Сильнее

Даже если Жан закроет глаза, под веками всё равно будут растекаться багровые реки. Красный преследует его уже давно — и дело даже не в наличии комнаты именно в красном крыле Гнезда, и не в красном имени на угольном фоне его джерси. В красный окрашивается его жизнь с появлением в ней Рико, и как бы Жан ни пытался перечеркнуть и перетереть этот цвет, ничего другого у него никогда не получалось. Мнимое спокойствие от наличия в непосредственной близости Кевина Дэя — едва ли не самый большой обман в жизни Жана Моро после предательства собственных родителей, которое он, к счастью, спустя все эти годы помнит лишь смутно. Долгое время Кевин видится ему спасителем, способным стереть красноту не только с ран, оставленных Рико снаружи, но и с тех, что Морияма прячет у него глубоко внутри. Дэй правда пытается, то и дело отвлекая их общего короля, высвобождая Жану полные хрупкой безопасности часы и минуты, цену за которые приходится порой платить ещё более неподъёмную. А после Кевин сбегает, оставляя Моро наедине со своей неизбежной смертью, и вера в людей, и без того едва ощутимая, надламывается окончательно. Что-то подсказывает Жану, что появление рядом Нила Джостена вовсе не сделает его жизнь проще. — Жан. В любой другой вселенной, в любом другом мире, где не существует экси и нет никаких «Воронов», обращённые к нему слова Рико были бы не более, чем деликатно произнесённой просьбой. Он не поворачивается к Жану, как обычно позволяя ему созерцать только свою напряжённую, выпрямленную спину, но Жан знает — Рико Морияма никогда не просит. А его приказы лучше выполнять незамедлительно. Ему вовсе не обязательно формулировать свою мысль целиком, всё предельно ясно и так. В комнате, которую Рико все эти годы делит с Кевином, теперь новый жилец, не желающий привыкать к новому дому, словно дикая, подобранная с обочины трассы кошка. Жан знает по себе: в Башне Эвермор достаточно пройти ускоренный курс покладистости и верности, чтобы навсегда распрощаться со своим прошлым «я». Рико, как оказывается, отличный учитель. Джостен же, как и ожидалось, никудышный ученик. На бывшую кровать Кевина Жан опускается медленно, словно боится спугнуть Нила. Тому совершенно некуда бежать, его руки уже давно скованы наручниками и вздёрнуты к самому изголовью кровати, и всё, что требуется от Жана — держать Джостену ноги, чтобы тот не вздумал пинаться. Моро знает его всего несколько часов — не считая, правда, просмотра записей игр «Лисов» и всяческих интервью, — но уверен на сто процентов, что лежать смирно тот не планирует. Ему бы очень многое хотелось Нилу сказать, чтобы хоть как-то облегчить боль, которая врывается в его тело резким уколом, стоит только Рико коснуться лезвием ножа его кожи. У Жана нашлось бы множество слов: о том, что скоро станет не больно, о том, что всё закончится, о том, что нужно быть сильнее, тем более что это — единственная плата за ранее совершённые глупости. Но Жан молчит, потому что ему не позволено говорить при Рико, и копит в себе всю злобу и всю боль, чтобы излить её после. Джостену определённо хватит боли и без него. Но Жан пока не собирается жалеть мальчишку, от которого зависит и его собственная жизнь. Он не успевает отследить момент, когда всё заканчивается. Нил стоически терпит каждую новую полосу на коже, каждое нажатие остриём лезвия и каждый удар, но всё же срывается на крик, вырывая Жана из плотного, багрового кольца собственных мыслей. Нил кричит так, что по коже Жана бегут непрошеные мурашки. Руку, которой он держит всё это время Нила, он прячет за спиной и склоняет голову, когда Рико наконец поднимается с кровати. — Проследи, чтобы он явился на утреннюю тренировку, — и снова — приказ, а не просьба. — Я зайду перед завтраком. Рико выходит, оставляя Жану ключ от наручников и искалеченное тело, замершее на кровати Дэя. Интересно, в курсе ли