По закону подлости

Что касается спасения, то ему следовало прийти именно в последнюю минуту — так гораздо красивее. Спасение не на пороге смерти — просто дурной тон. Амели Нотомб. «Словарь имён собственных»

Земля бросилась мне в лицо. Ладошки, коленки и прочая тушка близко познакомились с жухлой травкой, скрюченными трупиками листиков и скелетиками веточек. Проползающая мимо ярко-красная букашка подмигнула мне. Я в ответ заторможено хлопнула обоими глазами и с ловкостью пьяного в дрезину спецназовца укатилась под елочку. Наскипидаренным тараканом вылетела из-под нее… и попала в окружение радостных паукашек, сияющих, как детишки новогодним утром. Упс. Я вновь нырнула под елку, но выскакивать из-под нее с другой стороны не стала: желанная свобода закрылась от меня частоколом паучьих лапок. А ниче так ножки, стройные, длинные. Любая модель обзавидуется. Перед внутренним взором возник гигантский паук, грациозно вышагивающий по подиуму, сверкая розовыми стразами на туфлях со шпильками. От этой картинки я захлебнулась в приступе истерического смеха-плача. Неподалеку вспыхнул крик Голлума, меня за лодыжку извлекли из-под гостеприимного дерева, а я продолжала хохотать как заправская гиена. Крыша, good buy! Паучков моя невменяемость особо не волновала: подобно детишкам, получившим в подарок куклу, они затеяли игру в дочки-матери: меня спеленали толстыми белыми канатами паутины, оставив свободной только голову. А потом подвесили на толстенную ветвь вверх тормашками. Чуть позже рядом пристроили упакованного таким же образом Голлума, он напоминал мерзкую белесую куколку бабочки. Очень нервной, крикучей и некультурной. Эдакой моли-истерички. Закончив свое пеленальное дело, «преступные матери» аккуратным полукругом выстроились под нашей веткой (я мрачно отметила, что их всего лишь девять. У любого страха глаза велики, аки у анимашки, а в очах моего еще и троится), а перед ними на цыпочки встал Маленький. Паукашка вытянулся еще сильнее и на редкость пронзительным голоском пропищал: — Братья, мы собрались здесь для того, что бы совершить справедливый суд над… Вдруг одни из пауков странно дернулся, взвыл и опрокинулся на спину. Длинные конвульсивно подергивающиеся ноги раскинулись солнышком. Это что, патриотический экстаз? Кажется, членистоногая братия разделяла мое изумление: все застыли. Листва, стволы и мох поглотили отголоски воя. Новорожденная тишина мигом подросла, разжирела, уплотнилась и толстенным пуховым одеялом обрушилась на наше сборище. Безмолвие растворило все звуки, только мое сердце, открывшее в себе талант барабанщика, отбивало ритмичное «тудух-дух-тудух». Все замерло… …события опомнились, хлопнули себя ладошкой по лбу и рванули вперед с утроенной скоростью. Взвизгнул паук, второй. Один за другим они сделали «брык». Теперь причина столь странного поведения была ясна: смерть членистоногим монстрам несли стрелы с белым оперением. Блин, Селендир, я тебя обоРжаю! То есть обожаю. А если прибьешь еще семь… пардон, шесть… пауков — вообще расцелую! Русые пряди мелькали, как щупальца осьминога, танцующего кордебалет. Пауки россыпью черных верещащих бусин метались среди ветвей, не успевая схватить скачущего бодрой белочкой эльфа. Я настроилась было на долгое любование их обезьяньими прыжками (моя коварная душонка азартно требовала, что бы хоть один паук свалился), но Селендир, а за ним и «Клуб Народных Мстителей» сиганул на землю. Ветки подходящие кончились, не иначе. Лес коварен. Я бы еще порассуждала на животрепещущую тему жестокости природы, но развернувшийся на поляне батл безраздельно завладел моим вниманием. Эта драка воистину была достойна крутого боевика… Даже в перевернутом виде она смотрелась потрясно. По-кошачьи ловко приземлившись, Селендир резко присел; взметнулись волосы, сверкнул меч. Паучья нога, рассыпая веер белесых капель, рухнула в траву. Забилась в последних судорогах. Взвился плащ, мелькнул зеленый шелк рукавов — и полный боли вой хлестнул лесной полог. Водопад маслянистой мерзости оросил мертвые листья. На землю шлепнулась громоздкая туша. Гигантские черные клубки бросались вперед и откатывались, многосуставчатые лапы исполняли замысловатую джигу, дьявольски острые жвала кромсали воздух. В этой копошащейся круговерти то и дело взблескивал меч, взлетали волосы, мелькали рукава — уже не такие яркие. Эльф порхал между тварями, подрубая конечности, вспарывая животы, нанося хлесткие удары… Мерзкий хруст, влажное чваканье, свист клинка, вопли боли и ярости бушевали штормовым морем. На залитой кровью траве плясало в агонии уже шесть туш… А потом последние пауки — Маленький и другой, на редкость долговязый и несуразный — резко развернулись на все сто восемьдесят и ринулись на меня. Столкновение вышибло дыхание и вскружило голову. Никакой романтики: пауканы «всего-навсего» устроили мне аттракцион «Крылатые качели» и продолжили отступление. Меня закрутило волчком, мотнуло вверх… на долю секунды я замерла в «полусолнышке», заторможено созерцая неторопливый вальс сбитых башкой листьев... а потом с бешеной скоростью устремилась вниз. Паутинка не выдержала рывка, и я, аки отлетавшая свое гордая птица перепИл, спикировала клювом в землю. В рот мне ноги! Я щасс шею сломаюууу! Влетела во что-то теплое. Относительно мягкое. А еще в какой-то вязкой дряни измазанное. Определенно не земляное. Земля бы не обвила меня крепко, до боли, руками. И я однозначно не опрокинула бы землю. Земля так просто не опрокидывается. Распахнув глаза, обнаружила в неприличной близости от себя округлившиеся очи Селендира.