Чужих не бывает

Подъезжая к дому, адрес которого Серёжа скинул смс-кой, Анфиса изрядно нервничала. Всё-таки несколько лет толком с ёжиком не виделись, и какой будет их встреча, Воробьёва не представляла. Въехав в ухоженный двор и отыскав свободное место для парковки, женщина остановилась, но выходить из машины не спешила. Ей понадобилось несколько минут, чтобы попытаться привести мысли в порядок и хоть немного себя подготовить. Как муж её воспримет? Как отреагирует на новости о матери? И что будет с ёжиком и незабудкой, которые когда-то понимали друг друга с полуслова, а сейчас… Сейчас были разделены стеной в долгие четыре года? Потому что разговор по телефону — это одно, а встреча лицом к лицу, глаза в глаза — совсем другое. И если быть до конца честной, какой реакции ожидать от себя самой, Анфиса тоже не знала. Хотелось, конечно, думать, что они встретятся, кинутся друг другу в объятья и заживут как прежде — долго и счастливо. Но в жизни так не бывает, тем более с ней, той, чьё сердце принадлежит не только мужу. Деликатный стук в окно отвлёк Анфису от очередного приступа самокопания. Практически на автомате опустив стекло, Воробьёва застыла: на неё смотрели синие глаза ёжика. Родные, невероятно усталые глаза. Женщина тяжело сглотнула, желая что-то сказать, хотя бы банальное «привет», и почти без удивления обнаружила, что не может произнести ни слова, может только молча наблюдать, как Серёжины длинные пальцы нервно теребят ремешок сумки-планшета, изрядно потёртой — её давний подарок, ещё из той, счастливой жизни. — Думаю, тебе пора её сменить, — хрипло заговорила Анфиса, взглядом указывая на сумку. — Ты ничего не понимаешь, это подарок любимой жены, — Сергей крепче вцепился в ремешок, будто Анфиса собиралась отнять аксессуар и заменить чем-то другим прямо здесь и сейчас. Серёжа немного отошёл от авто и открыл жене дверь. — Думаю, так разговаривать будет удобнее. Анфиса вышла из машины и впилась в мужа взглядом, радуясь, что изучать любимое лицо теперь можно не таясь, впитывая каждую чёрточку: складку у губ, которой раньше не было, острые скулы… Господи, от ёжика осталась только тень! Где её любимый животик?! — Ты не кормишь моего любимого мужика! — возмущённо воскликнула Анфиса, ткнув Серёжу пальцем в грудь. — И не одеваешь моего мужика как следует! Ёжик, что это за ветровка «Здравствуй, пневмония»?! — Да ест твой мужик, ест. Чё ему сделается? А вот что ты сделала с моей незабудкой — большой вопрос. Откуда у тебя эти скулы? Я их боюсь! Противореча собственным словам о зарождающейся фобии, Серёжа стремительно шагнул к жене, осторожно взял её лицо в ладони и принялся осыпать лёгкими поцелуями скулы, щёки, нос, подбородок, чтобы остановиться на губах и замереть в нежном поцелуе, о котором уже и мечтать не смел. Анфиса ответила моментально. Горячими касаниями губ и языка она хотела передать всю ту любовь, нежность, тоску, жажду, что годами переполняли её сердце, не находя выхода. Они целовались у машины, кажется, целую вечность, пока Серёжины тёплые пальцы не нашли ладонь любимой. — Незабудка, ты же холодная совсем, — Серёжа расстегнул куртку и укутал полами их обоих так, что лицо Анфисы оказалось у него на груди. — Но твоя куртка всё равно слишком тонкая для питерского сентября, — пробормотала женщина и поцеловала мужа в ключицу, закрытую бежевым свитером. — Считай, что я у тебя горячий мужик, — нервно хихикнул Серёжа, крепче прижимая к себе своё счастье. — Мой любимый мужик. Кажется, ей действительно холодно, а иначе почему плечи так дрожат? Что плачет, Анфиса поняла, только увидев на свитере мужа мокрое пятно. Отлично, похоже, теперь она и вовсе разучилась себя контролировать. С этим надо что-то делать. Нужно взять себя в руки, успокоиться. В конце концов, новости, которые ты ему привезла (гонец, блин), нужно сообщать в трезвом уме, твёрдой памяти и не размазывая по лицу сопли. Воробьёва глубоко вздохнула, пытаясь взять эмоции под контроль. — Девочка моя, моя любимая девочка, — прозвучал над головой тихий шёпот, и Серёжины губы коснулись её макушки. Вместе с выдохом из груди Анфисы вырвалось рыдание и слёзы полились с новой силой. А и к чёрту. В конце концов, если закрываться от него, любимого и близкого, то зачем вообще приезжала? — Родная, бесценная, любимая… — приговаривал Серёжа, гладя спутавшиеся каштановые волосы. — Ёжичек… Я так скучала… Я так адски скучала… В следующую секунду Анфиса почувствовала, как земля уходит из-под ног… Буквально. Серёжа подхватил её на руки и понёс к подъезду, дверь которого им открыла улыбающаяся консьержка. Пара скрылась в парадном и уже не могла услышать счастливого визга двух девочек-подростков, которые наблюдали за их встречей с балкона третьего этажа. — Вик, я тоже такую любовь хочу, — восторженно выдохнула светловолосая девочка с тремя серёжками в ухе. — Такая, Ксюх, только в сериале бывает, — тяжело вздохнула Вика. — Ты думаешь, они из сериала сбежали? — Без вариантов, хотя я бы никогда не подумала, что наш скучный сосед может целоваться с кем-то на улице. — Ничё он не скучный. Он вежливый и интеллигентный, только одинокий очень. — Кажется, она разбавит наконец его одиночество, — хихикнула девчонка, закрывая окно. — И всё-таки это любовь. *** Лера и Бизон сидели на скамейке в парке и, наслаждаясь сентябрьским солнцем, ели мороженое. — У тебя чё, клубничное? — Вася с интересом посмотрел на рожок Новиковой. — Ну да, любимое