Кевин, кто сейчас пачкает кровью его чёрные простыни? Жан вздыхает. С губ срывается ругательство на французском, но даже если он закричит — Нил вряд ли придёт в сознание. Отличный повод хоть как-то подлатать его до того, как тот снова начнёт брыкаться и шипеть. Они не раз проходят подобное вместе с Кевином; Жан частенько разбирается с его повреждениями после насыщенных тренировок, Кевин же учится зашивать оставленные прихвостнями Рико раны, которые сам король не снисходит делать почти никогда. К двадцати Кевин держит иголку в руках так же ловко, как медсестра в каком-нибудь Красном Кресте. В жизни Жана даже после ухода Кевина — особенно после ухода Кевина — слишком много красного. — Лежи, — просит Жан, когда Джостен наконец приходит в себя. Он возвращается в сознание так резко, что Жан напрягается, ожидая удар в свою сторону, и очень удивляется, когда его не следует. Вероятно, у Джостена на это попросту нет сил. Ставить на то, что Нил усваивает урок и не будет больше вскидывать кулаки, Жан бы не стал. — Лежи, я только начал. Вид Джостена отзывается в Жане волной непрошеной злости. Он ведёт влажной салфеткой по исполосованной руке Нила и на одно крохотное, но очень сладкое мгновение хочет не открывать эти наручники никогда. По крайней мере до утра, чтобы избавить себя от созерцания наверняка попытающегося сбежать мальца, жаждущего принести Жану одни только неприятности. — Тебе придётся быть на тренировке с утра, и если хочешь дойти туда на своих двоих — не дёргайся лишний раз. Жан встаёт, чтобы взять с полки над кроватью Кевина его же аптечку. Она не раз кочевала из его комнаты в комнату к Жану — тому она требовалась куда чаще. — Я уже говорил тебе, но, видимо, придётся повторить снова: здесь другие правила, Нил. Ты будешь связан со мной все три следующие недели, и все неудачи мы будем делить на двоих. И все твои выходки будут в равной степени касаться и меня. Хочу ли я этого? Нет. Нужно ли мне это? Нет. Жан ухватывает Нила за подбородок, поворачивает его к себе левой щекой, рассматривает пока ещё не тронутую кожу. Он знает о плане Рико набить здесь татуировку — в том же месте, что и его собственная. Этим секретом Рико в порыве странной общительности делится с Жаном накануне, вызывая у него приступ тошноты и желания в очередной раз попытаться вскрыть себе вены. Жан держится. Нилу придётся держаться наравне с ним. — Я знаю, тебе на меня плевать, Джостен. Но я бы посоветовал не отталкивать от себя единственного на этой территории друга. Никто кроме меня тебе здесь не поможет. — Мы с тобой не друзья, — хрипит Нил, и это — первая обращённая к нему фраза, которую он за сегодня слышит от Лиса. Жан заканчивает стирать кровь и тянется отщёлкнуть наручники. Прежде, чем провернуть ключ, тяжёлый взгляд снова ложится Нилу на лицо: — Не вставай, мне нужно зашить один из порезов. Лежи, мать твою, Джостен, — он повторяет настойчивее. — Вскочишь — я выдам тебе иглу и будешь возиться с ней сам, а я продолжу издалека делать вид, что мне не всё равно. Джостен отшвыривает его руку в сторону и морщится — Жан понятия не имеет, где мальчишка берёт силы на это движение, и каким чудом преодолевает боль. Нил сжимает пальцами простынь и смотрит так зло, словно пытается наложить на Моро проклятие. — Тебе действительно не всё равно, но не потому что мы друзья и ты хочешь помочь, — он огрызается так, словно желает парой острых и правдивых фраз отсечь от себя Моро навсегда. Нил смотрит на Жана — на человека, приспосабливающегося к унизительному и болезненному с поразительным смирением, и, кажется, не понимает ровным счетом ничего. — Ты будешь помогать мне, потому что иначе достанется тебе. Я понял. Спасибо. Джостен с упорством безумца отталкивается от постели в попытке сесть. Неудача настигает сразу же, и острая боль моментально толкает его назад, впечатывая затылком в подушку. Раны