***
Эггси, и раньше любивший прикасаться к Чарли, теперь становится тактильным до невозможности: потому что он может. Потому что они живы. Потому что всё их счастье рано или поздно может закончиться — и, значит, надо успеть потрогать Чарли так сильно, чтобы рано или поздно слиться с ним в одно целое, и вот тогда уж будь что будет. Именно поэтому, когда Чарли, сидя за столом на кухне, нарезает овощи для салата, Эггси, наплевав на любую технику безопасности, таскает у него из-за спины нарезанную соломкой морковь, и гладит его по бедру свободной рукой, намекающе проходясь в опасной близости от паха, и трогает везде и сразу, изнывая от нежности… и пропускает миг мимолётной острой боли. Чарли застывает. У Чарли трясётся спина. То, что он был спокоен все эти два месяца, не значит, что он был спокоен на самом деле. — Эй?.. Сначала Эггси смотрит на свой палец, на котором набухает единственная капля крови. Крохотный незначительный порез, который в прежние времена он не стал бы даже заклеивать пластырем. Только потом он переводит взгляд на Чарли, бьющегося в беззвучной, туго скрученной истерике. Ни капли слёз, ни одного осознанного движения, только безграничный ужас в прозрачных глазах и лихорадочная дрожь, сотрясающая всё тело. Эггси облизывает палец, высасывая кровь. Эггси, мягко надавив Чарли на плечо, разворачивая его к себе, подвигается ближе, вплотную, чтобы ни миллиметра свободного пространства, чтобы Чарли не видел ни крови, ни чего-либо ещё, оплетает его руками и ногами и говорит в самое ухо: — Если хочешь — плачь. Я здесь. Только тогда Чарли начинает выть. Вой переходит в рыдания. Рыдания переходят в плач. Плач переходит в скуление. Когда скуление сменяется тихими всхлипами, Эггси перестаёт укачивать Чарли в объятиях и спрашивает: — Хочешь об этом поговорить? Чарли протяжно всхлипывает в последний раз, просовывает ладонь между их телами, пытаясь оттолкнуть Эггси… Эггси знает, что это значит. Чарли умеет выстраивать вокруг себя скорлупу, а потом сидеть и вариться в собственном соку в этой самой скорлупе. Но чёрта с два. Для того они оба чуть не сдохли? — Не-а, говори так, — он чешет Чарли за ухом, мягко, но непреклонно подталкивая его к разговору. — Давай, я внимательно слушаю. — Я больше никогда не смогу причинить тебе вред. Я умру, но не причиню тебе вреда. Чарли выговаривает это чётко и членораздельно, с твёрдой убеждённостью. — Так, и в чём проблема? — Эггси отпускает Чарли только для того, чтобы взять его мокрое от слёз лицо в ладони. Чарли, не отворачиваясь, смотрит покрасневшими глазами в слипшихся стрелках ресниц. — Слушай меня. Ты не причинил мне никакого вреда. Я в порядке. Я с тобой. — в каждую паузу между предложениями он вставляет поцелуй. У Чарли солёные, влажные, податливые губы. — А ещё я сам полез под нож, потому что я влюблённый идиот. На этот раз Чарли целует его сам.***
— Я могу смириться даже с тем, что у нас не будет ёлки, но отсутствие шампанского?! — Сдаётся мне, шампанского у нас вообще больше не будет, так что привыкай. Это мы с тобой, как началось, скупили все свечи и пять ящиков сухпайка, а умные люди знали, что нужно брать алкоголь и порно-журналы. — На крайний случай можем одолжить бутылку у соседей… бартер: они нам шампанское, а мы им пару коробок пайка. — Ты думаешь, у нас ещё остались соседи?***
