Немного больше

      Брюс умел рисовать. Не достаточно нужное умение, как кажется не просто многим, но и ему самому. Но оно помогало в том или ином случае, иногда превращая невыполнимую работу в просто трудновыполнимую. Он привык. Ему иногда кажется, что это то, что он должен делать — привыкнуть.       Наверное, это послужило причиной одной из его психологических травм. Когда даже не было Бэтмена или Брюса Уэйна, был только он. Это было просто идеей, порывом. Шариковой ручкой на каком-то черновике, он даже не помнит, о чём писал тогда, что делал, но почему-то отчётливо помнит тот рисунок. Просто маска. С прорезями для глаз, с открытым ртом. С длинными ушами летучей мыши. Маска смотрела строго, слегка сурово, он даже не помнит, закрасил ли он её тогда до конца. Скорее всего, сквозь линию чернил легко можно было прочитать написанное на листке. Но маска уже была.       Второй такой порыв его посещает в чуть более важный момент. Уже ничего не значащая, бесполезная идея превратилась почти что в одержимость, необходимость, долг. Он должен. Он берёт чистый листок, он смотрит на шариковую ручку в своей руке. И он снова рисует маску. Теперь маска имела длинный плащ, чем-то похожим на два крыла с острыми концами. Он тогда закрасил её не намного лучше того, первого рисунка, линии едва закрывали белизну листа, но теперь она имела тело, имела цвет. И смотрела всё также строго, но теперь будто сейчас выскочит с листка, будто сейчас заговорит, спросит о чём-нибудь. Словно она была почти живой.       Когда ему на глаза попался тот рисунок, он почему-то снова взял ручку в руку. Он должен был работать, на столе были разложены чертежи, но он взял шариковую ручку и сосредоточено пытался прокрасить маску, плащ, перекрыть синими чернилами белизну листка. А маска смотрела, смотрела и будто бы говорила: «Да, белый цвет для непорочности. Белый цвет для спасителя. Белый цвет для неба. Почему же ты не являешься спасителем, а, Брюс? Спроси себя, почему?» А он сам лишь сосредоточено закрашивал белый лист, стараясь не оставлять следов.       В следующий раз, он думает, что это не здорово. Определённо, он должен был подумать об этом раньше, должен был остановиться, но он не может. Он берёт чёрную ручку, чернила ложатся ровно друг к другу, перекрывая тёмно-синий, перекрывая друг друга, и от этого будто бы становились ещё темнее. Она говорит: «Ты должен, Брюс.» Она говорит: «Ты хочешь позволить сломаться другим, когда имеешь возможность их спасти?» Она говорит: «Ты должен спасти их, Брюс.» Маска всё ещё не чёрная, по рисунку видно, что он был другого цвета, теперь он глубже, он толще. Теперь он не синий и не белый. Брюс убирает рисунок, надеясь, что его никто не найдёт, но почему-то не может заставить себя его уничтожить.       В следующий раз он берёт другой листок, уже исписанный. Он считает, что тратить на это новую бумагу нерационально, но он не может остановить себя, совсем этого не делать. Он берёт чёрную ручку и сразу рисует ей. Линии выходят резкими, нервными, он выпускает напряжение, которое накопилось в нём, которое неподъёмным грузом лежит на плечах и давит-давит-давит, он не может уйти. Есть что-то монотонное в том, как ложатся чернила, как ручка деформирует бумагу, как на ней навсегда останутся следы. Даже если убрать чернила, ручка поцарапала бумагу, примяла её. След останется. И маска снова смотрит, и снова говорит. Она говорит: «Ты жалок.» Она говорит: «Ты должен.» Она говорит: «Спаси их.» Видимо, она не знает, что Брюс сам из тех, кого нужно спасать. Он спрашивает себя, знает ли он об этом сам? Правда ли это? Он докрашивает, смотрит на неё. Скорее всего, это рисунок просто ужасен, но Брюс точно сумасшедший, он это знает. Маска молчит. Он кладёт рисунок к предыдущему, прячет его. Скорее, он надеется, что сам не будет больше искать.       Он рисует её. Снова и снова, и снова. Он просто не может остановиться. Он маска, но одновременно нет. Маска здесь, на листе, на многих листках, часть из них он всё же сжигает, смотря, как бумага превращается в пепел. Маска даже не говорит, лишь смотрит. Будто укоризнено. Он сыпет пепел в шкатулку, он кладёт туда же все ещё целые листочки. Маска приходит и без этого, маска всегда молчаливой тенью следует за ним. И она говорит, говорит, говорит. С ним.       Когда он снова берёт чёрную ручку в руки, он просто закрашивает ей рот. На всех рисунках. Теперь там неприятная дыра, там видно, что рисунок испорчен. И маска молчит. И смотрит. Смотрит громче любых слов. Он уже давно безнадёжно психически больной, но Альфред так не считает. Он определённо не хочет расстроить Альфреда.       Когда в его жизни появляются дети, всё становится проще и сложнее одновременно. Потому что теперь его не тянет рисовать маску. Он прячет эти бумажки так глубоко, что, наверное, уже и не вспомнит, где они. Он должен был уничтожить их — но не стал. Он должен был прекратить — но не стал. Он просто был… счастливее? Определённо, это слово подходит больше. Был кто-то, о ком он заботился, и это были не абстрактные «им». Осязаемый, реальный человек. Вот он, посмотри, убедись. Теперь бестелесный долг обрёл форму, глаза. Обрёл имя. Возможно, Ричард Грейсон — первый, кого Брюс захотел спасти искренне, не потому что должен или мог, а потому что захотел.       Он очень сильно винил себя за это, ему даже не нужна была маска для того, чтобы почувствовать вину. Он должен хотеть спасти всех, кто бы то ни был, но спасти всех невозможно. Невозможно. Он так часто повторял себе это, что, наверное, Это должно было стать правдой, но почему-то на вкус звучит как ложь. Горчит под корнем, невозможно проглотить. Но он видит голубые глаза напротив, и он определённо не хочет позволить этому ребёнку сломаться. Он не хочет, чтобы суровые готэмские улицы породили ещё одного настолько же, как он, сумасшедшего, что спасает этого ребёнка. Определённо, он не может сделать ещё больше, потому что он человек, всего лишь человек, и как же этого мало даже для одного города.       Он берёт листок, почти машинально. «Сердце бьётся так быстро./Наверное, остановится./Я не знал, что значит любить./От этого оно разрывается.» Он смотрит на листок, на четыре не самые лучшие строчки, и думает, что теперь всё только хуже. Рядом, на кресле, спит Дик, и он определённо не должен был позволить ему спать здесь, он отнесёт его наверх, в комнату, он так сильно засиделся за документами. Он откладывает ручку, прячет листок под бумагами, аккуратно берёт мальчика на руки и относит его наверх, укрывает одеялом. Немного подумав, он подтыкает ему одеяло. В Меноре не холодно, но он уже знает, насколько сильно Дик порой мёрзнет по ночам. Он идёт вниз и видит, как Альфред держит в руках листок с неровными строками. Ему кажется, что Пенниуорт действительно растроган этим, но он ничего не говорит. — Я подниму температуру на ночь, сэр.       Говорит он, когда уходит. — Хорошо.       Может быть, это не так плохо, что теперь Альфред знает об этом. Может, эта его тенденция даже не закрепится, но, кажется, что Альфреду будет легче, если он будет теперь знать об этом. Может быть, ему самому немного лучше. Может, он даже почти начинает исцеляться. По крайней мере, мысли о том, что он психически болен не обретают реальную форму и не говорят с ним. Это же хорошо? Скорее всего. Ему определённо лучше, верно?       Когда в его жизни появляется Супермен, это определённо не лучше и не хуже. Это почти страшно.       На самом деле, утверждение, что Супермен появился в его жизни не достаточно справедливо. Супермен первым начал спасать людей, но свой город Супермен определил немного позже, чем он. И теперь ему кажется непростительной халатностью то, что он пропустил кого-то вроде Супермена мимо себя. И он был благодарен, что Супермен не пытался лететь в Готэм и спасать этот безнадёжный город. Наверное, кто-то просто забыл повесить табличку: «NOW LEAVING GOTHAM CITY» . Скорее всего, внизу не помешала бы приписка: «forever» или что-то подобное. Никто из них определённо никогда не сможет покинуть Готэм.       Супермен прилетает сюда. Нет, не так. Супермен прилетает и сюда. Ночью.       Бэтмен борется с работорговцами, когда два красных луча буквально приваривают шины автомобиля, на котором собиралась удрать часть группы, к асфальту. Опасно.       Он разбирается с остатками группы не в одиночку. После встаёт, смотрит на Супермена. Господи Боже. — Вы в порядке?       Супермен настороже с ним, его лицо выражает вежливую обеспокоенность. — Да.       Нет, я не в порядке.       Но он просто не может сказать этого. Ни за что.       Он достаёт бэткомпьютер, и Супермен подлетает поближе. Он просто может смотреть издалека, он не человек — но, но он подлетает. Как будто ему не понадобилось бы всего несколько секунд, чтобы сломать Брюсу шею, в любом случае. — Что это?       Очевидно, он уже прочитал все те файлы, что мелькнули на экране, и знает. Он спрашивает просто из вежливости. Брюс понимает, что кое-кто заметил, как сильно он напрягся с появлением Супермена, но, судя по всему, никто не пытался смотреть сквозь его маску. И кое-кто решил, что ответы на вопросы его успокоят. — Ответная услуга. Теперь я не собираюсь соваться в Метрополис. Слишком опасно.       А тебе-то что, ты же неуязвимый, хочет сказать он, но глотает слова. — Хорошо.       Супермен всё понимает, ну конечно же. Сверхчеловек. Сверхвозможности. Возможно, сверхразум, не стоит исключать такую возможность. — Приятно было познакомиться. Бэтмен.       Он не пытается улыбаться, как на камеру, не пытается остаться подольше, узнать побольше. Он просто улетает. Секунда — и будто не было. Но вот преступники, вот — приваренные к асфальту шины. И чувство опасности. Он и не замечал того, как сильно он был напряжен. — Не ожидал от вас такого, мастер Брюс.       Звучит в динамике голос Альфреда. — Мне же лучше не лезть в Метрополис.       Я надеюсь, что он тоже больше не полезет в Готэм. — Несомненно, сэр.       Альфред звучит немного ехидно, будто бы так и надо, будто бы они давние знакомые с Суперменом и в субботу он, несомненно, поедет к нему в гости. Будто бы Супермен — не опасность. Будто бы то, что он спасает людей — не великая удача человечества. Будто бы не странно, что неуязвимое существо, как Супермен, вообще согласно терпеть людей как вид.       Следующим утром в новостях рассказывают о том, как Супермен нашёл и обезвредил работорговцев. Говорят, что в Готэме произошёл похожий случай. Супермен говорит, что работал не один и что он благодарен своему новому знакомому за полученную информацию. СМИ гадают, делая предположения, кто же этот таинственный новый знакомый Супермена.       Альфред предлагает просто позвать Супермена и сказать ему, что это было излишне. Брюс, скорее, сам себе откусит язык, чем даже попытается это сделать. Метрополис — не его город, ему нет до этого дела. Готэм же тихо скалится, психличебницы пополнили свои составы. Кажется, любой здесь либо сумасшедший, либо Брюс Уэйн.       Брюс Уэйн не был сумасшедшим. Брюс Уэйн был чёртовым психом, который возомнил, что вправе устраивать самосуд над преступниками. Наверное, если так считать, все герои — преступники не меньшие. Но — что обычные люди могут сделать? Ничего. И Брюс ничего не мог сделать с Суперменом. Это стало чем-то вроде одержимости и сдерживаюшего фактора одновременно: Супермен был способен остановить Бэтмена, если тот окончательно свихнётся. Бэтмен искал фактор, который позволил бы ему сделать то же самое. Супермен кажется неуязвимым — что может навредить неуязвимому. Но даже Ахиллес имел слабое место. Что-то быть должно — всегда. Брюс, Бэтмен не собирался убивать Супермена. Даже если бы он узнал, он бы не стал: это было не логично, иррационально. Это глупо. Брюс пытается убедить себя, что он не должен. Что он не хочет. Что Супермен не угроза. Но — он видел как легко тот остановил падающий самолёт и, игнорируя законы физики, спас всех пассажиров. Всех. Это что-то, что может приравнивать Супермена к богу. Это то, что делает из Супермена бога. И это страшно. Он определённо не должен так думать, но — он не должен думать, что Супермен — спаситель.       И в даркнете, как всегда, можно найти всё. В большинстве своём, так он находит преступников. Это эффективно: когда он может отследить не только «продавцов», но и их «покупателей». Глупо не пользоваться ресурсами, когда они есть. Криптонит. Что это? Минерал. Что он делает? Может навредить Супермену.       Конечно, перед тем, как он находит это, он узнаёт много бесполезной информации. Большинство из этого даже не логично — такого не может быть. Хотя бы потому что есть записи, где все предложенные методы провалились. Это всё — развод чистой воды. Но кто сказал, что преступники должны быть честными? Брюс почти всегда лучшего мнения о людях. Даже если его собственный разум не прочь обмануть его самого.       Криптонит кажется очередным таким же обманом. Но есть одно «но». Брюс не нашёл не единой записи об этом. Из-за чего ситуация кажется ещё более подозрительной: У них есть ещё один Супермен? Клон? Генетический материал? Как они смогли это проверить? Супермен не один такой? Почему об этом нет не единой записи? Беглец из лабораторий? Их много, таких лабораторий? Много ли подобных образцов? Всё это кажется абсурдным. Это кажется нереальным. Но Брюс не тот человек, который может себе позволить просто забыть об этом. Он запоминает, шифрует записи, говорит себе проверить позже. Сейчас ему придётся привыкнуть жить с Суперменом хотя бы на одной планете, в одной стране. Потому что он не ручается за себя, когда ему в руки дадут возможность «устранить угрозу». Супермен — символ надежды. Спаситель, как бы он это не отрицал. Супермен нужен людям. И Брюс готов смириться с этим. С тем, что рядом-не-рядом с ним находится существо, которое способно убить его за одну сотую секунды — никто даже не поймёт, что его убило. Он очень сильно пытается себя в этом убедить.       Когда в его жизни появляется Кларк Кент, он этого почти не замечает. Это уже не совсем юный журналист с предельно честными голубыми глазами, который хочет справедливости. Он почти не отличается от толпы таких же журналистов, но — всё же отличается. Чем-то отличается. Какое-то отличие есть. Брюс просто не может понять, какое. Он сейчас даже в половину не так пьян, как изображает, он окружён толпой до неприличия красивых, но пустых людей, и вокруг него образуются настоящие человеческие водовороты: кто-то идёт от него, стараясь избежать кого-то вроде Брюса Уэйна, кто-то идёт к нему, ведясь на то, что обещает его пьяный взгляд. На всё. И маленький, незаметный журналист, на которого он случайно налетел, чем-то привлёк кого-то вроде Брюса Уэйн, обычная ситуация на таком же обычном балу. Но не обычные герои. Потому что кого-то вроде Бэтмена не так просто привлекают журналисты в огромных старомодных очках. — Простите, простите.       