Чужих не бывает

Забирая Данила из больницы, Анфиса серьёзно нервничала. За шесть дней, прошедших с разговора с Яковом Ивановичем, они с доктором успели собрать медицинские бумаги и разослать их по четырём разным клиникам. Итогом удалённой консультации стал вердикт — месячный курс реабилитации стоимостью в два миллиона триста тысяч. Именно эти деньги Воробьёва забрала из банка накануне вечером.   Шансы иностранные доктора давали один к семи, что с травмами Данила очень неплохо.   Теперь задачей Анфисы было убедить Смирнова принять её помощь. И это могло оказаться гораздо большей проблемой, чем поиск клиники и получение кредита.   — Чего ты как на иголках? — терпение Дани кончилось примерно на полпути домой.   Молчание Анфисы изрядно напрягало. Кроме того, к собственной досаде, Данил обнаружил, что пугается резких уличных звуков, проносящихся за окном автомобиля машин и людской сутолоки, в которую они попали уже на выходе из больницы.   Мало того что неходячий, так ещё и псих, мрачно думал Смирнов, сверля взглядом спинку водительского сиденья и чувствуя, как подкатывает к горлу ненависть к самому себе пополам с паникой. Полный набор. Таким только к дочке идти.   Конечно, мужчине хотелось надеяться, что страх пройдёт через несколько… Дней? Недель? Лет? Но если нет, нужно будет сделать всё, чтобы отвадить Анфису от себя. Воробьёвой с её проблемами только истерика не хватало.   — Дань, всё хорошо? — Анфиса, словно уловив его настроение, говорила тихо и спокойно.   — Да, всё нормально, — выдохнул мужчина сквозь зубы. — А у тебя? Ты последние пару дней как ежа проглотила.   — Приедем домой — расскажу, ладно?   — Значит, где-то пиздец? — уточнил Смирнов, проклиная деланную невозмутимость ледяной глыбы, а про себя добавил, что вряд ли пиздец в их жизни может стать ещё масштабнее.   — Э-э, нет… Нет никакого пиздеца. Правда, с детьми всё хорошо.   Даня недоверчиво хмыкнул, отмечая, что голосу собеседницы недостаёт уверенности.   Наконец, они подъехали к его дому и тут же столкнулись с первой проблемой. Пандуса у подъезда, разумеется, не было. Четыре низкие ступеньки до двери с домофоном, которые осилит и трёхлетка. Но для колясочника преграда почти непреодолимая. А ведь нужно было ещё выбраться из машины. Смирнову захотелось взвыть от бессилия.   Анфиса припарковалась у подъезда, вышла из авто и вытащила из багажника коляску, на которую скинулись бывшие коллеги. Даня в их бригаде был первым, кто сорвался, но на такие случаи у ребят существовал уговор — если сорвавшийся выживает и становится инвалидом, остальные помогают как могут, хотя бы на первых порах.   Коляску Воробьёва подкатила к предварительно открытой пассажирской двери.   — Дань? Сможешь… — женщина замялась.   — Переползти? Легко.   Он соврал. Легко, конечно, не было. Хотя Данил и тренировал руки, находясь в больнице, необходимый навык бойкого перемещения собственного веса на рабочих конечностях отсутствовал. Но через пару минут мужчина смог переместиться на коляску, которую Анфиса крепко придерживала, чтобы та не пошатнулась.   Закрыв машину и никак не прокомментировав его ограниченную подвижность, нетопырь взялась за ручки коляски и покатила её к подъезду.   — Жопа, да? — мрачно уточнил Даня.   — Да нет, почему? Будем подниматься как с детской коляской.   — Как вариант. По крайней мере, до двери доедем.   — Какое счастье, что тут достаточно широкие ступеньки.   — И не говори, везёт как утопленнику — в пятницу утоп — в баню ходить не надо, — невесело фыркнул Смирнов.   — Прорвёмся, Дань.   Данил нахмурился, но ничего не ответил.   