моё. — Слушай, дай лизнуть, а? — Бизончик, мне не жалко, но ты своё уже почти доел, можешь ещё порцию взять — вряд ли в тебя не влезет, заодно и мне, малиновое, — Лера хитро прищурилась. — Это да, но мне опять придётся брать шоколадное… Или пломбир. — В смысле, придётся? Кто ж тебя заставляет? Возьми клубничное. Вася слегка покраснел. — Лер, ты не понимаешь! — Чё не понимаю? — Ну как… Я взрослый здоровый мужик буду есть клубничное мороженое. Это не по-пацански. Парни увидят — засмеют! — А как вкус мороженого влияет на твою мужественность? — хихикнула Лера. — Я ж говорю, не понимаешь — не по-пацански. — И давно ты живёшь по кодексу противников клубничного мороженого? — Я его никогда не пробовал, а всегда хотелось. — Бедный Васенька! — воскликнула Лера, протягивая парню рожок. — Бизончик, ну ты же понимаешь, что это глупо? Ты у меня самый сильный и мужественный вне зависимости от того, что ты ешь. — Но ты всё равно никому не говори, — пробурчал парень и откусил от рожка добрую половину. — Твой секрет сойдёт со мной в могилу… Лет через шестьдесят-семьдесят, а пока я, кажется, знаю, что будет нашим десертом сегодня вечером. — Я думал, ты будешь моим десертом, принцесса. — Нет, считай, что я основное блюдо. К тому же никто не помешает нам совместить приятное с ещё более приятным, — Новикова доела остаток рожка и хищно облизнулась. — А ты знаешь, что у меня самая красивая и самая страстная принцесса, — мурлыкнул Бизон. — Знаю. Тебе очень повезло, — Лера обвила рукой широкие плечи своего байкера. — Ну что, пойдём? Надо же ещё билеты на эту твою чёрно-белую ретруху купить. — Не чёрно-белая ретруха, а золотой фонд кинематографа. Тебе понравится, солнышко. Ты у меня девушка интеллигентная и тонкая. — Слушай, а любовь к золотому фонду кинематографа как сочетается с честью и достоинством байкера? Я без иронии, если что. Просто… Ну как… Если байкер, то боевик или какая-нибудь космохрень… — Космохрень я тоже люблю, «Космическую Одиссею», например, «Автостопом по галактике», «Звёздный десант». И вообще, у меня в клубе интеллигентные ребята, любовь к хорошим книгам и фильмам не порицается, — Вася поднялся с лавки и приобнял Леру за талию. — Какой ты у меня многогранный, — Лера поднялась на цыпочки, чтобы чмокнуть Васю в кончик носа, Бизон, разгадавший её желание, слегка наклонился. Покидая парк, ребята оживлённо обсуждали удачные примеры космических фильмов. На выходе Бизон осторожно покосился на киоск с мороженым, но останавливаться возле него не стал. Ничего, думала Лера. В супермаркете возле Васенькиного дома клубничное мороженое с фисташками и шоколадной крошкой продаётся в полукилограммовых лотках, и своему мужественному байкеру Лера с удовольствием уступит всю коробку. Ведь с кем ещё Джо делиться едой, если не с Бизончиком? *** Он сжёг кекс. Впервые за много лет пекарского стажа до углей сжёг выпечку. Не то чтобы Данилу хотелось есть, но возня с тестом, как он думал, поможет отвлечься от тяжёлых мыслей. Зря надеялся. Выбросить из головы тот факт, что нетопырь уехала к Зеленову, никак не получалось. Ну а чё ты хотел? Он муж, любимый вроде как… Общие дети, семейная история, кино в кругу родных по пятницам — что там ещё полагается нормальным людям? Даже лучший друг — Диана — и тот один на двоих, семейный. А ты… Кость в нетопырином горле. Упырь, как она называла тебя в первый год вашего общения. Потом, конечно, прозвище как-то забылось, вернее даже не забылось, а ушло из обихода, когда Диана резко бросила, что ей неприятно это слышать. С упырём можно повозиться: из порядочности и чтобы отвлечься от апокалипсиса, в который превратилась собственная жизнь. Упырю можно проиграть. Но любить при этом Анфиса будет ёжика, ну, или свою Ди… Их общую потерянную Ди… Или полумифического Васю — кого угодно, только не упыря. И что теперь ему делать с этой своей любовью? С любовью, рождавшейся настолько незаметно, что задавить её в зародыше он просто не успел. Как это, чёрт возьми, произошло?! Данил бы соврал, если бы пытался убедить себя, что любовь родилась из их обоюдного одиночества или благодарности. Нет, если бы всё было так, ему было бы чертовски страшно отпустить нетопыря, потому что уйдёт она — вернётся одиночество. Но нет, дело не в страхе. И не в благодарности: её можно было бы купировать, выплатив закладную. Дело было в боли и чувстве безнадёжной потери, а ещё в подозрении: с ним, ёжиком, Анфиса не воюет, ему не проигрывает, в их семье любовь — вовсе не холодная война. Он может беспрепятственно её обнимать, с ним она наверняка не леденеет после ночных кошмаров… Ему она доверяет и его любит. И, конечно же, простит — в этом Даня не сомневался. Простит долгие годы одиночества, недоверия, простит клеймо наркоманки — что угодно простит. Самого Данила нетопырь попытается и дальше опекать, будет сочувствовать, благодарить за любовь к Денису, дружить, потому что общие дети, общая любовь к Диане и блядская общая война и неважно, против упыря или плечом к плечу с упырём. И самое страшное — Данил пока не понимал, дистанцируется или останется рядом, чтобы ловить каждый момент их передружбы. Уйти бы, но раньше, чем вы выплатите залог за дом, не получится\. Да и куда ты уйдёшь? У тебя всё ещё есть дочь, чьё прощение ты очень хочешь заслужить и по которой отчаянно тоскуешь, сын, для которого нужно попытаться стать лучшим отцом, чем судьба подбросила тебе, Денис — ещё один сын — которому так нужен отец и по которому