Говорит он безразлично, а после лениво возвращает свой взгляд, смотря на журналиста внимательнее. — Извините, мистер…? — Кент, сэр, мистер Уэйн.       Парень в стрессе, он поправляет свои очки, случайно роняет блокнот, снова поправляет очки. — Приятно познакомиться, мистер Кент.       Говорит он своим голосом заинтересованного Брюса Уэйна, протягивает руку для рукопожатия. Кент поспешно жмёт её в ответ. — Мне тоже очень приятно познакомиться, мистер Уэйн. Мы встречались раньше, если вы не помните, у вас было интервью с Лоис… мисс Лейн, я тогда был только стажёром…       Парень поспешно тараторит, когда Брюс Уэйн не отпускает его руку. Парень нервничает. — С мисс Лейн? Припоминаю что-то подобное.       Он, наконец, отпускает руку Кента, и тот снова поправляет очки. Вот почему этот парень показался ему знакомым. Тогда он стоял в углу кабинета, пока Лейн допрашивала его. И он точно не помнит, чтобы обратил тогда на юного стажёра хоть какое-то внимание. — Что же, я не буду против дать личное интервью и вам, мистер Кент.       Он достаёт визитку со своим личным номером, передаёт парню в руки. Тот снова поправляет очки. — Да, да, конечно, мистер Уэйн.       Он слегка коварно улыбается в ответ на замешательство журналиста. — Доброго вечера, мистер Кент.       Парень снова рассеянно поправляет очки. — Доброго вечера, мистер Уэйн.       Всё же, чем же он его заинтересовал? Не очками же, в самом деле.       Брюс уходит, успея заметить, как парень прячет визитку в нагрудный карман. Что ж, Брюс действительно не против дать ему интервью.       Он не хочет себе в этом признаваться, но есть вещи за пределами его возможностей. Порой кажется, что как он не старайся, всегда есть люди выше людей и небеса над землёй. И этот случай был как раз из таких. Но теперь и у него есть чуть больше возможностей, чем до этого. Он сможет справиться с этим. Это выполнимо. — Супермен. Мне нужна твоя помощь.       Это кажется бесполезным, но Супермен может слышать крик о помощи на другом конце планеты, он сможет услышать его. Тем более, Готэм не так далеко от Метрополиса, но это всё равно кажется глупым. Глупым и немного унизительным.       Пока перед ним не появляется Супермен. — Да?       Говорит он, и Брюс готов проглотить свой собственный язык. Он не думал, что это действительно сработает. — Есть одно дело. Можешь помочь?       И немного погодя, добавляет. — Пожалуйста.       Как маленький ребёнок, ей-богу. Альфред, скорее всего, скажет, что что-то пропустил в его воспитании, если он позволяет себе так думать. — Что за дело?       Говорит Супермен. Ну что же, это хотя бы работает.       Они проворачивают всё тихо. Он и не подозревал, что его боевая мощь в кооперации с Суперменом возрастёт настолько. Это… это было чертовски мощно.       Он проверяет руку, которую сумел где-то повредить в пылу боя, когда Супермен спрашивает его. — Это же не единственная их лежка, да?       Он останавливается, поворачивается к Супермену полностью. — Верно.       Просто говорит он. Ему навряд ли понадобится помощь кого-то вроде Супермена, чтобы разобраться с остатками группы. Это было бы слишком легко. — Я могу чем-то помочь?       Спрашивает он. — Нет необходимости.       И это чистая правда. Брюс не может позволить себе подсесть на такой наркотик, как всесильный Супермен. В этом действительно нет необходимости, он может справиться с ними сам. Он позвал Супермена на помощь сейчас, потому что без него его бы просто могли бы убить там. Сейчас он обошёлся всего лишь несколькими вмятинами на бэткостюме. Да, он не пропустил пули, но это весомый повод для того, чтобы обновить броню. — Хорошо.       Супермен выглядит немного расстроенным, будто бы был не прочь помочь обезвредить ещё несколько преступников. Но в этом действительно нет необходимости, Супермен слишком силён для кого-то, вроде тех людей. Бэтмен может справиться с ними. — Доброй ночи. Супермен.       Он оборачивается, давая понять, что это конец беседы. Что он не хочет продолжать эту тему, да и нет смысла.       За спиной хлопает плащ. — Доброй ночи. Бэтмен.       Он слышит, как звук отделяется от него. Супермен улетел. — Спасибо.       Говорит он в ночную пустоту. Впрочем, он знает, что точно был услышан, как бы тихо он это не сказал. Знание этого почему-то растекается теплом по грудной клетке.       Они знакомы около года, когда его подстреливают.       Вылазка почти самая обычная, но именно поэтому он не позволяет себе брать на такие облавы Робина. Потому что сейчас он, а не Робин, лежит, подстреленный и истекающий кровью. Это плохо. Динамик не работает и у него нет возможности, чтобы зашить рану, а до поместья он не сможет дойти.       Это конец? Вот так?       На секунду ночная темнота меняет свои очертания. — Держись. Рану надо прижечь.       Сердце набатом стучит в голове, кровь разгоняется по организму.       Супермен разрывает костюм, словно бумагу, и в этом могло бы быть что-то обидное, если бы Брюс не был бы так сильно занят подыханием.       Здравый смысл истерически визжит на грани сознания о том, что глупые шуточки Брюса Уэйна тут определённо не уместны.       У него где-то секунда на то, чтобы осознать, что Супермен засунул ему руку в рот, прежде чем на секунду его ослепляет красная вспышка.       Это больно. Чертовски больно, боль пронизывает всё тело, в нос ударяет запах горелого мяса.       Супермен отстраняется, дышит ледяным дыханием на ожог. Брюса понемногу отпускает. — Кры.ша. Сейчас. Же.       Слова даются с трудом, ему действительно сложно сейчас что-либо сказать, но Супермен лишь обеспокоенно кивает.       Он аккуратно переносит их обоих на крыши как можно ближе к Уэйн Менор, где они обычно не встречаются.       Он садится, ему всё ещё больно, но это больше не критично. И теперь ему хочется получить ответы на вопросы, которые у него возникли. — Как ты узнал? Что мне нужна помощь.       Он не уверен, но ему кажется, что Супермен обычно чуть больше занят спасением мира, тем более, что он не предупредил его о том, что собирается делать. — Я слушаю мамино сердцебиение. Постоянно.       Сначала это информация не имеет никакого веса, пока до Брюса не доходит, что Супермен сказал. — Твоё сердце ускорилось. Не так… — Он явно пытался подобрать слова, — Не так, как обычно. Будто ты был напуган. Этого было достаточно, чтобы… Чтобы я проверил.       Но Брюса больше интересовало другое. — Постоянно?       Супермен выглядел смущённым. — Да, я… извини.       Это не было похоже на извинения. — Я не прислушиваюсь к разговорам вокруг тебя, но извини за вторжение в личную жизнь.       Это было невероятно. И плохо. Но в большей степени невероятно плохо. — Ты мне жизнь спас и просишь прощение за это?       Супермен смотрел на него упрямо, и тут Брюса осенило. Нет. Не может такого быть. — Я определённо прощу прощение не за это.       Как, чёрт возьми, работают эти очки? — Тогда у меня тоже есть одна странность.       Он достаёт из кармана на поясе трекер. — Эта штука… — почти моя маленькая прихоть. Она тоже считывает пульс, правда, не так круто, как Супермен.       Он ненадолго замолкает, чтобы подобрать слова. — Я… нашёл кое-что, из-за чего мне было бы спокойнее, если бы ты носил его.       Супермен берёт трекер и усмехается. Но по-доброму. Так, как может только Супермен. — Это определённо вторжение в личную жизнь, Бэтмен. — Считайте, что мы квиты, мистер Кент.       Он кажется очень удивлённым, он определённо шокирован, но как-то… радостно? Будто бы был рад, что Брюс догадался о его личности, был рад, что Брюс узнал. — Поразительно.       Улыбается он, надевая трекер. — Я был величайшим детективом где-то два месяца назад, если ты забыл.       Супермена Кент беспомощно смеётся. — И шутки у тебя всё такие же ужасные.       Боль почти уходит, когда он так делает. Смеётся. Улыбается. Смотрит. Может быть, Супермен умеет исцелять, просто не знает об этом?       Вся эта нормальность — определённо иллюзия. Просто Брюс очень качественно поддерживает её перед огромным количеством людей в целом и перед узким кругом лиц в частности. Когда только Брюс сам начал верить в образ парня-всё-в-порядке, который сам же и создал? Это оказалось так приятно — чувствовать себя нормальным. Как все.       Красивая сказка рушится, если мираж потревожить.       Когда убивает Джейсона Тодда, Брюс не сходит с ума. Брюс и так сумасшедший. Ему больно, он в отчаяние, он не способен взять себя в руки и переступить через это. Потому что это — не что-то, что можно забыть, как-то заблокировать, перестать думать об этом. Это есть всегда. Всегда. Всегда есть, как ты не старайся.       Это горе. И молчание. Потому что мёртвые не говорят, а убитые тем более. Он лишь молчат-молчат-молчат, почти кричат. Это так громко, что в ушах стоит звон, это так больно, что хочется забыться в крике, не думать, не думать, не думать, не думать, даже не существовать. Просто крик, порыв, чистая эмоция, не запятнаная пятнами крови уловками обмана.       Он просто так разбит и потерян. Он так устал. Он не хочет ничего. Возможно, даже не хочет быть нормальным. Только бы Джейсон был жив. Только бы все они были живы. Были в безопасности. Были…       Это, очевидно, удар не только по нему. Это удар по всем им. По всем тем, кто уже успели стать семьёй.       У них был удар, похожий. Но всё можно исправить, всё можно восстановить при одном условии: пока ты жив. Пока ты жив, ты можешь всё. Единственное, что могут мёртвые — это молчать.       Он ставит костюм на видное место. Потому что боль перманентна, боль постоянна, боль никуда не денется, боль никогда не исчезнет, и от напоминания об этом хуже не станет. Ему хуже не станет, потому что ему плохо и так. Ему отвратительно. Ему невероятно, бесповоротно, ничего не исправить. Он виноват. Он виноват. Виноват-виноват-виноват. Это его вина. Это — его вина.       Альфред или Дик, или Оракул, или Кларк так не считают. Им больно всем — тоже. Но — это даже не оправдание, — Брюс ненормален, чтобы допускать мысли о том, что им больно в меньшей степени. Больно всем. Одинаково. Боль — не то чувство, которое становится меньше или больше со временем. Больно — это навсегда. И боль чувствуют все. В равных соотношениях. Тут нет места тому, в большей степени или в меньшей, больно всем. Одинаково больно. Просто одни предпочитают отрицать тот факт, что им больно, пока другие слишком преувеличивают свою боль. Брюс был склонен считать, что боль не исчезнет никогда, так какая разница, более больно или менее, если общее состояние от этого не изменится. — Надень трекер.       Он выглядит плохо. Он выглядит изнемождённым, но, правда в том, что сейчас они все так выглядят. Больно видеть человека, который всегда улыбался, таким. Плачущим. Сломанным. Потерянным. — Зачем?       Это даже не хочется объяснять. Может, боль всё же становится меньше, уходит? Потому что иначе почему нам больно что-то видеть и от чего-то другого в груди тепло? — Сердцебиение.       И всё. Может, он где-то ошибается. Это действительно кажется ошибкой, но, даже если это так, он хочет исключить такую вероятность. Может быть, психически больные ошибаются вообще всегда, из-за чего все их действия стали правильными? Где-то есть несостыковка, ошибка. — Станет ведь только хуже.       На это не хочется отвечать, да и не нужно. Может, в этом и суть? Вопросы, на которые нет нужды отвечать. Ответы на вопросы, которые нет нужды спрашивать. Это даже звучит не правильно, но, как он уже понял, в этом и смысл.       Он делает трекеры для всех их. И для Джейсона тоже. Они все подключены к личному трекеру Брюса, и его система сиротливо показывает: «Система отключена». Это хорошо. Точнее, нет. Это просто намного лучше, чем если бы пришло сообщение: «Сердцебиение отсутствует». Он надеется никогда его не увидеть.       И маска снова приходит. Она всё ещё молчит, но теперь он знает, что она никуда и не уходила, просто он предпочитал её не видеть. Как там говорится? Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не говорю. Почти он. А маска он и есть. Но — нет. Скорее, его часть. Часть его мозга, его сознание, которое предпочло разделиться, чем исцелиться. Или это просто галлюцинации. Но факт есть: маска приходит.       Она и не уходила, напоминает себе Брюс, уже привычно следя за тем, чтобы не начать беспорядочно рисовать её на листах. Но верить в это не хочется. Люди никому не лгут так часто и так удачно, как себе. Брюс почти рад, что его мозг тоже пытается его обмануть. Но, как обычно, Брюс привычно ловит его на этом обмане. Он хочет держать глаза широко открытыми и знать. И, возможно, даже не моргать. Это звучит так же бредово, как и его желание писать стихи. Он не позволяет себе ни того, ни другого. Он болен — это очевидно. Но он не может быть — это необходимость. Так и живём, разрываясь между возможностями и необходимостями. Плохо, когда побеждают первые, ещё хуже, когда — вторые. Приходится держать середину, искать компромиссы. И, наверное, Это самое худшее — компромисс. Потому что он единственный вариант.       Когда-то давно он читал книгу о том, что навсегда уходят только мечтатели и влюблённые, все остальные возвращаются. Дурацкая была книжка, но в голове почему-то осталась эта глупая, по своей сущности, цитата. Теперь ему кажется, что автор не был так уж и не прав в своём суждении.       Потому что Джейсон вернулся.       Он вернулся спустя годы. Сломанным, изменившемся, но вернулся. Это кажется нереальным, невозможным. Но вот — он. Другой. Ну разумеется. Человек пережил свою смерть. Глупо было бы ожидать того, что он останется таким, каким был.       Отчего-то становится легче дышать. Только потому что он жив. Они изменились, их стало больше, и многие члены его семьи даже не знают о том, кто такой Джейсон. Они принюхиваются друг к другу, знакомятся, рисуют нового человека в своей картине мира. Те, кто Джейсона знал, просто оживляют выцветшие краски, добавляют новые детали.       Он не вернулся в том смысле, в каком хотелось бы. Он действительно умер. Но он здесь — теперь. Он огрызается, он ухмыляется, он использует оружие, он предпочитает действовать по своему, он решает, что справедливее будет убить. Он плачет по ночам и вздрагивает от случайных касаний. Приходится быть осторожным, приходится играть тщательнее, чтобы не сломать ещё больше, не навредить. Может быть, это было почти оскорбительно, но всем было всё равно. Так же, как Джейсон теперь предпочитает использовать пистолеты, Брюс предпочитает дать ему время, чтобы исцелиться. Чтобы быть готовым к разговору, который был обязан случится.       