на теле дают о себе знать: зримые расходятся и кровоточат, незримые же гематомами растекаются по телу. — Чёрт, — шипит он сквозь зубы, прикрыв глаза. Поморщившись, Джостен сжимает ладони в кулаки, явно не желая прикасаться к чёрной простыни Кевина. Он не видит, во что превратилась постель, но наверняка чувствует, как в некоторых местах ткань пропиталась влажным и липким. И тёплым. Жан думает, что того бы обязательно замутило, не будь он сыном Мясника. Нил знает, что его бы обязательно это сломало, не будь он вечно бегущим в попытке выжить Нилом. — Хорошо, — сдаётся он теперь, снова приоткрывая глаза и фокусируя внимание на лице Жана. Нил морщится, чем снова провоцирует вспышку боли — порезы, кажется, присутствуют на каждой клетке его тела, — и неопределённо кивает головой. — Делай, что должен, — добавляет Джостен, слегка помедлив. В полумраке видно плохо, но Жан привыкает к отсутствию света уже давно. Он не сможет сосчитать, сколько ран зашивает за эти годы — себе, Кевину, кому-то ещё из команды, кто осмеливается прийти к нему за помощью. Прохладные пальцы то и дело задевают разгорячённую кожу Нила на животе и боках; Жан осторожно смыкает края самого серьёзного из порезов и начинает неспешный путь иголки сквозь кожу. — Тише, — приговаривает он. Нила тут вряд ли кто-то услышит, за шум он не волнуется; каждая комната в Эверморе — сама по себе крепость, в которой можно делать что угодно и как угодно, и при этом не мешать остальным. Успокаивать он не слишком умеет, но всё равно пытается. Это куда лучше, чем пытаться отвечать на грубые фразочки Джостена точно такими же. — Потерпи немного. — Почему ты делаешь это? — Нил смотрит пристально, перехватывая взгляд Моро, и добавляет, объясняя свой интерес: — Кевин смог выбраться. Твой Рико оказался не таким уж всесильным. — Я делаю это, чтобы выжить, — отвечает Жан, не отвлекаясь от иглы. Неужели это непонятно? Неужели нужно задавать такие вопросы? Нил приплетает Кевина — само собой, как же иначе, — и Моро вздыхает, наконец отрезая образ Дэя в своей голове от валяющегося на кровати Джостена. — Кевин не «‎смог выбраться»‎. Кевин сбежал, поджав хвост, и вышло у него это только потому, что ему было, к кому бежать. У меня же все эти годы был только он — родители, продавшие меня Морияме, не в счёт, правда же? Жан перестаёт злиться уже давно. Смириться с побегом Дэя получается далеко не сразу, но ему в этом усиленно помогают — кулаки Рико и его приспешников очень хорошо ставят мозги на место. — Но он бросил меня. Он предал меня. Втоптал все эти годы, которые держался за меня так же, как я за него, в землю. — Монотонная работа помогает оставаться сосредоточенным и сдерживать злость. Жан накладывает повязки, которые уже к утру наверняка пропитаются кровью, но без них Джостену будет ещё хуже. — Он не вернулся за мной, хотя мог бы, учитывая связи. Он даже не попытался, и знаешь что? Ты точно так же уйдёшь, если, конечно, будешь хорошим мальчиком и доживешь до конца этих трёх недель. Жан застёгивает молнию на аптечке, заметно уменьшившейся в размерах. Делает себе мысленную пометку пополнить после утренней тренировки запасы, оставляет одинокую таблетку обезболивающего в блистере неподалёку от пальцев Нила — дотянется, если захочет, — и пересаживается на кровать Рико, придвигаясь к стене и обхватывая руками колени. — Если ты думаешь, что вы с Кевином в этом разные, то могу тебя заверить — ты очень, очень сильно ошибаешься. Диалог исчерпывает себя, как, впрочем, и весь этот вечер. В целом, своё пребывание в Гнезде Нил начинает чуть лучше, чем «очень плохо», и шансы на то, что он продержится до конца, ещё с утра падают ниже пятидесяти процентов. Его, само собой, никто не убьёт — хотя Жан не может полностью исключать такой вариант, — но то, что до конца сезона Джостен вряд ли будет пригоден к играм, сомнений уже не вызывает.

