***
Чимин выходит из университета с очередной отметкой «отлично» в кармане. Сегодняшний зачёт он сдаёт без особых проблем, преподаватель его даже не дослушивает, буквально через минуты три отпуская под презрительно-завистливые взгляды одногруппников, которых жестоко пытает впоследствии. Тэхён сразу же заявляет, что пойдёт на зачёт последним, так как по классике ничего не учил и не открывал ни страницы толстенного и чертовски нудного, по его мнению, учебника, а потому Чимину нет смысла ждать, пока через пару часов Ким выйдет из кабинета с очередным долгом. Пак, конечно, всегда пытается помочь Тэ, но тот сам не изъявляет никакого желания прилежно учиться. Друг не то что бы глупый или совсем не способный, он просто… Ленивый. В отношении учебы. Наверное, дело ещё и в том, что учись Тэхён на каком-нибудь другом факультете, который бы он самостоятельно выбрал, успеваемость парня складывалась бы совсем по другому. Но как это обычно бывает родители заставляют поступать своих детей туда, где им самим выгодно обучать ребёнка, не беря во внимание его таланты, интересы и реальные способности. Мол, вся семья окончила именно этот факультет — и теперь посмотри, кем мы стали. Дети — продолжение родителей, так что будь добр, учись там, где мы тебе выберем. Тем более что и платим за тебя тоже мы. Чимин вздыхает, думая о невыгодности положения своего друга. Тому абсолютно не интересна учеба, математика и все прочие вещи, которые так увлекают с головой Пака, старательно учившего все необходимые материалы для успешной сдачи экзаменов и зачетов. Но с другой стороны Чимин безумно счастлив, что встретил Тэхёна здесь. Иногда ему становится жутко от одной только мысли о том, что было бы, поступи Ким на какой-нибудь другой факультет. Вряд ли бы они тогда познакомились и тем более начали бы дружить. Пак медленно выходит за пределы ВУЗа. Территория Сеульского национального университета огромна: она поистине поражает своими размерами, видом, аллеями, роскошными ландшафтами, уютной, современной обстановкой и, как сейчас принято говорить, особой эстетикой. Иногда Чимин задумывается над тем — как же ему повезло учиться здесь, в университете, в который мечтают попасть почти все абитуриенты Кореи. Пак учится в лучшем ВУЗе страны исключительно благодаря своим знаниям — и порой это его действительно поражает, когда он начинает глубоко задумываться над этим. Может быть он действительно ещё чего-то стОит, а не является таким уж жалким ничтожеством, как ему часто кажется? Чимин останавливается возле какого-то ларька, рассматривая за витриной рисовые пирожки, которые он обожает всем сердцем. Ему вдруг очень хочется купить их, но он мнётся, как бы раздумывая. Лишние траты ему сейчас просто непозволительны. Пока Чимин думает, его плечом толкают какие-то парни, чтобы самим пройти и купить у пожилого мужчины вкусные сладости. Чимин задумчиво наблюдает за ними, а после сам всё же решается подойти к кассе, чтобы сделать свой вымученный заказ. Однако его резко опережает какой-то хамоватый мужчина, практически снова отталкивая его и загораживая омеге весь доступ к заветному источнику пирожков. — Эй, вообще-то здесь очередь, — возмущается омега, но фраза звучит так вяло и тихо, что кажется жалкой, а отнюдь не пугающей. Чимин злится на самого себя из-за такой мелочной глупости вроде неспособности сделать элементарное замечание. Мир жесток, а он мямлит даже здесь и не может по настоящему разобраться с обидчиком. Тем временем мужчина, не обращая никакого внимания на Чимина, делает свой заказ, чем злит младшего ещё больше. «Давай же, ну», — ругается на самого себя блондин и, прочистив горло, всё же решается выказать своё негодование. — Извините, но я стоял впереди вас, — Чимин осторожно ударяет по плечу этого нахала, который к тому же оказывается весьма высоким. — Вы мне? — мужчина оборачивается и, когда Чимин видит его лицо, то его собственное моментально вытягивается, и он быстро моргает в недоумении, словно не веря своим глазам. — Я… — Чимин чувствует, что в его горле пересыхает, а рука так и застывает в воздухе, продолжая одиноко висеть там. — Ого! Чимин? Добрый день, — перед омегой Ким Намджун собственной персоны. Чимин со спины не узнает его, по большей части из-за драпового пальто, которое вполне неплохо смотрится на альфе. — З-здравствуй, — ошеломлённо, еле шевеля языком, произносит Чимин. — Прости, я, кажется, влез без очереди, — виновато протягивает Намджун, качая головой. — Но это всё ради того, чтобы отдать тебе их, — внезапно Ким протягивает омеге те самые рисовые пирожки, которые Чимин и хотел купить. — Что? Но как ты… — омега поражённо уставляется на «подарок». — Так ты берёшь или нет? — Намджун по доброму улыбается и требует незамедлительного ответа. — Мне неловко, я не могу вот так просто, — грустно протягивает Чимин, но Намджун тут же его успокаивает. — Слушай, это такая мелочь. Я видел, как ты смотрел на них, поэтому и подумал, что будет лучше опередить тебя, — Намджун усмехается. — Правда я боялся, что ты меня можешь узнать, и не получится сделать сюрприз. — А я и не узнал, — смущённо улыбается Чимин, прикусывая губу. — Просто у меня даже мысли такой не возникло, что ты можешь быть здесь. — Как видишь, — Ким смеётся и продолжает. — Ну, так ты берёшь пирожки? Я тоже обожаю рисовые, но я только что пообедал, поэтому не хочу есть. Но мне будет приятно, если ты возьмёшь их. Чимин размышляет пару секунд, после чего сдаётся и сконфуженно соглашается. — Ладно, спасибо большое. Это очень мило с твоей стороны, — с этими словами он принимает «дар» Намджуна, не в силах сдержать расползавшуюся на миловидном личике омеги улыбку. — Не за что, — вздыхает счастливый альфа, довольный тем, что пирожки в конце концов нашли своего хозяина. — Намджун, я бы хотел… Извиниться, — Чимин решает не тянуть время, а объясниться в первые же секунды их встречи. Чем дольше оттягивать момент неприятного разговора, тем сложнее будет поднять его в дальнейшем. — За то, что устроил тогда на вечере. Мне безумно стыдно, что я наговорил там всего… Просто это был настоящий срыв, я даже сам не понял, как он произошёл. Но когда я начал нести всю эту чушь, я уже не смог толком остановиться. — Чимин, ерунда. Все в порядке. Я тебя так и понял, — отмахивается