ты тоже скучаешь. Никуда ты не денешься: ни из блядской Москвы, ни от нетопыря, ни от своей боли. *** Серёжа курил уже третью сигарету, отсутствующим взглядом сверля точку перед собой. Анфиса молчала. Новости ударили по мужу с такой силой, что теперь некурящий Сергей безжалостно потрошил её пачку. Оно и понятно. Любой обалдеет от информации в ключе я, мол, ёжик, не наркоманка, зато мама твоя, отъехав крышей, меня шантажировала, Воробьёва подавила нервный смешок. — То есть ты думаешь, мама не в себе? — наконец заговорил Зеленов. — Я подозреваю, но куда важнее, что так думает сама Эмилия Карповна и мама. Серёжа глубоко затянулся и выдохнул со всхлипом. — Ёжичек, она не всегда такая… Наплывами. И очень важно, что она сама маме позвонила. Думаю, у нас есть надежда, — тихо говорила Анфиса, осторожно гладя мужа по спине. Сергей покачал головой. — Какая надежда, незабудка? Постоянные таблетки? Ожидание очередного срыва? — Серёж, я немного читала. Сейчас постоянные таблетки — это не Галоперидол, который заставляет тебя бесконечно спать и вызывает апатию. Есть такие уколы, которые можно делать раз в месяц, и жить нормально, ну, как инсулин, или подавители онкологии, или гормоналку при удалении щитовидки. Только тут даже проще, потому что всё перечисленное пьют каждый день, а в случае Эмилии Карповны — раз в двадцать один-тридцать дней. Вполне можно заниматься любимым делом, поехать в отпуск, ни детям, ни себе она не будет опасна. К тому же, ёжичек, её звонок маме говорит о том, что у неё предположительно не шизофрения: у шизофреников отсутствует критическое мышление, а твоя мама анализирует то, что с ней происходит. Серёжа раздавил окурок в пепельнице и обхватил голову руками. — Незабудка, я всё проебал: тебя, детей, маминой болезни не заметил… Отец, муж, сын — дайте два, — Сергей прикрыл глаза и шумно выдохнул. — И отец, и муж, и сын, самый лучший и родной, — Анфиса встала и, подойдя к любимому со спины, заключила его в объятья. — Ну кто бы такому поверил, Серёж? Я бы тоже не поверила, даже если бы мне про Зинку что-то подобное сказали, потому что дичь же. Ни один родитель, даже самый херовый, на такое не способен. Что уж говорить про Эмилию Карповну, которая тебя очень любит, внуков обожает, ко мне неплохо относится. — Тебя она любит, просто ты её… Всегда побаивалась, — тихо отозвался Серёжа, откидывая голову жене на грудь. — Ну, есть такое дело. С Эмилией Карповной рядом даже дышать страшновато. — Да почему? Она чудесная! Хотя, наверное, ты имеешь теперь право… — Серёж, поверь, мне гораздо легче понимать, что она больна, чем если бы она меня и в правду ненавидела. Вопроса прощать, не прощать не стоит. Человек болен, она не виновата, что с ней это случилось. Мой трепет перед самой Эмилией Карповной зародился ещё до нашего знакомства с ней. Я её видела издали, всю такую даму великосветскую, утончённую, идеально одетую, полную собственного достоинства. И я, Зинкин невнятный заморыш. Знаешь, как я нервничала, когда мы с ней знакомились в маминой квартире-то? Серёжа тихо засмеялся. — Помню. Ты ещё салат чуть ли не в пюре нарезала. — Та я трындец волновалась! — Анфиса принялась перебирать густые волосы мужа. — Это я потом понял: когда волнуешься, ты всегда немножко блендер. — Ну и бе-бе-бе. — Знаешь, мама-то идти к Марине в тот день не хотела. Я с работы пришёл, она смотрит на меня, как Ленин — на буржуазию, и выдаёт: «Звонила Мариша, говорит, ваша девица поступила, зовёт праздновать». Ну я: «Мам, не девица, а Анфиса», и давай её от радости по комнате кружить. Спрашиваю: «Мы же пойдём, да?» — и глазки ей строю, как в детстве. А мама «Фыр-фыр-фыр, нет, Серёженька, ты пойдёшь один! Поздравишь, поступление — это серьёзное событие, но меня уволь!», — и тут же добавляет: «Ты не раздевайся: сходи за цветами, а я тебе рубашку поглажу: не можешь же ты к Марише пойти в своём спортивном!» — как будто я к Ваське ни разу в спецовке не ходил, не говоря уже о том, что тёть-Марина видела и мою жопу, и всё остальное. — А всё остальное когда? — хихикнула Анфиса. — Когда мне было восемь и я заболел свинкой. Она меня смотрела, хотела понять, воспалились паховые узлы или нет. И если бы, знаешь, так не болела шея, я бы, наверное, от смущения не знал, куда себя деть. — Бедный ёжик, — Анфиса наклонилась и поцеловала многострадальную шею. — И как же ты её уговорил? — Знаешь, после заявления «Я поглажу тебе рубашку» я понял, что мамулечка просто кокетничает. Ну не ради тёти Марины она меня принарядить пыталась — к тебе на торжество отправляла. И я побежал за цветами. Купил, конечно же, букет тебе, а ещё любимые розы — ей. И пока она мне рубашку гладила, я ей рассказывал, что у меня мама самая лучшая и как сильно мне с ней повезло. — Мой любимый дипломат, — в голосе Воробьёвой звучала нежность пополам с гордостью. — Ну, может, и не дипломат, но маму свою хорошо знаю. К тому моменту, когда рубашка висела на плечиках, она уже сдалась, сказала: «Ладно, пойдём, но я ничего не обещаю, фыр-фыр-фыр!» — Ёжик во втором поколении, — рассмеялась Анфиса. — Ага, — вздохнул Сергей. — Не хочу ни о чём думать. И решать ничего не хочу. Сегодня хочу фыр-фыр-фыр и обнимашек. — Тогда пойдём в кровать, потому что я тоже очень хочу обнимашек. Завтра. О том, как решить проблемы с детьми, о своей неоднозначной полиамории — обо всём Анфиса подумает завтра. А сейчас она нужна своему любимому ёжику, а он очень нужен ей. *** Аня доиграла