Эггси просыпается от того, что Чарли нет рядом. Сначала он успокаивает рванувшееся куда-то к горлу сердце: всё хорошо. Чарли дома, Чарли жив, Чарли не опасен. Мантра, повторяемая тёмными ночами, когда даже тёплые руки партнёра не способны спасти от ужаса за окнами и темноты внутри. Всё самое плохое с ними уже случилось: дальше будет только хорошее. Когда он выходит на кухню, Чарли, сидя прямо на полу, совершает шаманские пассы над пожилым патефоном. Только благодаря нездоровой любви Чарли к древнему хламу Эггси в состоянии отличить патефон от граммофона… с Босхом и Брейгелем уже будут сложности. Чарли, глядя снизу вверх весело и совсем капельку ехидно — знает, что Эггси думает насчёт всего этого антиквариата, — предлагает так легко, будто не было страшного октября и залитого кровью пола, будто сам Чарли не выл от осознания одной только возможности ещё когда-нибудь навредить Эггси: — Потанцуем? — Здесь?! — фыркает Эггси, обводя взглядом не то чтобы очень просторную кухню. — Уроним холодильник — сам будешь продукты под окнами в снег закапывать. По крайней мере, в этом Эггси нагло врёт: снега на Рождество он не видел, сколько себя помнит, так что закапывать продукты из холодильника, погибшего смертью храбрых, Чарли предстоит разве что в слякотную грязь. — Даже не думай! — ласково улыбается Чарли, ставит иглу на пластинку и протягивает руки. Эггси рывком поднимает его с пола, прижимая к себе… Чарли быстро целует его в губы и отстраняется на приличествующее для танца расстояние. — Даже не думай, — повторяет Чарли ещё раз. — Потому что мы уроним стол. Стол они действительно роняют, причём, как подозревает Эггси, Чарли бросает его на этот самый стол вовсе не в порыве страсти, а исключительно для того, чтобы не отдавать победу в споре. Восседая на останках стола, у которого банально разъехались ножки, не вынеся веса взрослого человека, Эггси задумчиво потирает поясницу, глядя на Чарли, стоящего над ним в обнимку со спасённым патефоном. Выбирая между «уронить Эггси» и «уронить Эггси на патефон», Чарли выбирает первое. — Может, потанцуем в кабинете? Там есть ещё предметы мебели, которые можно разрушить. На лицо Чарли будто набегает тень… Эггси резко прикусывает щеку изнутри, в который раз коря себя за привычку сначала говорить, а потом уже думать. Чарли до сих пор избегает заходить в кабинет, где стол теперь заменяет положенный на ящики лист фанеры, а на полу всё ещё можно разглядеть царапины от его, Чарли, ногтей. — У меня есть идея получше, — Чарли, отмирая, кивает на окно, за которым, засыпая грязь и слякоть, идёт первый зимний снег. — Во дворе точно больше места. — А музыка? — Нам не нужна. Они танцуют, смеясь и скользя, до тех пор, пока неслышно подошедший патруль не просит предъявить для проверки их пропуска, вежливо, но непреклонно советуя разойтись. У патрульных, совсем молодых, бритых наголо парней с красными от холода щеками, усталый вид и будто припорошенные пылью лица. Их камуфляжные куртки заляпаны по краю рукавов чем-то подозрительно бурым. Эггси тянет Чарли за руку, посылая прощальную улыбку патрульным. В волосах Чарли сверкают растаявшие снежинки, бесконечное счастье кружится в воздухе… и, кажется, им нужен новый кухонный стол.***
С порога он кидает Чарли в руки свёрток, шуршащий упаковочной бумагой и пахнущий счастьем и праздником. — Это… — Пижама. Самая лучшая новогодняя пижама с оленями. Чем конкретно занимаются олени на самой лучшей новогодней пижаме, Эггси предпочитает не уточнять. Есть вещи, которые человек должен увидеть самостоятельно. Чарли, держа свёрток как бомбу — не знаешь, когда рванёт, — осторожно осведомляется: — Ты ездил в город за… пижамой? — В первую очередь! — довольно соглашается Эггси, разгибаясь от ботинок. — Вообще-то там ещё стол… но ты должен спуститься за ним в машину. — Даже не хочу знать, как ты объяснял военным на КПП, зачем тебе нужно в город. — Да, они очень смеялись. — Смеялись?.. — Я подробно описал предмет поисков! Ну давай, разворачивай. … — О, нет. Я это не надену. Даже не думай. Есть предел тому, как низко может пасть человек, и этот предел точно проходит выше пижамы с… совокупляющимися оленями?! — А ради нашей любви?***