Ким. — Просто, видимо, я выбрал не тот момент, чтобы пообщаться с тобой. — Прости за это, — виновато протягивает омега, опуская голову. Он и впрямь чувствует вину перед Намджуном, что он так некрасиво «слился» с их встречи, да ещё и устроил там не пойми что, напугав всех присутствующих. — Эй, я же сказал, что все нормально. Я немного переживал за тебя, но затем Тэхён сказал, что ты в порядке. — Ладно, — Чимин вздыхает, все ещё чувствуя укор совести за свою выходку. Однако тёплая улыбка Намджуна заставляет его отпустить ситуацию и постепенно расслабиться. Кажется, старший искренне не злится на Пака и даже в мыслях не держит подобной обиды. — Не против прогуляться? — спрашивает Намджун, выжидающе глядя на омегу. Его действительно волнует предстоящий ответ. — Ну, — Чимин задумчиво разглядывает облака на небе, после чего выдает, — давай. Намджун, кажется, облегченно вздыхает и начинает солнечно улыбаться. Погода сегодня, кстати говоря, уже гораздо теплее, да и слабые, но такие родные лучи тёплого солнца отчаянно пробираются сквозь пернатые облака, согревая людей, которые уже успевают соскучиться по весеннему свету. — Только я не могу долго, — внезапно произносит Чимин, вспоминая о Юто, которого нужно будет как можно скорее забрать из яслей. — Как скажешь, я не настаиваю, — поднимает руки вверх Намджун, как бы сдаваясь. — Пройдёмся по парку здесь, в соседнем районе? — Хорошо, — кивает Чимин и тут же чувствует некоторую неловкость. О чем ему говорить с таким мужчиной как Ким? Все вводные вопросы они уже обсудили, но новую тему блондин так и не решается поднять. Вдруг альфа сочтёт его слишком глупым или легкомысленным, если Чимин спросит что-то некорректное или откровенно бредовое. Намджун, будто чувствуя замешательство Чимина, всё понимает без лишних слов и берет инициативу в свои руки. — Слушай, всё хотел сказать, что даже после того монолога, который ты произнёс о себе тогда, — Намджун пытается подбирать максимально осторожные и правильные слова, чтобы не лезть в душу омеги, расковыривая болезненные темы и ещё не зажившие раны, — я все равно считаю, что ты замечательный человек. Вернее, я лишь глубоко убедился в этом. Я плохо знаю тебя, но выслушав краткую аннотацию твоей жизни, я понял, что ты гораздо сильнее, чем кажешься. Далеко не каждый сможет вынести всё то, что удаётся стойко преодолевать тебе практически каждый день. Лично меня это восхищает, я искренне поражён, как такой… Милый и хрупкий мальчик так мужественно преодолевает такие трудные жизненные испытания. Мы не знакомы близко, но я даже испытываю некоторую гордость за тебя. Это определенно заслуживает уважения, — Намджун честно говорит это от всей души и чистого сердца. Он действительно проникся Чимином с той самой встречи, не в силах думать о ком-то ещё, кроме очаровательного юного создания, внутри которого — океан силы и храбрости, какому позавидуют даже многие бесстрашные альфы. — Спасибо, — еле сдерживает улыбку Чимин. — Это… очень трогательно. — Как ты себя чувствуешь? — Ким хочет добавить «после того вечера», но осекается, не желая напоминать Чимину о том самом дне. — Я в порядке, — коротко отвечает младший. — А ты? Они идут по малолюдным тротуарам, вдыхая свежий и уже определенно весенний воздух. — Я тоже хорошо, — кивает Намджун. — Единственное, немного одиноко в Сеуле. — Что? Разве люди вроде тебя не имеют миллион друзей и знакомых? По крайней мере, у Тэхёна это так и работает. — Меня долгое время не было на родине. Не то что бы я был всеми забыт, но круг общения весьма сменился. Иной раз хочу пообщаться с кем-то, но потом понимаю, что это не то. Всё меняется, отношения уже не как прежде. А тратить время на пустословие не очень охото. — И то верно, — соглашается Чимин. — Говоришь, ты жил в Швейцарии? — решает поддержать диалог. Нет ничего лучше, чем начать расспрашивать своего собеседника о его жизни, пока не знаешь, о чем говорить самому. — Да. Пять лет. — Ого… И что ты там делал? — Учился и работал, — хмыкает Намджун. — Ну, я человек немного трудолюбивый. Всегда руки чешутся заняться чем-то полезным. — Это достойно уважения, — искренне произносит Чимин, в который раз поражаясь своему собеседнику. — Как и ты, — хитро улыбается Намджун. — Один-один, получается. Оба смеются: негромко и несколько сдержанно, как смеются люди, только-только начинающие узнавать друг друга поближе. — Скажи честно… — вдруг говорит Чимин, даже останавливаясь на месте. Ким замирает следом. — Тебя же Тэхён подослал? Намджун слегка улыбается, давя смущенный смешок. — Ну, скажем так. Меня никто не подсылал, но его содействие (исключительно по моей инициативе) имело место быть. Это так. — Тогда понятно, — усмехается Чимин. — Иначе я бы реально удивился, как так ты нашел меня, наивно спихнув всё на роковое совпадение и насмешницу-судьбу. — Давай сделаем вид, что нас свела сегодня судьба, — просит Намджун, умилительно глядя на Чимина. — Ага. И имя нашей судьбе — Ким Тэхён, — весело отвечает Чимин, и Намджун подхватывает его звонкий смех. Им отчего-то очень легко друг с другом, словно нет этой удручающей разницы в возрасте, в материальном положении, социальном статусе, уровне образования… Всё это становится абсолютно неважным в этот приятный для обоих момент их общего беззаботного смеха, создающего неплохую симфонию. — Красивый парк. Я в принципе люблю парки, — выдает Намджун, когда они пересекают тротуар, выложенный красивой и ровной плиткой. Здесь всюду растут деревья, но народу не слишком много — этот район не пользуется большой популярностью, и, кажется, незаслуженно. Место живописное, и есть все удобства. — Да, красивый, — соглашается Чимин, осматривая симпатичную округу. — И воздух тут свежий. — Можно некорректный вопрос? — осторожно спрашивает Намджун, исподтишка поглядывая на Пака. — Ну, попробуй, — хмыкает Чимин, не уверенный, что сможет ответить на всё. И как и предполагалось, Ким задаёт вопрос именно из такого разряда: — Могу я узнать, где отец твоего ребёнка? Чимин сразу же мрачнеет, его брови сводятся на переносице, а губы плотно смыкаются. — Его нет, — сухо произносит он, не желая вдаваться в подробности. Намджун, кажется, замечает это, а потому виновато произносит: — Прости, я действительно лезу не в своё дело. Я не должен был… — Все