Игра вслепую

            Работа на кухне была монотонной и порой тяжёлой, однако оставляла не только с болью в мышцах и слезящимися от дыма глазами (Мэри Кэтрин никак не могла привыкнуть и вовремя ускользать с места, куда идёт дым), но и с внутренним удовлетворением: она делает что-то полезное, а не просто ждёт, что случится чудо и её жизнь придёт в норму.             Правда, готовка никак не приближала её к тому, чтобы вернуться в норму, но что бы приблизило? В мире, который поначалу казался сказочным, на самом деле было немного волшебства, а в её ситуации только оно могло бы что-то изменить. Но Королевы леса больше нет, и никто не знает, как вернуть её. Возможно ли вообще вернуть её? Спросить об этом напрямую Эм-Кей не решалась. И потому, что не хотела вопросом бередить свежие раны, и потому, что сомневалась, действительно ли ей нужен ответ.             Пока она, по крайней мере, могла надеяться.             В лагере беженцев было не так уж плохо. Она почти никогда не оставалась одна, а работа не оставляла времени, чтобы хандрить. Она уже многих запомнила по именам. Кухонных «девушек»: Полуа и Глим, мрачноватую Дорею и легкомысленную болтушку Клематис, у которой получались изумительные пряные лепёшки, и, конечно, несравненную Боллу. Лифменов, в основном молодёжь: Гельду, с которой один раз делила плащ, серьёзного юношу с чёрной косой — Кратоса, совсем юного и потому застенчивого Тиля, их десятника Сета, который выглядел строгим и жёстким, но оказался неплохим парнем (а ещё страдал аллергией на тимьян); Сеамни, дочь Луга; разведчика Ларгу, который воровал лепёшки Клематис и дразнил Боллу; белобрысого и лопоухого Никса, травившего байки на грани приличия и получавшего за это подзатыльники от Сеамни, если та оказывалась рядом. Мирных жителей: Морайна, старшего целителя, его красавицу-жену, Алеми, милую и добрую настолько, насколько её супруг был суров, и ещё с десяток удивительных созданий — цветов, грибов, насекомых.             Целый мир, который она до сих пор видела только краем глаза — на первый взгляд он казался простым, но стоило присмотреться, и она терялась в его многообразии.             Стоило присмотреться — и становилось страшно.             Через некоторое время Мэри Кэтрин набралась храбрости и попросила отпустить её поговорить с отцом: раз она не может сейчас вернуться домой, то должна сама сказать ему об этом. Она ведь даже не знала наверняка, получил ли он её послание с камеры.             В конце концов, охотники каждый день улетают в лес, и если один раз кто-нибудь полетит в другое место, это ведь не сильно повредит общим делам? Просить Нода она не стала, чтобы не навлечь на него новых неприятностей, а дождавшись подходящей возможности, обратилась прямо к Ронину. Подходящим сочла момент, когда генерал опустошал миску, полную горячей ароматной похлёбки, которую она принесла… В общем-то, она не ошиблась. Пока генерал ел, с докладами и прочими важными вопросами к нему никто не лез, так что он спокойно выслушал её и, поразмыслив, пообещал, что кого-нибудь пришлёт.             Эм-Кей ожидала увидеть кого-то из младших гвардейцев, но никак не Сеамни, которая, как она теперь знала, была десятником. И вот теперь, через две недели после того, как она провалилась в этот странный и причудливый мир, она сидела на птице за спиной у черноволосой воительницы, и щурилась от бьющего в глаза света встающего солнца: они вылетели рано. Так рано, что позавтракать удалось только вчерашними лепёшками, да и те спросонья не лезли в горло.             Сеамни хорошо знала дорогу — как она сказала, «все должны знать, куда лезть не следует», — и уверенно направляла колибри то сквозь сплетение ветвей, то вниз, к самой земле. Им нужно было обогнуть мёртвый лес, и она держала птицу на приличном расстоянии от иссохших деревьев. Граница между живым и мёртвым не была совсем чёткой, но всё-таки смена происходила быстро и явно. Даже с точки зрения Мэри Кэтрин это казалось пугающим, а как оно должно выглядеть для тех, у кого с лесом связана вся жизнь?             