Теперь система трекеров не показывает один не действующий. Они все работают. И трекер Джейсона стучит не правильно, непроизвольно ускоряясь или замедляясь. Это правильно. Они не знают, что все эти годы влияло на его психику и что может стать триггером в той или иной ситуации.       И они не говорят. Не через неделю, не через месяц, не через год они не говорят. Но Джейсону лучше. По крайней мере, он выглядит так, будто ему лучше. Просто лучше. Не до конца, просто. Лучше. И боль уже не так сильно жжёт грудную клетку, лишь тихим огоньком непрерывно горит. Им всем лучше. Даже Брюсу.       Он, конечно же, замечает, как Джейсон входит на этаж в пещеру. Даже не потому что тот достаточно вежлив, чтобы создать немного шума для того, чтобы его заметили. И когда лишний сам по себе шум стал вежливостью в их семье? Он не знал. Ощущение, что это просто всегда было.       Сам Брюс тоже достаточно вежлив, чтобы не закрыть экраны мониторов. Он даже почти не отвлекается, продолжает работать. Это даже не вежливость — почти уважение. Доверие — или, по крайней мере, его часть. Это же почти синонимы, верно? Это важная часть. Неотъемлемая.       И присутствие за спиной совершенно не нервирует его. Пусть, наверное, и должно. Потому что он чувствует, что Джейсон при оружии, даже смотреть не требуется. — Очередные наркоторговцы?       Вопрос тоже, очевидно, есть вежливость. Кто же знал, что семья не только доверие, забота и любовь, но и своего рода вежливость? Скорее всего, все. — Да.       Отвечает он. Не потому что должен — он хочет ответить.       И он поворачивается к нему, потому что знает: Джейсон не пришёл просто так.       Они смотрят друг на друга, Джейсон молчит и Брюс молчит в ответ. Сейчас здесь не Бэтмен и его бывший Робин — это уже почти больно. Должно быть другое словосочетание для этого. Может быть, отец и сын? Да, это подходит больше всего. Даже если бы не подходило, Брюс не хочет сейчас быть Бэтменом для Джейсона — тот просто не заслуживает подобного. И поэтому он молчит в ответ на молчание: не спрашивает, не подгоняет. Ждёт. Ждёт, готовый к любому исходу, возможно, Джейсона сейчас просто развернётся и уйдёт, и Брюс ничего ему не скажет насчёт этого. — Ты в порядке?       Неуверенно спрашивает Джейсон. — Нет.       Отвечает Брюс. Сейчас он честен. Предельно. — А ты?       Джейсон закусывает губу, явно не зная, как ответить. — Не знаю. Скорее всего, нет. Не знаю, почему.       Этот ответ даётся ему с трудом, но тот тоже отвечает честно. — А хочешь? Быть в порядке.       Это определённо вопрос, на который они оба не хотят знать ответ. Но его необходимо задать. — Как прежде? Нет.       Ответ чуть более уверенный, но Джейсон явно не знает, как Брюс может отреагировать. И немного боится этого. — Хорошо. Тогда просто скажи, хорошо? Когда будешь в порядке.       Этот разговор не мог быть ещё более странным, но он и не должен быть нормальным. Потому что разговаривают два больных человека. Люди, у которых, очевидно, всё не в порядке. Поэтому такой разговор кажется нормальным. Скорее даже, правильным. Неправильные не должны правильно разговаривать. Это глупо. — И не снимай трекер. Пожалуйста.       Говорит Брюс и отводит глаза. Потому что это уже слабость. Его слабость. Это должно было позволить ему не заметить влагу, которая скопилась в глазах Джейсон. Но — он замечает. — Хорошо.       Говорит Джейсон, и, наверное, он хочет, чтобы его голос так не дрожал, но, очевидно, не в силах это контролировать.       Возможно, Брюсу тоже хочется плакать. Но слёзы не к чему. Он рад. Даже почти не чувствует боли. Ему лучше — также, как и Джейсону. Очевидно, что они оба хотят быть в порядке и идут к этому. Они выздоравливают. Оба. Они исцеляются. Это хорошо. Это то, о чём Брюс не мог даже мечтать: ему лучше.       В груди ровно билось сердце, стуча о грудную клетку.       Было раннее утро, свет еле проникал из-за горизонта. — Твои сыновья все в тебя, Б.       Он услышал по-доброму насмешлевый голос своего собеседника, звон чашки с чаем. — А ты весь в свою маму, Кларк.       Он услышал смешок, его собеседник действительно смеялся над его откровенно слабой шуткой. — Спасибо за комплимент, верно?       Он приоткрыл глаза. Пусть солнце было совсем немного, Кларк, казалось, светился изнутри. Словно это он здесь светится, излучая свой внутренний свет.       Это утро не должно было ничем ему запомнится. Но — запомнилось. Чудесное раннее зимнее утро.       Он открывает глаза. В ушах стоит звон. Было ранее утро, насколько раннее, что даже света ещё не было видно. Скорее всего, этот цвет теперь всегда будет видеться. Под таким солнцем, под чёрным солнцем Супермена убили. Кларка Кента убили.       Он не должен был, но он будто физически чувствует это: как его сердце забилось, как дрогнуло на несколько мгновений. И — остановилось. Его убили. Убили. Его.       Наверное, этот пронзительный ярко-кислотный цвет теперь будет снится ему в кошмарах. Он и снится. Обычно он видит мягко-жёлтый, такой тёплый цвет, согревающий. Затем вспышка ярко-зелёного, кислотного цвета и темнота, темнота! Он просыпается. Он уже устал так просыпаться. Потому что этот бесконечный цикл подобен пытке. — Боже мой!       Вскрик Дика был слышен как сквозь толщу воды. — Брюс, скажи мне, что ты спал хотя бы два часа в последнии три дня.       Он смотрит обеспокоенно, и в этом Брюс тоже виноват.       Он смотрит в ответ, потому что не может ответить ни правду, ни ложь. Ричард не заслуживает лжи. Но и правду Брюс ему говорить не намерен.       К сожалению, его понимают и без слов. — Альфред сказал, что не может выгнать тебя из лаборатории, так что попросил меня о помощи. Брюс, тебе серьёзно нужно поспать.       Дик трясёт его, как тряпичную куклу, словно бы сомневаясь в том, что Брюс слышит его. Что же, он почти прав. Но у него хватает силы ответить. — Нет.       Потому что будь проклят тот день, когда он решил, что та страница по продаже криптонита не представляет опасности. Что он решил просто забыть об этом. — Ты переоцениваешь себя, Брюс. Потому что нет необходимости делать это сейчас…       Дик прикусывает щёку изнутри, явно жалея о том, что сказал. Потому что тот, кому криптонит действительно мог навредить, уже мёртв. — Сейчас, Дик, то самое время, когда это необходимо сделать.       Потому что он просто не может себе позволить снова допустить такую оплошность, как смерть членов его семьи. Не может. Это недопустимо. — Супермен уже мёртв, Брюс. Это не исправить. Я не хочу, чтобы ты тоже умер, отправляясь на дежурство в таком состоянии!       Дику явно больно это произносить, но к концу фразы он уже почти кричит.       Брюс бьёт по локтю кресла. — Я знаю!       Кричит он в ответ. Медленно закрывает своё лицо руками. — Я знаю…       Говорит он почти шёпотом. Но он не может это принять. Он… просто обманывает себя. Снова и снова. Снова и снова.       Он слышит лишь шаги Ричард, когда тот уходит, потому что не может смотреть.       Той ночью ему снятся синие птицы и красные птицы, снятся жёлтые птицы, снятся белые — снятся птицы. Много-много птиц, и он не может сказать, что это за птицы, но они со всех сторон, они летят на него, они летят от него, а он пытается пробраться сквозь стаю птиц, пытается выбраться, перья забиваются в нос и в рот, перья мешают видеть, гвалт оглушает его, а вокруг птицы, птицы-птицы-птицы и ещё больше птиц.       Он просыпается от собственного крика. Он кричал во сне, когда умерли его родители, он кричал во сне, когда умер Джейсон, и сейчас он кричит во сне, когда умер Кларк.       И он определённо не рад, когда видит, что всех перебудил своим криком, но он не может сосредоточиться на этом ощущении.       Он не может дышать. — Всё хорошо, дыши, дыши, это всего лишь сон, вот так, вдох, выдох, Брюс, давай же, вдох, выдох.       Он не может понять, кто говорит ему это, но послушно пытается сделать вдох. Он и не заметил, насколько ему не хватает воздуха сейчас.       Он делает вдох и инстинктивно начинает кашлять. Но теперь легче — теперь он хотя бы дышит.       Он почти не удивляется тому, что Джейсон и Альфред выглядят так, будто бы вообще не спали. Может быть, так оно и было. — Извини…те.       Горло будто натёрли наждачной бумагой, оно саднило, и снова появилось чувство удушения.       Душит. Душит. Душит. Душит. Нечем дышать. — Мастер Брюс, выпейте.       Альфред протягивает ему стакан с холодной водой. — Спасибо.       Быстро проговаривает он.       Птицы, птицы, птицы-птицы-птицы птицы, много птиц, они кричат, они летят, они давят друг друга, убивают в этой давке, перья забивают нос, рот, уши, глаза, ничего не видно…       Он давится водой и снова начинает кашлять.       Кажется, Джейсон уходит первым, но он не уверен.       Когда все расходятся, он понимает, что сейчас не намерен ни спать, ни работать.       Он проходит вглубь кабинета, включает настольную лампу, её мягко-жёлтый свет освещает небольшое пространство. Достаточно.       Он берёт ручку, берёт синюю, потому что она лежит ближе всего.       «Мне стокрылый ангел среди людских селений повстречался. Мне Серафим глаза в глаза смотрел. Вокруг него огонь, что вечный, проявлялся. И свестели греховные тысячи стрел. Он стоял. Лицом ко мне, спиной ли? Я не знаю. Он свой божественный огонь распростронял. [Возможно, я из жизни немного выпадаю.] Ложился на мёртвых тысячию покрывал. Я видел /зрел/, я душу отдал бы, наверное. Он ушёл. Как со временем уходит ночь. И день стоял тогда совсем уж беспросветный. [И, пожалуйста, ангел, гони эту ночь прочь.] И я не забуду той светлой зари никогда. И тысячи-тысячи птиц проносятся сквозь облака.»       И тысячи-тысячи птиц проносятся сквозь облака. Какая чушь. Мешает уснуть. А тем, кто ложиться спать, спокойного сна.       Это идея кажется безумной, но в последнее время ему всё кажется безумным. В сознании набатом стучат слова Дика: «Супермен уже мёртв, Брюс.» Супермен уже мёртв, Брюс. Но то, что это невозможно исправить такая чушь.       Ведь он может это исправить.       Вполне возможно, что сейчас он не менее безумнее Джокера. Пле-вать.       Когда в городе появляется маньяк, именующий себя Коллекционером Птиц, Брюс хихикает. У Дика смешно округляются глаза, но он просто не может объяснить причину своего смеха.       У него получается. Настолько, насколько бредово звучит сама идея воскрешения Супермена. Он находит списки мета-людей «через» Лекса Лютора, если можно так выразиться, он находит Молнию, Робота, Морского Льва, Богиню — это не кажется странным. Его даже не удивляет то, что все они считают его и Супермена врагами. Кроме Богини, но это не удивляет его тоже. Женщины всегда обладали какой-то своей возможностью знать всё в точных деталях.       Когда Супермен воскресает, выделяется огромное количество энергии. Её настолько много, что от взрыва его откидывает в сторону. Это больно, пока он не понимает, что его кто-то поймал. Его згораживают, защищают. От мнимой опасности.       На секунду ему кажется, что он слышит рычание. Судя по тому, как вытянулось лицо Барри, не показалось. Это вполне даже реально. Он реален, прямо перед ним.       Он кладёт руку ему на плечо, невесомо, но Кларк, разумеется, это замечает. И понимает, наверное, почти на животном уровне. Безопасно. Не трожь. Свои. И Супермен перестаёт рычать, но всё ещё настороженно смотрит на чужаков. Его нельзя за это винить — не он работал вместе с ними шесть месяцев, пытаясь его воскресить. Как и за то, что он, очевидно, не вернулся таким, как прежде.       Это правило Брюс уже успел усвоить: мёртвые не возвращаться прежними. Возможно, никогда.       Они возвращаются в поместье: познакомиться, принюхаться друг к другу. Это уже даже не звучит странно.       Кларк рычит на Виктора, когда его системы безопасности сходят с ума, загораживает Брюса. Снова. А Брюс рад. До безумия. Бесповоротного, очаровательного в своём саморазрушении безумия. Возможно, он немного благодарен за то, что никто из его команды не умеет читать мысли.       Это почти смешно, но нашёлся такой удобный предлог: спасение мира. Разумеется, хороший для общественности. Разумеется.       Даже когда они остаются одни, Кларк всё ещё не говорит. Смотрит глаза в глаза, но молчит.       У Брюса возникает чувство дежавю. Он стягивает с себя капюшон.       Кларк подходит ближе, слегка неуверенно. Ближе. И ещё ближе. Он невыносимо, невозможно здесь. Он не поднимает руки, но прижимается виском к виску. Так легко, так осторожно, будто боится повредить, будто думает, что Брюс сломается от одного касания. Он может. Рассыпается «тысячию» осколков.       Брюс тот, кто порывисто вскидывает руки, тот, кто порывисто хватается, будто бы это сон. Видение. Будто бы Кларк сейчас исчезнет. Он чувствует что-то мокрое на своих щеках. Если это всё сон, бред в горячей лихорадке, он не хочет просыпаться. Возможно, он хочет умереть, видя это перед глазами.       Кларк аккуратно прижимает его к себе. Брюс содрогается в тихих рыданиях, потому что это действительно выше его сил. В конце концов, он обычный человек. Абсолютно. Обычный. Человек.       Теперь ему почти не снятся кошмары. Он всё ещё не в порядке, но — намного лучше. Он чувствует себя лучше. Он смог исправить то, что натворил. Это действительно лучший результат, который он мог бы просить.       Проходит ещё год. Супермену тоже становится лучше. Кларку Кенту, кажется, становится легче. Может быть, потому что не всё внимание и надежды общественности сосредоточены на нём одном. Теперь у людей есть другие герои. Несомненно, Супермен всё ещё знак надежды, но — больше не единственный. Скорее, один из многих.       После этого последовала ожидаемая реакция: некоторые писали об их деятельности, превращая всё в увлекательный художественный роман. Кто-то пытался доказать, что некоторые преступления совершили именно супергерои. Кто-то пытался анализировать их личности. Последнее было интереснее всего читать. Этот абсурд порой выдавал нечто гениальное, отчего хотелось обзвонить всех знакомых, и уточнить, не растрепал ли кто чего.       Жизнь сама по себе была привлекательной. Увлекательной. Прекрасной. Желанной.       Наверное, он может сказать, что влюбился. Столько лет прошло, а он только сейчас ощущает почти реальных бабочек в животе, замечает, каким напозволительно рассеянным он становится.       Пока это происходит, он этому рад. Пока это происходит, он надеется, что это никогда не прекратится. Пока это происходит, пока…