нормально, я понимаю, что это интересует. Но на самом деле мне нечего ответить тебе, так как отца ребёнка попросту нет. Он не умер, но его нет. Сейчас я даже не знаю, где он. Намджун вздыхает, разочарованно кивая. — Сколько лет малышу? — решает сменить тему он на что-то более легкое. — Лет? Девять месяцев всего. — Ой, так он совсем маленький. — Да, — вздыхает Чимин, добавляя, — мне, кстати, нужно будет его забрать скоро из ясель. Я всегда стараюсь забирать его сразу же, как только освобождаюсь. — Так давай я тебя довезу? — оживляется Намджун, желающий хоть как-то помочь омеге. — Не стоит, спасибо, — смущённо тянет Чимин, чувствуя, как его щеки демонстративно краснеют. И что это за дурацкая привычка — краснеть от любого шороха? Омега и вправду ненавидит в себе эту уязвимую, как он считает, черту. — Да почему же? Мы можем обойти парк, а потом вернуться к машине, чтобы поехать. — Мне неловко. У тебя наверняка есть дела поважнее, — отрицательно мотает головой Чимин, испуганно вжимая её в плечи. — Я только вернулся и ещё не успел адаптироваться к, можно сказать, прошлой жизни, — снисходительно улыбается Намджун. — Поэтому никаких важных дел у меня и в помине нет. — А если подумать? — А если подумать, я очень хочу тебя довезти, поэтому не спорь со мной, — обычно дружелюбный и даже ласковый голос альфы сменяется на несколько приказной тон. — Ну, — Чимин сконфуженно сдаётся, вздыхая. — Если тебе так важно потратить время впустую, то пожалуйста. — Чимин, — Намджун говорит серьезно, а в его взгляде читается прямой укор. — Почему ты называешь, по сути, себя — пустым местом? Ты хоть понимаешь, что это неправильно? — Просто… потому что я действительно так считаю? — задумчиво спрашивает Чимин, поднимая затравленный взгляд на Намджуна. В этот момент у старшего словно опускается внутри что-то. Настолько безжизненными, душераздирающими кажутся глаза омеги сейчас. Кима передергивает от осознания того, как же много плохого в столь юном возрасте успел познать Пак Чимин. — Ты не заслуживаешь такого отношения от самого себя, — твёрдо, но в то же время мягко произносит Намджун. Он словно объясняет ребёнку запредельно сложные вещи, пытаясь изъясняться на простом примитивном языке. — И от других, кстати, тоже, — чуть тише добавляет Ким, догадывающийся о том, что блондин наверняка считает нормой неуважительное отношение к себе со стороны окружающих. По большому счету, омега порой сам ставит себя в такое нелестное положение. — Ладно, давай не будем об этом, — переводит тему Чимин, чтобы не ворошить прошлое и не заниматься самокопанием. — Как пожелаешь, — учтиво соглашается Намджун, не собирающийся давить на Чимина. Всё же пока они еще недостаточно близки для подобных обсуждений, но альфа надеется, что вскоре они смогут вернуться к этому разговору. — Мы уже обошли весь парк. Нужно идти обратно. Пойдём? — Да, — коротко отвечает омега, немного растерянный и погруженный в свои невесёлые мысли. Они идут молча некоторое время, после чего Чимин произносит: — Могу я тоже спросить тебя кое о чем? — Конечно, — добродушно кивает Намджун, заостряя внимание на том, чтобы внимательно слушать вопрос Чимина. — Почему у такого… — парнишка проводит многозначительным взглядом по альфе. — У такого как ты… — омега всё же опасается конкретных метафор, боясь, что его могут не так понять, — почему у тебя нет омеги? Намджун хмыкает, но усмешка выходит какой-то кривой и немного отчаянной. — Не могу найти своего человека. — Довольно размытый ответ, — хмыкает Чимин, замечая, как напряжен стал Намджун. — Может быть, просто потому что это правда. Я действительно не могу найти того, кто готов к серьезным и взрослым отношениям. Мне, черт возьми, уже двадцать восемь лет! Мне не нужны отношения ради просто приятного времяпрепровождения, секса или еще чего. Разумеется, я уже думаю о семье… Но современные омеги нечасто заморачиваются насчет длительных отношений для будущего — в этом проблема, — Намджун говорит ясно и пылко. Видно, что он уже устал от постоянных поисков и гнетущего одиночества. — Я тебя понимаю, — Чимин внезапно, набравшись смелости, аккуратно соприкасается своей рукой с рукой Кима, ощущая тепло, которое исходит от него. Намджун немного удивленно смотрит на омегу, но всем нутром чувствует его пальцы, которые так нежно и даже заботливо прикасаются легким, практически неосязаемым касанием к его собственной коже. — Спасибо, — улыбается альфа и уже более смело берет Чимина за руку, но не сплетает пальцы, а просто мягко пожимает его маленькую ладонь. Скорее благодарно, нежели романтично. — А теперь… пойдем к машине? Чимин молча кивает, и Намджун нехотя отпускает его ручонку. Ему кажется, что он и так позволил себе чересчур много, несмотря на то, что первым к его руке прикоснулся Чимин. В силу своего прекрасного воспитания, безупречных манер и уважительного отношения к противоположному полу Ким свято бдит личную неприкосновенность омег, с которыми он общается. Однако Чимин вроде бы никаких недовольств не высказывает, поэтому Намджун расслабляется и спокойно идет к машине. По дороге обратно они разговаривают на отвлеченные темы, находя между тем общее меж собой — в виде живого интереса к точным наукам и схожих вкусов в музыке. Чимин чувствует, как легко завязывается разговор с Намджуном, он не ищет никаких обсуждений, они появляются сами собой. Сейчас, когда парни разъяснили ту неприятную ситуацию, общаться становится гораздо легче и спокойнее. Чимину нравится слушать глубокий, сдержанный тон Кима, его хорошо поставленную речь, порой проскакивающие умные термины, что свидетельствует о высоком качестве его образования и интеллекте. В общем и целом разговаривать с альфой приятно и интересно, они, кажется, понимают друг друга и ощущают духовную близость в каких-то важных моментах. Когда они подходят к машине, Чимин теряется. Автомобиль Намджуна, конечно, и не мог быть дешевым, но модель и марка повергают омегу в шок. Он не разбирается в машинах, но Пак прекрасно знает именно эту тачку, так как Чонгук постоянно говорил про нее, мечтательно пуская слюни на фотографии в интернете. Таких машин не более трех в их стране. — Я… — омега даже не знает, для чего заводит весь этот разговор, но черный блестящий монстр будто отталкивает его, не