Подняться к подъездной двери им действительно удалось, даже без особых проблем. Хотя если бы аккуратный дворник с утра не расчистил крыльцо от снега и наледи, их короткое путешествие превратилось бы в ад. А так — всего лишь чистилище, поскольку ад начался непосредственно в подъезде. Там их ждало ещё три ступеньки, но гораздо более высоких, узких и ограниченных с одной стороны перилами.   У начала пролёта Анфиса остановилась, прикидывая, как бы приподнять Смирнова и перенести его к лифту. Словно прочитав её мысли, Даня тихо прошипел:   — Даже не думай.   Прежде чем Воробьёва хоть как-то отреагировала, мужчина приподнялся на руках и буквально шлёпнулся на холодный бетонный пол.   — Дань, что ты делаешь?! — в голосе женщины слышался испуг.   — Поднимаюсь по лестнице. Помоги мне, пожалуйста, развернуться жопой вперёд.   — Дань, я бы…   — Ты не будешь таскать меня на своём горбу, — голос Смирнова резал словно ножом.   На то чтобы одолеть три несчастные ступеньки, ушло минут пять. Даня приподнимался на руках, переносил таз на ступеньку, откидывался назад и повторял манёвр.   Оказавшись на площадке у лифта, Смирнов выдохнул. Дождавшись, пока Анфиса перенесёт коляску, он забрался на сиденье и выругался.   — Пизда джинсам. Надо будет что-нибудь придумать, а то никакого шмотья не напасёшься.   — Можем попробовать подушку для плаванья — она не только вещи обезопасит, но и смягчит…   — Приземление моего бесценного седалища? — подсказал Смирнов. — Ну, или проще — пару картонок с собой возить, бросать вперёд и на них опускаться.   — Дань, придумаем что-нибудь, — Анфиса потянулась к кнопке вызова лифта.   *** Оказавшись в квартире, Данил мысленно порадовался размерам прихожей. В коридоре с лихвой хватит места, чтобы без труда развернуться на коляске. К облегчению мужчины, он сумел дотянуться до выключателя из сидячего положения.   — Тебе, наверное, надо переодеться и руки вымыть, — заговорила Анфиса, забирая его куртку и вешая на крючок.   — Не только руки, колёса — тоже, а то грязь по всей квартире развезу.   — Если ты пересядешь на пуф, я смогу помыть коляску, — женщина кивнула на мягкий и высокий пуф у стены.   — Ты предусмотрительно его купила?   — Ну… Я предполагала, что тебе понадобится что-то подобное, — Анфиса порадовалась, что покрасневшие от смущения уши скрывают отросшие волосы.   — Спасибо, это… — Смирнов замялся, пытаясь подобрать слова.   — Облегчит твоё взаимодействие с пространством, — подсказала Воробьёва, отставляя собственные сапоги на обувную полку и беря с неё шлёпанцы для себя же.   — Нетопырь, ты всё просчитываешь?   — Ну, у меня была пятёрка по математике, — отшутилась женщина и протянула Данилу его собственные тапки.   — Мне придётся просить тебя переставить моющие в кладовке на нижнюю полку, — Смирнов кое-как натянул обувь.   — Я переставила порошок и кондиционер на стиралку. Там же — запасы мыла. А туалетная бумага — на этажерке.   — Вот я и говорю, всё просчитываешь, но спасибо большое.   Анфиса ничего не ответила. Взяв коляску за ручки, она покатила транспорт в ванную, а через несколько секунд Даня услышал шум воды. И пяти минут не прошло, прежде чем коляска вернулась к владельцу.   — С неё, конечно, немножко капает, но не переживай, пол я подотру.   — Спасибо, Анфис, — хотя тон мужчины был искренним, его лицо мрачнело всё больше.   Воробьёва не знала, что в голове Данила происходит настоящая война. Только за последние пять минут он благодарил её несколько раз, а сколько их ещё будет, поводов сказать «спасибо»? Пустое «спасибо» за всё, что она для него делает, потому что ни черта больше, кроме как пустословить, Смирнов не может.   Он успел отметить и чистый пол, и отсутствие пыли, и ложку для обуви, предусмотрительно передвинутую на нижнюю полку шкафа, и запахи свежей еды, наполнявшие квартиру. Чёртов ни на что не годный балласт!   