Имя на память

Застывая на пороге отцовского дома, в котором теперь живёт Адди, жду, пока она откроет мне дверь, и рассматриваю снеговика, слепленного в соседнем дворике. В ночной темноте его освещают сотни разноцветных огоньков. Ловлю глупую ассоциацию, что мы с ним чем-то похожи. У него на голове тёмный колпак с помпоном, а у меня — шапка. На этом внешнее сходство заканчивается, если не считать того, что от мороза мой нос, наверное, покраснел ярче морковки снежного великана. Хотя ещё мы оба — сосредоточение холода… Он полностью слеплен из кристалликов замёрзшей воды и растает, как только пригреет, пусть и колючее, зимнее солнце. Я же в последнее время постоянно мёрзну, и дело совсем не в низкой зимней температуре. Мой внутренний лёд, с каждым днём всё больше сковывающий тело и душу, не превращается в тёплые капельки даже рядом с огнём. Я ехала сюда в такси с включённой почти на полную мощь печкой, наблюдая, как прекращается затянувшийся снегопад. Последние кружащиеся большие хлопья достигли земли чуть меньше часа назад, но внутри меня бушующая метель из острых снежинок даже и не думает прекращаться. Снова натягиваю шарф на лицо, кутаюсь в куртку. Да где там Адди носит? Или она действительно спать легла? После второго звонка выжидаю пару минут и почти теряю надежду, что мне откроют. Но вдруг дверь распахивается, и на пороге застывает сестра. Её правая бровь едва заметно удивлённо дёргается, а из уст звучит абсолютно идиотский вопрос: — Амми? Почему ты не на корпоративе? — Не думаю, что там будут сильно грустить без меня. — Без приглашения прохожу внутрь дома, желая побыстрее ощутить кожей и нутром тёплый воздух, прогретый тихо потрескивающим огнём в камине. — Возможно, даже не заметят моего отсутствия. Я ведь… Замолкаю на пороге гостиной, видя перед собой небольшую ёлку и расставленные вокруг неё старые пожелтевшие коробки с чердака, в которые отец каждый год старательно собирал все праздничные атрибуты… Чтобы через одиннадцать месяцев после празднования очередного Нового года мы вместе снова их открыли и принялись всей семьёй развешивать украшения по дому и заднему двору. Большинство американцев придают огромное значение лишь отмечанию Рождества, но в нашей семье традиция встречать смену года неизменно соблюдалась ничуть не меньше. Родители всегда дарили нам с Адди подарки на оба праздника. Вот только эти поистине сказочные моменты остались в далёком восемьдесят шестом, когда я, Адди, отец и мать последний раз провели зимние каникулы вместе, не впуская никого чужого в семейную обитель. А потом одного из птенцов выпихнули из гнезда… И без него многие устои сначала пошатнулись, а затем и вовсе рухнули… — Ты решила всё-таки нарядить ёлку? Вот и мой вопрос звучит не менее идиотски, будто мне отказало зрение. Сама же вижу: вот ёлка, вот коробки, вот Адди в пушистом сиреневом свитере, джинсах и в смешных полосатых красно-белых мохеровых гетрах. Только алого колпака с болтающимся снежком не хватает, чтобы довершить уютный домашний образ. — Решила, — кивает сестра, придирчиво осматривая наполовину украшенное искусственное дерево. Опять невольно погружаюсь в детские воспоминания. Отец всегда приносил домой живую ёлку после Дня благодарения. Но «зелёные» организации явно были бы рады обрести такого союзника и борца за леса, растения и животных, как моя близняшка. Поэтому я не удивлена, что на деревянной полочке среди подсвечников и причудливых статуэток стоит зажжённая аромалампа, источающая и рассеивающая по помещению хвойный запах. — Мгм, ладно, до полуночи остался час, ты вовремя спохватилась. — Не могу сдержать прорывающийся в интонацию сарказм. Адди молчит и, как зачарованная, смотрит в сторону коробок. Но всё же интересно, что побудило вдруг заняться тем, чем большая часть