***

Он просыпается медленно, будто бы пытается всплыть с глубокого дна. — Кто бы мог подумать, самым подходящим для экспериментов во всём секторе окажется Брюс Уэйн. — Заткнись, Эндрю, и перестань нести чушь. Разве так важно, кто подходит для эксперимента, если подходит? Он чувствует, что привязан, он слаб, ему не выбраться. Сознание затуманивается. — Смотрите-ка, он очнулся! Голос больно режет по ушам, он так близко, так далеко, где-то рядом, гдегдегдегде… — Ты говорила, что твоё чудо-зелье способно уложить и медведя и погрузить его в подходящее состояние! — Заткнись, Ребекка, ошибки в подсчётах нет. Ошибка, ошибка, ошибка, ошибка, ошибка… — Мне кажется, что сам Уэйн и есть ошибка, если его организм так реагирует. — Прекратите обе. Новый голос. Незнакомый, женский? Кто — Как бы он не реагировал, мы не можем прекратить эксперимент. Пальцы в хирургических перчатках щёлкают по шприцу с зелёной жидкостью. Зелёный, зелёный, красный, чёрный, зелёный, опять зелёный, зелёный… — Да, мисс Эванс. Она смотрит на то, как он пытается вырваться. Бесполезно. Бесполезно. Бесполезно, бесполезно, бесполезно, бесполезно… — Форстер, неси ещё дозу. Мы не можем позволить ему быть в сознании. — Да, мисс. Мужчина удаляется. — Ну а вам… Игла протыкает беззащитную кожу. — Добро пожаловать, мистер Уэйн. У неё отвратительная улыбка.

***

— Имя.       Женщина выглядит неопрятной, растрепанные немытые какую неделю волосы, абсолютно безумный, горящий взгляд, дёрганные движения… — Хеллена Эванс.       Говорит она тихо. — Мы не просим вас рассказать о ваших преступлениях, мисс Эванс.       За стенами допросной тикает метроном. Тик-так-тик-так-так-так… — Но вы можете оказать посильное сотрудничество следствию, верно, мисс Эванс?       Женщина сглатывает, быстро смотрит за спину, словно бы там кто-то есть. Она явно напугана, но ещё больше она… восхищена? Псих. — Я расскажу, офицер.       Её руки начинают дрожать, глаза ярко горят в темноте. — Я расскажу о своём успехе…       Она смотрит на непрозрачную стену допросной, будто бы может разглядеть, как в руках у Кларка Кента ломается ручка. — …И о своём великом провале.       Ощущения, что он сейчас не выдержит и просто испепелит её.       Впрочем, от людей рядом с ним веет похожим чувством.

***

      Оливия Фейн была абсолютно обычной, насколько обычной можно быть в нелегальной организации.       На самом деле, удивительно, что подходящим образцом для эксперимента над мозгом стал Брюс Уэйн, поскольку сама Оливия считала это абсурдным.       Но гением в их отделе была мисс Эванс и никто не осмеливался оспорить её решения. Если так сказала мисс Эванс, то что они, простые смертные, могли сделать?       Сам «образец» уже неделю находился в состоянии крио под тщательным присмотром компьютеров, и был, скорее всего, уже готов для эксперимента.       Система показала условные шесть единиц стабильности, что было невероятным результатом для обычного гражданского, но, с учётом количества нейронных связей, этого стоило ожидать.       И сейчас настала время для мозгового хакера, которым Оливия и являлась.       На самом деле большинство человеческих образцов даже не нужно было взламывать. Но были те, кто просто так не сдавался под гнётом безысходности. Крепкие орешки.       Но Оливия крепче.       По идее, для такого важного образца должны были привлечь более опытного специалиста, но Оливия не собиралась отпускать это место, если уж её сюда позвали. Нет уж, здесь кормят в разы вкуснее. Она не позволит, чтобы кому-то вроде Аллана отдали эту работу. — Вот и ты, Оливия.       Она каждый раз с благоговением смотрела на эту женщину. — Мисс Эванс.       Та кивнула головой. — Садись. Я собираюсь лично понаблюдать за ходом взлома. Так что — не оплошай.       Женщина даже взглянула на неё, но у Оливии по коже поползли мурашки от её слов.       Она поспешно село в кресло, терпя, когда кожу на висках намазали липким кремом и прикрепили провода.       Она закрыла глаза, готовясь к погружению. Её индекс стабильности равен семи, это должно было стать для неё лёгкой прогулкой.       Погружение, как обычно, не сопровождалось приятными ощущениями. Она «очнулась» на полу в каком-то тёмном коридоре. Или, можно сказать, в каком-то тёмном переулке, потому что под ногами, очевидно, была брусчатка.       Было темно, настолько, что в реальности она бы ничего не увидела. Но это было подсознание: никаких неудобств от отсутствия света. Никаких ран. Никакого страха.       Впереди она увидела сидящую сгорбленную фигуру.       Её миссия была проста: она должна была убить кусочек сознания, отвечающего за этот сектор. На каждый мозг — от тридцати до сорока. Реже — до пятидесяти. Это было просто — чаще всего, люди беспомощны против своего собственного мозга. Тут она была всесильна. Человек из Стали.       В руке от одной мысли о убийстве, появился нож. Кажется, она начинает входить во вкус от этой вседозволенности.       Она начала подходить к фигуре. Ближе и ближе, ближе и ближе, вот уже на расстоянии вытянутой руки.       Внезапно, фигура обернулась.       Оливия ничего не успела сделать. Ни увернутся, ни представить свою защиту — ничего. Холодное лезвие проткнуло её насквозь. — /Уходи. Не трогай меня!/       Прошипела фигура. Техники метались по лаборатории. — Отключай её! Отключай скорее! Внезапно, мисс Эванс подняла руку. — Нет. — Но ведь!.. — Нет. Чуть твёрже сказала она. — Вы ничего уже не сможете сделать. Он взломал её мозг за один удар. Она смотрела на монитор, прямо в глаза фигуре, которую нельзя было рассмотреть. Фигура смотрела в ответи, в глаза Оливии, будто бы знала, что все остальные смотрят сквозь монитор именно её глазами. — /Не возвращайся!/ Эти слова явно были адресованы не Фейн. Монитор погас, что означало лишь то, что Оливия сошла с ума. — Кажется, лечебницу Аркхем ждёт новый пациент. Другие сотрудники смотрели на погасшие мониторы чуть ли не со священным ужасом.