× × ×

Утро здесь по меркам обычного человека начинается ещё ночью. К распорядку привыкаешь быстро, особенно когда каждое расхождение с графиком наказывается ударами и лишениями еды — первое, по мнению Жана, куда хуже второго. Джостена наутро он будит с опаской, осторожно прерывая беспокойный, кошмарный сон, в который тот проваливается около трёх часов; не высыпается никто из них — Нил, судя по всему, всю ночь мучается от боли, несмотря на таблетку, Жан же большую часть времени сторожит Нила от внезапного визита Рико или кого-то из его людей. Шакалам всегда мало и всегда хочется добавки. Джостен, к сожалению для него самого, слишком лакомый кусочек. — Давай, не стоит опаздывать, — Жан оборачивается назад, то и дело проверяя отстающего Нила. К провальному дню он начинает готовить себя ещё когда осматривает зашитые и замотанные раны, когда меняет некоторые повязки на свежие и когда вдавливает в ладонь парнишки очередную таблетку. У него нет никаких шансов продержаться на сегодняшней тренировке, а значит, у самого Моро нет и не будет никакой возможности избежать наказания. Нил стоически терпит попытки Жана натянуть на него форму — чем удивляет их обоих. И продолжает удивлять и дальше, не заваливаясь от первого же грубого приёма той части команды, которая на разминке изображает противника. Он держится, и держится молодцом — так, что Жан позволяет себе чуточку, самую малость расслабиться. Это не укрывается от Рико, и уже спустя минуту Жан летит на землю, прокатываясь по ней и отлетая едва ли не к самым бортикам, и после этого тренировка превращается в тот самый кошмар, который вчера обещает ему Морияма. Жан не перестаёт смотреть на Нила, и это, кажется, бесит остальных только сильнее. Он старается быть рядом с Джостеном, как только видит, что готовится что-то против него, но успевает далеко не всегда. Под конец следить за ним становится настолько сложно уже физически, что Жан сдаётся — в момент, когда не самые честные удары впечатываются в него один за другим, он не думает совершенно ни о чём. Но пытается подняться на ноги сразу после сигнала об окончании утреннего блока тренировок. Срывает с себя шлем, чтобы было лучше видно, находит взглядом Нила, но не успевает метнуться к нему — того утаскивают с поля несколько из Воронов, а после и на его плечо опускается рука. Эту руку он не спутает ни с чьей ещё. — Жан, — губы Рико так близко, что то и дело задевают его ухо. — Всё это никуда не годится, ты же понимаешь? Дыхание сбивается, и вовсе не от нескольких часов непрерывного бега, падений и ударов. — Я сделал всё, что мог, Рико, — тихо отвечает он. — Ты превратил его в отбивную, скажи спасибо, что он вообще поднялся с утра с кровати. — Следи за языком, — выплёвывает Морияма. Рукой он всё ещё обхватывает Жана за плечо, а после тянет за собой, и Жан знает — лучше не сопротивляться. Отсутствие сопротивления становится для него едва ли не самым важным и самым проверенным правилом выживания среди Воронов. Человек, который смиряется, который расслабляется под градом ударов и под грубыми руками, рвущими во все стороны одежду, не представляет никакого интереса — Жан приходит к этому выводу далеко не сразу, но, кажется, до ужаса вовремя. Он абсолютно точно знает, что ждёт его сейчас, их встречи с Рико, когда тот уводит его с поля, похожи одна на другую и идут по совершенно схожему сценарию. Когда дыхание Рико обжигает синяки на его шее и плечах, Жан молчит, потому что знает, что дёргаться бесполезно. Когда Рико швыряет его на пол, заставляя удариться о ледяную плитку подбородком, Жан молчит. Когда носки ботинок Рико проходятся по его рёбрам, он не говорит ни слова. Когда подошва ботинка застывает в дюйме от его мизинца, и когда после опускается на палец, Рико слышит хруст кости, но Жан продолжает молчать. Он не произносит ни звука даже когда возвращается в комнату Рико ради того, чтобы проверить Джостена; сценарий его пребывания здесь начинает зацикливаться, события начинают повторяться, и Жан знает — ещё неделя, и тот уже