Едва слышно вздохнув, Данил покатил в ванную. Распахнув дверь, мужчина замер. Его хотя и просторный, но вполне стандартный санузел был… Слегка переоборудован. Из душевого уголка пропал порожек, на кабинке появилась плотная занавеска, возле унитаза обнаружилась стойка-поручень, а непосредственно на чашу была смонтирована высокая пластиковая накладка.   Сбоку унитаза мужчина заметил выступающий девайс с тумблером и парой рычажков. Нахмурившись, Смирнов подъехал ближе и разглядел устройство внимательнее. Продолговатый переключатель, если верить надписи, отвечал за включение/выключение и регулировку температуры воды. Круглый тумблер, по всей видимости, направлял струю в зависимости от нужд владельца или владелицы.   — Воробьёва, ты установила на мой унитаз биде?   — Ты против? — чуть хрипловатый голос Анфисы донёсся из кухни, а через несколько секунд в ванной появилась она сама. — Это удобно. Я бы и себе в квартиру такое установила и обязательно смонтирую, когда из подполья выйду. Гораздо гигиеничнее и быстрее, чем бумага или приём душа.   — А что ты ещё… Модифицировала? — в интонациях Данила слышалась растерянность.   — Дань, на самом деле, не так много. Просто… Я же не могла не учесть твоих потребностей. Посмотри, — с этими словами женщина отодвинула душевую занавеску.   Заглянув внутрь кабины, Данил увидел, что каким-то невероятным образом Анфиса успела нанять рабочих для установки новой штанги для душа, нескольких поручней. Полочки и смесители теперь находились гораздо ниже, чем прежде, как раз на такой высоте, чтобы до них легко дотянулся сидячий. Кроме этого, в стену было вмонтировано откидное деревянное сиденье, а пол душевого уголка устилали резиновые антискользящие коврики.   — Анфис, сколько ты на это угрохала? И когда успела? — Данил смотрел на Воробьёву с выражением неверия и беспомощности одновременно.   — Дань, — женщина с трудом поборола желание присесть на корточки перед коляской: этого Смирнов не простил бы ей никогда.   Ей нужно всегда помнить: она поддерживает взрослого мужчину, который обязательно адаптируется к новым реалиям, независимо от того, принесёт курс реабилитации желаемые результаты или нет. Даже на инвалидной коляске Смирнов — взрослый и сильный мужчина, не испуганный ребёнок.   — Давай, для начала отвечу, когда успела. Нашла бригаду и взяла три дня за свой счёт — для контроля. Пока ребята тут шаманили, я сидела с переводом. Насчёт стоимости не переживай. С покупкой необходимых приблуд и работой — всего шестьсот баксов. Зато теперь ты сможешь спокойно пользоваться и душем, и туалетом.   Очередную благодарность Данил из себя вытолкнул с трудом. Почему эта невыносимая женщина рассуждает о том, что сделала для него, так буднично и непринуждённо?! Как будто ей в неделю по инвалиду доводится из дерьма вытаскивать!   — Дань, пока ты не захлебнулся в вынужденной благодарности — потому что я представляю, как это парило бы меня, если бы мы с тобой поменялись местами, — я это делаю не в качестве благотворительности, которая гипотетически подчистит мне карму.   — А чего ради?   — Ради того, что когда-то у нас с тобой была общая семья. Счастливая семья, Дань. И ради того, что ты любишь моего сына не меньше собственной дочери. И если к Яське привязаться у тебя были все основания, то поводов отпихивать Дениса было ещё больше, благодаря моему бесоёбству. А ты не просто этого не сделал — ты его полюбил. И за это, Смирнов, я перед тобой в неоплатном долгу. И, прости, пожалуйста, но для отца собственного ребёнка я готова сделать очень многое, даже если этот отец — названный и справедливо меня ненавидит.   — Воробьёва, я тебя не ненавижу. И никогда не ненавидел. Ты меня бесила, как и я — тебя. Но ненависть — слишком громкое слово. Ты всё-таки мать одного из моих детей. В каком-то смысле Денька вообще ваш с Дианой общий. Но даже если бы этого не было, как его такого не любить? Он же чудесный, — в голосе Данила слышалась безграничная нежность и тоска. — Слушай, за что Зеленов так с ним?   — Давай, ты душ примешь, а я ответ сформулирую, как сама всё это понимаю. Там долгая выкладка получится. Я плов разогрею?   — Анфис, даже если ты сейчас предложишь мне дроблёные камни, я их съем.   — Ну, я всё-таки не так плохо готовлю, а ты — не камнеед. Помнишь, дети «Бесконечную историю» пересматривали по десятому кругу?   — Помню, конечно, и все хором рыдали над смертью коня. Ты тоже, между прочим, украдкой слёзы смаргивала.   — Ну так жалко лошадку. И мальчишку этого… Как его…   — Атрейо, — Данил укоризненно посмотрел на собеседницу.   — Да, сейчас ты возопишь: «Где твои таблетки от склероза?!»   — Думаю, мой взгляд достаточно красноречив. Я быстро, вещи из комнаты возьму и в заплывчик минут на пятнадцать, — Смирнов вернулся к бытовым вопросам.   — Лазать по твоим антресолям я не стала, но на выходных можем перебрать верха и сложить нужное пониже.   — Спасибо, Анфис, — на этот раз в голосе мужчины почти не было напряжения — видимо, общие воспоминания и аргументы Воробьёвой немного смягчили его восприятие происходящего.   Данил развернул коляску и, дождавшись, пока Анфиса отойдёт, вырулил из ванной.   *** Плов. Нужно разогреть плов. И чайник поставить. Можно ещё салат капустный нарезать — всё-таки нехватка витаминов — крайне неполезная штука.   Разделывая кочан, Анфиса боролась с тяжёлыми мыслями. Кажется, ещё немного, и Смирнов рискует утонуть в ненависти к себе, а там и до очередного срыва недалеко. Если мужчина второй раз запьёт, уже с бутылкой и не развяжется.   Но дело не только в страхе потенциального алкоголизма отца её ребёнка. Видеть Смирнова растерянным и напуганным — больно невыносимо, как и ощущать его презрение к себе самому. Данил — единственный из их когда-то семьи всегда был в себе уверен. Он мог признать свои ошибки, но их наличие никак не влияло на целостность его натуры, и муки нелюбви к себе были ему неведомы. Возможно, ещё и поэтому Даня настолько выводил Анфису из себя.   И сама Воробьёва, и все, кто её окружал, ненавидели себя с той или иной степенью самоотдачи. Конечно, женщина никогда не желала ни одному из своих близких подобных деструктивных чувств, но каждый страдал от их губительного влияния: Вася, Серёжа, она сама, Диана (пусть и в чуть меньшей степени), даже мама, которую женщина всегда считала несгибаемой.   И когда в их компании появился Данил, «омерзительно самоуверенный малолетка», как Анфиса однажды в запале бросила Серёже, его поведение и самоощущение настолько выбивались из привычных протоколов, что выводили из равновесия, заставляли леденеть и замирать как перед чем-то совершенно незнакомым, а потому угрожающим. Сейчас-то она могла признать, что им всем стоило бы поучиться у Данила уверенности, спокойствию, цельности, отсутствию стремления что-то доказывать.   И видеть этого человека разбитым и на грани слома было… мучительно. Если Данил сломается, оборвётся последняя призрачная ниточка, связывающая Анфису с прошлым, почти счастливым и почти полным. Разумеется, Смирнов не обязан служить мостиком между ней и её иллюзиями, но Воробьёва от него ничего подобного и не требует. Ей хватит простого знания, что он где-то есть — такой же активный, деятельный и как всегда уверенный в себе, показавший разницу между уверенностью и самовлюблённостью. Он должен где-то быть, такой, каким она его узнала и запомнила. Потому что можно и ей самую капельку надежды?   