подпуская к себе поближе. Чимин так и остается стоять как вкопанный, глядя большими округлившимися не на шутку глазами на так называемую карету, в которую ему сейчас предлагают сесть. — Что? — Намджун не понимает, что случилось с Паком, но через пару секунд догадывается, в чем заключается причина его внезапного оцепенения. — Эй, идем. Не стоит смотреть на машину, словно это одушевленный предмет, — посмеиваясь, мягко произносит он. — Но она точно не хочет, чтобы я садился в нее, — отчаянно мотает головой младший, так и не отрывая взгляда от иномарки. — Моя машина гостеприимная, — уверенно заявляет Намджун, и эти слова развеивают несколько страх омеги, который тут же начинает смеяться. Ким, видя это, решает продолжить. — Вот именно, так что пойдем скорее, а то опоздаем. — Да у нас еще много времени, — отмахивается Чимин, но Намджун уже открывает плавно движущуюся дверцу перед омегой, вежливо приглашая его погрузиться внутрь. — С-спасибо, — Чимин, не избалованный на подобное обращение, краснеет и чувствует себя этакой фифой, разъезжающей на дорогих тачках в компании своих спонсоров. Чем заслужил он такое отношение от альфы? Пак не может пока понять. Тем временем Намджун обходит автомобиль с другой стороны и тоже садится в него, важно опуская руки на руль. — Пристегнись, — просит старший, и омега послушно выполняет примитивную просьбу, о которой он, однако, забыл, охваченный роскошью дорогого салона. — Куда едем? Чимин называет адрес яслей, и Намджун чуть хмурится, задумчиво прикусывая губу. «Не самый лучший район», — напряженно думает он, но вслух ничего не произносит, а Чимин, к счастью, его молчаливости не замечает, увлеченно рассматривая внутреннее убранство машины. — Включим музыку? — добродушно предлагает Намджун, и омега кивает. Ким что-то нажимает на телефоне, после чего салон погружается в звуки любимой песни Чимина. — Ах, я обожаю эту группу! — улыбается омега, прикрывая глаза. Слышать приятную музыку, выученный наизусть текст, родной язык — настолько круто в подобной обстановке и с отличным качеством звука, что омега буквально расплывается прямо на удобном сидении. — Я знаю. Поэтому и включил, — усмехается Намджун, наконец сдвигая машину с места и плавно, словно на большой лодке, начинает двигаться по направлению к широкой дороге и главной улице. — Но я не говорил, какая именно у меня любимая песня, — возражает Чимин. — Мне почему-то показалось, что эта сильно тебе подходит и непременно должна тебе нравиться. — Такой проницательный, — улыбается Чимин, приятно удивленный тем, что Ким сумел так чутко подметить все его вкусы. Они едут около минут двадцати, так как особых пробок нет в это время. Омега в который раз думает, насколько удобно было бы иметь собственную машину: пусть даже самую маленькую и недорогую. В любом случае на ней гораздо быстрее перемещаться, нежели на автобусе, на котором Чимин ездит каждый день достаточно долго, что отнимает огромное количество сил и времени. Парни вновь переговариваются о чем-то. Намджун ведет рассказ о Швейцарии, в которой прожил добрых пять лет, а Чимин с неподдельным вниманием его слушает. Интересно, каково это — пожить некоторое время в другой стране? Чимин глубоко задумывается над этим вопросом, при этом все еще сосредоточенно слушая Кима, иногда прерывая его, чтобы задать интересующие омегу вопросы. Однако вскоре они приезжают, останавливаясь возле серого мрачного здания, называемого яслями, в которые Пак ненароком приводит Юто практически свой каждый учебный день. Пока блондин отстегивает ремень, Намджун уже успевает быстро обойти машину и галантно открыть дверцу омеге. — Ты можешь подождать здесь, — смущенно говорит Чимин, принимая протянутую ему руку и легко выходя из машины. — Я могу сходить с тобой, если хочешь, — пылко произносит Намджун, готовый буквально на всё. — Нет, не надо. Могут пойти какие-то слухи между воспитателями и все такое… Лучше подожди меня здесь, — произносит Чимин, опуская взгляд на серый асфальт. — Хорошо, — на этот раз Ким соглашается с Чимином, не желая создавать тому лишних проблем. — Тогда буду ждать тут. — Я постараюсь побыстрее. — Да не торопись! Мне все равно спешить некуда, — пожимает плечами Намджун, искренне улыбаясь. Чимин еще пару секунд смотрит на его спокойное мужественное лицо и улыбается в ответ, после чего заходит в ворота, направляясь к главному входу. Намджун остается стоять возле машины, глядя Чимину вслед. Чем больше он общается с ним, тем сильнее тот ему нравится. Милый, добрый, несколько наивный и светлый — Чимин олицетворяет собой маленького белокурого ангела, которого хочется прижать к себе и не отпускать целую вечность. Расстраивает альфу лишь одно — нелегкая доля Чимина, на которого выпало столько тяжестей и горьких страданий. Кажется, вселенная просто издевается над омегой, посылая ему с каждым годом все более сложные испытания. Намджун искренне поражается его стойкости. «Он замечательный человек», — в который раз проносится в мыслях Кима, и он кивает самому себе. В раздумьях он проводит некоторое время, после чего видит постепенно приближающуюся фигурку с ребенком на руках. Вернее, Чимин держит сына на одной руке, а второй — катит коляску, на которой, видимо, с утра привозит сюда малыша, а затем оставляет здесь. Намджун чувствует некоторое волнение, когда они приближаются. Ему кажется, что знакомство с сыном омеги — это очень важная часть, которая может оказать значительное влияние на развитие их отношений в будущем (на которые альфа уже немного самонадеянно, но всё же рассчитывает). Чимин отчего-то тоже смущенный и молчаливый. Ему вдруг становится стыдно, что, наверное, со стороны он выглядит очень глупо — такой малолетка, а уже с ребенком на руках. — Привет, — улыбается Намджун, ласково глядя на маленького мальчика, который жмется к своему папе. И хоть альфа старается произнести слова как можно мягче и добродушнее, его голос предательски дергается в какой-то момент и, Чимин, по всей видимости это замечает, а потому поднимает на него слегка удивленный взгляд, но затем тут же решается помочь. — Юто, знакомься, — блондин несколько осмелевает, обращаясь к своему сыну. — Это — Намджун. Намджун, это — Юто. — Красивое имя, — одобрительно замечает Ким, в то время как мальчик не слишком