не сможет вспомнить, какой именно сегодня день, сколько прошло, а сколько ещё впереди. Жизнь в Эверморе похожа на один сплошной кошмар, никак не разделённый между собой. Нил, к счастью, в этот раз не оказывается прикованным к кровати. Аптечка разложена рядом, и Жан едва слышно чертыхается, понимая, что забывает зайти в медицинский отсек, поход в который теперь придётся отложить до завтра. Пальцы Джостена заняты вчерашней повязкой на одном из порезов, багровый след на которой не говорит ни о чём хорошем. — Давай помогу, — Жан подходит ближе. Нил, на его счастье, перестаёт быть забитым зверьком быстро — и от его присутствия уже не бежит. До смирения, правда, тому ещё далеко, если он, конечно, вообще способен его испытывать. Моро тянется к аптечке здоровой рукой, перекладывает её на стол у кровати, копается в поисках ножниц. Левую руку со сломанным пальцем на ней, не перестающую мелко подрагивать всё это время, он заводит за спину, зная, что долго прятать всё равно не сможет. Правда, Жан уверен, что Нилу на это абсолютно плевать. — Садись, — рука Нила, в которой тот сжимает иглу, безвольно падает. Джостен всё же разворачивается, и только благодаря завидной выдержке не закатывает глаза в ответ на предложение Моро. Нил кивает ему на другую койку и встаёт сам. Всё ещё двигается аккуратно, но на этот раз до глупого упрямо стараясь скрыть боль, которой пропитывается каждый шаг. — Тебе самому нужна помощь. Стоит Нилу подать голос, как Жан понимает — за этот день он чертовски устаёт. И у него нет никаких сил на то, чтобы спорить с Джостеном, чтобы уговаривать его послушаться и сидеть смирно, нет никакого желания что-то ему втолковывать и в чём-то убеждать. И поэтому когда Нил обращается к нему, Жан только и может, что выгнуть бровь и послушно опуститься на кровать. Нил садится рядом, мешкая при этом довольно долго. Он будто морально подготавливает себя к вспышке боли, и успешно сдерживает стон, когда всё же ее чувствует. Чужая боль неплохо перетягивает на себя его внимание; Нил осматривает Жана на наличие свежих ссадин и несмелыми руками отворачивает пробку с бутылочки перекиси. — В следующий раз я справлюсь, — Нил не любит давать обещания, которые не может выполнить, но он искренне верит в то, что сделает максимум. Жан знает: тот выложится на поле и получит свою порцию ударов за имя, которым его с десяток раз назовут Вороны, но не пропустит ни одного мяча и не затормозит, как бы больно не было. Моро внимательно наблюдает, как пенится перекись на свежих ссадинах на его коже. Сдержать грустную улыбку от слов Джостена у него не получается. — Справишься, — подтверждает он. — Желательно и правда в следующий раз. Чем дольше откладываешь и чем сильнее сопротивляешься, тем меньше у тебя шансов. Протягивать Нилу покалеченную руку Жан не хочет — но знает, что храбрый лис вырвет её у него сам; он вспоминает, как на его руки смотрит Кевин всякий раз, как Жан возвращается после встреч с сапогами Рико. Кевин точно так же, как и Нил сейчас, захлёбывается злостью и гневом — Джостен, до этого больше похожий на статую, наконец оживает. Вот только он — как и Дэй в своё время — ничего не может с этим сделать. — Это просто вывих, — Жан ведёт плечами, не слишком веря в свои же слова. Он говорит так и Кевину — каждый раз, всё то множество раз, когда ему ломают пальцы. — Завтра схожу к врачу. Медик «Воронов»‎ посетует на опасный спорт, но вопросов задавать не будет — такое он видит едва ли не каждый день. Нил затевает целую спасательную операцию для его несчастного пальца, ломая для импровизированной шины что-то из вещей Кевина, которые ему уже никогда больше не пригодятся. Жан наблюдает, чтобы переключиться с пульсирующей боли в руке, и не может понять, куда пропадает тот Нил Джостен, который ещё вчера шипит на него, отказывается от протянутой руки помощи и смотрит как на самого последнего человека на свете. Моро не хочется сближаться с Джостеном через боль, но здесь, в замке Эвермор, это — единственно возможный способ найти себе друга.