жителей Соединённых Штатов Америки занималась месяц назад? С начала декабря сестра лишь презрительно фыркала в ответ на мой вопрос, будет ли она украшать дом. А в сочельник, получив приглашение приехать на ужин к отцу, она проигнорировала его с неприкрытым отвращением на лице. Адди не желала даже допустить мысль, что она поедет отмечать праздник в огромный особняк, который отец арендовал не столько для обустройства своего пристанища, сколько с целью открытия школы для одарённых детей. Сердце сестры, как и моё, полностью принадлежит именно этому семейному гнёздышку, но сама она нашего родителя сюда не позовёт. А он не переступал порог с момента, как вложил в руки вернувшейся в Вашингтон Адди ключи от этого дома. Словно знал, что однажды выросшая из птенца одинокая птица всё же захочет вернуться в опустевшее гнездо, некогда согретое семейным теплом, и начать самостоятельную жизнь… Вот только, несмотря на собственную ностальгию и привязанность к этому месту, я поехала к отцу, чтобы встретить с ним Рождество. Просила Адди, чтобы и она зарыла топор войны, подарив папе на праздник лишь один подарок: своё прощение. Но в её венах с детства текла ледяная кровь, и ауре, витающей вокруг неё и замораживающей любые попытки к противостоянию и спорам, могла позавидовать сама Снежная Королева. Найдётся ли однажды тот, кто разожжёт дремлющее в ней пламя? Верю в это. Ведь однажды любовь жаром опалила мои такие же холодные вены. Ненадолго. Печально, что сейчас они снова стынут. — А у меня как раз есть кое-что для тебя… На ёлку. Сувенир от почти-что-тайного Санты. Стряхиваю грустные мысли и лукаво улыбаюсь, снимая рюкзак. С заговорщицким видом расстёгиваю молнию, подмигивая сестре, и медленно, стремясь подержать интригу подольше, достаю оттуда коробочку. — И что это? — с безразличием спрашивает Адди с металлическими нотками в интонации. Да-да, знаю, она не любит сюрпризы, в отличие от меня. И не думаю, что оценит милый жест джентльмена из торгового центра, но я ведь пообещала ему отдать ей стеклянный шарик. Невольно вспоминаю его робкую улыбку, с которой он протянул коробочку, а дальше перед глазами встаёт весь образ. Многие говорят, что я читаю людей как открытые книги и обладаю особым даром видеть знаки судьбы между строк. Но, на самом деле, это всего лишь развитая наблюдательность. Артур Конан Дойль — любимый автор с детства, а Шерлок Холмс — мужчина моей мечты. Часто мысленно примеряю образ сыщика под стать Холмсу при встрече с незнакомцами, пытаясь понять, что за человек передо мной. И благодаря ассоциации с обожаемым писателем, никогда не забуду имя и фамилию того обаятельного мужчины. Но хочу хоть немного понять, что же он за человек внутри. Выключаю статус «неумелая интриганка» и переключаюсь в любимый режим «детектив-дилетант». Слишком мимолётная встреча и мало информации, чтобы составить некое подобие психологического портрета, но есть такая псевдонаука, как физиогномика, позволяющая по внешности описать характер и черты личности. Уже не раз убеждалась, что, будучи непризнанной, эта дисциплина на самом деле рабочая. Например, по верху лица можно судить об интеллектуальных способностях человека. Что ж, взмах ресниц, и гостиная полностью исчезает из обозрения, а я снова мысленно оказываюсь в торговом центре, пытаясь получше рассмотреть Коннора Дойла. Квадратный лоб, выраженные надбровные дуги… Хм! Жёсткий, волевой характер лидера, желающего жить по проверенной схеме. Шаг вправо или влево — расстрел. Такой подход к жизни часто приводит людей к карьере военных, и, вспоминая осанку и выправку Дойла, возможно, он действительно связан с воинской службой. Бегло оцениваю другие черты и вспоминаю характеристики к ним… Внимательность, любознательность, высокий уровень интеллекта, чрезмерное