить его по этому поводу с тех пор, как им исполнилось шестнадцать лет, и у неё начался очередной скачок роста. И она быстро обогнала его, оставив позади. — Нет, я провела день, слушая через наушник, как ты убиваешь людей. — Клянусь, я отключал звук на своей стороне, — Натаниэль нахмурился. — Не в этом дело, Нейт, — она вздыхает, и он впервые замечает тёмные круги под её глазами. Он начал задаваться вопросом, действительно ли она в порядке? Не давят ли на неё сильнее, чем она может выдержать? Он уже открыл рот, чтобы спросить что-то в этом духе, но был прерван её резким взмахом руки. — Пожалуйста, дай мне сказать, — её слова резкие, но он ценит то, что она не прикоснулась к нему. После стольких лет, проведённых вместе она уже выучила, что никогда не стоит прикасаться к нему в день, когда он снова пролил чью-то кровь. — Хорошо. Она колеблется, а Элисон Рейнольдс никогда не колеблется. — Почему ты продолжаешь это делать? Натаниэль удивлённо моргает. — Делать что? — Это, Нейт. Не говори мне, что ты не видишь, что это делает с тобой. Что ты делаешь с собой? Ты продолжаешь покорно склонять голову и бежать выполнять все команды твоего отца. Продолжаешь стрелять из пистолета и использовать ножи от его имени. Но при этом ты рискуешь своей жизнью, чтобы спасти пару незнакомцев. Чёрт, Нейт, я слышу твои крики каждую грёбаную ночь. Ты же ненавидишь это, — Элисон в бешенстве, и сейчас она, кажется, забывает их правило и резко пихает его в грудь. Ни один из них и глазом не моргает, когда он уступает ей и делает шаг назад, вместо того, чтобы остаться на своем месте, но они оба знают, что он мог бы. — У меня нет выбора, — он говорит это больше себе, чем ей. Но судя по тому, как она широко распахивает глаза полные гнева, она всё же услышала его. — У тебя нет…? Блять, Нейт! Брось эту чушь! Ты не безмозглая грёбаная марионетка. Ты должен это понимать. Я сидела на заднице и наблюдала за тобой в течение многих лет. Многих лет избегания истинных целей твоего отца. Многих лет поиска способов вытащить людей, многих лет криков во сне, потому что ты не можешь забыть ни одного лица каждого убитого тобой человека. Я просто провела последний месяц, придумывая какой-то грёбаный план по спасению этих потерянных детей, потому что ты, — она ткнула пальцем ему в грудь, — не хочешь быть плохим человеком. Натаниэль крепко стискивает зубы, слова, словно ножи, танцуют по уже испорченной коже. — Это не твоя вина, что ты вырос под руководством этого мудака. Ты продолжаешь вести себя так, будто ты какой-то большой монстр, но поворачиваешься ко мне лицом и говоришь, что я хороший человек. Что я та, кого стоит оставить в живых, и должна стремиться жить счастливой жизнью. Что ты примешь этот удар на себя, если я захочу. А ты ведь знаешь, что я сделала, чтобы вляпаться в это дерьмо? Я, блять, добровольно отдала себя в руки организованной преступности, потому что мне было скучно. Я хотела разозлить своих родителей и сбежать, поэтому я стала убийцей, — она дрожит, и впервые Натаниэлю кажется, что он видит, как в её глазах блестят слезы. — Если ты чудовище, то кем же тогда являюсь я? — Ты была ребёнком — ты не знала, — начал он, но она яростно замотала головой. — Я сегодня убрала двадцать трупов, Нейт, я помогала убить некоторых из них. — И чей приказ ты выполняла? — огрызается он в ответ. Её глаза немного смягчаются, когда она делает нерешительный шаг вперёд, и он замечает, что комната начинает казаться ему намного меньше, чем должна быть. — Я пытаюсь сказать, что у нас ещё есть шанс, Нейт. Ты не обязан быть тем плохим человеком, каким тебя пытается сделать мир. Каким ты сам пытаешься убедить себя быть. Что-то надламывается. Это что-то, как он знает, было кровью отца, текущей в его жилах. Он видит, как Элисон делает маленький шаг назад, когда он начинает смеяться. Его руки поднимаются к лицу, отчаянно хватаясь за него, чтобы убрать расплывающуюся ухмылку с его рта. — Отвали, Элисон, ты ни хрена обо мне не знаешь, — рычит он, его глаза встречаются с её глазами. Она не вздрагивает. — Сегодня я убил двух детей. Мне похуй, сколько им было лет, потому что они, блять, были недостаточно взрослыми, чтобы их зарезали, как свиней. И знаешь что? Я, честно говоря, не чувствую себя так уж плохо из-за этого, потому что я