доверчиво глядит на альфу, но все же вскоре смягчает взгляд, давая своим большим круглым глазам широко распахнуться. — А ты не слишком то похож на своего папу, — посмеивается Намджун, разглядывая симпатичное личико малыша. — Неужели каждый будет говорить мне об этом, — расстроенно вздыхает Чимин. — Буквально все, кто знакомятся с нами, каждый раз заявляют нечто подобное. — Черт, прости, я не это хотел сказать, — тут же пугается Намджун, испуганно оглядывая омегу. — Я просто… не подумал над этим. У меня и в мыслях не было сказать тебе что-то обидное. — Да я же несерьезно, чего ты? — изумляется Чимин, разглядывая виноватое и огорченное лицо Кима. — А, правда? — Я не собирался обижаться. Просто отметил забавный факт. — Но все равно прости, — извиняется Намджун, переводя взгляд на Юто. — Он такой милашка. Не мог это не отметить. — Да, он такой, — не без гордости заявляет Чимин и чмокает пухлую щечку маленького альфы. — Приятно познакомиться с вами, юный господин, — чуть кланяется Намджун, отчего Чимин смеется. — Поздоровайся с Намджуном, — шепчет на ухо малышу Пак. Тот подозрительно прищуривается, как бы размышляя, можно ли доверять Киму, но после — все же снисходит до незнакомца и медленно машет ему рукой, издавая неясные, но понятные только ему звуки приветствия. — Давай сложим коляску в багажник? — предлагает вдруг Намджун, довольный тем, что его, кажется, приняли в эту семью. — Какой багажник? — в ужасе переспрашивает Чимин, округляя глаза. — В машине. — Ты… совсем, что ли? — испуганно лепечет Чимин. — Я собирался пойти домой пешком. Думал, ты просто познакомишься с Юто, но не повезешь же нас до дома! — Что за глупости? — Намджун хмурится. — Я именно с этой целью и приехал сюда. — Но это абсурд. Нет, мы не сядем в машину с ребенком, да еще и с коляской. — Чимин, прекрати. Не отвергай мое искреннее желание помочь. Для меня это абсолютно несложно и мелочно, но я буду рад, если хоть чем-то смогу тебе быть полезен, — альфа говорит уже несколько обреченно. Удивительно, но он буквально упрашивает омегу разрешить помочь ему. — Но я не могу, — тихо говорит Чимин, растерянно переводя взгляд то на коляску, то на Намджуна, то на внушающую ему страх дорогую машину. — Через не могу, — решает больше не церемониться мужчина, взяв бразды правления в свои сильные руки. Он просто легко подхватывает коляску и живо складывает ее пополам, направляясь к багажнику. — Не надо! Айщ, Намджун! — отчаянно пытается остановить альфу Чимин. — У нее колеса грязные, мы же по земле ездим! — А я то думал по воздуху, — фыркает Ким, спокойно погружая коляску в просторный большой багажник. — Но… — Чимин. Уже в любом случае поздно, — укоризненно смотрит на омегу Намджун, добавляя, — не отвергай меня, ладно? — серьезный взгляд старшего с привкусом печального укора в конце концов делает свое дело. Чимин молчит, после чего вздыхает, краснея. Все это так непривычно и даже нелепо, что он и сам не верит в происходящее. Ему стыдно надоедать Намджуну, но альфа такой упертый, что это практически невозможно. Наконец, омега он сдается и уже направляется к машине, но тут же его осеняет: — А как мы поедем? У нас же нет детского кресла, а с ребенком на руках по закону вроде бы нельзя ездить. — Ну, в следующий раз кресло обязательно будет, — ответственно кивает Намджун. — Какой еще следующий раз? — не верит своим ушам Пак, шокировано глядя на Кима. Ну, не сдурел ли тот случаем? — Обычный, — пожимает плечами альфа как ни в чем не бывало. — А сейчас садитесь на заднее сидение на всякий случай, чтобы вас не было видно. Возьми малыша на колени. Там окна затемнены, да и ехать недолго. Думаю, ничего страшного не случится, если мы первый раз проедем таким образом. Чимин послушно кивает и с очередным за этот день вздохом соглашается. Намджун снова открывает дверцу перед омегой, и на этот раз ему даже не кажется это какой-то особенной дикостью. К хорошему привыкаешь быстро. — Не шали только, ладно? — приказывает шепотом Чимин Юто, пока Намджун обходит машину. — Ну, что, поехали? — весело говорит старший, оборачиваясь назад. — Говори адрес. Чимин называет улицу и дом, и Намджун кивает, прикидывая, что ехать здесь совсем недалеко. — Кстати, имя Юто же японское? — интересуется альфа. — Почему решил назвать сына именно так? — Мне нравится Япония. Я бы хотел поехать туда когда-нибудь. А имя мне просто понравилось… Юто означает «важная персона». А он у меня как раз такой, — смеется Чимин, вновь оставляя на щеке притихшего и по природе своей довольно спокойного уравновешенного ребенка свой пылкий поцелуй. Намджун умилительно улыбается, поглядывая на эту мини-семью в переднее зеркало. По правде говоря он действительно удивлен, насколько же сильна любовь Чимина к своему сыну, несмотря на тяжелые обстоятельства появления ребенка на свет. Любовь Пака к малышу прослеживается в каждом его движении, слове, действии — и Намджун уже конкретно осознает, какая крепкая прочная связь существует между этими двумя потерянными созданиями. ДорОгой они еще говорят о чем-то, и всем находящимся в машине очень тепло и комфортно. Все трое чувствуют себя расслабленно и спокойно, негромкая музыка успокаивает, а Юто и вовсе успевает задремать на руках родителя. Когда они подъезжают к дому Чимина, тот сразу становится значительно тише, и Намджун обращает на это внимание. — Ты здесь живёшь? — задаёт вопрос он, оглядывая неприглядное место жительства Пака. — Да, — быстро отвечает Чимин, как бы желая поскорее отделаться от вопроса. Ему стыдно за свой убогий дом, который в миллиарды раз отличается от той жизни, к которой наверняка так привязан Намджун. Ким останавливает машину, по традиции открывает омеге дверь и помогает выйти наружу. Затем достаёт коляску и уверенно направляется ко входу. — Эй, подожди нас! — пугается Чимин и бежит вслед за парнем, крепко держа на руках Юто. — Куда ты? — Донесу вам коляску до двери. Не тащить же ее тебе самому. «Я каждый день так и делаю», — хмыкает про себя Чимин, но вслух молчит. Он уже понял, что переубеждать альфу напрасно, да и это никак не подействует. Лучше пользоваться моментом и не отвергать от себя такого хорошего человека и его искреннего желания оказать безвозмездную помощь. И пока Чимин размышляет об этом, они всей компанией как-то