Чумные заметки

      Наполеон редко совершал глупости.       То, что он влюбился в русского девственника с наглухо травмированной с детства психикой, режимом берсерка и гомофобного гея, было не то, что пиком и феерией его глупости.       Нет, совсем нет.       Даже то, что Илья смог уговорить его жить в России. Не в Москве, а в Питере, в угоду чувству прекрасному у Наполеона.       Даже это не было пиком.       Вот то, что эти наивные голубые глазки, смогли уговорить его на кота, пугало Наполеона сильнее.       Без мотивации со стороны немецкой полторушки в лице мисс Теллер не обошлось, разумеется. Но Наполеон всё ещё считал, ощутимым плюсом того, что Курякин не понимал, что его длинные ноги были всегда лучшим контраргументом.       Сам бы Илья заикался о таком лишь на праздники, а тут целую неделю, старался. Даже называл лазанью, лазаньей, а не запеканкой, а болоньезе прекратило быть макарошками по-флотски. Курякин даже согласился на лысого кота, понимая, что с котёнком с улицы его пошлют куда подальше или попросту, - Vaffancúlo, Bolscevico.       Но ноги Ильи правда могли убедить, даже на противное пищащее, портящее рубашки своими ноготочками существо.       Так что они уже говорили с заводчиком и сейчас были в очередной стадии обсуждения. Нет, психотерапевт Ильи был только за, а для Соло было слишком важно стабильное состояние своего, можно сказать, гражданского супруга. Два месяца без срывов и погромов это дорогого стоит.       — Угроза, ты чего?       Илья отбегал за сигаретами, но завис по дороге к Соло, не дойдя пару метров. Просто остановился как вкопанный и завис, со своими растерянным детскими наивными глазами.       — Илюша? — Наполеон делает пару шагов.       Забор с намёком на детское учреждение. Темноволосый мальчишка за ним, вытирает разбитый нос, остервенело, сжимая железную палку в кулаке, скалясь и убийственно смотря на мальчишек постарше, которым уже досталось. Его зовут бешенный и обещают пожаловаться воспитателю, чтобы того усыпили. Они отступают, бросая «конченный», когда тот делает очередной замах железкой.       Темненький выжидает немного, хмуро смотря на палку, выкидывая её через забор, отряхнув руки, принимаясь собирать разорванный альбом.       Мальчик ужасно худой, тем более в футболке с чужого плеча. Как-то старательно выправив альбомные листы, машет ими в окно. От солнца блики, видно плохо, но кажется, ему машет рыжая макушка.       Наполеон, молча, натыкается глазами на табличку детского дома, поджимает губы, переводит взгляд на Курякина.       — На вид ему лет семь-восемь. Тебе было столько же?       Кивок.       — У тебя было так же?       Илья хмурится, резко кивая снова.       Молчат.       Курякин тихо кашляет, но молчит. Наполеон и без слов понимает, о чем тот думает.       Сироты, потерявшие родителей на глазах и пережившие насилие, сильно отличаются от просто брошенных или отказников с рождения.       Наполеон выдыхает, сжимая чужую ладонь, где палец уже дергался в тике.       — Зайдём? Мне интересно, как его зовут.       Илья кивает, хотя выглядит испуганней котят, на которых они смотрели утром.       Мальчика зовут Олег. Он очень тихий, чистоплотный и вежливый, отказывается от всего, главное, чтобы ему разрешили навещать друга Сергея, что сейчас в изоляторе с гриппом.       Наполеон Соло редко совершает глупости.       И сейчас уверен, что не совершил, тихо усмехаясь, наливая две большие тарелки борща, не забывая подать черный хлеб, наблюдая как две макушки, светлая и черная, с не такой и большой разницей в возрасте, молча, едят.       Уэверли ржет, что Соло слишком любит русских сирот с очевидными проблемами в психике и недолюбленными на сотни жизней вперёд.       Наполеон же рад, что как-то так, всё само собой получается. Особенно, когда Илья и Олег одновременно говорят, — Было очень вкусно, — и неуверенно улыбаются.