***

— …И это был успех, господин офицер, именно то, что я искала всю свою жизнь!       Ручка больше не писала. Кажется, в ней кончились чернила. — /Кому тут надо в Аркхем, так это тебе./       Тихо прошептал Флэш. Недостаточно тихо, чтобы все остальные его не услышали.       Мисс Эванс продолжала.

***

— Понастроят всяких нерабочих машин, а честным людям потом страдай, а…       Эрик Арчибальд хмуро бурчал себе под нос. Его вообще можно было охарактеризовать как человека, недовольного абсолютно всем, особенно этим, этим, вот этим и так до бесконечности.       Но, несмотря на вредный характер, Арчибальда в организации ценили как строгого профессионала. Если и найдётся человек, настолько искусный в психологии, то явно не в двух или трёх ближайших секторах. Эрик это знал. Но никогда бы не посмел этим воспользоваться. Не при госпоже Мисс. Единственное, что он позволял себе, это ворчать время от времени. — Вот и ты, Эрик. — Мисс Эванс.       Страшная женщина. — Как думаешь, Эрик, почему у Уэйна получилось взломать мозг Оливии за один удар?       Скорее всего, мисс уже знала ответ, но Арчибальд не мог позволить себе не ответить.       Разумеется, он сам уже ознакомился с тем небольшим видео и был приятно удивлён новым образцом. Этот человек имел достаточный потенциал и вполне мог сохранить свой разум до самого конца эксперимента. — Мне кажется, всё дело в том, что она считала себя всесильной, мисс Эванс. Эта девочка явно не ожидала, что человек может быть не только рабом своего сознания, но и его господином.       Он посмотрел на мисс, стараясь оценить её реакцию на его слова. — Очень жаль терять подобного сотрудника.       Она оторвала взгляд от мониторов, посмотрела на него. — Но ты, разумеется, сможешь взломать эту часть его мозга.       Она не спрашивала. Утверждала.       Он сглотнул, стараясь подобрать слова. — Сделаю всё возможное, мисс.       Она усмехнулась, будто бы он сказал что-то смешное. — Но волнуйтесь, агент Арчибальд. Всего лишь один единственный взлом. Всё-таки, организация не собирается допустить потери таких ценных сотрудников, как вы.       Он кивнул ей. — Благодарю, мисс.       Процедура погружения прошла без отклонений.       Его индекс стабильности равен восьми. Ему должно было хватить этого, чтобы справиться с шестёркой.       Но всё равно, надо быть осторожным. Предельно осторожным. Тот, над кем мисс лично проводит опыты, не является обычным человеком.       Он очнулся и оказался в том же самом месте, что и агент Фейн. Огляделся, встал с брусчатки.       Впереди он увидел сгорбленную фигуру. И первое отличие. Фигура сидела к нему лицом, смотрела за ним. Следила.       Он не позволил ножу появится в своей руке. Этот «человек» убил Оливию её же оружием, но сам при этом не создавал ничего.       Эрик усмехнулся. Вот какое у тебя ограничение, подумал он.       Человек перед ним всё ещё сидел на корточках, сгорбленный, но как кот. Мягко. Гибко. Она была тёмной. Будто бы у фигуры была чёрная кожа, чёрные, словно из самой темноты, волосы и пронзительные голубые глаза. Как в старых комиксах, была возможность различить только контур.       Плевать, подумал Эрик, вставая и разминаясь, мне достаточно рук, чтобы задушить гадёныша.       Фигура зашипела, когда он начал подходить. — Косплеим кошака, да? Ту кошачью суку с улицы?       Фигура отходила, но всё ещё как кошка, пригибаясь к земле, прячась в тени.       Эрик подходил, не таясь. Ему было плевать. Даже если мисс смотрит лично, тут главное — результат.       Внезапно, фигура прыгнула, явно целясь ему в глаза. Он моментально представил щит, почувствовал глухой удар, фигура перекатилась и оказалась с другой стороны от него. — Что, киса? Когти сломала?       Фигура снова пригнула, но теперь не как кошка, а как профессиональный боец. Он двигался мельницей, чередуя атаки по ногам и по корпусу с атакам по голове.       Удары также чередовались, но здесь тоже была закономерность. Если по коленям и по стопам фигура била в основном пятками, то корпус и голову предпочитала царапать или бить кулаками.       Это могло бы быть опасно. Эрик усмехнулся, если бы это было реальностью.       Он дождался, когда фигура снова атакует его голову. Его атака попала по плечу, потому что в последний момент фигура успела убрать голову.       Когти визгливо заскребли по брусчатке, словно та была металлической.       Фигура села боком, защищая больное плечо, но нападать снова не спешила. — /Что тебе нужно?/       Зашипела на него фигура. На самом деле, удивительно, но на записи не было слышно, чтобы её голос звучал так… молодо? Как бы то ни было, с репортёрами Брюс Уэйн говорил точно по-другому. — Твоя жизнь, киса. Мне нужна твоя жизнь.       Он небрежным движением рассеял свой щит. Пора заканчивать с этим. Он и так задержался на непозволительно долгое время.       Моя очередь, подумал он и пошёл в атаку.       На самом деле, даже несмотря на видимо сломанное плечо, фигура всё ещё двигалась очень быстро, избегая большинство атак. Но если ваш противник неуязвим, а вы — очень даже, то вы, очевидно, проиграете.       Исход этой схватки был очевиден. С этим бы справился и кто-нибудь с индексом семь, но, Господи Боже, как же приятно это было.       Он прижал фигуру к стене, начал душить.       Внезапно, фигура рассмеялась. Она перестала держать его за руки, потянулась и закрыла ему глаза.       Он всё ещё мог видеть сквозь её ладони, но ощущения были такими, словно он смотрит сквозь песок. — /Ты думаешь, я не знаю, что будет, если ты убьёшь меня?/       Он надавил сильнее, отчего фигура засипела, но руки не убрала. — /Ты думаешь, я не знаю?/       Фигура сипло засмеялась. — /Я знаю. Я знаю!/       Её голова откинулась назад. — /И я не дам тебе это увидеть!/       Она задрожала в его руках, а после рассыпалась чёрным песком.       На её месте в стене появилась чёрная дверь. — Ну наконец-то.       Он открыл её. Он не верил, что кто-то действительно может скрыть свои воспоминания, если часть его сознания уже умерла.       Он увидел спину какого-то мужчины, явно не Уэйна, но не смог разглядеть его лицо. Увидел чертежи на столе, но не мог понять, что на них написано. Будто бы кто-то засыпал всё песком.       Чёрт подери этот песок, подумал он, а после почувствовал, что его отключают от сознания подопытного.       Чёрт подери этот песок. — Вы же понимаете, что это провал, верно, агент Арчибальд?       На самом деле, это замечание было не совсем справедливым. Он взломал мозг — как его и просили. Кто же знал, что найдётся тот, кто сможет спрятать свои воспоминания. — Понимаю, мисс Эванс.       Она хмуро поправила очки. — У нас было всего пятьдесят секторов, всего пятьдесят важных сердцу воспоминаний, и вы только что упустили одно из них, агент Арчибальд.       Он не мог понять, злится она или восхищается своим подопытным.       Скорее всего, восхищается. — Я разочарована в вас, агент Арчибальд.       Он опустил взгляд в пол. — Свободны.       Скорее всего, он умрёт, чем признается, что буквально убегал из её кабинета. — Чёрт подери этот песок…       Прошептал он тихо себе под нос.

***

— …Вы не представляете, насколько важное воспоминание мы тогда упустили! Обычно, самое первое воспоминание — поворотный момент в жизни подопытного! Мы ожидали, что это будет воспоминание о смерти родителей Брюса Уэйна, в конце концов, это общеизвестный факт, а здесь что-то новое!       За стеклом Грейсон был белее стены, на которую опирался. Тодд вышел ещё на середине рассказа, Дрейк нервно теребил концы своей рубашки, Дэмиен просто хмурился. — /Убил часть сознания…/       Потрясённо сказал Дрейк. — /Важное сердцу воспоминание…/       Прошептал Грейсон.       Дэмиен просто молчал.       Мисс Эванс продолжала.