песню и отложила Дианину гитару. — Зачёт, — одобрительно кивнула Яра. — Только ты меня прости, Анька, слишком взрослая для Ранеток. — Так это и не Ранеткам, — тяжело вздохнула Прокопьева и опустила глаза. — О как… А кому? — Моему сероглазому наваждению. — О, мать, как поэтично застеклила, — Ярослава взяла гитару и принялась неторопливо перебирать струны. — Хочешь рассказать? — Помнишь, у нас Чемпионов спёрли? — Конечно, помню, я ж потом этому вашему козлу морду била, — фыркнула Князева. — Ну, он не наш, но суть не меняется. Так вот, если помнишь, нас потом дядя Боря с Евой свёл. — Ну да, вы у неё ещё на разогреве играли. — Ага, разогрелись, блин… Вернее, разогрелась. Яра поцокала языком. — История, я так понимаю, имела продолжение? — Ага. Ева потом устроила нам обед праздничный в ресторане. На него мы пошли со своими парнями, из которых Матвей был самым старшим. У Евы заболел водитель, она его отпустила. Мы засиделись дотемна, девчонок развёз по домам дядя Боря. — Ну, к чему преамбула-то? — Дослушай! — Аня махнула рукой. — Остались мы с Матвеем и Ева. И она такая: «Матвей, не проводите одинокую женщину домой?». Матвей провтыкал, как будто никогда женщин красивых не провожал, пауза неприлично затягивалась, ну я возьми да и ляпни: «А давайте я вас провожу!» Причём, Яська, я не знаю, кто из нас офигел больше от этого предложения — Ева или всё-таки я сама. — А она чё? — А взрослые женщины — они на то и взрослые женщины, чтобы несильно хуеть лицом в неожиданных ситуациях и быстро реагировать — она согласилась. — Слушай, Ань, да ты мачо! Вы чё, серьёзно отправили Матвея домой и пошли провожаться? — Ну да. Как оказалось, ей просто хотелось пройтись и такая логика была, что, мол, пройдусь с ребятами — я-то девушка Матвея типа как бы — а они потом вместе домой пойдут или на такси поедут. А в итоге Матвей просто слился с вот таким лицом, — Аня скроила кислую физиономию. Комнату огласил громкий смех Яры. Девушка, всё ещё не выпуская гитару из объятий, упала спиной на свой диван и застучала ногами по полу. — Ой бля-а-а! Анька, ты прости, но твой мужик — лаеш. — Кто? — Ну, совсем лох печальный. Просто я в КС играю с ребятами из Молдавии и вот они, если кто-то ну совсем уж рак, говорят, что лаеш. — Ну примерно, — хихикнула Аня. — Слушай, нафига ты с ним отношаешься? — Э-э-э, чтобы был? Ясь, мне шестнадцать, полагается, чтобы был мужик. — Не, ну это, конечно, серьёзная причина, — Князева глубокомысленно посмотрела на подругу. — А выхлоп-то с него какой? Лучше б ты с Маркиным осталась, ей-Богу! Или с Гуцулом: он к тебе, вроде, подкатывал — всё толку больше. — Ну, во-первых, Матвей — моё прикрытие. Во-вторых, он ненавязчивый, в отличие от Игоря. С Игорем лучше дружить, а то он знаешь, когда подкатывал, очень уж… Напор мне его не понравился. А после фразы «дружбы между мужчиной и женщиной не бывает» всё, что было, всё упало. Сейчас-то, когда мы действительно дружим, я понимаю, что он скорее рисовался: взрослый типа — но тогда… В общим размерчик не мой. А Антон… Здрасте, мать, он Наташку любит и всё у них хорошо и эстеблишт — куда б я там? — Да, ситуация… — Яра раздосадовано покачала головой. — Так прикрытие от чего? — От материнских скандалов: мои родители считают, что Матвей — совершенно безопасный серьёзный молодой человек… — Ты весь такой положительный… — пропела Князева. — Во-во, понравился моим родителям. Именно, Яська, они считают, что в случае чего Матвей может удержать меня от творения хуйни. — Какой хуйни? Ты её не творишь! Я вообще не уверена, что ты знаешь, где она находится! — Я пошла провожать Еву. Ночью. Одна, — напомнила Аня. — Потом мы разговорились о музыке и стало совсем-совсем темно… В общем, я сказала маме, что ночую у Наташки. — А-а-а… Вот оно чё, Михалыч. — Балда! — Аня стукнула подругу в плечо. — Но ты и правда Михалыч. — Так ты будешь слушать дальше? — Молчу-молчу, — Яра подняла руки в примирительном жесте. — Мы ещё полночи протрепались, потом Ева всё-таки легла, а у меня к утру уже была готова песня, потому что спать Михалыч не мог. — И ты, умничка и молодец, Еве её показала? — Я, умничка и молодец, Еве её подарила: в знак благодарности, что не отмахнулась от кучки малолеток. — Да, вот так их! Сразу все козыри своей охуенности! Молодец, Анют! — Яра подняла вверх большой палец. — Ну вот чё ты ржёшь? Я тут душу тебе изливаю, а ты троллолируешь, — Прокопьева надулась. — Анька. Солнышко, я не троллолирую, я действительно считаю, что ты охуенна. Правда, когда начнётся ангстовая часть, эмоции подъедут соответствующие, — Князева отложила гитару, обняла подругу и опустила голову той на плечо. — Дальше-то что было? — А что дальше… «Ледяное сердце» войдёт в Евкин новый альбом, уже ротируется — ты, наверное, слышала. — Подожди, это твоя? Тогда ты охуенна дважды! — Моя, как и весь альбом. Через дня три я набралась храбрости и принесла ей «Пламя не угаснет», но его Ева принимать бесплатно отказалась. Она буквально заставила меня взять за него деньги. А потом я ей сказала, что денег взять не могу — всё равно держать негде: карта привязана к родительской, а комната регулярно перетряхивается уборками. — И как вы вышли из ситуации? — Она открыла мне юниорскую карту, привязанную к её счёту. — Умно. — Но весь свой доход я на ней не держу, чтобы к Еве вопросов не возникало: почему, мол, такими большими суммами малолетку спонсируешь. Но баксов двести-двести пятьдесят в месяц у меня