И это ли то, к чему стремились болотники и болотный князь? Болото было сырым и грязным — насколько она его запомнила, — и там тоже стояли мёртвые деревья, но они выглядели иначе. Она попыталась для себя сформулировать, в чём разница, но так и не смогла.             Здесь вид сухих и полуживых деревьев тревожил, даже пугал, так что она старалась поменьше смотреть в ту сторону. Но в то же время картина умирания чем-то притягивала взгляд, и не смотреть совсем она не смогла.             Вдруг удивлённо воскликнула:             — Там что-то шевельнулось!             Сеамни придержала птицу. Настороженно спросила:             — Где?             — В мёртвом лесу, — махнула рукой Эм-Кей, но неопределённо — сама уже толком не могла сказать, где ей померещилось шевеление. Всё-таки колибри остановилась не мгновенно, они сместились. И заметила-то она только краем глаза.             — Там ничего не может быть, — покачала головой воительница. — Ничего живого. В первые дни оттуда ещё иногда выходили звери, но потом это прекратилось, — она говорила спокойно и сдержанно, но в её тоне отчётливо звучала скорбь.             Несмотря на это, Эм-Кей всё-таки возразила:             — Но я видела…             — Что именно?             — Не знаю… движение.             — Ветер качнул ветку, наверное, — после недолгого размышления решила Сеамни. Хотя вопреки успокаивающим словам подогнала птицу ближе — та явно была не в восторге, — и долго всматривалась между сероватых стволов. Наконец кивнула: — Нет, всё спокойно, — и они продолжили путь.             Эм-Кей чувствовала себя неуютно, а возникшее в начале пути желание порасспрашивать Сеамни о жизни в гвардии заглохло. Она всё ещё считала, что десятница может рассказать что-нибудь интересное и полезное, о чём Нод не вспомнил, не подумал или не знал, но не хотела спрашивать прямо сейчас. Молчание казалось более естественным.             Она ни за что бы не подумала, что может задремать на спине у колибри, но именно это и случилось. И как только не свалилась? Собственно, чуть не свалилась — но уже тогда, когда Сеамни сказала:             — Ты прямо как гвардеец, спишь везде, где есть возможность, — и ткнула её пальцем в бок, чтобы разбудить. Тут Эм-Кей дёрнулась, чуть ли не подскочила на месте, и хорошо, что не разжала руки. А лифменка невозмутимо сообщила: — Прилетели. Надеюсь, твой отец дома.             — Где ему ещё быть в такое время, — вздохнула Эм-Кей. За две недели она уже почти привыкла определять время по солнцу — не очень точно, но для начала неплохо, — и сейчас получалось что-то около девяти утра, не больше. Правда, профессор Бомба мог иногда и целую ночь пропадать в лесу, но она не думала, что он станет так делать теперь.             Пока она соображала, как лучше попасть внутрь дома, Сеамни уже направила колибри поближе и нашла открытую форточку. Похоже, в «нужно знать, куда нельзя соваться» она достигла впечатляющих высот.             Птица лететь внутрь не захотела, и лифменка не стала её заставлять. Они с Эм-Кей просто спрыгнули на оконный переплёт и, спустившись по гардине, оказались на кухонном подоконнике. В кухне обнаружились отец Мэри Кэтрин и неумолимо подгорающая яичница: профессор что-то просматривал в телефоне и напрочь про неё забыл.             — Папа, плита! — крикнула Эм-Кей, забыв о том, что он вряд ли её услышит.             Сеамни покачала головой:             — Сперва надо привлечь внимание. Ну-ка давай вместе…             Эм-Кей сразу сообразила, что она имеет в виду, и помогла подпихнуть лежащую на подоконнике вилку к краю. Ещё одно усилие — и та с выразительным звоном упала на пол. Впрочем, насколько она знала своего папу, тот легко мог не обратить внимания на шум, если чем-то увлёкся.             Но сейчас, видимо, чтение оказалось не слишком увлекательным. Он поднял взгляд от экрана, посмотрел на вилку и на подоконник… На лице крайнее удивление быстро сменилось пониманием — а потом он опрометью кинулся в комнату за приборами.             