× × ×

Жан отказывается называть Нила Натаниэлем даже когда в живот за это прилетает кулак Рико. Жану противно видеть фамилию Нила на форме — ту, которую сам Нил все эти годы пытается стереть и забыть. К концу первой недели Моро привыкает к новому партнёру, вступаясь за него уже даже не задумываясь, просто перекрывая его своим телом, принимая и удары, и угрозы, и оскорбления. И последнее, чего ему хочется — делать тому ещё больнее своими словами. В полутьме комнаты Рико, куда Жан исправно ходит каждый вечер, чтобы зашить Джостену очередную рану и проверить те, что уже затягиваются, он продолжает звать его Нилом. К концу седьмого дня у Жана появляются крохотные, но ужасно значимые ритуалы, кроме как обращаться к Джостену правильно. Каждый раз, заканчивая цепочку стежков, то сидя на кровати Кевина, то стоя перед Нилом на коленях, он позволяет себе провести подушечками пальцев по вспухшей коже у проколов свежего шва — а иногда следит пальцами какой-нибудь из старых шрамов рядом. У Джостена их много — есть, из чего выбрать. И если поначалу Нил отбрасывает его руку, пряча порезы за тканью футболки, к концу недели Жан слышит только сбивчивые выдохи. Поднимать на Джостена глаза он, впрочем, не решается. К концу недели Нил утихает. Не перестаёт бороться, не перестаёт вставать с колен, но, как кажется Жану, учится хоть иногда держать язык за зубами и не лезть на рожон. Жану кажется; когда Джостен вваливается в его комнату со своей дорожной сумкой, становится понятно, что Рико от его заносчивости и дерзости устаёт окончательно, сбагривая его на руки Моро целиком. Вот только Рико — совсем не из тех, кто может так просто отпустить от себя. Жан скользит по Нилу взглядом, и во взгляде этом нет ни капли облегчения и уж тем более радости. Он бы предпочёл и дальше ходить в другое крыло каждый чёртов вечер, чем сталкиваться с тем, что всегда, абсолютно всегда следует за гневом Мориямы. — Что ты сделал? — спрашивает он, хотя знает, что ответ не будет иметь никакого значения. Джостен шутит что-то о том, что не придётся больше таскаться к нему, чтобы заштопать, но Жану не до смеха. Он хмурится, резко садясь на кровати — новые синяки с утренней тренировки заунывно ноют. Дотягиваясь до аптечки, Жан откапывает в ней заметно исхудавший с появлением в его жизни Нила блистер с обезболивающим, выдавливает одну таблетку и протягивает Джостену. — Пей, — просит он. Не приказывает, как Рико, а просит — ещё не как друга, но как напарника, как человека, за которого за эту неделю начинает переживать. — Давай, Джостен, открывай рот, скажешь мне спасибо позже. Таблетку приходится буквально впихивать в ничего не понимающего Нила. Вода из стакана проливается ему на подбородок, на шею и на футболку, и руки у Жана дрожат едва ли не так же сильно, как после их недавней встречи с сапогами короля. Рико ждать себя долго не заставляет — врывается в комнату, едва Жан успевает поставить стакан на стол. Если Нил думает, что ему позволят хоть одну ночь поспать на чистой кровати, не пропитанной его собственной кровью, то он очень глубоко заблуждается. — Выметайся, — бросает ему Рико. Удивительно, что Морияма почти никогда не повышает голос — Жан не помнит, слышит ли хоть когда-то его крики. Ему достаточно говорить тихо, но внятно — это пробирает куда лучше оров и искривлённых гримасами злости лиц. Жан слушается — у него нет другого выбора. На Нила он не смотрит, хотя запомнить его лицо почти зажившим было бы очень даже неплохо. Слоняться по коридорам приходится долго. Жан бредёт в другое крыло, шагами меряет пустующую комнату отдыха, в которой редко кто-то собирается, но даже здесь, на другом конце, он слышит, как Нил кричит. Возможно, ему только кажется — крики Нила преследуют его теперь и в беспокойных, коротких снах, полных чёрного и красного, от которых он просыпается ещё более уставшим и разбитым, чем накануне вечером. Джостен оказывается везде и ужасно близко — не только во снах, где он умоляет Жана его защитить, но и в реальности. В раздевалке, когда Жан по утрам натягивает на него форму, продевая в рукава непослушные, исчерченные порезами руки, Нил мешается, то и дело ухватываясь за него в попытках не завалиться. После тренировок Джостен приваливается к первому, что окажется ближе: к бортику, к шкафчику, к стене в душевой, к груди Жана — к чему угодно, лишь бы стоять на своих двоих дальше. Несколько дней назад Нил засыпает, макушкой прижимаясь к бедру Моро, пока тот сидит на кровати Кевина рядом с ним, невидящим взглядом скользя по противоположной стене. Если бы