Когда отключается свет, Эггси достаёт свечи. За окном светятся тусклыми огоньками разноцветные гирлянды поверх колючей проволоки и стоит густая тишина. Тишина означает безопасность, а о безопасности Эггси теперь знает больше, чем кто-либо. Чарли, положив подбородок на кулак, задумчиво рассматривает пламя свечи, бесконечно отражающееся у него в глазах. — Как думаешь, авария на подстанции? — Эггси, в принципе, уже мысленно смирился с тем, что электричество могут однажды выключить и обратно больше не включить: в мире, где закончиться может что (и кто) угодно, вещи вроде работающего холодильника, включающегося света или льющейся из крана воды становятся особенно эфемерными. Но, в конце концов, у них есть целый ящик свечей… и гирлянды на батарейках, да. Чарли пожимает плечами. У него в глазах, мерцая и дробясь, отражаются огоньки. Если включат электричество, думает Эггси, надо будет скачать «Реальную любовь» и пересмотреть её столько раз, сколько они успеют до того, как электричество отключится навсегда. Это будет того стоить.***
— Боже, ты всё-таки надел эту пижаму. — Исключительно ради того, чтобы ты мог её с меня снять. — Спасибо, ценю.***
С непривычки он заходится кашлем, стоит только попытаться взять в рот на всю длину. Не то чтобы раньше он не практиковался, но… то, что в порно выглядит до дрожи великолепно, вживую каждый грёбаный раз оборачивается рвотными позывами. Что «до дрожи» — тут не поспоришь. — Надеюсь, я не запорол всё ощущение праздника? — уточняет Эггси, облизываясь. Ощущать Чарли на вкус. Всё, чего он хочет — ощущать Чарли. Чарли, до того наблюдавший за ним, опираясь на локоть, поднимается, подцепляет Эггси за подбородок и медленно, жарко, влажно целует его в губы. — Не отвлекайся. — если бы шёпот мог прожигать кожу, Эггси бы уже давно сгорел до углей. У Чарли в глазах вспыхивают сверхновые. Эггси не отвлекается, о нет. Во всём мире не нашлось бы человека, более сосредоточенного на своём деле. Дорожка поцелуев от шеи до бёдер, легко прикусить кожу ниже пупка — Чарли судорожно втягивает воздух, откидывается обратно на кровать, закрывая глаза, — спуститься ещё ниже… Он ведёт языком от основания до кончика, дразня, едва прикасаясь, обхватывает губами головку, медленно, обволакивая, думая только о вкусе Чарли. Только о запахе Чарли. Чарли подаёт бёдрами, не подгоняя, но показывая нетерпение, Эггси свободной рукой оглаживает его по бедру: тихо, тихо… И вбирает так глубоко, насколько может. Двигает головой в медленном темпе, плотно сжимая губы, обхватывает кольцом пальцев у основания (на трёх пальцах не хватает последних фаланг, но сейчас это не важно: важно — чтобы об этом не вспоминал Чарли)… — Стой. — Чарли гораздо более вынослив, чем сам Эггси, но, кажется, терпеть он больше не может. Эггси с легким сожалением в последний раз широко и мокро проводит языком по стволу, отстраняясь… Чарли, поднимаясь, тянет его на себя, опрокидывая на кровать, нависает сверху горячим телом, греющим лучше любой печки… и вдруг застывает, держа себя на весу, не прикасаясь к Эггси, застывает на расстоянии. Эггси почти физически чувствует натянувшиеся между ними нити и представить себе не может, каким трудом Чарли даётся это секундное промедление. — Ты уверен? — у Чарли в глазах плавится и плывёт мир, плавится и плывёт Эггси… — Хочешь этого? Эггси заглядывает внутрь себя — и не видит страха. Чарли — это любовь. Безопасность. Сверкающее счастье. Абсолютное доверие. Сглатывая невесть откуда появившийся комок в горле, он медленно протягивает руку… и хватает Чарли за плечо, роняя его на себя. Чтобы всем телом, до соприкосновения мельчайших волосков на коже. Чтобы мир подавился, когда придёт отбирать их друг у друга. — Давай уже!