Красная лента

      Вместе с тем, как краснело небо, готовое разразиться на крышу приближающегося к деревне автомобиля, сердце Йегера захлебывалось в крови. Он слишком хорошо знал уже, что такое зачистки неугодных рейху людей, чтобы даже как-то пытаться себя успокаивать. Оставалось надеяться, что его гнева кметство все еще боялось, чтобы бежать к этому позору армии — Шульцу.       — Мы можем вообще быстрее? Или для тебя времени не существует? — прорычал Эрен, нервно поправляя фуражку, которая буквально давила. Хотелось снять ее уже сейчас, но ситуация не позволяла.       — Унтерштурмфюрер желает лично поучаствовать в расстрелах польских выродков, скрывавшихся на этой территории и ведущих антипропаганду?       От усмешки, с которой это было произнесено, Эрен вздрогнул, начиная постепенно осознавать весь ужас происходящего. Этот парнишка, строивший сейчас из себя такого рьяного националиста, нюхал разве что кровь простых людей, тех, кто кормил его все это время. Йегер вспомнил, что именно этому Фрицу сестра Микасы как-то наливала молока, когда тот чинил этот автомобиль, за рулем которого находился. Как бы Иванка не раздражала своим поведением, но… Разве она заслужила, чтобы о ней вот так нагло отзывался обычный солдат? Такой же человек, как и она сама. Как сам Эрен.       — Вези. Скорее. Не твоего паскудного мозга дело, чего желает офицер.       Видимо, сказал Йегер это с такой интонацией, что Фриц вдавил ногу в педаль, сразу выжимая из движка все силы. Только… Взвизгнув, мотор закашлялся и умолк. Осмотревшись, Эрен только сильнее стиснул челюсти, прихватывая папку и плащ. Без промедлений, не слушая слов солдата, Йегер выпрыгнул из машины, чудом удержавшись на ногах, увязая сразу в грязи. К черту сапоги. Лишь бы успеть добраться. Лишь бы просто успеть. Накинув на плечи плащ, Эрен не слышал вокруг ни звука. Все умолкло. Он шел ровно той же дорогой, как тогда — летом. Отличалось только то, насколько тяжело было на душе, насколько сильно было… страшно. Будто ровно в этот момент происходило нечто неизбежное. Но он же приехал. Он здесь. А значит, кметство уже ничего не может сделать. Значит, что он вернется, и все будет правильно. Будет так, как нужно. Он скажет все, что хотел. Он извинится. В первую очередь. Упадет на колени. Извинится за Польшу… Даже если он лично и не убивал, все равно извинится. Хоть всю ночь на коленях стоять будет до самого рассвета. Плевать на гордость. Уткнется ей в ноги. А она нежно коснется своими теплыми пальцами его волос, откинув к дьяволу ненавистную фуражку. Она улыбнется. Улыбнется так, как только она может. Он будет стоять ровно столько, сколько потребуется. Не простит — будет ее право. Его руки не в меньшей крови.       Для чего ему это подписанное положение на повышение за удачную операцию? Зачем ему звание, если он не успеет сейчас… Эрен тяжело выдохнул, а перед глазами помутнело, но он только пошатнулся, устояв на ногах. Нельзя было так думать. Нельзя было уезжать… Нельзя было не позволять себе больше говорить ей «люблю». Любую ведь любил. И грустную, и радостную, и что-то ворчащую под нос, когда обжигала палец. Любил грозящуюся пройтись по нему полотенцем, когда раньше времени залезал попробовать обед. Любил задумчивую, плавно расчесывавшую прекрасные блестящие волосы. Любил улыбающуюся, сонную, когда притворялась, чтобы не выползать из постели… Тряхнув головой, Йегер стянул фуражку и сжал ее в руке. На заброшенной дороге никто не увидит. Он повернул голову, услышав всплеск, и некая глупая надежда пронзила его сердце, а в мелькнувших желтых лучах, тут же исчезнувших в хмурых тучах, показалась такая родная фигура. Гулко сглотнув, Эрен заметил лишь взмывающую в небо печальную чайку, держащую в клюве пойманную рыбешку.       