упрямство, креативность, мужественность. Так, с чертами личности более или менее понятно. Теперь мне интересно другое… Снова отматываю в памяти воспоминание к моменту, когда мистер Дойл протягивает мне левой рукой подарок для Адди. Кольца нет. Вообще это пустяк, конечно. Я вот тоже обручальное не носила. Но, во-первых, вряд ли женатый мужчина бегал бы по огромному магазину, желая всучить незнакомке подарок. Во-вторых, та самая запомнившаяся мне робкая улыбка… Выправка, идеально поставленная речь и уверенный взгляд в одну секунду разлетелись, как снежинки от порыва ветра, обнажив неумелые навыки общения с противоположным полом. Холёный, ухоженный, волосок к волоску, на пальто — ни пылинки, шарф в тон галстука, дорогой костюм. Определённо Дойл знает себе цену, но его идеальный вид точно не заслуга женских рук, а расплата за собственный педантизм. Уверена, он не женат. И точно не славится статусом Казановы, судя по растерянным огромным серым глазам, абсолютно искренне передающим посыл сделать приятное просто так. Бьюсь об заклад, что виной его смятению служит отнюдь не то, что ему некому дарить такие подарки. Уж слишком у него притягательная аура. Вниманием женщин этот мужчина не обделён. Только… принимает ли он его? Холодная логика — и эмоции под замком. Думаю, вот это про него. И, скорее всего, купив шарик для Адди, Дойл поддался какому-то внутреннему порыву, который уже через минуту не смог объяснить. Может, даже мысленно отругал себя. Но вот так лёд и плавится впервые… Стараюсь глубже погрузиться в омут его серебряных радужек, чтобы понять… — Амми? Так что там? Серый выразительный цвет с лёгкой голубизной плавится, покрываясь коричневым налётом, а лазурный оттенок превращается в малахит. Я смаргиваю, понимая, что мужчины, загадку личности которого я вдруг решила разгадать посредине прежней родительской гостиной, здесь нет. А вот взгляд сестры сейчас просверлит во мне дырку. — А ты сама посмотри. — Тряхнув головой, понимаю, что не к месту увлеклась своим «расследованием». Протягиваю ей презент, на секунду словив ощущение досады — подарок куплен не для меня. Этот Дойл… Он мне понравился в ту же секунду, как я его увидела, а Адди даже не смотрела на него. Но из нас двоих он выбрал её. Их угрюмые настроения в унисон тому причина? — Что там, Амми? — Сестра стоит без движения, продолжая вопросительно на меня смотреть. — Нет, ты точно зануда! — вздыхаю и трясу коробочкой в воздухе. — Споры сибирской язвы, Адди. Только тут нет спор… И сибирской тоже нет. Осталось лишь имя существительное, — недовольно бормочу, вонзая в неё острый намекающий взгляд. — Это подарок тебе от того мужчины, которого мы встретили в торговом центре. Зрачки сестры расширяются, она скрещивает руки на груди и чуть приоткрывает рот, а я продолжаю: — Его имя я написала на ленточке. — И выбила изящным курсивом в собственной памяти…. — Чтобы ты знала, от кого сувенир… — Зачем мне подарок от незнакомца? Недовольный прищур, поджатые губы. Обязательно, что ли, быть такой принципиальной даже сегодня? Тем более я знаю, что её напыщенная поза всего лишь защита. Милая, ну неужели ты даже со мной будешь заковывать себя в невидимую броню и по привычке, приобретённой в проклятой закрытой школе, обороняться до последнего? — Ну, я знаю его имя, предлагаю и тебе узнать. Тогда он резко перестанет быть незнакомцем. Но ты ведь даже не взглянула на него, да? — А должна была? Всё-таки иногда мне ужасно хочется её стукнуть. Припоминаю, что и до отъезда в Лондон она иногда была такой же колючей, как ёлка в футе от нас. Только хвойное дерево вызывает умилённую улыбку, а от игл моей сестры обычно остаётся зуд где-то в районе солнечного сплетения. Но я знаю уязвимые места в её броне. Сейчас посмотрим, чья возьмёт. — Он бы тебе