Когда он вернулся, уже нацепив свой шлем-транслятор (или как там назвалась эта штуковина), Эм-Кей только повторила:             — Плита! — решив немного отложить приветствия. После двух недель в команде Боллы она не могла спокойно смотреть на то, как подгорает еда. Нельзя зря переводить хорошие продукты.             — А? Что? — удивился её отец, потом всё-таки сообразил, куда смотреть, и спохватился: — Да, конечно, сейчас!             «Сейчас» заняло несколько минут, пока он бестолково хватал то столовые приборы, то прихватки, ронял что-то на пол и наконец просто снял яичницу с огня. После этого снова обратил внимание на гостей, но не сразу нашёлся, что сказать.             — Здравствуй, профессор, — помахала ему рукой Сеамни.             Тут он всё-таки отмер и заговорил:             — Доброе утро. Хотите кофе?             К большому удивлению Эм-Кей, её папа вдруг вспомнил о вежливости и гостеприимстве. Обычно такие мелочи вылетали у него из головы — да что там вылетали, даже и не влетали. Может, дело в том, что сейчас он разговаривает с созданием, существование которого долгие годы пытался доказать?             — Нет, спасибо, — не менее вежливо отозвалась Сеамни. — Вы тут беседуйте, а я побуду снаружи, — едва договорив, она ловко вскарабкалась по гардине, перескочила на открытую форточку и свистом подозвала колибри. Даже если бы Эм-Кей хотела сказать ей, что уходить не обязательно — не успела бы. Чувствовалось, что манёвр тактического отступления лифменка тоже знает на отлично.             — Привет, папа, — немного нервно улыбнулась Мэри Кэтрин. Хоть она и сама искала этой встречи, но смутно представляла, о чём будет говорить — казалось почти невозможным объяснить, что с ней происходит.             — Привет, — кажется, он нервничал не меньше. Подтащил табуретку и сел напротив подоконника, чтобы не смотреть на неё сверху вниз. — Рад тебя видеть. Ты решила всё-таки вернуться домой?             Наверное, её послание он всё же получил: там она говорила, что пока не может вернуться. Извинялась, просила не беспокоиться, несла какую-то чушь…             — Нет, — это звучало слишком коротко, слишком сухо, Эм-Кей недовольно тряхнула головой и заставила себя говорить дальше: — Я пришла навестить тебя, но потом мне нужно обратно в лагерь.             — Почему? Что происходит?             Тогда она объяснила, что происходит — насколько сама представляла. Она знала, что мирным жителям не говорили всего, и хоть Нод рассказал ей больше, чем положено, но она всё равно понимала немного. Пока она говорила, её отец так и не притронулся к еде, снова позабыв про злополучную яичницу.             Не так-то просто оказалось рассказывать так, чтобы всё не выглядело слишком страшно или странно. Ещё труднее оказалось объяснить, почему она не хочет остаться дома.             Уже начиная горячиться, она крикнула:             — Пап, пойми, я не могу вернуться! Такая, какая сейчас, я не могу жить в человеческом мире, — сказочный мир, который на самом деле вовсе не был сказочным, затягивал её всё сильнее. Не важно, хочет она того или нет. — И если где-то и есть решение, то там, в лесу.             — Но, может быть, мы что-нибудь придумаем — вместе?             Профессор Бомба всегда считал, что можно что-то придумать. Что наука и упорство могут всё. Сейчас это не казалось Эм-Кей смешным, как раньше, но она точно знала, что наука может не всё.             Она медленно покачала головой.             — Прости, но… мне даже трудно говорить с тобой. Твоя речь кажется мне слишком медленной. Я… воспринимаю реальность немного быстрее. Сейчас я не смогу тут жить. Я принадлежу другому миру.             — Что бы с тобой ни случилось, ты всё равно моя дочь!             — Я знаю, пап. Знаю.             Глаза вдруг защипало, и она сердито сморгнула капли с ресниц. Не сейчас, не перед отцом. Заставила себя говорить дальше:             — И я думаю, тебе нужно заявить в полицию. Сказать, что я пропала. Иначе в этом могут обвинить тебя.             