кто-то спросил у Жана неделю назад, правда ли он будет запоминать любое прикосновение, он бы рассмеялся. Сейчас, стоя на пороге своей комнаты, дверь в которую при уходе Рико не трудится закрыть, Жану совсем не смешно. — Нил? Джостен приветствует его тишиной — плохой знак. Жан добирается до стола, щёлкает кнопкой на настольной лампе и замирает. Никогда нельзя подготовиться к тому, что увидишь после визита Рико; руки Нила уже почти привычно вздёрнуты вверх, прикованы наручниками к спинке кровати, тёмные отметины под кольцами металла уже вовсю наливаются цветом. Моро скользит взглядом по Нилу, не зная, где остановиться — ему нигде не хочется останавливаться. Футболка промокает, кажется, насквозь; через порезы на ткани Жан видит уже подсыхающую на коже кровь. Ей пропитывается буквально вся комната — воздух тяжёлый, дурманящий, и Жан не понимает, как именно добирается до кровати. Стоит ему присесть, как Нил пытается открыть глаза. Его ресницы дрожат, в уголках глаз собираются так и не сорвавшиеся вниз слёзы. Жан присматривается, и его начинает мутить — из руки Нила торчат осколки стекла. — Стой, — выдавливает из себя он, когда Джостен пытается дёрнуться. — Стой, Нил, стой, ты сделаешь только хуже. Хуже и правда есть куда. Это знают не только они двое, но и Рико; после этого вечера он не придёт ещё какое-то время, и скорее всего даже не будет особо зверствовать на тренировках. Сомнительная удача, но в Вороньем Гнезде начнёшь радоваться и такому. Пинцет валится из его рук, стоит только сжать кусок металла покрепче. Жан чертыхается, тянется к аптечке снова, чтобы найти таблетки; взгляд Джостен с него не сводит, и Моро под ним то и дело ёжится. То, что он оставляет стакан стоять на столе, он сможет себе самому простить ещё нескоро. — Открой, — Жану кажется, что с его предыдущей просьбы Джостену открыть рот проходит больше суток, на самом деле — несколько часов. Нил не отзывается, Нил, кажется, вообще не особо понимает, что происходит, и Жану ничего не остаётся, кроме как обхватить того ладонями за лицо и надавить пальцем на подбородок, приоткрывая рот силой. Таблетку ему в рот он пропихивает вместе с большим пальцем, убеждаясь, что ту Нил не выплюнет сразу же, и только после принимается за его руку. Через десять минут в его ладони осколков хватит уже на половину стакана — остальная половина, он замечает, остаётся на столе и на полу. Нил всё это время молчит, и это убивает Жана с каждой следующей минутой. Он не кричит, не беснуется и не вырывается; он едва слышно вдыхает и выдыхает, то и дело зажмуриваясь, словно темнота перед глазами его укроет и от всех бед спасёт. Возможно, уже действует обезболивающее — к моменту, как Жан заканчивает с самыми серьёзными повреждениями и наконец отстёгивает руки Джостена, тот даже не в силах их держать. Его правая рука приземляется Жану на бедро, и впервые за всё это время Нил подаёт голос — едва слышно скулит, пытаясь перевернуться на бок. Этот звук, Моро знает, вряд ли когда-нибудь получится забыть. Повязка на руке, откуда Жан вытаскивает осколки, не пропитывается кровью даже к середине ночи — Моро следит, не смыкая глаз. Он изучает Нила до самого утра, понимая, что сам никак не уснёт; ведёт пальцами по нахмуренному в беспокойном сне лбу, отводит с него тёмные, непослушные пряди. Он знает, что Рико выкрасит их в рыжий. Он знает, что Рико оставит четвёрку на его щеке — прямо там, где Жан касается подушечками пальцев чаще всего. Моро не хочет признаваться себе в этом, после ухода Кевина он практически забывает, каково это — касаться чего-то, кроме клюшки и самого себя под одеялом поздно в ночи. Он практически забывает, каково это — заботиться о ком-то так же, как о себе самом, и с какой лёгкостью можно ставить чужую жизнь на одну ступеньку со своей собственной просто потому что это правильно, а не ради удовлетворения эгоизма. Нил переворачивается во сне, разжимает сжатые кулаки. На ладонях остаются следы-полумесяцы, которые не сойдут даже к утру, и уж тем более к утру не сойдут следы от наручников. Жан обхватывает запястье Нила своим, ведёт большим пальцем по линиям на ладони, едва различимым в свете настольной лампы, и наклоняется, чтобы прижаться губами к кровоподтёку ниже — так легко, словно нет никакого прикосновения вовсе. Он тяжело выдыхает, задевает дыханием кожу, и отстраняется далеко не сразу. Это — едва ли не единственное, что держит Жана Моро на плаву. Это — первое и последнее подобие спокойствия и нежности, которое дозволено ему в этом месте. Джостену об этом знать совершенно не обязательно.