понравился, — мягко улыбаюсь, произнося фразу с мурлыкающей интонацией. — И к тому же… У тебя ведь пунктик на подарках. Ты же никогда ничего не выбрасываешь и не передариваешь. На чердаке и в подвале ещё есть места, куда складировать засушенные цветы или какие-нибудь фоторамочки? — Очень смешная шутка! Адди недовольно вздыхает, закатывая глаза, и нервным движением протягивает мне раскрытую ладонь. Есть! — Уверена, — чуть тише говорю я, — что этот подарок не будет там пылиться, ведь это… Едва я вкладываю ей в руку коробочку, реальность вокруг озаряется стремительной вспышкой и становится чёрно-белой, а затем яркими размашистыми каплями окрашивается жёлто-красно-зелёными оттенками. Комната разлетается осенними листьями перед глазами. Лёгкий ветерок кружит их вокруг застывшей в безмолвии пары. Адди плотно прижимается к мужчине, пряча руки в карман его драпового пальто, а носом зарывается в светло-серый шарф. Картинка сужается. Не вижу лицо её избранника, только большую мужскую ладонь, ставящую стеклянный шарик с Эйфелевой башней на могильную плиту. А на ней золотом выбита лаконичная аккуратная надпись: Аманда Райз 08.08.1972 — 10.04.2000 Белый мрамор окрашивается в чёрный цвет, и я падаю в темноту, разбиваясь на тысячи каменных осколков… — Амми! Очнись! — Слышу свой голос, понимая, что он вырывается не из моего горла. — Господи, Аманда, что с тобой? Зов сестры, пытающийся отобрать меня у темноты и вернуть к свету, острыми иглами пронзает голову. Жива ли я сейчас? Судорожно пытаюсь заполнить кислородом лёгкие и сделать вдох. — Адди… — хриплю я, распахивая глаза, которые и так уже открыты. Зрение полностью возвращается ко мне. Лежу на полу, сжимая до побелевших костяшек коробочку со стеклянным шариком. Мрак пытается снова утянуть меня обратно, бликами пропуская через мозг следующие картинки. Они скачут так быстро, и я с трудом могу что-то разглядеть, но на одной из них чётко вижу сначала серый шарфик, а затем такого же цвета грустные глаза. Монохромная плёнка, на пару мгновений ставшая цветной, рвётся, оставляя меня без зрения. Слышу голос Адди, но не могу пока вернуться к ней. Боже, это глаза Дойла… И он рядом с моей сестрой… на моей могиле. То видение, которое явилось в момент, когда в торговом центре я коснулась руки Дойла, вновь разрывает мозг. В блике чёрно-белого тандема вижу мужчину в больничной палате, всего окутанного проводами капельниц. Исхудавшее измученное лицо, лысая голова и где-то свежие, где-то зарубцевавшиеся швы, сплошь покрывающие его лежащее на койке голое тело. Аккуратно касаюсь его плеча, пытаясь разбудить. И он открывает веки… Мутные обесцвеченные омуты, утратившие приятный голубой оттенок и блеск благородного серебра. Сейчас они затоплены только болью. Ни намёка на былую уверенность. Передо мной — полностью изувеченный сломленный человек. Даже не сразу понимаю, что это тот самый некогда холёный и одетый с иголочки Дойл. Его потрескавшиеся запёкшиеся губы что-то беззвучно произносят. И мне кажется, он молит о помощи… И я, стоя в палате неизвестного мне медицинского учреждения, чувствую пробирающий до озноба ужас. Ведь я не спаситель, я… палач? Ещё секунду мысли крутятся вокруг Дойла, но тут перед глазами снова встаёт могильный камень с моим именем, и я больше не могу думать ни о чём и ни о ком другом. — Аманда, скажи хоть что-нибудь? — Мрамор снова разбивается, царапая веки, и только Адди стоит передо мной на коленях и гладит по щеке. — Или мне вызвать 911? — Нет, — выкрикиваю я, хватая её онемевшими пальцами за рукав кофты и бормоча какую-то ересь. — Недавно услышала, что у русских есть такая странная примета. Как встретишь Новый год, так и проведёшь. — Я тебя умоляю, — ворчит она. — Ты же доктор Райз, которая весь год и ещё десятки последующих проведёт