закончил Его работу и перерезал глотку какой-то суке, которая меня слегка выбесила. — Выбесила? Нейт, ты… — Не перебивай меня, блять! — его голос больше похож на рычание. Он знает, что говорит так, как говорил бы его отец, он знает, какой голос он сейчас использует. Потому что он использовал его снова и снова, чтобы заставить кого-то бояться его. О, как бы его матери понравилось, увидь она его сейчас. — Я придумал, как вытащить этих детей, потому что у меня в голове всё ещё есть какая-то мысль, что я не хочу больше… чтобы… — он ткнул пальцем в себя, — …чтобы это существовало. Элисон скрещивает руки на груди. В ней всегда горит этот нескончаемый огонь, когда она смотрит на него сверху вниз. — И что? Это была просто апатия? Холодная бессердечная копия своего отца? Всё это должно было доказать мне, что тебе наплевать на других? — она хрипло смеется. — Расскажи это сотне людей, которых ты спас, работая под началом своего отца. — Убирайся нахуй из моей комнаты, — его тело дрожит. Одна его часть хочет согласиться с Элисон. Другая умоляет схватить нож. В кои-то веки Элисон слушается, но останавливается в дверях. На мгновение она смотрит на него и сжимает губы в тонкую линию. — Твой отец звал тебя. Я бы сходила. Натаниэль ничего не отвечает. — И, Нейт… Не позволяй ему превратить тебя в него, — она не сводит с него взгляда. — Перестань позволять ему лезть тебе в голову, пока не стало слишком поздно. Когда она тихо закрывает дверь, помня, что хлопающие двери вызывают у него панику, он не чувствует ничего. Он не чувствует ничего, когда одевается, и ничего, когда слышит рыдания Элисон из её комнаты, покидая их общую квартиру. Он не чувствует ничего, ничего, ничего, ничего, ничего, ничего.________________________________________________
Натаниэлю Веснински было десять лет, когда он пообещал, что убьёт своего отца. Натаниэлю Веснински было уже двадцать два года, а он всё ещё смотрит на своего отца. На своего отца, который сидел, откинувшись на спинку стула, с абсолютно расслабленным лицом. На своего отца, который даже не был вооружен, когда вызывал Натаниэля в свой кабинет. На своего отца, который ни разу не потрудился выставить охрану где-нибудь в своей комнате, когда приходил его сын. Как легко было бы перерезать ему горло. Как легко было бы смотреть, как он истекает кровью, глядя в его тускнеющие глаза. Как легко было бы заставить своего отца узнать, что это его собственный сын лишил его всей власти. Но всё же что-то каждый раз останавливало его. Ещё нет. Какая-то часть его души зашипела, заморозив руку, прежде чем он успел бы схватить нож, ожидающий его на бедре. Ещё нет. Натаниэль сглотнул. Он встретился взглядом с такими же ледяными голубыми глазами, жестокая усмешка скользнула по знакомым чертам лица. Натаниэль сохранил холодное выражение, опустив голову в почтительном жесте. Шрамы под воротником рубашки запылали, когда отец зашевелился, поудобнее устроившись на своём месте. Но Натаниэль больше не вздрагивал. — Младший, — говорит его отец, складывая руки вместе, прежде чем положить на них подбородок. — Кое-что новое привлекло моё внимание. — Что-то настолько важное, что ты не смог мне позвонить, а вместо этого заставил меня проделать весь этот путь сюда? — спрашивает он. Его поведение не должно было вызывать лишних подозрений — для этого требовалось некоторое количество сопротивления. Ответные выпады были тем, что поддерживало в нём жизнь, это было то, что заставляло людей, которые так отчаянно жаждали причинить ему боль, держаться на расстоянии. А может быть, это было потому что какая-то его часть всё ещё злилась на Элисон. — Да, Младший, у меня для тебя очень, очень, очень важное задание, — он постукивает пальцем по стопке белых бумаг, лежащих рядом с ним. Натаниэль игнорирует их. — Мы будем считать это твоим извинением. Вены Натаниэля словно заморозило. И внезапно «ничего» исчезло из его онемевшего разума. На смену этому пришло то единственное, что никогда не оставляло его. Страх был сильным чувством, но он всё ещё не позволял ему отразиться в своих глазах. — Извинения? — переспросил он, и его отец рассмеялся. — За то, что убил одну из моих шлюх, — ответил тот. Он произнес эти слова так, словно они были простыми и не несли в себе никакой серьёзности. Но жизнь, проведенная