Слёзы и слизь

Вваливается в квартиру, не предупредив, без сомнения тратит свои ебаные социальные кредиты и нескончаемое чужое терпение на вот такие вот выходки. Весь заснеженный и завьюженный, посреди вечера среды, и ботинки у него грязные, мажут чистую прихожую, и носки у него мокрые, оставляют разводы цепочкой до гостевых тапочек. Денис ничего не говорит, поэтому Слава говорит за них двоих. — Холодно там, конечно, просто жуть. Я ему столько раз говорю, что хоть ватой заткни рамы все, бля, а ему же похуй. Как в морге сижу, ебанный в рот. А под конец, ржака, сблевал на пол, а он такой: «Если без крови, то заебок». Тут не поспоришь, конечно, но, Денчик, понимаешь, как-то не фанат я всего этого. Наконец-то разворачивается, прямо в лицо Денису смотрит, улыбается, ни единого укола совести. — Ну чего ты молчишь-то? Денису есть много чего что сказать, но рот вяжет, от Славиного присутствия стыдно и душно, и взгляд напротив он выдержать не может, потому что Славы всегда много, всегда с перебором, как цыганское барокко. — Да че тебе говорить-то? Есть будешь? — Заебись! А че есть? Слава хлюпает и чавкает, обжигается хинкалями и размахивает куском булки так, что крошки летят на пол, параллельно про Кирилла рассказывает, потом на треки переключается, трёт за жизнь, пиздит без остановки. Ден его слушает только, смеётся с шуток нелепых, от водки сначала отказывается, ради приличия, «Какая водка, мне не пятнадцать, похмел пизда на утро будет», но и тут ломается, даёт Славику себя заболтать и не замечает, что третью с ним опрокидывает. Карелин закуривает после пятой прямо на кухне, пепел в лужицу бульона на дне пиалы скидывая. Облизывает губы от жира блестящие, укромничая, рваным жестом подбородок ладонью обтирает и по штанам размазывает. И будто совсем живым становится, заполненным изнутри настолько, что пухнет на глазах, подплавляется и растекается, и не надо больше форму держать изогнутую, причудливую. Чихает. — Ты чего? — Да дует у него, я же говорил, — и снова чихает. — Пойдём-ка на кровать, Слав, ты ща совсем околеешь, — Ден первым подрывается, форточками хлопает. Славе лениво, тепло и бесформенно, но его по плечу ласково похлопывают, подгоняют. Денчик запутывает его ноги в комок из флисового пледа. Водку Слава один уже лакает, прямо с горлышка, не делится, но Денис только и рад этому. — А если я прямо сейчас в штанишки насссикаю, ты меня все равно любит будешь? — Ты это серьезно сейчас? Слава улыбается мерзко, широко и искренне, но недолго, смазывает эту физиономию глотками мелкими, и морщится, занюхивая темечком Дена. Денис вздыхает: — Да буду. Только не смей прям сейчас, чтоб проверить, я тебя убью, бля буду, я вчера только постельное менял. — Ну да. Мертвых всегда любить легче, — Слава назад откидывается. — Тебе кто такое сказал? Этот вопрос Слава игнорирует. Денис неумело прижимается к нему, пока на фоне сериал ментовской играет, и они — плечом к плечу, по-турецки, на кровати, слишком близко. Ден очень хочет оберечь от всего, что за дверями происходит, только не знает как. Так и сидят, и, кажется, что Слава задремал, приютился совсем, одомашнился. Это распаляет, даёт надежду, и Ден осторожно его по щеке оглаживает, притягивает, целует медленно в висок. Слава не дергается, но, когда Денис на плечо ему ладонь горячую и сухую кладет, мягко сжимает, издает вздох шумный. — Харош, бля, — его передёргивает всего, как от холода, и, будто бы сжалившись, кидает второпях, — Всё хуйня, не сегодня. Покачивает бутылкой пустой, на донышке плещутся капельки. — Не встанет сегодня, Дениска, я наклюканый в три пизды. Денис себя только усилием воли заставляет проглотить измученное «Прости», не дать голосу дрогнуть: — Да всё норм. На диван или тут останешься? — Тут. Только дай мне подушку диванную, она жёсткая, на ней удобнее.