Увеличив шаг, он вскоре вышел к деревне, но все здесь было не так, словно война затронула и это тихое место. Крики и стоны доносились отовсюду, и пахло… Пахло безумным всевластием и порабощением. Пахло нелепой и глупой войной, которую начала его страна. Проклятия сыпались на его голову, но Эрен четко шел к своему дому. Нет. К их дому. И она должна была быть там. Он точно знал, что сейчас распахнет дверь, и вновь увидит ее. Увидит, обнимет. Скажет…       Снесенная дверь заставила покачнуться и Йегера. Но он сумел воззвать к своему разуму, заткнув эмоции. Случайность. Но если бы… Медленно, будто его погрузили в вязкую полупрозрачную субстанцию, Эрен прошел во двор, игнорируя следы на земле. Нельзя было подавать виду. В любой момент могли его заметить. Шагнув внутрь дома, примечая моментально каждую деталь, говорившую о произошедшем здесь, Йегер представлял, что сейчас сотворит с мудаком Шульцем, если это окажется делом его рук. Никто не имел права приводить в исполнение приказы, которые были доверены ему — Эрену Йегеру. Как Гюнтер посмел начать все, не дождавшись офицера СС? Теперь срочно нужно было найти его, потребовать ответа, найти Микасу. Она точно должна была быть еще у него. А как иначе? Он же лично в документах четко подчеркнул ее немецкие корни. Правильные, черт бы их побрал. Кто судит вообще о правильности крови, которую человек не способен выбрать? Кто гордится тем, где родился и кем, если этот выбор не зависит от человека? Гордятся достижениями, поступками… Эрен рвано вобрал воздух. А сам? Сам чем мог гордиться? Что в польской форме организовал захват немецкого лесничества с целью создать прецедент, дать повод рейху развязать войну?       — Герр Йегер! Герр Йегер, я знаю, что Вы уже там! — разнеслось по двору и коснулось слуха Эрена, из-за чего он поморщился.       Быстро схватив свой белоснежный платок с вышивкой, валявшийся на кровати, Эрен поспешил на выход. Он не выдавал ничем своего внутреннего состояния. Все тот же уверенный, холодный и строгий взгляд, выправка и безразличие к происходящему.       — Герр Шульц, потрудитесь объясниться, с каких это пор в мое отсутствие начинаются…       — Ах, да не переживай, никакие правила я не нарушил. Ты что! — Гюнтер рассмеялся, размашисто хлопнув Эрена по плечу. Оторвать бы ему руку за такое панибратство, да нельзя — на одной стороне же. Только теперь от этого еще противнее стало. — Тут ваш штурмбанфюрер хозяйничает, я даже и не высовываюсь. Но, пойдем, герр Йегер, все веселье иначе пропустишь — не дело.       — Веселье? — Эрен демонстративно убрал платок в карман, выгнув бровь.       — Так расстрел намечается. Выявлены те, кто против рейха выступал. Поляки, отказавшиеся власть нашу принять. Все те, кого и ты на чистую воду вывел, герр Йегер. Ну а штурмбанфюрер только в исполнение приказ привел, да еще нескольких обнаружили. А ты чего в дом заходил? Ностальгия что ли?       — Попрошу официального обращения, герр Шульц, — отрезал Эрен, готовый придушить Гюнтера на месте. Да не поймут. В груди все огнем и без того полыхало, сдерживать тревогу уже было немыслимо, но он держался. — И я имею полное право забрать из дома, где жил, свою личную забытую вещь. Еще вопросы?       — Нет, герр Йегер, никак нет, унтерштурмфюрер. — Шульц заметно сбавил свои обороты, видимо, действительно испугавшись всей серьезности Эрена. — Идемте.       Гюнтер отстал уже на полпути к полю. А Йегер думал только о том, что коня, жаль, уже наверняка увели солдаты по приказу. На нем бы скорее добрался бы до места. Хоть ноги и двигались, а все вокруг на месте будто стояло. И вновь это ощущение неизбежности чего-то ужасного. Запах смерти. Он слышал от солдат, которых встречал, что на войне было понятие такое. Человек мог чувствовать кровь родного ему человека, понимая, что его ждало. Но Эрен только сильнее нахмурился, вышагивая, закинув руки за спину, к роковому месту. И с каждым шагом его надежды хоть на малейший позитивный исход рушились. Спросить Гюнтера напрямую? Никак нельзя. Микаса ведь наверняка еще была жива, а своим глупым вопросом он выдал бы их с потрохами.       