на руках бывает. — А остальное? — Остальное на замороженном счёте, который будет доступен мне с восемнадцати. — Слушай, позаботилась, продумала — чудо, видимо, а не женщина. — В том-то и беда, Ясенька, — тяжело вздохнула Аня. — Знаешь, сколько вечеров мы за песнями провели? А за разговорами? Я знаю, что она ест, какие фильмы любит, какую музыку слушает, знаю, что ненавидит лимонное моющее для посуды: говорит, с тарелок этот запах потом не отмоешь. Она знает, что я крайне редко пью чай с сахаром, что ненавижу мыть посуду, но вполне не против лишний раз пропылесосить, или, например, что единственная из нашего класса совершенно не отказываюсь носить шапку. Знаю, что по дому она предпочитает ходить в пижаме. — А, то есть общение с творческо-деловых рельсов перешло на личные? — Да. И это пиздец, Ясенька. Потому что ещё я знаю, что ей тридцать два, она известная певица и уже много лет безответно влюблена в своего друга. Но даже если бы её Васеньки не было, сама понимаешь, какие у меня шансы? — Это алес, Анют. Как хороший друг я должна сказать, что твоя охуенность перекрывает всё, но, блять, как реалист я понимаю, что не в нашем обществе. — Вот-вот, — Аня отстранилась и подтянула колени к груди. — Поэтому я стеклю и, как уже сказала, монетизирую свои страдания. Девушки замолчали. Видимо, первая любовь — это всегда о невзаимности: Аня с Евой, сама Яра с Полиной… Наверное, это можно пережить: всё равно ничего другого не остаётся. *** Войдя домой, Денис на какую-то секунду почувствовал себя дизориентированным. Похоже, в его отсутствие музыкальный центр и пылесос решили посоревноваться в мощности. Настойчивое «Бж-ж-ж» составляло достойную конкуренцию воплям «Яву, Яву взял я на халяву!» Разувшись, парень пошёл на источник шума. Дойдя до своей комнаты, Денис застыл на пороге. Полина водила щёткой пылесоса по полу с таким решительным лицом, будто была готова убить каждого, кто стал бы на её пути к наведению порядка в отдельно взятой квартире. Денис понял: на сестру нашло. Раз в пару месяцев Полина решительно объявляла «Развели здесь срач!» и вылизывала всю квартиру. В такие моменты у обитателей дома Зеленовых было два пути — присоединиться или не мешать. Когда совсем не везло, обострившийся синдром Мойдодыра совпадал с ПМС. В эти злосчастные дни с траектории движения Полины и пылесоса нужно было просто отскакивать и вообще старательно мимикрировать под обстановку, а лучше — вспомнить о срочных делах где-нибудь на другом конце города. Парень вздохнул: судя по зверскому выражению лица сестры и сияющим чистотой окнам, сегодня других вариантов, кроме как присоединиться, у него нет. — Полин! — закричал Денис во всю мощь хорошо натренированных лёгких пловца. Щётка угрожающе развернулась в его сторону. Денис осторожно прокрался к музыкальному центру и убавил громкость. — Полин, чё ты творишь? Полина посмотрела на брата так, будто он спросил, почему нельзя есть мухоморы. Девушка нахмурилась и рявкнула: — Развели здесь срач! — Поль, это моя комната. — И что? Тут срач! — Полина отложила щётку и упёрла руки в боки. — Да нет тут никакого срача, — Денис подошёл к своей кровати и с размаху упал на спину. — Денис, я её только застелила! — И чё, это моя кровать. Я устал. Сначала школа, потом — тренировка, завтра вон целый день с заказом сидеть, так что в школе ты меня прикрываешь. Я уважаю твою тягу к порядку, но сейчас я хочу жрать и спать. — Всем бы только жрать! А то, что у нас бардак, до того никому дела нет, — Полина надулась, но присела на кровать рядом с братом. — Да нет тут никакого бардака, это на тебя накатило. — Денис, ну посмотри, ну пыль же везде! Внезапно Зеленову стало жаль сестру: она ведь невиновата, что у неё такой дурацкий способ справляться со стрессом. Мама превращает в пюре всё, что попадётся под руку, он сам обфыркивает всё вокруг, Диана сосредоточенно точит ножи, Данил вон пёк в промышленных масштабах, отец принимался гладить всю одежду в доме, включая джинсы, поэтому пару раз Денис приходил в школу с джинсами со стрелочкой. — Поль, что мне сделать, чтобы это закончилось? Ну, чтобы срач в твоём понимании перестал существовать? — Мой кухню… Полы и плиту. Стенами я потом сама займусь. — Нет, ты не займёшься стенами. Потом я оккупирую кухню и буду жрать, а тебе придётся, проявив эмоциональную стойкость и приняв несовершенство мира, пережить немытый кафель. В другой ситуации Полина обязательно возмутилась бы, но сейчас девушка понимала: брат идёт на практически немыслимый при их теперешней ссоре компромисс — игнорируя усталость и ворчащий от голода желудок, он согласился драить кухню. — День, иди есть. Я как-нибудь приму несовершенство мира, воплотившееся в неубранной кухне. Правда, ты пойдёшь спать, а я ею займусь. — Да ладно, я тебе помогу. Ты пылесосом орудовать закончила? — Угу. Твоя комната была последней. — Тогда, думаю, музон можно вернуть, — парень подбавил звук, с улыбкой посмотрел на сестру и пропищал тоненьким голоском, — ма-а-ам, а что такое шалава? — Гетера, День, только необразованная, — скучающим тоном откликнулась Полина и близнецы расхохотались. — Помнишь, да? — сквозь смех выдавила Полина. — А как такое забудешь, — фыркнул Денис и, погружаясь в воспоминания, прикрыл глаза. *** Пятый-Б страдал на уроке литературы. Больше всех мучилась Ярослава, переминающаяся с ноги на ногу у доски. Хотя нет. Судя по лицу Елизаветы Матвеевны, наибольшие мучения испытывала всё-таки