Носящий маску не познает себя

      Утром следующего дня граф в некоторой меланхолии созерцал непогоду за окном, лениво выпуская изо рта кальянный дым и прислушиваясь к звукам лютни. Вечером ушедшего дня Бертуччо поведал своему господину о том, что в Альбера стрелял его собственный отец, что пулю от Фернана получил не только он, но и Мерседес. Слушая своего слугу, Дантес вдруг почувствовал, что жалеет о том, как легко расправился с фальшивым Морсером. Но подавив эмоции, на следующее утро он спокойно отдал приказание, которое изрядно удивило Бертуччо: - Позаботься о похоронах Мондего. Когда все будет сделано, сообщи его сыну, где находится могила. И подготовь экипаж – через час я еду в Париж. Бертуччо с поклоном удалился. Граф еще некоторое время пребывал в думах. Затем он спросил: - Скажи, Гайдэ… Ты ведь была бы счастлива вернуться в Янину? Девушка вздрогнула. Граф продолжил: - Я стал задумываться об этом несколько месяцев назад, но так как я все равно не смог бы отправиться с тобой – он замешкался – я отдал Бертуччо приказание. После моего… исчезновения он должен был получить в распоряжение все мое состояние и все мои владения. Но главное – он обязан был помочь тебе вернуть законное право на корону. Теперь я смогу сам заняться этим… - Но, господин мой, у меня нет никаких прав на корону… - Гайде, я ведь сказал, что отправлюсь с тобой… К тому же не забывай о существенном документе, хранящемся на твоем теле – он указал на тонкую шею девушки. «Документом», конечно же, было клеймо… - Но я не знаю, что стало с нашей страной… Что если она превратилась в руины? - Не думаю, Гайде… Подожди еще совсем немного, скоро мы отправимся на твою родину. Она улыбнулась: - Ты так добр ко мне, господин мой... Значит, я не была для тебя лишь орудием мести? - Ты моя дочь, Гайде – граф ласково улыбнулся ей в ответ. Разговор прервался. Вместо него возобновились звуки лютни. Но внезапно смолкли и они: - Граф… - Почему ты не играешь? - Потому что… Я счастлива, что ты теперь называешь меня дочерью, но… Не все дети в этом доме относятся к тебе, как к отцу. Граф не удержался от улыбки: - О чем ты? Но Гайде серьезно продолжала: - После того как я побывала в палате и обличила истинное лицо Мондего… Я отомстила, я исполнила свою клятву. Но эта месть не принесла мне счастья, господин мой. Отомстив, я окончательно потеряла тебя. Я пыталась исправить тебя, пыталась отговорить тебя от твоей жестокой миссии, но сама оказалась такой же… Господин мой, ты не знаешь, сколько раз после содеянного я пожалела о своей мести! - Перестань, Гайде… - Нет, нет… Я должна была забыть свою ненависть во имя любви к тебе! Если бы я не отправилась в палату в тот день… Возможно, и ты отказался бы от своей клятвы! Как бы ты поступил тогда, господин мой? - Что бы ты не выбрала, Гайде – произнес граф, сжимая тоненькую ручку девушки – человек, обретший меня и тебя на вечное страдание, все равно пал бы от моей руки. - Граф… Но я… Я все равно не должна была… Ты – все, что у меня есть, я не могу жить без тебя, но я выбрала месть, месть за то, чего у меня давно нет… Граф вздохнул. - Нельзя забывать тех, кто отнял у тебя все, Гайде. Даже если то, чего тебя лишили, уже не вернуть. - И все же… Я благословляю небеса за то, что они послали тебе столь чистую душу, оказавшуюся в силах спасти тебя… Изгнать из тебя дьявола, пожиравшего твою душу… Именно душа благородного Альбера смогла сделать то, что мне было не под силу! – Гайде произнесла последние слова торжественно. Граф отошел от нее, неприязненно вздрогнув. Девочка, тем временем, тихо продолжала: - Преданная душа, перед которой я тоже виновата… Господин Альбер вместо ненависти и мести за своего отца сохранил мне самое дорогое – тебя… Наверное это еще и потому, что он – частичка той, которую ты любил когда-то, господин мой… - Гайде, Гайде… Та женщина давно ничего не значит для меня, поверь. Граф встал у окна, отмечая, что дождь наконец-то утих, и на небе даже показался лоскуток синего неба. - Господин мой, ты заботишься обо мне. Ведь ты не оставишь и этого бедного мальчика? Мы возьмем его с собой на мою родину? - Не волнуйся, Гайде. Я позабочусь о нем, прежде чем мы уедем. - Ты покинешь его? - Почему тебя волнует это? - Потому что для господина Альбера нет и не будет лучшей награды, чем быть с тобой рядом… - граф не дал ей договорить, сделав нетерпеливый жест рукой. - Но разве не будешь ты ревновать, Гайде? – улыбнулся он. - Ревновать к душе, сохранившей мне тебя… Граф снова вздохнул. «Эти дети даже чем-то похожи… Оба тверды во всех своих убеждениях». - Гайде, мы еще какое-то время побудем здесь. Ты можешь бывать в обществе, если пожелаешь. Ты ведь любишь бывать в опере? Экипаж всегда