Впервые Эрен отказывался выстраивать логическую цепочку, которая привела бы его к определенному ответу. Взломанный дом. Разнесенные в хлам их личные вещи. Сорванное с кровати белье, подернутое кровью. Следы борьбы, которые исчезли у полос, оставленных колесами повозки. Война с Польшей. Отношение кмета к его панночке… К глазам подступало что-то горячее, забытое. И больше всего хотелось сейчас очнуться от всего этого разыгравшегося кошмара. Хотелось спрятаться от ужаса и несправедливости, прижавшись лбом к коленям Микасы. Устроить удобнее голову, и слушать ее рассказы о традициях, об этих глупых праздниках, в которых он даже согласился бы участвовать. Отправиться бы с ней сейчас на берег озера, чтобы в плаще своем закутать, наблюдая, как в воде звезды тонут. Да хоть розу бы лесную искать попросила, пошел бы и нашел. Схитрил бы, как пить дать. Свернуть лист папоротника, нарвать красного мака и ромашку добавить. Чем не чудная лесная роза? Скрепить острой осокой. И пусть развалилась бы быстро, но ведь наверняка улыбнуться бы заставил.       Как и он сам сейчас непроизвольно улыбнулся от мыслей, что защитной стеной возводились, отгораживая от реальности. Только бы не слышать всех этих криков, всех плачей. Сапоги начали увязать вновь в грязи на подходе к сырому полю, и Эрен едва ли не вскрикнул, замечая, что там не грязь была, а вязкая, густая кровь, которую он сам же и начал проливать. Самолично открыл кровавый поток, который теперь заполнял поочередно каждый город, встречающийся на пути армии его страны. Все было ничего, пока его лично не коснулся разверзнувшийся ужас смерти. Эрен проморгался, и вновь земля оказалась серой, хоть и мертвой. У стены, для которой он сам же и выбрал место, в ряд стояли люди в белых рубахах. Браун. Райнер Браун стрелял лично в каждого, а за его спиной с мерзкой и самой гаденькой улыбкой стоял тот самый офицер, которого Эрен теперь так возненавидел. Своего офицера. Невозможно.       Йегер уже представлял, что сейчас его Вальтер отправит пулю ровно в лоб этого возомнившего себя хозяином там, где со всем должен был справиться он лично. Наверняка же кто-то подсуетился, кто-то попытался донести информацию о мягкости унтерштурмфюрера СС Эрена Йегера, что они отправили сюда аж проверяющего столь высокого звания, чтобы у Эрена и мысли не возникало ослушаться. Чертовы механизмы. Чертовы приказы. Чтобы все в аду горело вместе с системой этой несправедливой! Эрен вздрогнул от собственных мыслей, прорываясь к реальности. И ведь мысли правильные были, но почему-то выглядели они инородно. Плотный запах с поля убийственно вдарил в нос, и Йегер непроизвольно попытался прикрыться своим платком, но откинул эту идею. Он сам был причастен ко всем этим зверствам, и теперь должен видеть результаты своего труда. Результаты каждого отправленного отчета, каждого своего действия, каждого…       Он застыл, когда первая очередь приговоренных несчастных, ударяясь о стену, скатилась вниз — в яму. И ускорился, когда по тонкой и наверняка скользкой кромке вышли новые люди. Именно люди. Не поляки, евреи, болгары, немцы. Эрен в ужасе распахнул глаза, вспоминая каждое слово Микасы. Вспомнил и ее фразу, что поздно будет, когда поймет неправоту свою. Не поздно ведь еще. Совсем не поздно. Райнер же стреляет. Неужели не видит, кто перед ним? Неужели не понимает, что вот — Иришка. Подруга. Вечно улыбчивая и стеснительная до ужаса. Казалось, что спроси ее о чем-нибудь Эрен, то в обморок рухнет.       Райнер точно должен был видеть Микасу. Сейчас посмотрит, узнает… Это же жена Эрена Йегера — лучшего друга. Не сможет выстрелить. Просто нелепая ошибка. Спутали с кем-то.       Застывший внутри крик раздирал грудную клетку, хотел вырваться, когда рука Брауна поднялась. Неправильно. До ужаса неправильно. Страх пронзил Йегера. С каждым падающим человеком что-то внутри Эрена обрывалось. Трещало. Но только внешне он был спокоен. Разве что бледен. Отвечал на нелепые вопросы Шульца, успевшего нагнать его на подходе. Только вот все сознание Эрена рвалось сейчас туда — к его любимой. К его единственной. Рвалось туда, чтобы успеть сказать, признаться. Не витиевато, уклончиво. А четко произнести такое важное «Люблю тебя». Рвалось сознание, чтобы укрыть собой, успокоить, чтобы позволить понять, что он — вот здесь. В каких-то нескольких метрах от нее, и готов броситься на Райнера, послав в ад весь мир, приняв на себя удар. В голове повторялось, готовое сорваться с языка в любую секунду: «Остановись! Остановись! Остановись!»       