Ей совсем не хотелось такое предлагать — это означало, что она допускает, что не сможет вернуться никогда.             — Осенью я должна пойти в школу, до неё осталось меньше двух месяцев. Если к тому времени ничего не разрешится…             В мире людей нельзя просто взять и исчезнуть. По крайней мере, нельзя несовершеннолетней девочке. У неё нет близких подруг, которые станут её разыскивать, но социальные службы наверняка заинтересуются, почему она не посещает школу. И тогда у её папы будут проблемы.             Пусть лучше она официально числится пропавшей. Потом, когда вернётся (не думать про «если»!) — придумает, как выкручиваться и что соврать. Подростки иногда убегают из дома. А правда всё равно никому даже в голову не придёт.             — Мэри, но ты…             Отец опять называл её этим именем, но сейчас её это не раздражало: она понимала, что он волнуется, и потому забыл, что ей не нравится.             — Я буду в лесу. Я никуда не денусь — ты всегда сможешь меня найти, — она говорила уверенно, но на самом деле… может быть. Наверное. Она не знала, что произойдёт с лесом дальше. — Только не тревожь лесных жителей лишний раз, хорошо?             Она видела, как меняется его выражение лица — каждая чёрточка, каждая морщина, — пока, наконец, на него не снисходит смирение.             — Ладно. Если ты считаешь, что так нужно… что так будет лучше…             Эм-Кей решительно кивнула. По крайней мере, она действительно считала, что так нужно. Лучше ли — а что вообще в их случае «лучше»?             — Думаю, теперь мне пора идти. Я постараюсь навестить тебя ещё раз, договорились? — она дождалась кивка, который казался неестественно медленным, и крикнула: — Сеамни! Ты здесь?             У лифменов острый слух, так что она надеялась, что воительница услышит, даже если отлетела в сторону от дома. Ну, а если нет — придётся ей с папой выйти на крыльцо и покричать оттуда.             Но Сеамни отозвалась буквально через полминуты: на этот раз смогла убедить колибри влететь в форточку.             — Здесь, здесь, куда я денусь? Всё, ты готова лететь?             — Готова, — кивнула Эм-Кей, но её отец вдруг неуверенно спросил у лифменки:             — А можно… пару вопросов?             «Неужели он и сейчас не забывает про свои исследования?» — с лёгкой досадой подумала Мэри Кэтрин. Не до того ведь. Разве он не понимает? Но Сеамни, похоже, не видела в вопросах ничего плохого.             — Можно, только не долго.             — Мэри, подождёшь снаружи? — попросил профессор.             Она не понимала, зачем, но кивнула:             — Ладно.             Если подумать, ей не хотелось затягивать прощание с отцом. Так же, как не хотелось слушать, о чём он станет расспрашивать лифменку. Когда он увлекается своими проектами, то порой становится невыносим и забывает о всякой тактичности.             — Хочешь пока полетать? — тут же предложила ей Сеамни.             Летать на колибри самостоятельно у Мэри Кэтрин получалось не очень хорошо, но идея показалась ей интересной.             — Полетаю. Когда ещё попробую сама?             Кто ей ещё позволит? Здоровые птицы сейчас у гвардии наперечёт.             Сеамни подвела птичку к подоконнику, чтобы Эм-Кей могла взять у неё поводья и забраться в седло — на этот раз первой. Помогла ей дорулить до форточки, отметив, что править колибри в помещении — это не для новичка, — а там спрыгнула, оставляя её наедине с вёрткой птахой.             Что ж, по крайней мере, в первые несколько секунд Эм-Кей не свалилась, хотя колибри летела так, как взбрело в голову ей, и не слушалась поводьев. Потом кое-как выправилась, смогла контролировать полёт, и они остановились.             Ей всё чаще казалось, что после того, как она… изменилась, её чувства стали острее: зрение, слух, обоняние. И сейчас она слышала разговор отца и Сеамни, хотя вовсе не собиралась подслушивать.             — Моя дочь… она в безопасности? — с непонятными интонациями спросил профессор Бомба.             — Никто сейчас не может быть в полной безопасности, — после небольшой паузы ответила воительница. — Но лифмены защищают её так же, как любого из лесных жителей. Может быть, даже более тщательно, — добавила она с коротким смешком, — потому что кухня — второе по ценности место в лагере после лазарета.             Мэри Кэтрин решительно тряхнула головой и направила колибри в полёт вокруг дома. Она собиралась полетать, а не подслушивать. Тем более что разговор идёт про неё. Хотя кого она обманывала: ей всё-таки было интересно, раз про неё. Стыдно, но интересно. Но подслушивать некрасиво и нечестно. Если бы папа хотел, чтобы она это слышала, он не попросил бы её выйти.             Однако когда она завершила круг и снова оказалась напротив форточки, то услышала ещё один фрагмент разговора. Уже не про неё, так что было не так неловко. Обрывок реплики отца:             — …чем-то помочь?             — Не вмешиваться.             Ей бы лететь дальше, но она всё-таки послушала ещё чуть-чуть.             — Может быть, продукты? Мне не трудно…             — Нельзя. В ваших продуктах слишком много хи-ми-ка-тов, — Сеамни выговорила непривычное ей слово по слогам. — Ним Галу говорит, что ваша еда может стать для нас отравой.             Когда она сделала ещё один круг — лифменка уже ждала её, стоя на краю форточки. Чем закончилась её беседа с профессором, непонятно. Поглядев, как Эм-Кей управляется с птицей, она улыбнулась:             — У тебя неплохо получается, — и запрыгнула колибри на спину. Сперва — сзади, но потом перехватила поводья и перебралась вперёд. Ничего больше не сказала, а Эм-Кей не решилась спрашивать.             И только когда они пересекли поляну и углубились в лес, Сеамни серьёзно поинтересовалась:             — Скажи, что такое кофе?                          У Мэри Кэтрин тоже нашлись вопросы к Сеамни, и вовсе не о жизни гвардейцев, как она поначалу думала. Вслед за мыслями, что её слух и зрение стали острее человеческих, возник вопрос, а насколько в целом изменилось её тело? И как лифменки разбираются с… физиологией? Они же не настолько отличаются от людей, чтобы у них этого вообще не было?             Расспрашивать об интимных деталях не слишком близко знакомую женщину, которая изрядно старше её (даже если пересчитать возраст на человеческий лад, а на самом деле Сеамни вообще уже за пятьдесят), Эм-Кей было неловко, и, наверное, с ровесницей Гельдой получилось бы проще. Зато тут точно не болталось рядом никаких гвардейских юмористов, которым только дай посмеяться над чем-нибудь, услышанным краем уха. Не важно, поняли они, о чём речь, или нет. И вообще, обсуждать что-то личное в солдатском лагере — нет уж, увольте! Она достаточно хорошо узнала гвардейцев, чтобы убедиться, что по крайней мере у некоторых ни стыда, ни совести нет.             Сеамни смеяться не стала — спокойно объяснила насчёт нужных трав, а потом всё-таки вогнала Эм-Кей в краску, когда так же спокойно прошлась по противозачаточным средствам. Девушка так растерялась, что далеко не сразу смогла сказать, что она пока не планировала и ей это не нужно. А когда всё-таки сказала, воительница хмыкнула:             — Лучше знать, когда не нужно, чем не знать, когда понадобится, — и добавила: — Твой отец просил приглядеть за тобой, и вряд ли он сейчас хочет внуков.             — Я не собираюсь ничего такого делать! — возмутилась Эм-Кей. — Мне никто даже не нравится в этом смысле!             Сказала сгоряча — а потом поняла, что действительно… Ей нравится Нод; за две недели она лучше узнала его, и он, хоть и раздолбай, хороший парень, помогает ей и заботится по мере сил; но она думает о нём только как о друге, хотя поначалу мелькала и симпатия другого рода. И он, кажется, тоже видит в ней только товарища, потому что к девушке, которая интересует как девушка, не притаскиваются посреди ночи полусонным, помятым и грязным с вопросом: «Еда осталась?».             