1521 год н.э.
Теночтитлан
Ацтекский альтепетль тонет в собственной крови и грохоте выстрелов испанских конкистадоров. Повсюду запах гари, лязг металла и смерть-смерть-смерть. Посреди всего этого людского безумия команда Вечных кажется песчинкой, чем-то совершенно не значимым и абсолютно не важным ни вместе, ни — уж тем более — по отдельности. Подножия пирамидальных храмов завалены мёртвыми телами и погнутым в бою оружием. Не вмешиваться в такое кажется практически невозможным. Пролетая над одним из очагов битвы Икарис даже в темноте различает, как вода в полуразрушенном акведуке окрасилась в грязно-алый цвет. Людская жадность до крови и власти перестала вмещаться в его вселенские рамки ещё век назад, сейчас же — она обращает их в прах. Он ищет остальных, уворачиваясь от случайно летящих в него по сбитой траектории снарядов, и с усилиями до зубного скрипа игнорирует, как лошади испанских всадников топчат ни в чём не повинных жителей города. Стоны предсмертной агонии сминаются под копытами вместе с хлюпами пузырящейся крови. Ещё одна великая империя погибает на его глазах до невозможности изуверским способом, а всё, что он может сделать — это не дать девиантам сожрать людей, пока они жрут друг друга. Но раз уж таков план Аришема... Не заметив с первого раза, он пролетает часть леса, где Маккари догоняет Тену, идя в более привычном для той темпе и старательно высматривая в темноте деревьев Аяк. Перевозбуждённо, с дрожью от творящегося геноцида докладывает, что с остальными пришлось разделиться, и вздрагивает на очередном взрыве. Тена, до мертвенного хладнокровия спокойна, чеканит с укором в сторону Фастоса: — Девиантов было больше, чем ты говорил. Он лишь фыркает, настраивая свои механизмы: — Уверен, ты славно повеселилась. И Тена не остаётся в долгу, шутливо отклоняется назад, позволяя себе шалую улыбку: — Ты прав! Не вникая в суть дальнейшего разговора, внезапно даже для себя самой заворожённо смотрит на толпу орущих о своей правде конкистадоров, что гонят перепуганных ацтеков, будто они безмозглый скот. От летящих после череды выстрелов голов в собственной ощущаются болезненные импульсы. Своё сознание Тена теряет, как уплывающую в туман лодку, что не высмотреть с берега физической оболочки. Что-то из мрачного прошлого восстаёт в ней взбунтовавшимся океаном, захлёстывает до нехватки дыхания и больше не позволяет быть собой. И людское безумие неожиданно становится родным и знакомым. Икарис прилетает после ещё одного круга по территории города, различая в оставшейся команде что-то не то. Первое, что он замечает, стоит ему только приземлиться, — это как в его голову летит секира. Уворачивается чудом, тратя весь свой запас удачи на этот манёвр, и потому следующий выпад пропускает в опасной близости от своего глаза. Под бровью начинает крупными каплями собираться липкая горячая кровь. Он отбивает ещё один удар, а после Тена ставит блок, даря секундную передышку, и смотрит на него не-своими глазами, затянутыми белой пеленой чего-то чужого, опасного и неуправляемого. Икарис осторожно зовёт её и тянет руку: — Тена... Руку, которую ему чуть не отрубают мечом. Тена закручивает себя в новом замахе и обрушивает удар — на Икариса, если бы остатки собственной фортуны не дали ему возможность отлететь в сторону — на ствол поваленного дерева. И такая заминка, в которой сама Война не догадалась сформировать новое оружие, а принялась вытаскивать это, застрявшее в ещё неподатливой после падения древесине, позволяет Гильгамешу схватить её сзади и ненадолго обездвижить. Тена извивается, скользит и вырывается взбешённым зверем. Рычит, кидается на своих и размахивает уже двумя клинками. Икарис не в силах сдвинуться с места и броситься Гильгамешу на помощь. Он лишь стоит и смотрит, часто моргая. Глаз заплывает от собственной крови, что склеивает ресницы. Момент, когда Тену отправляют в бессознательную пропасть, он пропускает. Понимает, что мера необходимая, но зубы от смешанных чувств всё равно сцепляет сильнее положенного. Опускается на землю, резким движением вытирает излишки густой влаги, что сочится из раны, и размазывает её по лицу до багряных разводов. Тут же забывая о себе, идёт помогать другим, краем сознания всё же заостряя внимание на неподвижном теле Тены.***
В себя она приходит, когда её перемещают в Темпло Майор. Укладывают на жертвенный алтарь, будто в честь Уицилопочтли, и от такой иронии хочется горько смеяться. Как будто этот бог, этот выдуманный никчёмный ацтекский бог солнца и войны может хоть что-то по сравнению с ней. Икарис крепко зажмуривается, чувствуя, как запёкшаяся корка на ране натягивается, грозясь вот-вот разойтись снова. Он обходит лежащую Тену по очертаниям неровного полукруга, постепенно закипая от перешёптываний других членов команды: — Я думала, Мад Ви'ри — это миф... — Недуг неизлечим. Поэтому о нём не говорят... Ему так хочется рявкнуть, чтобы они заткнулись, чтобы перестали наводить и без того снующий здесь страх, чтобы не убивали последнюю надежду, что всё обойдётся. Икарис глухо и неразличимо рычит, сжимая кулаки. Когда Тену выбрасывает от прояснившегося сознания вверх с рваным глубоким вдохом, все в храме шарахаются. Вечные — от неё. Икарис — к ней. Она сейчас ещё более потерянная, чем он в свои определённые моменты. Тяжело водит глазами, пытаясь