быстро оказываются на нужном пролёте их этажа. Намджун тактично игнорирует сырой, грязный подъезд их дома, вобравший в себя не совсем приятные запахи. Он абсолютно не брезгует и не ощущает никакого отвращения, испытывает он лишь терпкую жалость, что Чимину с сыном вынужденно приходится жить в столь стесненных и не очень комфортных условиях. — Ох, я даже не заметил, как мы дошли, — тянет Пак, устало вздыхая. — Видимо, двигались очень быстро, — улыбается Намджун. — Но все же предпочту не стеснять вас больше. Думаю, Юто нужно отдохнуть, а не находиться в подъезде. — Спасибо за понимание, — благодарно произносит Чимин, восхищенно прикрывая глаза. Этот мужчина буквально замечает всё, что волнует омегу и читает все его мысли, опережая их своими действиями во много раз наперёд. — Мне было очень приятно пообщаться с тобой, Чимин, — произносит Намджун низким, пробирающим до мурашек голосом. — Спасибо, что позволил мне быть рядом все это время. — Не за что. Я очень благодарен тебе за проявленную заботу и внимание, — расплывается в улыбке Чимин. — Ладно, не хочу вас задерживать. Юто! Был рад знакомству с «важной персоной», — Намджун осторожно пожимает малюсенькую ладошку альфы и учтиво трясёт ей в воздухе, выказывая своё уважение. Юто, кажется, такой жест приходится по душе, а потому он гордо вскидывает голову наверх и чуть сводит маленькие пальчики на огромной руке Намджуна. Чимин буквально пищит от восторга и приступа милоты. — Пока, — Намджун кланяется, и Чимин делает то же. Они ещё пару секунд смотрят друг на друга, после чего Ким уходит, предпочитая спускаться по лестнице. Чимин глядит ему вслед, провожая нежным взглядом этого взрослого умного альфу, который буквально носил его на руках, хотя они были знакомы всего ничего. Омега открывает тяжёлую дверь ключом и проходит внутрь. Уже через час, уложив сына спать, Пак берет в руки телефон, на экране которого виднеются два сообщения. Ким Тэхён: «Короче, я завалил зачёт т_т». Ким Намджун: «Спасибо ещё раз за приятное времяпрепровождение, Чимин! Мне очень комфортно с тобой общаться. Надеюсь, ещё увидимся^^». И если на первое сообщение Чимин реагирует укоризненным покачиванием головы, то на второе широко улыбается и облегченно вздыхает, отправляя следующее: «Мне тоже было очень приятно рядом с тобой. Спасибо тебе за всё. Кстати, я свободен в пятницу вечером :3». С этими словами омега убирает телефон и возвращается к соджу, предварительно достав его из холодильника. Сегодня умиротворённый и определенно хороший день, наверное, впервые за долгое время.***
Юнги беспомощно лежит на полу. Он уже не знает, что ему делать, куда податься и о чем думать. Кажется, у него нет сейчас ничего. Хотя это заявление кажется весьма ироничным, ведь стоит ему немного повернуть голову в сторону — и вот оно: имущество, нажитое незаконным путём, лежит во всей красе прямо возле него. Прежде чем окончательно потерять рассудок и упасть на пол, Юнги перетряс всё, что наворовал. На самом деле он уже жалеет о том, что сделал. Эти вещи тяжким бременем лежат сейчас на его деревянном скрипучем полу, но не потому что Юнги совестно за своё преступление, вовсе нет. Он впервые искренне не хотел воровать в глубине души, но из-за злости, внутреннего протеста решил пойти на это наперекор всему, что творилось внутри него. Обычно они с Хосоком занимались мелкими карманными кражами, кражами покрупнее, по типу воровства в магазинах или же кражей, сопряжённой с незаконным проникновением в жилище или иное помещение, иногда — мошенничеством. Но ни разу за всё это время они не попались: ни ментам, ни самим потерпевшим, пострадавших от их испачканных следами преступления рук. Трезвость ума, ловкость, тщательно отработанный план, четкая последовательность действий — всё это помогало им не попасться и выходить сухими из воды. Чаще всего действовали они сообща, за исключением незначительных и относительно легких краж, которые вполне можно выполнить самостоятельно, не прибегая к посторонней помощи со стороны лучшего друга. Однако сейчас Юнги не чувствует никакого удовлетворения от совершенного им. Волей неволей в голове всплывает светлый образ Чимина, ужаснувшегося при виде той злополучной коробки, в которой Юнги хранил все свои «инструменты». Чимин… При одном только воспоминании о маленьком омеге альфу передёргивает. Юнги морщится, прикрывая глаза. А между тем в груди камнем повисает мучающий его вопрос: как он там? Не раз Юнги глубоко задумывался над тем, как поступил с Паком, и каждый раз не приходил ни к чему. Ночные кошмары с обязательным участием Чимина стали неотъемлемой частью жизни Юнги, а сам он до разрушительной боли в сердце с опаской оглядывал места, в которых они раньше гуляли, веселились, вели оживленные, порой бессмысленные беседы… Да что далеко ходить, даже собственный дом стал каким-то холодным и чуждым. Юнги помнит о том, как они проводили время здесь, вместе, в его небольшой старой квартире, которая, кажется, вот вот да развалится. Уходя от Чимина, альфа даже не представлял, насколько плотно Пак засел в его голове. Он буквально поселился там и неустанно стучал в дверь, бил посуду, прыгал — словом, делал все, чтобы импульсы, которые существовали в голове Мина, смогли хоть как-то дойти до его огрубевшего сердца. «Опять Чимин…», — скрипя зубами, думает Юнги. Он тут же достаёт сигарету и принимается медленно курить, чтобы хоть как-то отвлечься от невесёлых удручающих дум. Спустя пару минут раздаётся классический звонок айфона. Парень нехотя поворачивается на бок и, хмурясь, нажимает кнопку ответа, включая громкую связь. Далее он вновь ложится на спину на пол и курит, пуская пушистый дым в воздух. Обычно он не делает этого прямо в квартире, предпочитая хотя бы курить в окно, но сейчас не тот случай. — Юнги, ты где был? Какого хера не отвечал? — взволнованный голос друга заставляет Юнги ощутить небывалую головную боль и сморщить нос. — Успокойся, я был на «деле», — флегматично тянет Юнги, лениво прикрывая глаза. — Ну, и? Много нынче налички носят в кошельках? — с интересом спрашивает Хосок, на что Мин презрительно фыркает. — Я такими мелочами не занимался. — А чем? По магазинам «ходил»? — тут же предполагает второй вариант Хосок, на что Юнги отрицательно мычит. — Неужели сам «наведался» к