в твоем распоряжении, как и Бертуччо и Батистен… Не проводи все свое время в этом мрачном доме, это не достойно молодой принцессы – граф улыбался. Гайде улыбнулась в ответ, но погрозила пальчиком своему господину и покачала головой: - «Тот кто носит маску, никогда не познает свое истинное я». Ты, господин мой, теперь свободен от маски, но по-прежнему скрываешь от меня свои истинные мысли и чувства. Граф широко улыбнулся девушке, целуя ее руку: - Ты будешь достойнейшей из правительниц, Гайде. Улыбка быстро исчезла с его лица, когда он покинул покои девушки. Было еще раннее утро. Дантес прошел к себе, чтобы сменить просторный халат на повседневную одежду. Оставшись один, он задумался. «До чего глупо… Глупее и быть не может. Как это произошло?» - он сам все еще не до конца понимал, как именно, точнее, почему Ганкуцуо мгновенно покинул его тело. «Неужели все из-за того, что сделал Альбер?» - Дантес машинально коснулся своей щеки. Он отчетливо помнил то, что демон сказал Альберу… «Время вышло. Тебе не вернуть его…» Самому Дантесу казалось, что он наблюдал происходящее со стороны. В тот момент он был уверен, что все кончилось – кончилась месть, кончилась жизнь – человек по имени Эдмон Дантес уступил свое тело духу тьмы. Но когда Альбер крепко обхватил его руками, Дантес вдруг страшно пожалел, что не может так же обнять его. И не сможет больше никогда. Ему стало страшно, и, кажется, он даже сделал слабую попытку в последний раз вернуть себе контроль над своим телом. Но потом, что произошло потом? Неужели от столь невинного, кроткого поцелуя воля Эдмона Дантеса смогла на мгновение пересилить волю Ганкуцуо? И этого мгновения оказалось достаточно? Монте-Кристо с трудом в это верил. «Неужели я тоже на столько сильно привязался к Альберу, что…» Граф не пытался скрыть от себя, что когда пришло время, ему было очень трудно оттолкнуть от себя ни в чем неповинную душу. Ему просто больше не хотелось причинять Альберу боль, но было поздно. Не замечать чувств Альбера было невозможно – восторженный блеск в глазах, готовность бежать за графом куда угодно, долгие разговоры обо всем на свете… Монте-Кристо ограничивал себя лишь мыслями о том, что если Альбер так искренне влюбился в него, то это только его, Альбера, проблемы – графу такая преданность была только на руку. Меньше хлопот. Но когда пришло время… Когда настал момент, почему Дантес разрыдался, напугав верного слугу, ненароком ставшего свидетелем слез своего господина?... Дантесу все еще не верилось, что его сознание и тело снова подвластны ему одному. Месть давным-давно стала смыслом его жизни, и он знал и ждал, что с окончанием страшной миссии окончится и его существование. Он давно смирился с тем, что Ганкуцуо заберет его тело, и глубоко в душе даже считал это правильным наказанием за свои деяния. И вдруг в мгновение ока он оказался «оправдан», свободен… Дантес не знал, он попросту забыл, как нужно спокойно и счастливо жить – его жизнь была беззаботна и прекрасна на столько давно, что ему казалось, будто это был и не он вовсе… И правда – разве сейчас в его сердце осталось хоть что-то от того юного моряка из Марселя?... Сжав пальцами виски, граф отогнал от себя эти мысли. Он не спал всю ночь, думая о том, какой будет теперь его жизнь. А сейчас его организм, не подпитываемый больше демоном, испытывал слабость и головокружение. «Чепуха! Серьезно относиться к этой так называемой «любви» – смешно! Пройдет совсем немного времени, и этот мальчишка забудет обо мне. Так же, как забыла его мать. Бывают времена, когда в мозгу человека начинают плясать демоны, заставляя говорить неизвестно что… Идти на поводу у разыгравшихся подростковых гормонов – глупо, нелепо… Если он этого не понимает, то я обязан. Пусть я виноват перед ним… Я сделаю то, чего для него будет вполне достаточно. Влюбиться в собственную жертву – нет, это даже не смешно… Если сын не отправился на тот свет, то только потому, что в этом его опередил отец» Монте-Кристо снова попытался отогнать надоевшие мысли, но переодеваясь, заметил у себя на плече шрам, оставшийся от пули Вильфора. Вспышка ненависти на мгновение зажглась в его глазах, но воспоминания сразу же вернулись к тому, о чем граф тщетно старался не думать: «Вильфор готов был пустить пулю Альберу в лоб за то, что он уберег меня от такой же участи… Наверное… лучше было бы не мешать ему…» Граф чувствовал, что выходит из себя. Да, Ганкуцуо дал ему все – власть, силу, неуязвимость, богатство, но даже он не объяснил Дантесу, как нужно игнорировать «буйство разыгравшихся гормонов». Наоборот – при первом же их проявлении он предпочел капитулировать. Дантес невольно усмехнулся, подумав об этом. Бертуччо доложил, что экипаж готов.