в клинике. По работе. И чего это ты вдруг начала интересоваться русскими приметами? Не слышу её риторический вопрос, не вижу скептичный прищур глаз, которым она наверняка одаривает меня сейчас… По ушам эхом бьёт лишь обрывок фразы про десятки последующих лет… Ох. В эту секунду мне невероятно сильно хочется рассказать сестре о головных болях, которые начались примерно полгода назад. И об этих чёрно-белых вспышках, которые всякий раз неведомым образом отправляют меня в будущее. Их может не быть пару дней, но порой они могут явиться и по несколько раз в сутки. Как учёный, который всему пытается найти научное обоснование, я начала поиски ответов с обследования головного мозга. Оно показало, что я здорова. И в тот момент, когда я взяла конверт с результатами в руки, увидела вместо них медицинскую карту Адди чёрно-белым зрением. Картинка была нечёткой, но я успела всё же прочитать кое-что в заключении. И испытала шок. Забыть и проигнорировать такое я не могла. Учитывая специфику моих исследований, уговорить Адди сдать пару анализов на благо моих «великих» будущих свершений оказалось несложно… Когда я наконец получила заключение, в точности повторявшее то, что было написано в карте из моего видения, я окончательно уверовала, что меня преследуют не галлюцинации… Затем явилось ещё несколько эпизодов, где я видела события, связанные с другими людьми. И несколько из них касались ближайшего будущего. Однажды из любопытства я попыталась вмешаться, но ничего не вышло. Это событие всё равно случилось. Причём в точности, как я его увидела, хотя и приложила некоторые усилия, чтобы этого не произошло. Означает ли это, что будущее предопределено? Старайся — не старайся, ничего не изменить. Но ведь тогда это означает, что… я умру в двухтысячном? — Как ты себя чувствуешь? — мягко спрашивает Адди, приглаживая мои растрепавшиеся кудри. — Нормально, — отмахиваюсь, но всё ещё чувствую, будто внутренняя метель хочет покинуть пределы тела, разломав кости черепа. — Видишь, даже хорошо, что я никуда не поехала, а то потеряла бы там сознание, меня бы и не нашли в толпе. Безумно хочу поскорее перевести разговор в другое русло. Но пока я беспомощно сижу на полу, опираясь на сестру, сделать это затруднительно. Встаю, и взгляд замирает на одной из коробок, на которой выцветшим маркером что-то размашисто начёркано неразборчивым почерком отца. Никто из нас не мог прочитать корявую надпись, но все знали, что в этой коробке. И она плотно закрыта, в отличие от нескольких других, из которых Адди уже достала новогодние украшения. — Это ведь… — не своим голосом от накатившего волнительного трепета начинаю я. — Да-да. — Адди скрещивает руки и опирается на одну ногу, довольно улыбаясь. — Та самая коробка с ангелами и звёздочками из нашего детства. — И ты её до сих пор не распаковала? — Растерянно смотрю на сестру, зная, что она любила фигурки не меньше меня, и всегда с горящими глазами ждала, пока все скучные шары будут развешены на ёлке и дойдёт дело до других, более интересных нам игрушек. В этой коробке, специально оставленной напоследок. Адди только загадочно улыбается, глядя на меня. — Можешь считать меня занудой и единоличницей, но сегодня я загадала одно желание, и вот оно сбылось. Если бы ты не приехала, завтра эта коробка отправилась бы обратно на чердак. Потому что её мы открывали только с тобой… — Помню, — начинаю просевшим голосом, — отец всегда оставлял её на самый конец, оттягивая до самого последнего приятный момент. Он видел, как от интереса и предвкушения ярче гирлянды разгораются наши глаза. И игриво произносил, потирая руки: «Ну, девочки, где там наши ангелы?» Вот только… Папа ведь не приедет сюда сегодня, — с некой ребяческой грустью произношу я, потупив взгляд. — Но и нам уже не по восемь