она, как бывало всякий раз, когда ученики отказывались по достоинству оценить красоты русской литературы. — Цыгане шумною толпой… Цыгане шумною толпой… — бормотала Яра, тщетно пытаясь припомнить, что же они такое делали, эти самые цыгане, и зачем. Вернее, помнить-то она помнила, но вариант, который настойчиво крутится в памяти, Елизавете Матвеевне явно не понравится. Определённо, в оригинале, который она пыталась выучить на перемене, было что-то другое… Вспомнить бы, что именно… — Цыгане шумною толпой… — Яся запрокинула голову и уставилась в потолок, словно надеясь, что побелка вдруг сменится книжной страницей. — Славочка, соберись. Ну что ты? — подбадривала Копейкина, удивляясь внезапно возникшим проблемам: обычно Князева без труда могла продекламировать даже самое длинное стихотворение. — Цыгане шумною толпой… — Яся замолчала, признавая своё поражение. — Толкали жопой паровоз! — звонкий голос Дениса буквально взорвал мёртвую тишину. Класс покатился от хохота. — Дениска, — ошеломлённо выдохнула Копейкина. Полина, сидевшая на парту впереди, развернулась и погрозила брату кулаком. — Нет, ну а что? — мальчик недоумённо переводил взгляд с сестры на учительницу. — А где ты слышал такую версию? — голос Елизаветы Матвеевны слегка подрагивал, и повзрослевший Денис уже не мог бы сказать с уверенностью, от огорчения или от едва сдерживаемого смеха. — Так Ди говорит, Ясина мама… А что, там не так, что ли? Окончание вопроса потонуло в новом взрыве хохота. Смеялась даже красная как мак Яся. Полина попыталась сползти под парту, чтобы спрятать подрагивающие плечи. Когда попытка не увенчалась успехом, девочка просто легла на парту и сморгнула выступившие от смеха слёзы. — Садись, Славочка. Пожалуйста, выучи к следующему уроку. Яся кивнула и, всё ещё давясь смешками, вернулась за парту, которую делила с Аней. — Я так понимаю, Дениска, учебник ты не открывал? — Копейкина строго посмотрела на ученика. — А зачем? Я ж его знаю… Ну, по крайней мере, я так думал… — мальчик осёкся на полуслове, сообразив, что, кажется, декламируя стихотворение великого русского поэта, Диана всё-таки слегка погрешила против истины. — Понятно. Славочка и Дениска, пусть ваши мамы в школу зайдут как смогут. Дети синхронно кивнули и выдохнули: на сегодня их персональные мучения с великой поэзией, похоже, закончились. Мучения, конечно, закончились вместе с уроком литературы, но самое интересное ждало дома: предстояло сообщить мамам, что Копейкина по ним соскучилась. Узнав о причине вызова, Диана со старшим Зеленовым хохотали добрые десять минут. Анфиса напротив — кусала губы и хмурилась, хотя Денис мог поклясться, что в самом начале она едва сдерживалась от того, чтобы не последовать примеру мужа и подруги. Конечно, после обеда младшее поколение под строгим взглядом Анфисы было отправлено в комнату близнецов делать уроки. Но любопытный Денис, выходя из кухни, «позабыл» как следует закрыть дверь. — Ну чё вы ржёте? — фыркала мама. — Потому что это смешно? — голос Дианы всё ещё искрился весельем. — Незабудка, ну правда же смешно. Толкали жопой… Ну надо же! — Так а что смешного? Что смешного, я вас спрашиваю? — Ну а чё, плакать, что ли? Сходим в школу, посыплем голову пеплом. Фис, я в упор не вижу проблемы. — То есть ты не видишь проблемы в том, что наших детей будут считать маргиналами? — Кем? — удивлённые голоса отца и Дианы прозвучали в унисон. — Маргиналами! Это же пошлость, в конце концов, — то, что он выдал. Ди, твоё влияние, между прочим! — Моё, и я им горжусь! — бодро и с расстановкой парировала Диана. — Женщина, по-моему, ты делаешь проблему на ровном месте. Это не пошлость, а нормальное детское творчество, фольклор, можно сказать, ну как сказочки про чёрную-чёрную руку и анекдоты про Чебурашку с Геной. — Я не сруль, я чебурашка, — веселился папа. — Серёж, ну хоть ты меня поддержи! — Фиса, радость моя, я тебя люблю, но поддержать не могу. Ди права. Им одиннадцать, самое время рассказывать стихи про жопой паровоз и петь песенки про жареного цыплёнка. — Ой, а ещё же это, помнишь? От улыбки лопнул бегемот, — пропела Диана на мотив хорошо знакомой песенки. Про бегемота Денис ещё не знал, но собирался в ближайшее время восполнить этот пробел с помощью любимой Ди… Или, может, папы, который бодро подхватил: — Обезьяна подавилася бананом! Судя по звуку отодвинутой табуретки, мама тяжело опустилась на стул. — Сейчас она закурит, — флегматично предположила Полина. — Зато мама сегодня вечером будет рассказывать своему Смирнову и ржать, — хихикнула Яся. Щёлкнула зажигалка, подтверждая правоту Полины. — Ребят, это вообще не смешно. Мы должны быть ответственными родителями. — А в чём именно ты видишь безответственность, девочка моя? — на сей раз Диана говорила серьёзно. — Ди, ты правда не понимаешь? — Не-а, — судя по звукам из кухни, Диана тоже взялась за сигареты. — Ну ребят, — мама тяжело вздохнула. — Я хочу, чтобы у наших детей было нормальное детство. Им не надо взрослеть раньше времени, они ещё успеют набраться и матов, и пошлости. — Солнышко, — голос папы почти мурлыкал: так папа разговаривал всегда, когда мама нервничала или когда нужно было её уговорить разрешить им с Полей лечь спать попозже. — Все эти стишки, песенки, слово «хуй» на заборе — это не о том, что они слишком взрослые и им капец плохо от этого факта. Это как раз наоборот — о беззаботном детстве, где слово из трёх букв и соответствующие иллюстрации рядом — это проявление невероятной крутости. — И первые попытки нарушить запреты и попробовать запретные плоды, — подхватила Диана. — Но попытки именно что детские. И ребят не нужно от этого ограждать. Ты же знаешь, я не сторонник того, чтобы они скакали по гаражам и гудрон жевали, но нормальное детство и состоит из постепенного взросления, таких вот весёлых мелочей, когда жопой паровоз и бегающие по стенке циклопы. — Я просто очень боюсь… — в голосе мамы звучала растерянность, и это близнецов удивило и даже несколько испугало. Родители почти никогда не терялись. Это же родители — они всегда знают, что делать! — Чего ты боишься, радость наша? — Диана говорила с такой нежностью, какую обычно слышат они, когда болит, холодно или страшно. — Сделать что-то не так. В конце концов, мы их любим и за них отвечаем, и я не знаю, как сделать всё правильно. Я подняла Димку с Костей, но всё ещё не знаю, как воспитывать детей, потому что братьев мне нужно было просто накормить и одеть. — Фис, нет инструкции. Как бы сильно нам ни хотелось, её нет. Не должно быть всё правильно. Мы с детьми не в вакууме живём, — папа говорил уверенно, но всё ещё не повышая голоса. — Поддерживаю, Серёж. Мы хорошие родители. Наши дети сыты, одеты, обуты, у них есть время и возможности заниматься своими увлечениями, им не приходится работать ради куска хлеба, и, если все мы трое не подорвёмся, не дай Боже, на одной мине в один непрекрасный день, им ещё долго не придётся думать о том, как заработать на жизнь. У них будет возможность учиться, но главное знаешь что? — М-м-м? — Наши дети нам доверяют и нас не боятся. Они пришли и сказали «По вам Копейкина соскучилась», а у херовых родителей оно знаешь, как бы было? — Как? — А я тебе расскажу. Сначала они бы после школы домой не сразу пошли, а долго нарезали бы круги, боясь предстать пред наши очи. Потом сделали бы уроки, перемыли бы посуду, вылизали бы комнату, чтобы нас задобрить. А потом уже, где-нибудь под вечер, рассказали бы, а может быть, и не рассказали бы, может, просто прогуляли бы школу завтра, и послезавтра, и до тех пор пока нам Борзова или Копейкина не позвонили бы. Я так однажды две недели манкировала уроки, потому что на физкультуре однокласснику нос разбила, за то что жирной обозвал, а потом бегала от необходимости сказать матери, что её в школу зовут. У папы, понимаешь, очередные учения были, поэтому решить вопрос малой кровью не представлялось возможным. А ты мне тут рассказываешь, что мы хреновые родители, — под конец тирады в голосе Дианы промелькнул намёк на обиду. — Ди, я не говорю, что мы хреновые… Просто я очень боюсь, что они повзрослеют раньше времени, а причиной тому будет наш недосмотр, — мама казалась всё ещё растерянной. А Денис искренне не понимал, почему она переживает: ведь чем взрослее, тем ты круче. Когда он совсем-совсем вырастет, он не будет учить дурацкие стихи на литературу, обедать станет жареной картошкой и мороженым, а хуи на заборе будет рисовать не таясь, потому что кто ему взрослому что скажет? Полинка наверняка будет краситься, как мама и носить каблуки. А Яську никакие восьмиклассники не смогут прогнать из гаража, где их сосед дядя Лёша вечно перебирает свою ласточку. Нет, взрослеть — определённо круто и незачем маме переживать по этому поводу. — Да не делают они ничего супервзрослого, — тем временем продолжал папа, — ну, по крайней мере, ничего, что выбивалось бы из нормы одиннадцатилетки. Душа моя, они получают тот опыт, который получают все детишки их возраста. — Ну хорошо, а что подумает Елизавета Матвеевна? — Ты правда думаешь, что это первый случай в её практике, когда пятиклассники выдают что-то эдакое? — Диана прыснула. — Она расскажет об этом в учительской, они вместе посмеются, и Денька с его толпящимися цыганскими жопами войдёт в её личные анналы истории. — Да. Вот Вася, например, в пятом классе отказался писать сочинение на тему: «О чём бы я думал, придя в мавзолей», — сказал Елизавете Матвеевне: «Зачем туда вообще ходить? Смотреть на покойника — это странно!» — Логично, — хихикнула мама, но тут же стала серьёзной. — И на них не будут показывать пальцами и говорить, что, мол, маргиналы — что с них взять? — Нет, не будут, хотя Б-класс этот урок литературы унесёт счастливым воспоминанием во взрослую жизнь. Ну не запоминаем мы школьную рутину, только вот такие яркие моменты. И круто, что они есть! — А то школа была бы совсем уж невыносимым местом, — пробурчал папа. Мама в последний раз тяжело вздохнула, но, кажется, продолжать спор не собиралась. *** Не прошло и пары часов, как мамино спокойствие подверглось новому испытанию. Справившись с математикой, Яся и Денис вышли на кухню за соком. Доставая пакет из холодильника, мальчик напевал: — Ява, Ява, не дрожи, шалава. Анфиса, резавшая яблоки на шарлотку, уронила нож и застыла. — Мам, мам, а что такое шалава? — Денис с любопытством посмотрел на мать. Анфиса несколько раз моргнула. — Э-э-э… А-а-а… — на этом словарный запас переводчика с более чем десятилетним стажем иссяк. — Гетера, День, только необразованная, — невозмутимо отозвалась Яся, наполняя стакан. — А-а-а. — Лосёночек, а где ты эту песню слышал? — Анфиса наконец обрела дар речи. — У папы в машине. Он в магазин вышел, а магнитолу оставил, чтобы мне скучно не было. — Вот оно что… — рассеянно отозвалась Анфиса, а через секунду повысив голос, крикнула, — Зелено-о-ов! — По-моему, Денька, зря ты это спросил, — рассудительно