Эрен готов сделать все, лишь бы…       Два быстрых выстрела оборвали весь ход мыслей, в которых Эрен успел воплотить в жизнь все задуманное. Небо подло не разверзалось дождем. Только хмурилось, будто осуждая. Йегер остановился. Как и его сердце остановилось, отказываясь делать очередной удар, как и вспыхнувшие легкие из-за нехватки воздуха. Он прикрыл глаза на несколько секунд, небрежно сделав полушаг назад, пытаясь сообразить, что не успел на какой-то день. Задержался. Опоздал на всю жизнь.       Эрен не помнил, каким образом дошел до ямы. Он только видел бледное и измученное лицо Микасы; расползающееся красным пятно на ее белоснежной сорочке. Он помнил каждый изгиб ее тела, сейчас так неестественно лежащего во всей этой смрадной грязи. Еще теплая. Броситься бы к ней, прижать к себе, прошептать, что здесь, приехал, умолять сделать хоть один-единственный вдох. Медленно моргнув, едва сумев разлепить веки, Эрен перевел взгляд на Брауна. Лишь на долю секунды заметил в нем отчаяние, но, как солдат вермахта, Райнер вновь вернул себе прежнее равнодушие. Не мог на него злиться Йегер. Не было вины здесь Райнера. Он так же всего лишь исполнял приказ, отданный бездушным офицером, прогнившим насквозь всей этой нацистской плесенью. Пораженным вирусом бесчеловечности и отсутствием сострадания. Это были не люди. Мерзкие и убогие звери, пытавшиеся поставить себя выше остальных. А кто дал им на это право? Кто позволил решать, что они лучше? Чем Гюнтер Шульц был лучше Микасы Аккерман? Тем, что позволял солдатам насиловать неповинных девушек? Тем, что вливал в себя литрами алкоголь? Чем он, оставшийся в живых, был лучше той, что каждый день с заботой относилась к соседке, втихую носила старушке приготовленную еду, думая, что офицер СС не подсматривал за ней в окно? И кто из них двоих был достоин жизни, а кто — смерти?       Когда вдруг сильный человек получил право отбирать что-либо у более слабого, как животное? Для чего тогда учили его с детства о необходимости защищать девочек? Чем вдруг любая другая девочка, оказавшаяся слабее немецкого офицера, заслужила такого обращения?       — Унтерштурмфюрер Йегер! — окликнул его тот самый офицер, смотрящий сейчас на него, не снимающий извечно гаденькую ухмылку. — Представляете, обслуга-то Ваша покровительством евреям занималась. Вот как интересно все выходит-то… Да еще и полячка.       Вцепиться бы в горло ему. Выгрызть каждое слово, что он бросал сейчас грязью… Да нельзя. Расстреляют и его тогда. А если и так? А если выложить все, как на духу? Разве заслуживал он сам жить после того, как практически обрек на смерть Микасу? Разве заслуживал чего-то, кроме такой же смерти? Он должен лежать сейчас рядом. Никак иначе. Что же тогда мешало, что останавливало? Чертова клятва. Не вернула ведьма ему сердце. Не позволила ослушаться и желания ее последнего. Не разорвала клятву. А теперь и умереть так просто по своему желанию не мог. Обещал же глупостей не делать, обещал сохранить себя…       — Прошу ознакомиться, герр. — Эрен протянул черную увесистую папку, которую все это время прижимал к себе. — Здесь вся информация о местном кметстве, которую мне доставили совсем недавно. Я не был в курсе, что Вы прибудете сюда. Жаль, не смог разобраться со всем лично, и Вам пришлось возиться с этой чернью. Не пристало…       — Довольно. — Нахмурившись, штурмбанфюрер вчитывался в каждое слово, согласно кивая, повторяя что-то беззвучно губами. — Ну, то, что она — полячка, этот факт неоспорим. Конечно, немецкая кровь… Возможно, ее следовало бы и в Германию отправить. Родила бы здоровых детей достаточно на будущее рейха, во благо нации. Но, чего уж теперь тут поделаешь. Одной больше, другой меньше. Все одинаковые, хоть и гладкая она наверняка была. — Он прищурился, взглянув на Йегера.       