Анфиса почувствовала, как ползёт по щеке слеза, и сердито стёрла её. Вот только оплакивать его как покойника не хватало! Конечно же, твои сопли — именно то, что поддержит его в этой пиздецоме. Он же сказал — хочешь слёзы лить — так за дверь.   И она сделала то, что умела лучше всего (не считая переводов) — погрузила эмоции в ледяной стазис.   *** Тёплые струи стекали по плечам, смывая затхлость больничных стен. Данил мечтал о горячем душе последние, наверное, месяца три. В больнице, конечно, была возможность помыться, но еле тёплая вода и слабый напор едва ли располагали к длительным банным процедурам. Не способствовала «растягиванию удовольствия» и забитая канализация, источающая омерзительное амбре застоявшейся влаги.   Так что почти горячий душ в родной квартире мог показаться райским блаженством. Мог, если бы не мысли, от которых хотелось посильнее приложиться затылком о кафельную стену позади себя и вырубиться, желательно навсегда.   И разрывало мужчину на части вовсе не осознание собственной бесполезности — за несколько месяцев он успел немного сжиться с мыслью, что ходить вряд ли будет. Убивала чужая непрошенная забота. Даже подъём по подъездной лестнице был бы менее унизительным, если бы этого позора не видела Воробьёва. Если бы у кого-то из коллег получилось забрать его из больницы, всё было бы не так болезненно для его самолюбия. Но из клиники Даню увозил нетопырь, кажется, вознамерившийся героически вытягивать его из трясины.   Ну почему она не могла оставить это так? Ведь он ни разу не попросил её о серьёзной помощи. Могла бы просто ограничиться благодарственными пельменями. Но нет, невыносимый нетопырь, похоже, планирует добровольно подписать себя на заботу об инвалиде.   Да, именно так, он инвалид. Кажется, Смирнов сильно погорячился, когда подумал, что успел свыкнуться с этой мыслью. На то чтобы смириться, у него уйдёт много-много времени. Остаётся только надеяться, что Анфисе он надоест раньше, чем её хлопоты заставят вскрыться. Данил тешил себя мыслью, что вскоре женщина расскажет детям правду о себе, а после у неё просто не останется времени на заботы о неходячем куске мяса, которому она ничем не обязана.   Мучило Смирнова ещё и то, что никто раньше не заботился о нём с таким… Терпением и предусмотрительностью? Конечно, его первым настоящим домом стала Диана, и она всегда им останется. И Ди заботилась о нём, как заботятся о супруге и… Друге. Но никогда раньше о его потребностях не думали с такой скрупулёзностью. Оно и понятно — здоровые и сильные требуют куда меньше времени, внимания и других ресурсов.   А теперь, когда Даня почти бесполезен, в его жизни появляется человек, который продумывает всё до мелочей. И такая предусмотрительность, которой сама Воробьёва, кажется, не предаёт особого значения, бесит и трогает одновременно. Бесит, потому что Данил никогда не сможет отплатить за это, ни на йоту не сможет. А трогает, наверное, потому что никто никогда о нём так не заботился, даже в детстве, когда он был почти таким же беспомощным и зависимым, как сейчас.   Из глаз против его воли покатились крупные горячие слёзы. Мужчина всё-таки не выдержал и пару раз стукнулся головой о кафель. Боль в затылке немного отрезвила. Данил яростно помотал головой. Единственное, что он может сделать, — попытаться найти работу как можно скорее, чтобы избавить Анфису от необходимости переживать за него.   И да, миссия почти невыполнима — нужно попытаться не срываться на чёртовом нетопыре, потому что не она — источник его проблем, и ей совершенно необязательно терпеть его истерики. Данил, может, и инвалид, но не мудак.   *** На кухню Даня вышел с улыбкой и удовлетворённым вздохом.   — Божечки, Воробьёва, ты не представляешь, как долго я мечтал помыться!   — Тогда с лёгким паром, Дань, — женщина стояла у плиты и помешивала содержимое сковородки.   — Пахнет вкусно, — Смирнов подъехал к ящикам и вытащил пару вилок, нож, небольшую разделочную доску для хлеба. — Скажи, пожалуйста, ты плов с хлебом ешь? — уточнил мужчина.   — Дань, я… Вот чаю выпью, а есть не хочу, — отмахнулась Анфиса.   — Я так не думаю, — нахмурился Данил.   — В смысле? Я правда не хочу есть, — Анфиса взяла из навесного шкафчика тарелку и насыпала в неё порцию из сковороды. — Салат — на столе — капуста, солёные огурцы и морковь.   — Спасибо. Салатик — это прекрасно, но есть ты всё-таки будешь. Анфис, ты думаешь, я не понял, что ты с раннего утра пидорасила мою квартиру и плясала на кухне? Потом за мной поехала.   — Это всё неважно, — женщина поставила тарелку перед собеседником.   — Нет, блять, это очень важно. Тебе надо пожрать!   — Да не могу я!   — Давай, ты себе насыпешь, мы сядем, и ты, наконец, расскажешь, какая вожжа попала тебе под хвост. Иначе сам есть не буду, — припечатал Данил, демонстративно отодвигая тарелку.   Анфиса понимала, что это безобидная и мелкая манипуляция, но отстаивать собственное право на истощение сил не было, как, в прочем, и самого этого права. Вздохнув, женщина взяла вторую тарелку и положила в неё три ложки плова.   Смирнов никак не прокомментировал размер порции, но достал из собственной тарелки кусок мяса и переложил в пиалу нетопыря, устроившегося напротив.   — Да-а-ань, — укоризненно протянула Анфиса, закатывая глаза.   — Ну, если тебе не нравится такой вариант, ты можешь достать ещё один кусок из казана.   Анфиса так и сделала — подошла к казану, подцепила куриное бедро вилкой и сгрузила его в тарелку Дани.   — Довольна? — голос Смирнова был неподражаемо ироничным.   — Более чем, — в тон мужчине отозвалась Анфиса.   — Ну так, рассказывай, что лишает тебя аппетита.   — Кхм… — женщина заметно смутилась.   — Господи, Воробьёва, не тяни кота за яйца! Я же вижу, что что-то есть.   — Ты прав, действительно есть. Есть деньги на твою реабилитацию. И четыре клиники, которые согласились нас принять.   Данил отложил вилку и напряжённо приподнял плечи.   — Есть деньги. Откуда?   — Ну, я взяла кредит, — слишком поспешно, чтобы не заподозрить в этом никакого подвоха, отозвалась Анфиса.   — Угу, — лицо мужчины застыло каменной маской. — И сколько?   — Сама реабилитация от двух миллионов до двух трёхсот тысяч, плюс проживание. В нашем распоряжении три ляма, — Воробьёва настойчиво избегала взгляда собеседника.   — И какой же меценат-альтруист дал тебе три ляма? — холодно осведомился Данил.   — Я же сказала, взяла кредит.   — Воробьёва, займ на такую сумму просто так не дают. Он должен быть либо целевым, скажем, на какой-нибудь бизнес-проект, либо обеспеченным.   — Ну… В общем, да. Он обеспеченный.   — И…. Ты заложила почку? — Смирнов тщательно пытался спрятать зарождающееся бешенство.   — Нет, Данил, я заложила дом. Бабушкин дом.   — Воробьёва, твою мать! — прорычал мужчина, всё-таки не справившийся с собственным гневом. — Какого хрена ты творишь?! Ты, блять, соображаешь?! Нет, ты ни черта не соображаешь! Что, блять, весело связать меня по рукам и ногам?! Обязать со всех сторон. Ты понимаешь, что, если реабилитация результатов не даст, я ж ведь даже вскрыться не смогу, потому что буду тебе обязан?! И дом просрёшь, и я на ноги не встану!   — Врачи дают шансы один к семи, ты вполне можешь пойти, — на собеседника Анфиса по-прежнему не смотрела, а её голос стал совсем тихим.   — Да какая нахуй разница?! Воробьёва, я не хочу быть никому обязанным! А ты… Господи, блять, что ты сделала?! Просто за что?! Ты меня настолько сильно ненавидишь?!   