***

— Мисс Эванс, вы уверены?       Техник спрашивал уже в третий раз, отчего порядком ей надоел. — Ты сомневаешься в моих решениях?       Техник моментально стушевался. — Никак нет, мисс Эванс.       Это был всего пятый сектор, но они уже застряли. И если трудности и потери агентов на предыдущих уровнях можно было расценивать как успех, то сейчас это был провал. Такими темпами, они изведут все ресурсы, но так и не смогут провести основной эксперимент.       Этого никак нельзя было допустить. Времени и так в обрез, так теперь её подопытного ещё и ищут.       Она собиралась немного ускорить этот процесс.       Индекс запретной зоны его мозга был запредельным — двенадцать единиц, когда обычные люди могли сойти с ума ещё на десяти.       Прекрасный образец. — Ты слышала, что нас отправляют к тому запретному образцу? — Скорее уж, к проблемному, Мэтью.       Элис Берч и Мэтью Бутчер были прекрасными командными игроками. Да, их общий индекс стабильности был равен всего четырнадцати условным единицам, но больше обычно не требовалось. Особенно, в той сфере, где они работали. — Они действительно решили взламывать его с запретной секции мозга. — Психи, что сказать.       Элис поправила помаду. Она не разделяла паники Бутчера насчёт этого образца. В её сознании мира, образцы — не более, чем мусор. Тем более, что после любого эксперимента, удачного или нет, от всех подопытных избавляются.       Если эксперименты с Уэйном продолжатся в том же темпе, от него избавятся раньше, чем мисс Эванс сможет провернуть свой главный опыт.       О том, что Уэйна найдут раньше, не могло быть и речи. — Ты действительно думаешь, что это будет легко. — Я не думаю, Мэтью, я знаю.       Бутчер недовольно цыкнул.       Они зашли в лабораторию. — А вот и вы, Берч, Бутчер.       Они кивнули ей. — Мисс Эванс. — Надеюсь, вы ознакомились с делом, верно?       Она выглядела слегка усталой, но это всё ещё была та коварная и опасная женщина. — Будьте уверены, мисс.       Они ответили ей одновременно. Вообще, Элис немного гордилась уровнем их командной работы. Отчасти, потому что считала это своей и только своей заслугой. После того, как она соблазнила его, Бутчер был полностью под её каблуком. Причём, даже зная, что им манипулировали, всё ещё продолжал слепо делать всё, что она ему прикажет. Идиот.       Запретная секция мозга отличалась от других. Чаще всего, в этой секции люди прятали свои тайные желания, страхи, грязные секреты — говоря простым языком, это был сейф разума.       Разумеется, организация нашла свои возможности использовать эту секцию, но в подобных мерах был свой побочный эффект — мозг объекта мог не выдержать подобного и просто сломаться. С другой стороны, если правильно и хорошенько покопаться во всём этом, можно было найти ответы на вопросы, которые исследователи ещё даже не пробовали задавать.       И, конечно же, у каждого объекта в этой части мозга имелся свой страж. Сила стража зависела от одного простого фактора — от того, насколько сильно человек хочет сохранить свои секреты.       Поэтому, нет ничего удивительного в том, что эта секция имеет такие высокие индексы стабильности. Как хорошо, что чаще всего она необязательна для взлома. По крайней мере, в восьми случаях из десяти. — Как же я ненавижу все эти погружения.       Она медленно встала с грязного, залитого тухлой водой пола.       Рядом, крахтя, поднимался Бутчер.       Чёрт бы побрал этих техников и их эксперименты.       Она брезгливо зажала нос, но запах никуда не ушёл. Наоборот, будто бы стал только хуже. — Что это ещё за помойка?       На этот раз, Бутчер был как никогда прав. Они находились в тунеле, похожем на канализацию, сверху светил грязно-зелёный фонарь, под ногами лениво текла грязная вода. И запах, Боже! Когда она закончит свою работу, она примет ванну. С пеной. — И куда теперь?       Она закатила глаза от вопроса. — Вперёд, Мэтью. Сзади только стена.       Он обернулся. — И правда.       Сказал он, потирая затылок. И как так вышло, что его индекс стабильности равен семи? Скорее, семь отрицательных, так было более вероятно.       Они совсем недолго шли вперёд, как наткнулись на решётку. За ней не было возможности увидеть хоть что-то, кроме темноты. — Тупик.       Да ладно, Шерлок; она закатила глаза.       Внезапно, за решёткой засмеялись, потом смех перешёл во что-то типа мурлыкание.       Послышался звон цепи. — /Надо же~./       Голос звучал слева. — /Я думал, что придёт кто-то один~/       С другой стороны послышался ещё один смешок, но более глубокий, будто бы человек справа был старше. — \Нас двое против кого-то одного? Подумай о чести.\       В голосе слышалось шуточное возмущение. — Охренять. Их двое.       Шок Бутчера можно было понять.       Какие бы не попадались им подопытные, они никогда не встречали того, чтобы у него в запретной зоне было аж два стража. Это казалось противоестественным. Неправильным. — /К чему клонит этот придурок? Нападающих, значит, должно быть двое, а тот, кто в защите, всего один? Непорядок! / — \Не кипятись. Ты сам недавно думал, что будет похожим образом, но только в свою сторону.\ — /Я защищаюсь. Разумеется, я имею право на фору./ — \Ой, прекрати.\       Темнота немного отступила. Действительно, страж слева был молод, не дашь и семнадцати, в то время как стражу справа нельзя было дать меньше тридцати. Тот, что слева был одет в потёртую кожанку и джинсы. Он сидел, его рука была привязана цепями к решётке. Тот, что справа, был одет в дорогой чёрный костюм с чёрной рубашкой, без бабочки или галстука. Его нога была привязана аналогично.       Оба до безумия были похожи на Брюса Уэйна.       Нет, не так.       Это и был Брюс Уэйн.       На самом деле, левый был прав, большинство побед им обеспечивало численное преимущество. Поэтому, когда число противников было равно их числу, пусть и с меньшим индексом стабильности, нельзя было рассчитывать на простую победу.       Уже все агенты знали, что Брюс Уэйн был не только гением, но и прекрасным бойцом.       Нужно срочно менять стратегию.       Она сделала знак Бутчеру, чтобы он даже не вздумал ей мешать.       Она подняла руки ладонями вверх. — Мы пришли договориться.       Левый дёрнулся, пытаясь встать. — /Что вообще несёт эта сумасшедшая сука?! /       Правый нахмурился. — \Следи за языком, Брюс.\ — /Да будь ты проклят, старик! Именно из-за тебя мы сейчас на привязи, а могли бы драться! /       Левый дёрнулся теперь в сторону правого, но снова потерпел неудачу. — \Заткнись.\       Младший недовольно засопел. — \Договориться? Я не ослышался, юная леди? \       Он усмехнулся. — \Мне казалось, что всё, что вам нужно, это…\       Внезапно, перед решёткой появилась фигура. Правый держал её за шею, крепко, несмотря на все попытки выбраться. — \…Его жизнь? \       Элис узнала в фигуре кусочек сознания и пятой секции. — Он нам больше не нужен.       Это был очевидный блеф. Если они с Бутчером смогут покорить две секции разом, это будет успех. Колоссальный успех. К сожалению, они всё ещё должны были быть предельно осторожными. — \Как жаль.\       Сказал страж и дёрнул фигуру на себя. Та рассыпалась в песок, но, очевидно, не умерла.       Кажется, она только что избежала ловушки. — \Так значит, вам нужно сюда? \       Страж усмехнулся. — \Мне невероятно жаль, леди. Но у меня нет ключа.\       Ключа?       Конечно, она заметила огромный замок на двери решётки, но она не думала, что ей понадобится ключ. — /Точнее, у нас есть ключ. Просто мы не можем им воспользоваться./       Усмехнулся другой. — /Но вы можете./       Он выразительно подёргал цепью, которой был привязан.       Сейчас она заметила половину ключа, закреплённой цепью с другой стороны решётки. — Его что, типа, нужно снимать одновременно?       Мэтью, чёрт, как не вовремя. — \Бинго, молодой человек.\       Засмеялся правый страж. — \Так что, если хочешь попасть сюда…\ — /Начинай./       Оба стража улыбнулись почти синхронно.       Она начала подходить к правому стражу, сделав знак Бутчеру, чтобы тот шёл к левому. Тот был слишком агрессивен, она не собиралась подходить к нему.       Левый страж усмехнулся, резко сделав вид, что пытается укусить Мэтью, и засмеялся, когда тот отпрыгнул.       Элис радовалась тому, что её страж, видимо, был настроен помочь ей, а не мешать.       Они с Бутчером начали одновременно вытаскивать половинки ключа.       Внезапно, левый страж схватил Мэтью, Элис же почувствовала, как её отбросили назад.       Правый страж смеялся. В руке у него был ключ. Целый. — \М-м-м, как насчёт того, чтобы сыграть в игру, юная леди? \       Он усмехнулся, когда Мэтью не смог вырваться из объятий Левого стража. — \Выберешь ключ — и ты сможешь выбраться отсюда. Но твой спутник останется здесь.\       Его улыбка была похожа на улыбку Джокера. Такая же безумная. —/Выберешь своего спутника — уйдёте оба./       Страж хохотнул. — /Правда, с некоторыми психическими осложнениями./ — \Зато вместе, верно? \       И они оба засмеялись.       Что, не выбраться?       Она попыталась дать мысленную команду, чтобы их вытащили.       Не сработало.       Они в ловушке. — На самом деле, результаты неутешительные, мисс Эванс. Индекс стабильности анента Берч равен шести единицам, что ниже первоначального значения. Что касается агента Бутчера… — Я знаю, что с ним стало. Сошёл с ума, я знаю.       Она улыбнулась. — Уэйн самостоятельно уничтожил пятый сектор, чтобы Берч поверила, что это ловушка. И мы, наконец-то получили его воспоминания. — Мы потеряли двоих агентов, мисс.       Она лишь отмахнулась. — Чепуха. Мы на пути к цели, это главное. Техник замолчал. — Несомненно, мисс.

***

— …И знаете, о чём было это воспоминание? О том, как убили Грейсонов. Вы же знаете летающих Грейсонов, верно? По крайней мере, помните о них?       Мисс Эванс усмехнулась. — Кто же знал, что ребёнок, которого он приютил, был их сыном, верно? Мы знали, господин офицер.       Дик отвернулся, его лицо скрывала тень. — Разумеется, он попытался забрать воспоминание. Шестой сектор буквально поглощал пятый по кусочкам. Но мы успели первые. Будь мы чуть медленнее, может быть, никогда бы не узнали это.       Кажется, то, насколько был зол Дик, можно было увидеть физически. — Подумать только, смерть акробатов и забота об их ребёнке так сильно изменит такого мерзавца, как Брюс Уэйн.       Она усмехнулась. — /Ненавижу её./       Прошептал Дэмиен.       Мисс Эванс продолжала.

***

      Лукас Браун был полным мерзавцем без принципов. Это не было чьё-то конкретное мнение: так считали все и сам Браун в том числе.       Единственный принцип, которому он следовал, сказала ему мисс Эванс, которую он почитал, как Богиню: Плевать, что происходит с телом, если мозг цел.       Лукас Браун был той самой силой, что творила зверства с телом, пока мозг остаётся «в порядке». — Вот и ты, Браун.       Мисс улыбнулась ему. — Мисс Эванс.       Он кровожадно улыбнулся ей. — И?..       Он перевёл взгляд на мужчину рядом с ней. Кто-то, кроме него, посмел стоять так рядом с мисс? — Позвольте представиться: Старший агент Арчибальд.       Мужчина кивнул ему. А, так он один из старших агентов. Как жаль, что от них нельзя избавиться. Но, он думал, что агент Арчибальд будет массивнее. Сильнее.       Ладно, он разберётся с этим позже. — Какие-нибудь пожелания, мисс?       Если она даст отмашку на импровизацию, жертве не поздоровиться.       Хи-хи. — Чётко следуешь указаниям, агент Браун. Ясно?       Как скучно. Обычно это значит, что ему не дадут даже порезать жертву. Жаль, а ведь он шёл сюда заведённый заданием лично от мисс.       Ну, ничего. — Так точно, мисс Эванс.       Чтобы мисс ему не сказала, он сделает это.       Мужчина Агент Арчибальд всё ещё хмуро смотрел на мисс. — После этого опыта я лично навещу Председателя, мисс. Мне придётся попросить, чтобы всех старших агентов не допускали до ваших экспериментов без одобрения Совета… мисс.       Да как он только смеет!.. — Несомненно, агент Арчибальд.       Она улыбнулась ему. — Но сейчас вы должны будете выполнять мои приказы, верно?       Мужчина скривился, как от резкой зубной боли. — Так точно, мисс.       Кажется, он услышал, как старший агент прошептал: «Жаль, что блат в этой организации так высоко ценится».       Агент Арчибальд не хотел погружаться в сознание этого подопытного снова. Ему уже успели дать номер — 1024, — что означало, что за ним ведётся пристальное наблюдение. В частности, цифра десять в начале номера означала, что Совет Попечителей лично следит за данным образцом. Двадцать четыре — его порядковый номер, и он последний, за кем Совет ПП-1 лично вызвался следить за последние пять лет.       Выше был только Совет Председателя П-1. Он знал только троих, за кем следили из самого высокого угла: 1103, сбежавший образец, 1102, умерший в муках образец, и… 1101 — мисс Эванс. Единственный удачный образец.       Он боялся того, что с ним станет, если он вмещается в эксперимент Председателя с его дочерью. И что будет с остальными старшими агентами 67 региона.       От этой мысли его передёрнуло. Надо сходить к Председателю прямо, блять, после этого эксперимента или никогда.       Или никогда.       Он очнулся во вполне приличной комнате, которую можно было охарактеризовать, как комнату отставного военного.       Белое бельё постелено ровно, аккуратно накрыто чёрным покрывалом. Стол пустой, за исключением лампы, ручки и закрытого конверта. Стул приставлен к стене. Дверь закрыта. Окна нет, но в комнате было светло из-за того, что лампа была включена.       Он подёргал ручку двери. Дверь, ожидаемо, не поддалась.       Он подошёл к столу и распечатал конверт, садиться не стал.       «'Ты действительно хочешь причинить мне боль? '»       Гласила надпись в конверте. — Агент Арчибальд, доложите, что находится в конверте.       Он услышал голос мисс.       Подождите. Она не видит надписи.       Внезапно, очертания комнаты размылись, но быстро вернулась в обычное состояние.       Она душит его.       Подумал он. Её любимый способ пытки. — Здесь ничего нет, мисс.       Он не знает, почему он это сказал. Наверное, потому что он читал отчёт о том, что с ним делали, чтобы дойти до шестнадцатого сектора так быстро.       И читал план того, что с ним собираются делать. Причём, даже цензурная версия поразила его до глубины души.       Да, он взломал его первый сектор, не сожалея ни о чём. Теперь они снова встретились на шестнадцатом. Несомненно, он не хороший человек. Он думал только о том, как бы выжить самому. Если для этого понадобится помочь другому человеку, что ж, он сделает это.       «'Спасибо. '»       Наверное, он даже через текст мог почувствовать облегчение.       «Дяденька, давай сыграем в игру?»       Шрифт поменялся. — Агент Арчибальд, согласитесь.       Он понял. Хорошо. Один раз он сможет пережить гнев мисс. Он даже будет рад, если его индекс стабильности понизиться. Идеально оправдание, чтобы для всех старших агентов давали одобрение для участия в эксперименте.       Он взял ручку.       «|Хорошо|»       «Дяденька, ты любишь играть в прятки?»       Дверь сзади со скрипом открылась.       «'Не забудь взять конверт с собой. Сейчас это мой единственный способ коммуникации'»       Он бы взял конверт и без этого напоминания.       За дверью холодно и темно.       Она смотрела на монитор. Ей кажется, что что-то не так. Как будто агент Арчибальд что-то от неё скрыл. Что-то очень важное.       Будет достаточно легко, говорили они. Двое гоняются за тобой, ты гоняешься за одним, проигрываешь, если тебя поймают или ты не успеешь поймать свою цель за определённое время.       Что же, теперь вопросы о том, почему компания Уэйн лидирует на рынке, кажутся глупыми.       Мастер Уэйн — чёртов манипулятор.       Если Эрик думал, что они всего лишь сыграют в догонялки и он проиграет «по техническим причинам», то теперь ему кажется это глупым.       За дверью был лабиринт. По крайней мере, эту сеть коридоров и комнат Арчибальд прелпочитал называть именно так.       Он слышал топот, смех и разговоры двух водящих, которые охотились за ним, и был абсолютно без понятия, где тот, кого он должен был поймать. Конверт в руках превратился в часы на запястье, которые показывали обратный отсчёт. Ещё три часа. Чёрт!       И помощь «извне» делала только хуже. После каждого действия на тело Уэйна, таймер невероятно быстро сокращал свои значения. Например, в самом начале у него было около восьми часов. А теперь, после всего двух воздействий сократился аж до трёх. — Блять!       Вскрикнул он, когда лабиринт снова начал меняться, и он упал со стены, на которую забирался в попытке убежать от своих преследователей.       Лабиринт меняется каждые пятнадцать минут. Он не может представить защиту вокруг своего тела, он чувствует физическую усталость, хотя провёл здесь всего около стандартного часа и он порезался обо что-то, что должно было стать тревожным звоночком о его психическом состоянии.       Он чувствовал тревогу. Опасность. Голоса, как назло, стали только громче.       Перед собой он увидел фигуру. Мальчика лет семи, не больше, в джинсах и свободной белой майке.       Это был не один из его преследователей.       Мальчик улыбнулся и помахал ему. — Привет, дяденька.       Это он. Эрик не знал, почему он так решил, но понял он это моментально.       Тот, кто общался с ним через конверт.       Он побежал за ним и очень быстро догнал. — Ты поймал меня, дяденька.       Арчибальд не знал, был ли он этому рад. Внезапно, мальчик рассыпался песком и перед Эриком появилась высокая чёрная дверь, как в поезде.       Ладно. Он верит в то, что Уэйн сможет с этим справиться. Сделать хоть что-нибудь.       Он очутился в вагоне поезда, скорее всего, в вагоне класса люкс, спального типа.       За окном была тёмная ночь, поезд куда-то ехал. Быстро. Так быстро, что за окном были видны лишь размытые тени.       Двери были распахнуты, будто бы кто-то резко открыл их, словно пытался сорвать дверь. В дверных проёмах лежали пассажиры: в большинстве своём, мужчины и женщины в богатых костюмах и платьях.       Тёмно-синий свет из окон делал картину очень сюрреалистичной.       Будто бы все эти пассажиры были мертвы.       В конце вагона он увидел мальчика, который стоял среди тел.       Это воспоминание?       Мальчик обернулся, когда Арчибальд двинулся к нему. Заметил. Его зрачки еле заметно задрожали. — Дяденька, зачем вы здесь?.. Дяденька, бегите, тут очень опасно… дяденька…       Залепетал мальчишка, точь-в-точь тот, кого он поймал.       Внезапно, мальчика поглотила тень, голос затих.       Он увидел очертания. Большая, массивная фигура угрожающе двигалась на него, совершенно бесшумно, будто тень.       Он хотел побежать, он знал, что надо бежать, но он не мог двинуться с места. Будто бы его что-то держало.       Фигура подходила всё ближе и ближе, ближе и ближе, наклонилась над ним. Её глаза стали похожи на две узкие щёлки в темноте. — …уходи…       Еле слышно прошептала фигура, в её голосе слышался шорох песка и молотого кофе.       Ему конец.       После, фигура поглотила его. — Мы сожалеем, мисс Эванс, но больше мы не можем позволить вам так растратно использовать ресурсы организации.       Судя по тому, как он подчеркнул это «сожалеем», Совету было ни капельки не жаль.       Она сидела и думала. Много. Перед ней было тело Брюса Уэйна.       Ей показалось, что он смеётся над ней. Его пульс был учащён.       Агент даже не сильно пострадал. — Хорошо. Убедил.       Она сделает это сама.