Эрен едва заметно сжал кулаки, но проглотил подобравшуюся к горлу ярость, отправив ее царапать сердце.       — Даю добро на дальнейшую зачистку. Мне здесь уже наскучило. — Штурмбанфюрер махнул в сторону очередного ряда людей, рухнувших под выстрелами. Его ничего не волновало. Для него все это было правильно. Но больше не для Эрена. — Как закончите, возвращайтесь в Берлин для получения дальнейших приказов.       — Будет исполнено! — Вскинув руку, Йегер кивнул, вытянувшись.       Только бы не сломаться под тяжестью собственных эмоций. Только бы не рухнуть здесь же. Кметство… Предстояло найти каждого. Чтобы рассказали перед смертью все, что знали. И каждый бы получил свою личную пулю. А потом… Больше не видеть никого из них, остаться со своими личными кошмарами. Удаляясь, он мельком заметил, что место рядом со штурмбанфюрером занял Шульц, и скривился.       — Эрен. — Обернувшись, Йегер заметил бледного Райнера. — Эрен, я…       — Молчи. Я все знаю, все понял. Молчи. Я не готов. — Он замотал головой, прерывая Брауна.       — Найди Богдану. Вдруг… Вдруг вещи у нее какие остались. Седая старуха такая. Ты не видел ее, но узнаешь точно. Где-то в деревне осталась. — Браун кивнул и поспешил обратно, а Эрен только проморгался, но тут же направился обратно в деревню.       Сапоги захлебывались в грязи, ноги было почти невозможно передвигать. Только причиной тому явно была не столь влажная земля, налипавшая комьями, но внутренняя пустота Эрена, который даже не понимал, что сейчас чувствовал. Он просто существовал. Без капли эмоции. Он не верил в произошедшее. Все еще не осознавая полностью, что случилось.       И где теперь искать эту Богдану? Микаса рассказывала о ней, но разве он тогда что-то слушал? Он смотрел на Аккерман, следил за каждым ее движением, радовался тому, что был рядом… Остановившись, Эрен вновь взглянул на свои ноги, опустив голову. Фуражка нелепо слетела, плюхаясь в лужу. Он смотрел на это какое-то время, не желая притрагиваться к форме, которую раньше так берег. Но, оглянувшись, поднял, спешно оттряхивая. Грязная, она оставила следы на кителе, но уже было все равно. Проходивший мимо солдат едва не потерял дар речи, когда в него прилетела офицерская фуражка.       — Вычисти, — бросил Эрен, спешно следуя дальше, игнорируя расспросы солдата. Наверное, тот совсем опешил от такого задания, но какая была разница?       Среди снующих солдат с противно довольными рожами, среди заплаканных местных, которым сейчас Йегер даже в глаза не мог смотреть, он все еще невольно надеялся увидеть Микасу, и всякий раз был вынужден одергивать себя, что искать ее бесполезно. И он знал прекрасно, где она сейчас была. Одна. В грязи. Замерзающая. Без него.       Богдана. Ему нужна была именно она. Пришлось обойти немало дворов, стараясь не особо привлекать к себе внимания, пока у отдаленного заброшенного и обветшалого домишки он не заметил ту, чье лицо не помнил. Рискнув, Эрен подошел к скамейке за покосившимся забором, на которой сидела женщина с выбивающимися седыми прядями из-под черного платка.       — Богдана? — Его надломленный голос прозвучал так, что, услышь его другие офицеры, то поняли бы моментально всю боль, собравшуюся в области сердца, разрывающую изнутри на части. Только за одно это слово ему грозил бы расстрел, ибо он сам выдал все.       Не дождавшись ответа, Эрен плюхнулся на скамью рядом, смотря бездумно перед собой, словно на время его выбросило из этой реальности.       — Пришел все-таки. Рожа какая кислая. — Она пустым взглядом всматривалась в еле виднеющуюся яму. — Не стыдно подходить? Тебе хоть жить не стыдно? Хотя, она так хотела. Чтобы ты жил. Вся завяла, словно цветок без воды. И как чувствовала, что умрет. До последнего жалела о чем-то и ныла, что ей теперь тошно без своего нациста. Живи теперь с тем, что произошло.       