Анфиса знала, что будет чертовски сложно, но такой вспышки гнева не ожидала. Злые слова били наотмашь. Благодарности от Данила она не ждала и не хотела, но подозревать её в такой беспощадной жестокости…   — А можно, если всё срастётся, ты будешь меня ненавидеть, но стоя на своих двоих? Напоминаю, ты хотел прийти к дочери. И ничем ты мне не обязан. Как я уже сказала, ты отец Дениса, ты — часть моей семьи, которую я потеряла, и которую далеко не факт, что смогу вернуть, — голос Анфисы был подчёркнуто ровным. — Получится поставить тебя на ноги — я буду рада. К Ясе и Дене вернётся отец, у Кирилла — наконец появится. А если нет, мы будем хотя бы знать, что попробовали и не проебали шанс, который точно исчезнет, когда все нервные окончания отомрут. И честное слово, Смирнов, как только необходимость в моей помощи отпадёт, я перестану отсвечивать в твоей жизни, насколько это возможно, учитывая, что у нас дети общие. А насчёт дома, я его, конечно, очень люблю, но если ты пойдёшь, не буду жалеть, что отдала его в залог. Так что, поедешь? Нас могут принять в двух клиниках Израиля, в Мюнхене и в Берлине.   Пока Анфиса говорила, мышцы лица Данила немного расслабились. Он всё ещё смотрел исподлобья, но безысходная ярость в тёмных глазах погасла, уступив место усталости и какому-то даже смирению. Мужчина глубоко вздохнул.   — Воробьёва, ты знаешь, что вот сейчас я впервые тебя почти ненавижу? — ровно произнёс он. — Но да, поеду, хотя бы затем, чтобы попытаться встать на ноги и помочь тебе выкупить дом. Господи, ты и правда связала меня по рукам и блядским неходячим ногам.   — Данил, хочешь честно? Мне абсолютно всё равно, по каким причинам ты согласишься на поездку. Даже если скажешь, что будешь лечиться, чтобы встать и меня прибить, я всё равно поеду с тобой и сделаю всё, чтобы у тебя появилась возможность прикопать меня за городом. Только одно условие — прикопать меня ты должен будешь сам, полноразмерной лопаткой, не сапёрной из сидячего положения.   — Спорим, врачи удивятся, если будут спрашивать меня про мотивацию? Хочу прикопать нетопыря, — сардонически усмехнулся Данил.   — Это врачи, они и не такое слышали. Правда, я сомневаюсь, что от их уверенности в твоём ментальном здоровье что-нибудь останется после подобной сентенции.   — Блять, нетопырь, ты могла мне сказать, прежде чем идти в банк и творить хуйню? — Смирнов побился головой о стол.   — Нет, не могла. Я знала, как ты отреагируешь.   — Но ты же понимаешь, что это манипуляция?   — Конечно, понимаю. Но за неё мне даже не стыдно. Как я уже сказала, ненавидь меня из вертикального положения, — Анфиса встала, подошла к холодильнику и достала с нижней полки пакет сока. — Будешь? Вишнёвый.   — Предпочту чай. Тебе могу, когда, наконец, доедим, сделать кофе.   — Ну, с чаем нам обоим я и сама справлюсь. И ты знаешь, кажется, я всё-таки хочу есть, — с этими словами Анфиса достала из сушилки стакан, налила себе соку и вернулась на своё место.   — Слава богам — нетопырь не умрёт с голоду, — Смирнов взялся за собственную вилку.   — И тебе приятного аппетита, Данил.   Ели в тишине, которую периодически разбавляли вопросами «Хлеба?» «Ещё салатик?»   — Посуда на тебе, — заключила Анфиса, поставив тарелку в раковину. — Чай, как и обещала, сделаю. В холодильнике — эклеры.   — Эклеры — это хорошо. Всё ещё могу сделать тебе кофе.   — Не, правда, чай сейчас самое то.   — Окей, — Данил подъехал к мойке и сгрузил в неё собственную посуду. — Куда поедем-то?   — Что? — Анфиса с недоумением посмотрела на собеседника, не сразу сообразив, о чём идёт речь.   — Клиника. Куда отправимся — в Израиль или Германию?   — Яков Иванович советует Мюнхен.   — Значит, поедем в Мюнхен. Ну, вернее, поеду.   — Дань, тебе нужен будет ассистент, поэтому я поеду с тобой, — на этот раз Анфиса открыто взглянула на Смирнова. — Нанимать помощника на период твоего пребывания в клинике выйдет гораздо дороже, чем лететь вдвоём.   — А как же Полинку оставишь? Ты же за неё боишься?   Анфиса отошла от плиты, присела на стул и устало прикрыла глаза.   — Очень боюсь, — тихо призналась она. — Но, кроме меня, с тобой лететь же некому? Мы, конечно, можем сказать Диане…   — Нет, — отрезал Данил. — Даже если бы у Дианы не было проблем с алкоголем, на целый месяц оставить детей без матери — не лучшая идея.   — У них есть Ирина. Я её не знаю, но, кажется, это святая женщина.   — Она может быть сколь угодно прекрасной, но она отдельно от детей живёт и вряд ли переедет к ним. К тому же… Я всё ещё не хочу обязывать Ясю меня прощать.   — Ну, значит, кроме меня, ехать некому.   — Фис, не пойми меня неправильно, как бы сильно ни злился, я благодарен тебе за помощь и за готовность сопровождать меня. Сейчас я говорю только о безопасности Поли.   Услышав последние слова, Анфиса ещё раз убедилась в правильности своего решения. Этот мужчина всегда был об их детях.   — Ну… Знаешь, меня пиздец как колотит по этому поводу, но мысли кое-какие есть.   — Да? — домыв последнюю вилку, Данил вернулся к обеденному столу.   — Послушай… Я объявлю своим, что уезжаю в Калининград.   — Куда?! — глаза Смирнова округлились в удивлении.   — В Калининград, к бывшей сокурснице. Она, судя по соцсетям, с мужиком развелась, ей тяжко. Поеду, так сказать, моральную поддержку оказывать.   — А если кто-нибудь догадается с ней связаться?   — Даже я не знаю теперешнего номера Алёнки — мы с ней в ВК списывались пару месяцев назад.   — Ну ты хоть её предупреди, — Данил подрулил к холодильнику и, вытащив коробку с эклерами, протянул её Анфисе.   — Да предупрежу, конечно, но не думаю, что кому-то придёт в голову меня проверять.   — А если Эмилия подумает, что ты поехала в Питер?   — Обязательно подумает, но билет до Калининграда я предъявлю. Она, вероятнее всего, предположит, что я дам крюк и полечу к Зеленову, вызвонит его и обязательно выцепит в Москву, сообщив, что я ушла в загул на дальние дистанции, — женщина невесело усмехнулась. — Сергей как когда-то порядочный отец, скорее всего, приедет, чем обезопасит Полинку. По крайней мере, я бы руководствовалась такой логикой. В любом случае, я не собираюсь полагаться на авось: позвоню Сергею и всеми правдами и неправдами спровоцирую его приехать домой.   — Ты снова всё просчитала? — Смирнов взял из коробки второй эклер.   Анфиса тяжело вздохнула.   — Смирнов, если бы я просчитывала всё как какое-нибудь детище Тьюринга, уже давно придумала бы, как спасти детей и себя от угрозы. На самом деле, когда речь идёт обо мне самой, я безнадёжная дура, — Анфиса сняла с плиты закипевший чайник и под одобрительный кивок Данила залила пакетик чёрного чая в его чашке. — Дань, очень просто просчитывать, когда дело тебя не касается, поэтому мы так легко анализируем книги, фильмы, чужие жизни. А как себе помочь, так обезьянка с тарелочками в голове. Знаешь, игрушки такие?   Данилу стало стыдно. Нет, он всё-таки не только инвалид, но ещё и мудак. Вместо того чтобы в очередной раз сказать спасибо и попытаться помочь, сидит и подтрунивает над Воробьёвой. А ведь ещё неизвестно, у кого из них ситуация тяжелее. От него требуется научиться жить без ног и найти работу. Но его жизни, здоровью, ментальному состоянию никто не угрожает. Более того, он знает, что Яська и Кирюша тоже, в общем-то, в безопасности. А вот Анфиса постоянно боится не только за себя, но и за детей.   Нет, всё-таки мудак. Запустив пятерню в отросшие волосы, Смирнов шумно выдохнул.   — Анфис, придумаем что-нибудь. Мы что-нибудь придумаем.