***

— …Это была моя ошибка, господин офицер. Действительно. Я полностью полагалсь на свои способности, я доверяла своему мозгу. Для меня это было схоже избранности. То, что отец сделал из меня.       Эванс прикрыла глаза, судорожно вздохнула. — Я ломала его мозг снова и снова, снова и снова. Я без усилий добралась до двадцать пятого сектора, это было легко. Проникаешь в мозг, уничтожаешь личность. Всё просто.       Внезапно, она попыталась вырваться, яросто закричала. — Но он умудрился прятать от меня свои воспоминания!       Она бесполезно дёрнула руками в наручниках. — Как будто я для него какая-то шутка!       Эванс села, она тяжело дышала, что, казалось, делало её только безумнее. — А знаете почему, господин офицер? Знаете, что мешало мне снова и снова?       Она сумасшедше улыбнулась. — Маска.       Прошептала она. — Больше тень. Та самая, которую видел агент Арчибальд.       Она откинулась на спинку стула. — Он сам называет это создание Маской.       Она хихикнула. — Смешно, правда? Сон разума рождает чудовищ. . Но его трезвость — чудовищ ещё больших.       За дверьми допросной Кларк Кент подошёл к Дику Грейсону.       Он положил ему руку на плечо. — Он проснулся.       Дик повернулся к нему. — Как он?       Кларк нахмурился, прислушываясь. — Лучше. Он узнал Альфреда. Просит его позвонить тебе.       Дик достал телефон. Он действительно доверял Кенту в этом вопросе.       Как по заказу, телефон позвонил. — /Приветствую, мастер Ричард./       В голосе Альфреда слышалось облегчение и радость. — Привет.       Кларк уловил своим слухом: «Альфред, скажи, чей это голос?»       Дик, очевидно, услышал вопрос и горько улыбнулся.       Брюс продолжал: «Это же Дик, да? Грейсон?»       Это было облегчением. — /Не сомневайтесь, мастер Уэйн./       К ним подошёл Тим. — Как он?       Тихо спросил он. — Спасибо Затанне.       Этого было достаточно.       Их передёрнуло, когда они вспомнили, каким Брюса вывезли из той лаборатории.       Он не узнавал их. Он кидался на них. Он кричал как от невыносимой боли, впивался ногтями себе в кожу, пытаясь содрать её. Не человек — дикий, неуправляемый зверь.       Вызванная в срочном порядке Затанна сказала, что всё очень плохо. Что он чувствует себя не живым и не мёртвым, ему не дают жить и не дают умереть, что он видит галлюцинации. Что она никогда не видела ничего подобного.       Она сделала всё, что могла, и справилась.       Но будут последствия. Они все понимали это: после такого не возвращаются прежними. Это невозможно.       Но теперь, по крайней мере, есть шанс, что ему станет лучше. Намного лучше. Может быть. — /Привет./       Они слышат голос Брюса. Он какой-то усталый и немного вопросительный, будто бы Брюс не уверен, что он говорит и кому. — Привет. Как там Затанна?       Спрашивать о том, как там Брюс сейчас бесполезно. Он, очевидно, не в порядке. И они определённо не хотели калечить Брюса ещё больше, чем он был. —/Альфред говорит, что она очень измотала себя. Сейчас отдыхает в другой комнате./       Голос становится более расслабленным. — /Где вы сейчас? /       Это был очень скользкий вопрос. Но тут вмешался Джейсон. — Мы в центре города по очень важному делу. Скоро вернёмся.       К концу фразы он даже улыбнулся. — /Хорошо. Я жду./       Могло показаться, что разговор вышел сухим, но это определённо был максимум того, на что сейчас Брюс был способен. Они понимали это. И они были рады этому. — Окей. Пока.       Брюс говорил с ними, будто бы учился делать это заново. Хотя, почему «будто бы»? — /Пока. Я вешаю трубку./       И они собирались помочь ему.       Подошли Дэмиен и Тим. — Как он?       Джейсон усмехнулся. — Мы можем задержаться здесь максимум ещё на полчаса.       Дэмиен вопросительно поднимает бровь. — Брюс сказал, что ждёт нас.       Это было облегчение. И радость. — Даю ей двадцать пять минут. — Двадцать.       Поправил Тима Дэмиен. — Двадцать так двадцать.       Они повернулись к допросной.       Мисс Эванс продолжала.