Эта мысль так захватила её, что остаток обратной дороги она молчала, тщательно перебирая свои эмоции и пытаясь понять, всё ли она правильно понимает. Настолько задумалась, что очнулась только тогда, когда Сеамни резко погнала птицу вниз, а потом ссадила (чтобы не сказать «спихнула») её практически в руки случайно подвернувшейся Гельды. Сама десятница на подлёте заметила нечто, что заставило её заторопиться на поиски своего отряда, так что, даже не попрощавшись, унеслась.             Эм-Кей считала, что вполне дошла бы до кухни сама, но раз Гельда решила её проводить, почему нет? Оказалось, что чуть большая, чем обычно, суета в лагере ей не померещилась. Лифменка поделилась «потрясающей» новостью — Мандрейк опять пытался сбежать. Но его почти сразу поймали.             За прошедшие дни Эм-Кей про болотного князя почти не вспоминала. Хотя он был в некотором смысле причиной того, что с ней произошло, на самом деле никакого отношения к ней не имел. И она не имела никакого отношения к нему; может, он помнил о ней, как о девчонке, связанной с бутоном, но лучше бы нет.             Рассказ о Мандрейке, охотниках и сетях как раз занял дорогу до кухни, после чего Мэри Кэтрин распрощалась с Гельдой и забыла о болотнике. До вечера, пока ей не напомнили. Болла не терпящим возражений тоном сказала, чтобы она брала миску с похлёбкой и шла к темнице, а там ей скажут, что делать. Повариха была не в духе (Эм-Кей надеялась, что не из-за её отлучки — она ведь спросила разрешения!), так что она схватила миску и вылетела из кухни прежде, чем вспомнила, что не знает, где эту темницу искать.             К счастью, обошлось без долгих блужданий. Ей указала дорогу смуглокожая лифменка, имени которой она не знала, а спросить не сообразила. А у темницы — встретил Нод.             По мнению Эм-Кей, темница была какая-то странная. Просто углубление между корней, перегороженное деревянной решёткой. Но, наверное, гвардейцы знают, что делают?             Когда Нод объяснил, что от неё требуется, она не знала, смеяться или… ну, покрутить пальцем у виска или что-нибудь ещё. Кормить болотного князя с ложечки? Это даже звучало по-идиотски! Понятно, почему лифмены не занимались этим сами, а позвали девочку с кухни. Хотя всё логично: охранники должны сторожить, а не возиться с едой.             И ничего у неё не вышло. Сперва Мандрейк просто скалился и смотрел на неё так, что даже приближаться не хотелось, но она всё-таки подошла, напоминая себе, что он связан, а рядом с ней Нод с копьём, и ничего плохого с ней не случится. Ничего действительно плохого не случилось — просто, когда она оказалась рядом, болотный князь дёрнулся так, что выбил миску у неё из рук, и грубо послал «лифменов и их приживалок». Нод, похоже, с трудом удержался от того, чтобы ударить его, и только предупреждающе хлопнул копьём по плечу. Болотник умолк — но, как казалось Эм-Кей, не потому, что испугался, а потому, что сказал всё, что хотел.             Она подобрала с земли грязную миску и вышла из камеры, а Нод последовал за ней только после того, как проверил верёвки пленника. Когда они отошли чуть в сторону (может, у Мандрейка и достаточно острый слух, чтобы разобрать разговор, но Мэри Кэтрин решила об этом не думать), она спросила:             — И что теперь?             — Ничего. Ронин сказал его не развязывать ни для еды, ни для отправления естественных надобностей.             Эм-Кей не имела никаких причин сочувствовать Мандрейку. Но всё-таки поёжилась, представив, каково это. Коротко сказала:             — Жестоко.             — Сам виноват — нечего было пытаться сбежать. Два раза. Во второй раз он покалечил Кратоса, между прочим — так об корень приложил, что рёбра треснули.             — Но всё равно, нельзя же морить голодом… Неужели Ронин отдал такой приказ?             — Проголодается всерьёз — перестанет выпендриваться, — уверенно предположил Нод. — А пока не помрёт, он живучая сволочь.             Наверное, действительно так. Но всё равно, глядя на существо за решеткой, Мэри Кэтрин испытывала иррациональное сожаление.