лет, правда, чтобы ждать его отмашку? — Адди подходит ко мне и прижимается, смыкая руки на моих плечах. — Всё, чего я хочу, это проводить больше времени со своей семьёй. Всегда хотела… Для меня ты — тот единственный человек, с кем я хочу встретить новогоднюю ночь. Ты — моя семья… Мы столько лет провели на разных континентах. Только не уходи никуда. Утыкается мне носом в изгиб шеи. Я хочу ответить, что и она — моя семья, но слова предательски застревают в горле. В отличие от Адди, не желающей тут видеть отца, я бы очень хотела обнять их обоих сейчас. Хотя думаю, она тоже, только никогда не признается в этом и не потеплеет к нему. Не покажет, что он ей нужен, ведь именно папа принял когда-то волевое решение отправить её учиться в другую страну. До того момента мы с ней никогда не разлучались, и вот между нами пролегли мили, которые всё же не смогли разделить наши души и сердца. Мы всегда были частями одного целого, и да, возможно, в какой-то степени Адди всегда значила для меня даже больше, чем родители. Обнимаю сестру в ответ и прикрываю веки. Еле сдерживаюсь, чтобы не вскрикнуть, снова погружаясь в чёрно-белый эпизод, который медленно окрашивается красками. Вновь вижу Адди, которая стоит точно так же, как сейчас, только вместо меня рядом с ней Коннор Дойл. Всё у того же могильного камня. Но теперь перспектива зрительного кадра куда шире. И я могу рассмотреть, что они на кладбище не вдвоём… В первый раз я не могла увидеть, что на его руках сидит малышка, которой нет ещё и года. Серые глаза, копия отцовских… Красный берет полностью покрывает головку, но я вижу несколько тёмно-каштановых прядок под ним. Алое пальтишко на ней заставляет меня, полностью отдавшуюся видению, вдруг провалиться из будущего в прошлое, где мы с Адди, точно в такой же одежде, бегаем по парку. Спустя много лет я отлично помню, как ветер развевал вьющиеся волосы сестры, отросшие до середины спины. Кажется, нам было по шесть или семь, но эти яркие вещи, в которые облачала нас мама, и ниспадающие волосы из-под берета мне не забыть никогда. Смех Адди в прошлом обращается в резкий выкрик ребёнка на руках Коннора. Он целует девочку в макушку и ласково улыбается. А я могу чуть лучше рассмотреть беретик и намечающиеся кудряшки, выглядывающие из-под него. Адди чуть отстраняется от Дойла, но только для того, чтобы обнять уже обоих и ещё теснее прижаться. Кадр приближается, я могу чётче рассмотреть их лица. Вижу, как Адди что-то шепчет Коннору на ухо. Затем она приглаживает его растрёпанные ветром чёрные волосы, медленно ведёт указательным пальцем по поседевшему виску к скуле, гладит по щеке. Он поворачивает к ней лицо, и его глаза тут же наполняются тёплым светом. Их взгляды встречаются, и печальная Адди улыбается ему, охотно позволяя себе пасть и погрузиться в это растопленное нежностью серебро, которое снова затопило радужки, не потерявшие окончательно цвет и не почерневшие от тяжких испытаний. И пусть виски Дойла словно приморозил иней, а идеальная выправка, которую я видела сегодня, уже не выглядит натянутой струной, его глаза ярко сияют в ту секунду, когда он смотрит на Адди. И она рядом с ним светится трепетом и любовью, а грусть покидает их взоры, направленные только друг на друга. Коннор прижимает губы к её лбу. Они оба застывают в безмолвии, где мне и так не слышно ни звука, и цветная плёнка медленно начинает выцветать, оставляя их за пределами моего виденья. Но вдруг, будто в сужающемся кинокадре, в непроглядной темноте остаётся лишь лицо малышки. И теперь я могу окончательно убедиться: оно будто сошло со страниц старого семейного фотоальбома, где хранились наши с Адди чёрно-белые снимки. — Аманда? Всё хорошо? — тихо шепчет сестра, продолжая звать меня обратно в настоящее. — Да, конечно, — уверенно отвечаю