***

      Она пыталась взломать двадцать пятый сектор уже в третий раз. Она не использовнеа технику её отца, предпочитая проникать напрямую жертве в мозг, из-за чего был риск быть выкинутой из подсознания.       Это мешало ей. Это дико её бесило. Это заставляло её играть по правилам, ведь Брюс Уэйн был чертовски сильным противником.       Но это всё ещё было эффективнее всего, что делали стандартные процедуры.       Это была её последняя попытка. Дальше в экспериментах просто не было смысла. Подопытного просто устранят.       Разумеется, сама Эванс так не считала. Эванс не считала, что эксперименты необходимо прекращать. Если преодолеть этот рубеж, это будет успех. Ей не надо большего.       Она уже тридцать минут смотрела на тело перед ней. Его глаза были закрыты, казалось, что он спал. Но провода, подключённые к его голове, напрочь портили впечатление.       Остался последний шанс. Или она вернётся в лаборатории отца.       Чем она хуже?       Она считала, что способна создать идеальный образец.       Она протянула руку, чтобы коснуться его лба.       Она привычно проснулась в кресле. Вокруг была та же комната кабинета, Брюс Уэйн был из тех, кто не меняет сценарий, если он доказал свою эффективность. Жаль. Она могла бы подловить его, когда он переделывает сектор.       Впрочем, в этом тоже были свои плюсы.       Она встала, привычно находя на столе два письма. Текст одного из них она уже знала наизусть, в то время как второй менялся каждый раз, но она всё равно предпочитала читать оба.       Она вскрыла красный сургуч, на этот раз он был со знаком организации её отца.       Почерк был аккуратный, ровный, написанный красными чернилами.       Будто кровью, подумала она.       Агент Эванс, Мы будем кратки. Надеюсь, вы не шокированы внезапным заданием, тем более, когда вы только вернулись с миссии, но дело не терпит отлагательств. Вы, разумеется, помните давнюю помеха для планов нашей организации, мистера Уэйна. И его удивительную способность мешать, не делая буквально ничего. Спешу вас обрадовать: Совет дал добро на устранение этой помехи. Вы, несомненно, в курсе про Ежегодный Бал-Маскарад, что проводит дом Уэйнов. На столе лежит приглашение для мисс Хаттер, мира ей и покоя. Надеюсь, вы понимаете, что это значит. От вас требуется устранить только Брюса Уэйна. Совет не простит вам, если вы тронете кого-то ещё из дома Уэйнов или из других знатных домов. Несомненно, вы также понимаете, что будет с предателями. PS. Не забудьте, что все гости должны быть в белых платьях с отличительными особенностями своих знатных домов. Позволить себе чёрный туалет могут только члены знатного дома Уэйнов. PPS. Помните, что вы обязаны надеть именно свою маску!       Второе письмо скреплял чёрный сургуч со стилизованной буквой «W».       Эванс не была уверена, но скреплять свои письма сургучом не с гербом семьи, вроде, было дурным тоном.       Впрочем, Брюс Уэйн — именно тот, кто может позволить себе этот дурной тон.       Почерк словно специально имел множество завитушек и ненужных деталей, отчего в некоторых местах мог показаться совершенно нечитаемым. По крайней мере, Уэйн пользовался обычными чёрными чернилами.       Ей пришлось подвинуть к себе свечу в излишне украшенном подсвечнике, чтобы прочесть приглашение.       Дорогая мисс Розалинд Хаттер! Имеем удовольствие пригласить вас на Ежегодный Осенний Бал-Маскарад, который проводится в Поместье Уэйнов в эту пятницу, 31 октября, с полпятого и до четырёх часов утра Ожидаем вашего прибытия с четырёх часов Просим кавалеров прибыть в строгих костюмах, дам — в вечерних платьях белого цвета Надеемся, что вы сможете приятно провести этот вечер       Это приглашение не менялось несмотря ни на что, что позволило ей его запомнить.       Она встала, решив пройти следующую комнату. На ней уже было элегантное вечернее платье белого цвета и шляпка, кокетливо сдвинутая на бок.       Бал-Маскарад дома Уэйнов был известен в первую очередь тем, что каждый год там собирались самые сливки общества.       Судя по всему, Хаттер делала ставку на то, что на этом балу сможет найти себе жениха и познакомиться с влиятельными людьми.       Бедняжке так и не суждено было поделиться с Эванс своими планами.       Её труп, подвешенный под потолком и с дырой в животе, обнаружился в соседней комнате. Скорее всего, читальном зале.       Она была одета в то же платье, что и Эванс, но в маске павлина.       Часы, залитие кровью, показывали три тридцать. У неё не так много времени.       Эванс подняла и сняла маску с трупа.       Розали имела её лицо. Но оно было искажено гримасой ужаса и боли, вот всё отличие.       Хорошо, значит, это ,видимо, её маска.       Эванс поправила сумку на поясе и пошла дальше.       Не замечая на тумбочке маску стервятника. — Приветствую, леди. Первый раз на таком мероприятии?       К ней подошёл человек в маске таксы, что смотрелось немного комично. — О да, сэр. Не могли бы вы меня просвятить?       Мужчина коротко усмехнулся, протягивая ей бокал с шампанским. — Всё самое лучшее для самой милой леди.       Она коротко улыбнулась, забирая бокал. — Несомненно, мистер Уэйн достаточно экстравагантен.       Мужчина кивнул. — О да, мисс, но вы не волнуйтесь. Год от года, похоже, подобное ожидание уже становится частью бала.       Она фыркнула, пряча улыбку в бокал. — Дурной тон.       Мужчина по-доброму рассмеялся. — Дурной тон — законодатель моды.       Вокруг было множество людей, но ни об одном из них нельзя было сказать, что они хоть немного оскорблены тем, что их заставляют ждать.       Было множество дам в прекрасных, но сдержанных белых платьях и серьёзных мужчин, некоторые из которых держались близ своих спутниц, в то время как другие коротали своё время в компании таких же одиноких. Некоторые, было видно, приходили целыми знатными домами.       Видимо, не только покойная Хаттер воспринимала этот бал как возможность найти себе хорошую партию.       И все сплошь в белом и в масках животных.       Внезапно, её собеседник воскликнул, будто бы что-то вспомнил. — Точно, как же я мог забыть представиться такой очаровательной леди.       Он галатно поклонился и поцеловал ей костяшки. — Тристан Адриан Деррик из дома Кемер, рад приветствать.       Она изобразила реверанс. — Розалинд из дома Хаттер.       Её собеседник быстро поднял голову. — О, неужели мои глаза меня не обманывают! Сама Розалинд Хаттер!       Мужчина театрально вздохнул. — Наверное, я сплю.       Она хихикнула, изображая тот факт, что польщена. — Вы мне льстите, сэр Кемер, ну право. — И как я мог хотеть рассказать вам программу этого вечера!       Она застыла. — Я хотел испортить Бал такой прекрасной леди!       Он подмигнул ей. — Но не волнуйтесь, мисс. Уж теперь-то я точно не собираюсь портить вам впечатление от праздника.       Она сжала бокал, не страшась того, что он может разбиться. — Всё самое лучшее для самой милой леди.       На секунду она пожалела о том, что не может убить и его тоже.       Она должна следовать по сценарию.       Двери поместья открылись. За ними она увидела самого Брюса Уэйна, в чёрном костюме и без маски. За его спиной стояли четыре юноши, тоже в чёрных костюмах, но в масках. Самый старший имел маску хищной синей птицы, Эванс не знала, какой. Стоящий рядом с ним имел маску красной птицы. Но складывалось ощущение, что птица не должна была иметь подобный цвет. Потом шёл мальчишка с маской жёлтой птицы. И только у последнего мальчишки Эванс могла сказать, что за птица. Это была малиновка.       Это странно. В прошлый раз у них были другие маски, даже если её цель была без маски.       И была ещё одна деталь: самый старший из юношей держал на руках мальчика, лет шести, не больше. Его не было. На нём была маска ворона.       Всё, кто был в масках птиц, оживились, словно были довольны тем, что надели маски птиц.       И ещё одно, что Эванс успела заметить: ни одной маски совы. Но это было не так важно. — Сэр Кемер, позвольте вопрос.       Тристан в своей маске таксы выглядел кисло и будто бы с завистью смотрел на маску павлина на Эванс. — Конечно, мисс Хаттер, чем могу быть полезен.       Она оглянулась. Им приходилось шептаться, потому что Уэйн начал свою приветственную речь. — Скажите, почему сам мистер Уэйн без маски?       Он посмотрел на неё немного странно. — Не несите глупостей, мисс Хаттер. Тут нет людей без своих масок.       Внезапно, их привлекли слова Уэйна. — …Мне сообщили, что наше торжество собирается прервать предатель в маске птицы.       Он усмехнулся будто бы немного зло. — Но дом Уэйнов обязан встречать своих гостей при полном параде.       Люди в масках птиц будто сдулись. Теперь они все под подозрением.       Чёрт бы его побрал!       Но, кажется, Кемер был поглощён восторгом от того, что он не в маске птицы, поэтому не обратил внимания на её неосторожный вопрос.       Гости шли толпой, но, как и положено знатным домам по этикету, чинно и неторопливо.       Ей казалось, что все из дома Уэйнов смотрят именно на неё.       На стенах к банкетному залу было множество надписей, но написанное значило одно и тоже: «Идёт большая птица, которая питается падалью…»       Гости не обращали на это никакого внимания, так что Эванс просто решила её проигнорировать.       Что-что, но банкеты и балы Уэйн мог и умел устраивать. Но что-то было не так.       Она выделила для себя несколько подозрительных личностей: Дворецкий Уэйнов, что ходил в чёрном костюме и с маской овчарки; мисс Гордон в платье с чёрными кружевами и в маске ярко-рыжей птицы; её отец с чёрной рубашкой и маской собаки (Эванс так не не поняла, какой); мистер Кларк из дома Кентов (дамы шептались о том, что он из Канзаса, и кривили свои пудренные носики) не в маске, но в чёрной повязке, которая плотно закрывала глаза. И сами члены дома Уэйнов были подозрительны.       Исходя из прошлых попыток, она знала, что об убийстве не должны узнать и что её целью может оказаться не тот, кто является Брюсом Уэйном на первый взгляд.       Она обвела взглядом банкетный зал. Людей, которые имели чёрный туалет или предпочли некоторые чёрные элементы, было немного. Иногда это была лишь какая-то часть макияжа, но Эванс всё равно предпочитала не упускать их из виду. Навряд ли Уэйн нарушит правила собственного мозга и решит прятаться среди людей в белом.       Также, — она перевела взгляд в другую часть зала — была группа людей, которые были на этом балу впервые. Они все имели маски птиц, что позволяло не выделяться среди них, но одновременно усложняло ей задачу.       Потому что на неё моментально обращали внимание, если она отходила от этих людей. — Кажется, вы потерялись, леди?       К ней подошёл юноша из дома Уэйнов в синей маске. Она знала его лишь по воспоминаниям из пятого сектора. И не была рада тому, что кто-то из дома Уэйнов обратил на неё внимание.       Но ведь эта дурочка Хаттер здесь только за этим.       Поэтому она изобразила смущение, спряталась за своим бокалом. — Ох, что вы, нет, мистер?..       Он галатно улыбнулся ей. — Ричард Грейсон из дома Уэйнов.       Она удивлённо вздохнула, затеребила рюшками перчаток. — Ох, м-м, право, так неловко… — Смущаешь леди, Дикки?       На него сзади вальяжно навалился юноша в красной маске.       На самом деле, она не знала, почему была уверена в том, что Ричард старше, и подозревала, что это влияние мозга Уэйна на её подсознание.       Хорошо, старше так старше. — Прекрати, Джей, мне почти была обеспечена хорошая компания на этот вечер, если бы не ты.       Грейсон в шутку толкнул младшего локтем. — Чем тебя не устраивает моя компания, м-м-м?       Грейсон хохотнул и немного отпил из своего бокала. Или, по крайней мере, сделал вид. — Тем, что ты не моя очаровательная спутница, мисс… — Розалинд Хаттер, сэр, позвольте. — …мисс Хаттер.       Грейсон теперь даже не пытался сделать вид, что ему интересна беседа. — Мисс Розалинд Хаттер?       Глаза Джея (?) хитро блеснули из-под маски. — Действительно очаровательно~.       И если раньше Эванс думала, что светский лев в этой семье именно сам Уэйн, то сейчас её посетила мысль, что это не так.       Хотя бы из-за тона, с каким юноша произнёс это «очаровательно». — Отвяжись от Грейсона, Тодд, тебе не идёт быть вежливым.       Дэмиен Уэйн. Его она могла узнать. Единственный кровный сын Уэйна среди них. — А тебе не идёт быть тактичным, но я же это не говорю. — Так, всё. Никаких ссор сегодня.       Грейсон мужественно остановил конфликт, хотя Эванс подозревала, что опасности не было.       Её внезапно осенило. — Стоп, т-так вы…       Тодд отсалютовал ей бокалом, Дэмиен Уэйн сложил руки на груди. — Джейсон Питер Тодд из дома Уэйнов. — Дэмиен Уэйн из дома Уэйнов.       Она поспешно поставила бокал на поднос проходящего мимо официанта и сделала реверанс. — Розалинд из дома Хаттер.       Чем она могла их привлечь? — Дом Хаттер? Кажется, вы первый раз на нашем мероприятии? — Вы правы, сэр Тодд.       Он улыбнулся ей коварно, словно лис. — Тогда отчего же вы, мисс Хаттер, предпочитаете одиночество компании себе подобных.       Она усмехнулась, будто бы не подозревала о подвохе. — Следует сказать, сэр Тодд, что компания таких как я…       Она сделала паузу. — Невероятно скучна. Я от природы любопытнее нужного.       Грейсон понимающе улыбнулся ей. — Не можете дождаться начала основного действия? Поверьте, вам понравится основная программа. Помимо танцев, конечно же.       Дэмиен скривился. — Танцы.       Протянул он так, словно это слово его лично оскорбило. — Да ладно тебе, Дэми, танцы — это не так уж и плохо.       Тодд усмехнулся. — Было бы не так уж и плохо, если бы отец не считал, что вальс тридцатилетней давности уместен на подобных мероприятиях. — Это классика, Дэми.       Грейсон снова ей улыбнулся, будто бы извинялся за своих братьев. — Это раздражает, по ощущениям, будто носишь вещи мертвеца… — Что за шум, а драки нет?       Спор прервал последний из братьев, который в жёлтой маске. — Джей и Дэми смущают леди своими бессмысленными спорами.       Она изобразила невинность. — Позвольте, сэр Грейсон, но ведь этот конфликт действительно интересен.       Она поклонилась подошедшему. — Розалинд из дома Хаттер.       Юноша лишь кивнул ей. — Тимоти Джексон Дрейк из дома Уэйнов.       Он подмигнул ей. — Неужели они снова спорили о классике?       Она улыбнулась. — Никогда не знала, что танец может быть настолько интересным. Даже если никто из нас не танцует.       Тодд рассмеялся. — О, леди, вы точно зря ждёте слишком многое от этих танцев. — Да, отец говорил о том, что все знатно повеселятся.       Добавил Грейсон. — Если бы только отец говорил о своих гостях…       Прошептал Дэмиен.       Она сделала вид, что не услышала. Её больше волновала фраза, которую Дэмиен бросил во время спора.       Будто носишь вещи мертвеца…       Это пугало. Будто бы они что-то знали о ней.       Но не могли. Абсурд. — Отец говорит о своих гостях. Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь жаловался.       Невинно улыбнулся Дрейк. — А кто посмеет, Замена?       Замена?.. — О, начинается.       Канделябры на стенах погасли, отчего свет от люстры казался мистическим, абсолютно нереальным. — Рад приветствовать всех своих гостей. Я действительно рад тем, кто сегодня посетил нас. И мне невероятно жаль тех, кто сегодня не с нами.       Брюс Уэйн поднял свой бокал. — Так выпьем же за тех, кто сегодня смог нас посетить. За гостей!       Раздался хор голосов. — За гостей!       Эванс лишь притворилась, что отпила из своего бокала.       Не может он говорить о Хаттер. Не может. — Разумеется, сегодня многие из нас приветствуют новое поколение, что рано или поздно заменит нас. Так выпьем же за молодость!       Рядом с ней тихо захихикали сыновья Уэйна. — Нашу жизнь во все времена сопровождала опасность. Зависть. Ненависть. Риск. Так выпьем же за успех, который он приносит. За успех!       Люди вокруг заметно напряглись. Будто бы все только сейчас поняли, насколько реальна проблема убийства.       Будто бы как только проблема была озвучена, она стала осязаемой. — За успех!       Крикнул Грейсон рядом с ней. И только после этого его поддержали другие люди. — Как вы все знаете, главные герои сегодняшнего вечера — наши многоуважаемые новички. Уверен, вам понравится программа, которую я подготовил для них.       Он ещё даже ничего не сказал, но она уже знала что они будут делать.       Фигуры. — Фигуры, господа.       Публика одобрительно заголосила, и будто бы из ниоткуда появился небольшой ящик.       Подошли двое, вытащили бумажку. Что-то прочитали, засмеялись. Потом вышли на середину зала.       Женщина раскинула руки, мужчина же будто бы резко всадил ей нож в живот.       Что?.. — Воробей.       Ответил Брюс Уэйн не задумываясь.       Толпа одобрительно заголосила, двое же пропали, рассыпаясь песком.       Вышли другие, тоже двое.       Прочитали бумажку.       На этот раз всё не было так просто. Партнёры кружились, выбивая землю друг из-под друга. Затем второй, более крупный, схватил первого за шею. Первый рассыпался песком. — Тоже просто. Синица.       И так раз за разом. Ворона. Журавль. Соловей. Много-много птиц. — Ваша очередь, мисс Хаттер, чего же вы стоите?       Она вздрагивает. И все смотрят на неё, на секунду даже кажется, что все имеют маски сов. Сов, которые растерзают её.       Она ещё не взяла бумажку, но уже знала, что за птица там будет. Птица, которая питается падалью.       «Стервятник.»       Это выглядело почти как издевательство. Насмешка.       Она закрыла глаза.       Это провал. Подумала она. Это конец.

***

      Её вырвало из сознания Уэйна.       Искажённоё яростью лицо Супермена не приносило ей должного ужаса. Скорее, облегчение.       В реальном мире хотя бы есть шанс выжить.