распознать место, где находится, и хрипло спрашивает, ногтями царапая одеяние на своих бёдрах: — Что здесь было? За холодный тон Аяк хочется протестующе взвыть и ударить со всей силой по каменным плитам: — Тена... Ты напала на нас. Икарис отчаянно желает как-то остановить поток болезненной правды, но сам же перетягивает себе глотку, уходя в дальний угол, куда попадает меньшая часть света. Аяк продолжает так, словно гвозди в крест забивает: — Ранила Серси, Фастоса... чуть не убила Маккари. На последних её словах быстрейшая ёжится и взглядом ищет Друига. Тот смотрит в ответ, но должной поддержи не оказывает, погружённый в совсем иные мысли. Тена осторожно приподнимается на локтях. Садится. Пугливо оглядывает всех и надорванным от пережитого буйства голосом признаётся: — Ничего не помню... Аяк добивает её так, что даже Икарис, успевший пообещать себе не вмешиваться, делает шаг ближе, чувствуя звериный холод в позвонках от того, насколько беззащитно сейчас выглядит сама Война: — У тебя Мад Ви'ри. Твой разум дробится под весом воспоминаний. Всё, что я могу... это стереть их. И ты начнёшь жизнь сначала. За секунду вспыхнувшую перепалку Икарис уже не в силах вынести. Он дробно выпускает воздух с таким свистом, что его неодобрение почувствовали даже камни в стенах. Остальные Вечные затихают под его тяжёлым взглядом, прекращая кидаться на Тену, как голодные шакалы на раненую антилопу. Она какой-то жалкий миг смотрит на него чуждо и нечитаемо, а потом сглатывает комок в горле вместе со сбивчивым: — Пожалуйста... Мне... Мне важно всё помнить... Помнить свою жизнь и себя. И пока Аяк льёт ей в уши сироп из искусно сплетённой лжи, Икарис делает ещё полшага. Опирается на ложе для жертвоприношений и медленно двигает ладонь в сторону Тены. Осторожно, даже бережно и совершенно не свойственно себе, он касается кончиков её пальцев. Мрачнеет, когда Тена отдёргивает руку от него, как от огня, и закрывается ещё сильнее, ссутуливаясь. Косой взгляд Аяк он упорно игнорирует и вновь отходит ни с чем. Чувствует себя самым первым среди всех идиотов, представляя, как глупо и лично это всё выглядело со стороны: заигрывания Маккари и Друига рядом даже не стояли. Однако Друиг, точно услышавший своё имя в его мыслях, дерзко перебивает их лидера, отталкиваясь от стены. Взбунтовавшийся, ищущий справедливость, бросается на защиту не Тены, но своей идеи. Спорит с Аяк настолько, что повышает голос до почти что неуважительного. — Мы как солдаты там внизу. Бесправные марионетки, преданные своим вождям. И как бы эти слова ни трогали что-то внутри Икариса, его преданность Аришему буквально насильно тянет предотвратить благой замысел Друига, что успел уже подчинить своей воле всех людей в Теночтитлане. Стальной, решительный, он впечатывает его в стену, приказывая: — Отпусти их. И Друиг провоцирует сильнее, войдя во вкус неповиновения так легко и естественно, будто это всегда было лишь его единственным желанием и способностью. На мгновение затихает, когда Аяк пытается приструнить их, как двух повздоривших детей, но от своего всё равно не отступается. — Хочешь остановить меня? Тогда придётся убить. Чёртов телепат идёт напролом, фатально, ставя на кон всё, что у него есть. Аяк исполнить неозвученную собой, но озвученную им, угрозу не решается. Икарис не осмеливается на подобную инициативность без её хоть малейшего намёка на одобрение. Гильгамеш возвращает тему разговора. Обещает присматривать за Теной. Просит не стирать ей память. Аяк предупреждает о возможной опасности. Тена от нарочито бодрого ответа друга готова заплакать. Икарис скрипит зубами, вздыбливаясь от бурлящей внутри ярости. Глупая и быстрая мысль о том, что он мог бы сам позаботиться о Тене и приютить её, пронзает сознание тонкой стрелой. Такое вот необъяснимое, нездоровое, неумное и ненормальное желание внезапно обладать. Понимание, что его — сильнейшие — и её — воинственные — звери внутри не уживались друг с другом даже в мирные для команды времена, приходит следом удушливым прессом. При нынешних обстоятельствах им и вовсе негде спрятаться — в приступе нового безумия загрызут и друг друга, и своих хозяев... Икарис пытается убедить себя, что это довольно разумно, но... ...когда Аяк... ...торжественно объявляет о расколе... ...он не выдерживает. Напоминает, что настолько важные решения они не вправе принимать сами, что у них есть Покровитель, ещё более вечный, чем они сами, что всё пережитое нельзя отрывать и выбрасывать так бездумно. Аяк заталкивает все его слова ему же обратно в глотку. Щурит глаза в презрении и бьёт наотмашь: — Я не просила твоих советов, Икарис. Не смей перечить мне. Серси взволнованно смотрит на него, пока от стен храма гулко отлетает вторая часть бравады о разделении Вечных. Икарис выпускает все свои колючие шипы, ограждаясь. Тена не смотрит на него вовсе, разглядывает трещины в серых напольных плитах и нервно перебирает светло-золотистый манжет своего рукава. — И однажды, когда мы встретимся вновь, вы расскажете мне, что обрели. Икарис не пытается даже загадывать, что он там может в перспективах обозримого будущего обрести, но одно он понимает точно. Сейчас, в этот самый момент, в сердце ацтекского храма, в разгар гибели очередной величайшей цивилизации, он теряет если не всё, то очень, очень-очень-очень, многое. Икарис злится.