кому-нибудь в хату? — Ну, если ООО можно назвать хатой, то да. На секунду повисает угнетающее молчание, а из трубки слышится тяжёлое дыхание друга. — Ты серьезно? — наконец выдает Хосок, пару раз кашлянув при этом. — К сожалению, — короткий ответ Юнги и тяжёлый вздох следом. Он закрывает глаза, полностью обессилев. — Каким образом, блять? — У меня большие проблемы, Хо. В трубке снова повисает молчание, а затем вкрадчивый взволнованный голос Чона, спрашивает: — Уже точно? — Нет. Но это очевидно как день, — хмыкает Юнги, а в груди противный сгусток мучительной тревоги начинает разрастаться до невероятных размеров. Хосок бросает что-то навроде «скоро буду, придурок» и стремительно мчится в убогую квартирку Мина, так как «такие вопросы» нельзя обсуждать по телефону. По приезде Хосок находит Юнги лежащим на холодном полу. Кружащий голову дым сигарет в помещении буквально душит, заглушая весь здравый разум. — Блять, Юнги. Что ты тут устроил? — ругается Хосок, чувствуя, как у него щиплет глаза от въедливого запаха. Но Мин не отвечает. Он лишь недовольно хмурится и лениво поднимается на ноги, так как лежать на противных досках становится уже достаточно прохладно и не совсем комфортно. Он медленно садится на диван, тут же падая на спину. Хосок окидывает эту картину встревоженным взглядом, после чего обреченно вздыхает: — Нет, брат, что-то ты уже слишком. — Знаю, — голос Юнги хриплый, он курит как паровоз все последние дни. — Рассказывай, что учудил, — Хосок присаживается рядом на стул, выжидающе глядя на друга, и складывает на груди худые длинные руки. — Что ты хочешь услышать? — Юнги фыркает. — Херню я сделал, но что теперь? Так что я просто смиренно жду своего часа, — хмыкает альфа, качая головой от собственной глупости и безысходности. Однако Хосок не отстаёт, пытливо допытывая Юнги своими многочисленными вопросами, которые уже в конец настолько раздражают Мина, что тот решает рассказать свои недавние приключения. Впрочем, ведает он Чону совсем немного — кратко и сухо, будто читает выдержку из нудной статьи. Просто напросто Юнги, заранее подготовившийся к умышленной краже, использовал фомку, разводной ключ и отвертку, чтобы сломать входной замок престижного офиса, принадлежащего одному известному ООО. В результате незаконного проникновения Юнги тайно похитил гору имущества, а именно: денежные средства в весьма крупном размере, которые он вынес вместе из сейфа, в котором они находились, но который Мин непременно взломал и оставил позорно стоять в кабинете. — Сколько, блять, ты украл? — глаза Хосока лезут на лоб, а и без того вытянутое лицо сейчас удлиняется ещё вдвое. — Не ори, — шикает на него Юнги, непременно морщась. — Ну, да, тупанул. С кем не бывает? — Ты хоть понимаешь, что это за ООО? Что они это просто так не оставят? Что ты сделал все максимально палевно и абсолютно непрофессионально. Да ещё и мне не сказал! В одиночку… И столько денег… — Хосок обессилено запрокидывает наверх свою голову, начиная часто моргать. В отличие от встревоженного не на шутку Хосока Юнги абсолютно спокоен и равнодушен. — Ну, поэтому я даже и не рыпаюсь. Жду, когда придут за мной, — горько усмехается Юнги, тут же зевая. — Если что, пойду на сделку со следствием. Так хоть срок скостят. — Ты хоть представляешь, на сколько ты за решетку пойдёшь? — в ужасе спрашивает Хосок, пораженный безразличным отношением Юнги к своему будущему в местах не столь отдаленных. — Да похер уже, — флегматично отвечает Юнги, устремляя взор в потолок, который покрыт туманной дымкой. — Так и меня же запекут, если дальше рыть станут и копнут глубже! — вдруг спохватывается Хосок и испуганно прикусывает губу. — По крайней мере, можешь быть уверен — я тебя точно не сдам, — на полном серьезе уверяет друга Юнги, даже поворачиваясь к нему головой. Наверное, это впервые за этот вечер, когда альфа смотрит в глаза Хосока. И последний вдруг видит, даже не то что видит, он знает, что так и произойдёт. Даже если Юнги будут пытать самыми страшными бесчеловечными пытками сутками напролёт — он не скажет про Хосока ни слова, такой вот он человек. Чон тут же вздыхает, чуть улыбаясь краешком губ, как бы сочувственно и досадно. — Ладно, я тебе верю. Насчёт себя я не беспокоюсь… Но твой пофигизм меня конкретно пугает. — Мне уже похер. Честно, — Мин вновь зевает и переворачивается на другой бок, прикрывая глаза. Голова идёт кругом от наспех выкуренной пачки сигарет, поэтому его начинает клонить в сон, однако голос Хосока словно выдёргивает его из своеобразной неги с привкусом дешевой горечи. — Чимин? — имя омеги как гром среди ясного неба звучит сейчас прямо над ухом Юнги, отчего тот в ужасе открывает глаза. — Что? — как бы не понимая, спрашивает он, хмурясь от имени, шрамом отпечатавшимся на его теле. — Ну, это же он всецело заполняет собой твой атрофировавшийся мозг, — с укором произносит Хосок, прожигая Юнги своим проницательным и изучающе-внимательным взглядом. — Ты же из-за него пошёл на такую хуйню? Потому что в адекватном состоянии, я уверен, ты бы не сделал подобного. Или я ошибаюсь? Повисает затянувшееся молчание. Поначалу у Юнги все кипит, бурлит и трепещет, но затем успокаивается мгновенно, словно по щелчку. И только после этого он может произнести: — Не буду врать тебе. В чём-то ты прав. — В чём-то? Да по-моему я тебя во всем раскусил, — хмыкает Хосок. — Почему бы тебе не поговорить с ним ещё раз? Вы… — Нет! — отрезает Юнги предложение друга и хмурит тёмные брови. — Я не могу его видеть. Будет только хуже, причем нам обоим. — Понимаю. Но, черт… соврал парень, с кем не бывает… Или… — Да не могу я, Хосок! Не могу! — Юнги внезапно вскакивает с дивана на ватные ноги и словно взбесившийся зверь начинает рыскать широкими шагами по комнате. — Эй, успокойся, — испуганный от такого неожиданного порыва Хосок пытается остановить друга, положив ему на плечо свою руку, но тот дергает им, сбрасывая ладонь. — Не могу! Просто… Эта ложь… Эта вся ложь… — Юнги шипит сбивчиво, со жгучей ненавистью и отчаянием. Но, к удивлению, он не испытывает эту ненависть к Чимину. Он ненавидит себя. — Скрывать, что у него есть ребёнок несколько месяцев, это достаточно серьёзное враньё, — качает головой Хосок, пытаясь оправдать поведение друга. — Я бы тоже злился, честно