сказала Яся и за руку потянула друга из кухни. — Думаешь? — Ну, судя по лицу Фисы. — Ох уж эти взрослые: то не спроси, это не говори! — устало вздохнул Денис. Во второй раз за день притаившись за дверью, дети узнали, что «Сектор газа» — это не для детских ушей, а Сергей проявляет крайнюю безответственность в воспитании. — Но не при детях же, Серёж! — Ну, что ты мне записала на диск, то я и слушал, — папа оставался невозмутимым. — Что за шум, а драки нет? — на кухне появилась Диана, сделавшая вид, что не заметила трёх пар любопытных ушей, греющихся в коридоре. — Незабудка возмущена моим музыкальным вкусом, Ди, говорит, «Сектор газа» — ай-ай-ай. Да, душа моя? — Сергей звонко чмокнул жену в щёку. — А ты считаешь, это нормальный выбор музыки для одиннадцатилетнего мальчика? — Нет. Но он всё равно с их творчеством познакомится — не у меня в машине, так где-нибудь во дворе. — Лучше уж дома, чем за гаражами, — гоготнула Диана. — Ди, помолчи, я тебе ещё капиздочку не простила! — фыркнула Анфиса и первая засмеялась. — Ну вот видишь, с капиздочки ты уже смеёшься, хотя, женщина, я поражена твоей злопамятностью. Пройдёт каких-нибудь пять-шесть лет и с цыганских жоп на Яве с шалавами тоже будешь смеяться. — Да ну вас в пень! С вами никакого лица не удержишь! — уже всерьёз развеселилась Анфиса. — А не надо его держать, незабудка, тем более такое скучное, хмурое. Дианка, я её держу! — возопил Сергей, прекрасно зная, что будет дальше. Пронзительный визг оповестил подслушивающую ребятню о том, что Диана в очередной раз принялась мучить подругу щекоткой. *** — Слушай, а что там за история с капиздочкой: я её не помню? — отсмеявшись, уточнил повзрослевший Денис. — Это очередное проявление… Хотя, наверное, самое первое тлетворного Дианкиного влияния, — Полина толкнула брата на кровать, легла рядом и укрыла их пледом. — Мы в садик ещё ходили, а в то время у Ди был долгий период, когда она капусту исключительно капиздочкой называла, а ещё была пиздрушечка. — Петрушка? — Ну да. И давали нам однажды жареную кислую капусту на обед. А ты ж знаешь, я её люблю, но кроме меня, все страдали, включая тебя. — Ну да, её только в варениках да пирожках вкусно. — Ничё ты не понимаешь в колбасных обрезках, — отмахнулась Полина. — Вот, значит, со вторым расправились, все отстрадали над гарниром, и Нина Васильевна спрашивает: «Дети, может, кто-нибудь добавки хочет?» Ну и я такая: «А можно мне капиз…» — и тут меня, Денька, заклинило. То есть я помнила, что этот овощ называется как-то по-другому, но как — фиг его знает. А добавки хотелось, поэтому, повторив раза три «капиз», я плюнула и звонким детским голоском объявила: «Мне капиздочки, Нина Васильевна!» Денис натуральным образом заржал, с подвываниями и хватаясь за живот. — Не-не-не, подожди ржать! Ты ещё не всю картину представляешь! А я помню этот день хорошо. Мама меня с утра так наряжала, змейку на всю голову, ленточки, платьишко новое зелёное, помню, как трава было и колготки — не хухры-мухры, не простые однотонные, а с котятами. Это я, значит, платье новое получила и захотела пофорсить, и мама уж расстаралась. Выглядела я тогда со стороны, наверное, как ангелочек, по крайней мере, в зеркале себе нравилась. И вот этот ангелочек выдаёт: «Капиздочку», — Полина покосилась на брата и заметила, что физиономия того опасно покраснела, а по щекам текут слёзы. — И чё дальше было? — задыхаясь от смеха, всхлипнул Денис. — Мой маленький братик. Напоминаю, Нина Васильевна воспитывала ещё маму и наших дядьёв, поэтому, когда мама пришла, Нина Васильевна упёрла руки в боки и отчихвостила её на чём свет стоит, за то что портит ребёнка. А потом мама — Диану, и в хвост и в гриву. Ржущую Диану, на секундочку. Но с тех пор Ди всё-таки капусту называет капустой. Отсмеявшись, Денис затих. — Слушай, у нас было счастливое детство, — медленно заговорил парень. — Было, — вздохнула Полина. — Пока всё по пизде не пошло. — А потом всё накрылось мешком капиздочки. — Не капиздочки, День, капиздищи. — Только знаешь, Поль, в свете последних событий, ну, того что мама рассказала, может, у нас есть шанс что-то наладить? Не, понятно, с отцом — усё, но хотя бы друг с другом? Полина придвинулась ближе и положила голову на руку брата. — Ну а чего ты меня упрекать начал? Сам-то Смирнова отцом считаешь. — Та я как-то не подумал, что мы с тобой здесь в одинаковых ситуациях. Просто отец меня всегда не особенно любил, а мама тебя любит. — Ну, он тебя не всегда не особенно любил, как ты говоришь. У вас лет с наших, может, десяти отношения портиться начали. Но до того всё было хорошо. — Да какая разница, — с горечью отозвался Денис, приобнимая сестру за плечи. — Всё равно его давно нет. — Большая разница. В твоей жизни в какой-то момент не стало отца, и ты постарался найти ему замену. Это нормально. Но мне и правда хотелось бы, чтобы ты понимал: твоя любовь к Данилу мало чем отличается от наших отношений с мамой Ирой. — Наверное. Ну, Каримова и впрямь ничего. В любом случае, я понимаю, что наши перипетии с родителями — это не то, из-за чего я хочу тебя потерять. — Так и я не хочу тебя терять, — Полина потёрлась щекой о руку Дениса. Вместо ответа, парень подгрёб сестру ещё ближе. — Мы будем спать, — безапелляционно отрезал он. Полина хотела, было, сказать, что у неё уборка не закончилась, что уроки не сделаны, но, чувствуя, как брат сопит в шею, решила: всё подождёт, по крайней мере, пару часов.