в попытках избежать гнева отца, говорила ему совсем о другом. Ты наказан. Несмотря на это Натаниэль приподнял бровь. — Ты сказал мне разобраться с ней. Что я и сделал. В следующий раз будь конкретнее. Он не вздрагивает, когда его отец ударяет кулаками по столу и подаётся вперёд, его зубы стиснуты, а в глазах застыл маниакальный блеск. Он так легко срывается, точно так же, как Натаниэль раньше. — Она была ценной, придурок! Я сказал тебе напугать эту суку. А не потрошить её. — Я устранил проблему, — снова огрызается Натаниэль. — Надеюсь, что в будущем у тебя будут более высокие стандарты. Его отец уставился на него. Тиканье часов начинало казаться обратным отсчетом, и Натаниэль крепче сжал свои ножи, когда на губах Мясника появилась ещё одна улыбка. Он собирается напасть, он собирается напасть, он собирается напасть… — Знаешь, я говорил себе это с тех пор, как трахнул твою никчёмную мать. Красный ослепляет его в тот момент, когда он слышит эти слова. Натаниэль с шипением выдыхает и знает, что его маска раскалывается пополам, когда отец снова смеётся. В его руках оказывается нож, прежде чем он успевает подумать об этом. Натаниэль готов нанести удар — ещё нет — ему не нравится звук, с которым нож вонзается в стену за столом отца. Который не перестаёт смеяться. — Всё ещё такой же маменькин сынок, да? — говорит его отец, наклоняясь вперёд в его пространство, прежде чем быстро ударить его по лицу, а затем обхватывает пальцами челюсть Натаниэля. Заставляя его смотреть на зеркальное отражение своего будущего "я". — И всё же каждый твой дюйм — Я. Натаниэль ничего не отвечает. Его отец, похоже, доволен этим. — Со следующей недели ты будешь работать под прикрытием в качестве гражданского консультанта полиции Балтимора, — он резко отпускает его подбородок и снова садится в кресло, как будто ничего не произошло. От этих слов его тело напрягается, взгляд падает на бумаги, лежащие перед ним на столе. — В наших рядах есть утечка информации, найди её и устрани. Выясни, кто передает информацию. Выясни, что они знают о Главных Семьях и убей любого, кто слишком близок к истине. Натаниэль берёт бумаги у отца. — Создай себе новую личность, заставь их доверять тебе. Мне нужен кто-то изнутри. Я подумал, что это будет полезно для тебя, раз ты такой хороший актер, а? Своего рода последнее испытание для тебя, Младший. Его пульс опасно участился, голос Элисон звучит в его голове — она предупреждала его. — Последнее? — он возненавидел этот вопрос, как только задал его. Он ненавидит себя за то, что попал прямо в ловушку, расставленную для него отцом. Он также ненавидит то, что его отец также добровольно пошёл в ловушку, которую Натаниэль расставил для него. — Тогда ты станешь моим преемником. Ты будешь не просто моим сыном — ты станешь следующим Мясником. За все годы, что он знал своего отца, Натаниэль понял, что есть только одна вещь, которую тот никогда не отпустит. Его власть. Его власть давала ему всё, в чём он нуждался, его сила делала его чудовищем из кошмаров, которым он так хотел стать. Все говорили Натаниэлю, как сильно он похож на своего отца, как сильно он похож на него — но Натаниэль никогда не думал, что его отец откажется от своего титула. Он полагал, что тот унесёт его с собой в могилу. Ногти Элисон тревожно постукивают в его голове, повторяя снова и снова: «пока не слишком поздно, слишком поздно, слишком поздно, слишком поздно, слишком поздно». — Почему? — спрашивает он. Его отец решительно игнорирует тот факт, что вопрос явно направлен на его недавнее заявление. Вместо этого он кивает в сторону бумаг, которые Натаниэль держит в руках. — Морияма поручили мне это задание, — его улыбка становится шире. — А теперь возьми это и сделай так, чтобы твой отец гордился тобой, сын. Он вытаскивает нож из стены и возвращает его Натаниэлю. Тот берёт его в потные ладони и встаёт. Его кожа словно пытается сползти с него от разговора, оставшегося позади него. Его слегка трясёт — голова идёт кругом. На мгновение он видит перед собой обмякшее тело своей матери. — Заставь отца гордиться тобой, — голос матери был мягким. — Он будет добрее к тебе, если ты это сделаешь. Это был его последний разговор с ней перед тем, как её убили. Натаниэль уже начал жалеть о том, что когда-либо слушал её.