я для неё, полностью возвращаясь в нашу реальность и желая осыпаться на пол миллионом льдинок, в которые окончательно превратились клетки тела. — Ты дрожишь. Давай я заварю нам твой любимый чай, а потом мы вместе откроем эту коробку и повесим ангелов. В голосе двадцатичетырёхлетней сестры скачут едва уловимые нотки озорства, как в детстве. Мне бы улыбнуться, но сердце вдруг сжимается до боли. — Да, завари ромашковый, Адриана, — стараясь не лязгать зубами то ли от нервов, то ли от холода, произношу я и хлопаю её по спине. Только потом соображаю, что я называю Адди полным именем только тогда, когда что-то не так. Наверное, она уже давно провела эту параллель… Но сестра, не придав этому значения, уходит на кухню, а я обхватываю себя за плечи и ёжусь. Словно на перемотке, в памяти снова мелькают кадры недавних видений. Документы с результатами анализов Адди… Могильный камень… Коннор Дойл, опутанный проводами капельниц… Ребёнок… Раздавленное эхо повторяет фразу, которую Адди сказала пару минут назад: «Всё, чего я хочу, это проводить больше времени со своей семьёй…» Холодные липкие мурашки бегут по спине, а дыхание никак не может разорвать путы окутавшего меня беспокойства, стягивающего грудную клетку. «Ты — моя семья… Только не уходи никуда». Присаживаюсь на край дивана, прикладывая ладонь к холодному лбу. Сестрёнка… Есть ли у меня шанс обыграть судьбу, подсовывающую мне эти чёрно-белые плёнки? Есть ли у меня шанс воплотить в будущем то, ради чего я начала свой проект, по мнению коллег безумный и провальный? Я хочу быть твоей семьёй ещё много-много лет. Хочу быть уверена, что у меня получится внести свою лепту в инновационные методы по лечению бесплодия, и у тебя будет шанс однажды стать мамой… Хочу разорвать на мелкие клочки результаты твоих анализов, чтобы ты пока даже случайно их не увидела. Но снова вспоминая только что увиденное, нелепо улыбаюсь, позволяя слезам потечь по щекам. Там, в этой возможной ветке будущего, меня больше нет, но есть маленькая девочка в красном пальтишке. Означает ли это, что малышка на руках мужчины, которого мы видели сегодня мельком, дочка Адди? Прикрываю веки, всматриваясь в сгущающуюся вокруг темноту, отчаянно желая вспомнить образ и рассмотреть ещё лучше каждую черту личика девчушки. Я верю в судьбу… Верю, что любой конец — это начало чего-то нового. Удивительно, что сейчас я почему-то совсем не думаю о своей смерти. Я ведь всё-таки учёный, который ещё полгода назад никогда бы не поверил ни в какие экстрасенсорные способности или дар прекогниции, списав всё или на бурную фантазию, или на психические расстройства. Но я-то знаю, что здорова. И, возможно, эти вспышки разрывают мне голову для того, чтобы я смогла повернуть машину времени, изменив ход событий. Для тебя и для себя тоже. Сегодня ведь новогодняя ночь, когда могут сбываться даже самые безумные желания. Не буду даже мысли допускать, что умру через три года. Не собираюсь сидеть сложа руки, просто приняв такой исход. Лучше загадаю, чтобы кое-что из того виденья точно сбылось, и у моей сестры появилась семья не только в лице меня. Я приложу к этому все усилия… И, очевидно, мне всё же придётся получше разгадать загадку по имени Коннор Дойл. Его имя уже отпечаталось в моей памяти клеймом. Смотрю на коробочку с шариком. Кто знает, может, незамысловатой безделушке суждено сыграть важную роль в жизни двух людей? Помочь им вспомнить друг друга. Ведь Адриана не смотрела на Коннора, а он видел лишь части наших с сестрой лиц. Сложит ли в единую картину? Запомнит ли? Уверена в одном: этот мужчина оставит неизгладимый след в судьбе. Только… в чьей судьбе? Ведь изнутри осколками разбитого мрамора меня скребёт предчувствие. А что, если эта малышка на самом деле не дочка Адди?.. Что, если она… моя?