Богдана замолчала, вытирая слезы с холодных щек. Сейчас, казалось, она постарела лет на десять. Ночнушка, вымоченная в крови, дрожащие руки и взгляд. Такой бывает только у тех, кто видел смерть. Очень много смертей.       — По-крайней мере ее не насиловали, как Иришку. — Она спрятала свое лицо в ладонях, чуть наклоняясь. — Каждый солдат в ней побывал, прямо на площади. Перед всеми. Просто потому, что она еврейка.       — Почему не отправили ее до всего? Райнер бы помог… Наверное. — Эрен прикинул, что при наличии в деревне офицера СС, муха бы не проскользнула за границы, и совсем поник. — Ладно. Глупый вопрос. Зря думаете, что я такой же. Но сделать сейчас ничего не мог. Тошно, Богдана. Немцам тоже больно бывает и горько.       Слабо усмехнувшись, Эрен стиснул зубы и поднял было руку, чтобы попытаться коснуться Богданы, приобнять с целью поддержки, но почти сразу передумал. Слишком кровавые его руки, даже если этого не было видно. Каждое услышанное сейчас слово только сильнее подкармливало внутреннего монстра, желавшего боли всем причастным к этому кошмару, в котором он оказался.       — Мы бы ушли. — Богдана наконец глянула на него, улыбаясь, словно сумасшедшая. — Они начали даже раньше рассвета. Без предупреждения вытаскивая из кроватей. А телеги все едут, все едут. Трупы с живыми намешаны. Ребенка пятилетнего без раздумий застрелили прямо у нее на глазах, а потом труп рядом кинули, словно мешок с мусором. Она от шока, видимо, сознание потеряла. А нас солдаты уволокли как можно дальше. Если бы я увела ее ночью… Нужно было сразу после сообщения по радио собирать вещи и уходить.       Она отвернулась, всматриваясь в серое небо и усмехаясь.       — Она мне как дочь была. — Богдана выдохнула так, словно что-то ужасно тяжелое лежало на ее грудной клетке. — Помню еще такой маленькой. Бесенок, шороху наводила всегда с Иришкой и другими ребятами, а мне потом ее ловить и к мамке вести. А после выросла, расцвела, словно роза. Волосы черные такие, щеки румяные, а кожа — мрамор. Всегда отгоняла мальчишек.       Она снова замолчала, словно переваривая, все, что случилось.       — Кмет наговорил на нее. На всех. Только они, да палач этот виноваты. Блондина заставил стрелять всех пачками. Он честно пытался сделать хоть что-то. — Она вдруг озлобилась. — У панны не было крови этот месяц. Понимаешь же, как это бывает. И что значит.       Йегеру будто душу на части разрывало, что оставалось только выхаркать ошметками вместе с кусками легких, сжавшихся, не позволявших сделать вдох. Йегер лишь мог плотно сжать губы, бледнея, не позволяя себе хоть одну лишнюю эмоцию. Их все еще могли видеть. Прикрыв глаза, он все-таки продолжительно выдохнул, словно проскулил беззвучно. Сгорбился, теряя былую уверенность в собственной значимости. Получалось, что не только Микасу защитить не сумел, так еще и… ребенка? В глазах защипало настолько, что пришлось плотно зажмуриться. Все образы, описываемые Богданой, казалось, навсегда теперь останутся с ним. Навсегда и до конца его дней. Сколько бы их ни осталось. Он едва коснулся головой плеча Богданы, ощутив чужое тепло, но сразу отстранился. Эти короткие вольности были вновь отброшены в сторону, и Эрен выпрямился. Теперь не было никаких сомнений, что ему следовало делать.       — Есть что-то от нее еще? Осталось? — Он приложил ладонь к сердцу, в кармане перед которым бережно так и хранилась красная лента.       — Только волосы. Отрезала, когда ее за них схватили и тащили. Можешь сохранить их. — Богдана поднялась, замечая, что уже начинало темнеть и солдаты медленно стягивались в одном месте, чтобы отпраздновать удачную зачистку. — Не ешь и не пей ничего сегодня, Йегер. Думаю, их захотят отравить. Сама бы это сделала, но ухожу. Больше не вынесу здесь находиться. Да и просьба у меня есть, чтобы солдаты в лес не совались. Не тревожьте меня, а лучше забудь, что я вообще существую.       Она чуть сжала его плечо и ушла в лес, босая и в ночнушке.