говоря. И ведь ещё суметь так мастерски все подстроить… Жуть. Если он врал тебе в таких вопросах, то что же будет потом? — Да, блять, я, наверное, могу понять, почему он врал! — взрывается яростным вулканом Юнги, поворачиваясь лицом к Хосоку. Оно всё скривилось в непередаваемую гримасу отрицательных эмоций, а кожа ещё более бледная, чем обычно. — Мы не говорили с ним об этом, но я уверен, что он врал мне про ребёнка, потому что боялся. Боялся меня, моей реакции. Готов поспорить, многие альфы кидали его сразу же, как только узнавали, что он с прицепом — да и это немудрено, девяносто процентов парней так и делают. Однако наверняка он испугался больше всего именно меня самого. Ведь я сказал, что терпеть ненавижу детей. — Но это же правда, — тихо говорит Хосок, которому до безумия жаль Юнги. — Да. Правда, — почти шепчет альфа и до крови кусает щеки с внутренней стороны. — Тогда почему ты… — Да потому что это во мне проблема, блять. Во мне, — совсем низким голосом отвечает Юнги, начиная буквально дрожать от нахлынувших ярких эмоций. — Был бы я нормальным, я бы, возможно, сумел принять этого ребёнка, потому что мне пиздецки нравится Чимин — и ведь главное именно это, а не то, что у него сын есть. Во многих парах есть отчимы, что в этом такого? Но проблема то, блять, во мне. Я не мо-гу, не мо-гу видеть их. Не могу выносить детей. Понимаешь? — Юнги словно бредит. Он говорит так судорожно, так тревожно и устрашающе, что Хосок пугается за нестабильное состояние Мина, даже не зная, чем его успокоить. — Я сам виноват в том, что произошло, — с этими словами Юнги ежесекундно забывается, погружаясь в такие далекие, и в то же время свежие как наяву ненавистные ему воспоминания.***
Юнги два года. Конечно, в этом возрасте дети практически ничего не помнят и, наверное, Юнги даже рад этому обстоятельству. Потому что помнить в деталях свою «встречу» с пока ещё первым в его жизни братом — ему не очень то и хотелось. Однако подрастая, Мин начинает отчётливо вспоминать, как на него уже тогда взвешивали трехлетнего ребенка, в то время как самому альфе было не более пяти лет. — Поиграй с Хёнвоном, Юнги, — всегда говорил ему папа. Но голос его звучал не ласково и игриво, отнюдь не так, как родитель обычно просит старшего братика провести время с младшим — тон папы приказной, холодный и до ужаса раздражающе Юнги флегматичный. Папа всегда был таким — равнодушным, холодным. Порой он походил на заторможенную сонную муху, которую так и хотелось пнуть, чтобы пробудить его от страшного сна под названием полное безразличие ко всему, что происходит вокруг. Он вообще не знал, что значит любовь, банальное проявление ласки или внимания — а соответственно, никогда не давал подобных немаловажных вещей своим детям, которые в этом ужасно нуждались. В детстве Юнги искренне не понимал, что не так с его родителем, в то время как у других детей папы, будучи с рождения омегами, обладали какой-то присущей данному полу эмпатией и чувствительностью. Со временем Мин осознал, что стал точно таким же, как свой папа — равнодушным ко многим вещам, апатичным и чертовски флегматичным. Каждый раз, думая об этом, Юнги криво усмехался и со жгучей досадой отмечал, как же он стал теперь похож на родителя, которого так ненавидел в детстве. Но сейчас не об этом. — Хёнвон же младше. Ему нужно лучше питаться, — и отец — строгий, во многом суровый альфа, совершенно не интересуясь оголодавшим желудком Юнги, отдавал младшему братишке большие сочные части курицы, пирога, да и в целом чего угодно. Еда, кровать, игрушки — у Хёнвона всегда были лучше, чем у Юнги, и этому находилось вполне логичное объяснение — младшие дети более уязвимы и требовательны, а потому им нужно уделять особое внимание. Уже тогда Юнги чувствовал что-то неладное, но в силу своего юного возраста и детской, еще совсем нетронутой и не испорченной жизненными проблемами психики, не мог подобрать подходящего описания под эти, происходящие довольно часто, выходящие из ряда вон ситуации. Воспоминания совместной жизни с тогда ещё только Хёнвоном смутно отражались в голове Мина, так как ему действительно было совсем немного лет для того, чтобы во всех красках запомнить то явное обидное до горечи обделение, которое постоянно происходило со стороны родителей в его сторону. Всё, что Юнги помнит после — это постоянные крики и манипулятивные истерики брата, который то и дело норовил свести с ума всех членов своей семьи. Однако сущий кошмар начался после. То, что происходило с Юнги до пяти лет — было мелочной ерундой, незначительной глупостью, по сравнению с тем, что произошло с ним в дальнейшем. К тому же этот период своей еще откровенно короткой жизни он не очень хорошо помнит в силу особенностей человеческой памяти. Зато дальше жизнь заиграла всевозможными красками — жаль только, что основная её палитра состояла из черных, серых и прочих невзрачных депрессивных цветов. — Это ваш новый братик — Кихён, — появились как-то раз на пороге маленькой квартирки родители, держа в руках забавный свёрток. Забавным он показался Юнги лишь в первые три секунды, ровно до того скверного момента, когда сверток начал издавать нечеловеческие звуки, изображающие зверский плач. Кихён был омегой, первым долгожданным омегой в многострадальной семье Мин, а потому ему уделялось особенное внимание со стороны старшего поколения. Про капризного Хёнвона все тут же «забыли», всё своё драгоценное время переключая на «нашего сладкого малыша», как именовали теперь Кихёна предки. Ко всему прочему, стоит признать, что третий сын Минов родился весьма миловидным, очаровательным мальчиком, в отличие от слишком простых и ничем не выделяющихся предыдущих сыновей, как считали родители. Кихёном они свято восторгались, любовались и хвастались родственникам, друзьям, мимолетным знакомым. Все самые льстивые комплименты сыпались на ничего еще не понимающую, лысую голову Кихёна, инстинктивно прижатую к груди папы. И если пятилетний Юнги уже тогда, где-то в глубине незрелой души начинал понемногу осознавать происходящее, а потому не претендовал на сильную любовь взрослых, то ужасно капризному Хёнвону приходилось несладко, когда он так жестоко и резко столкнулся с родительским безразличием в его сторону, которая с самого рождения привыкла постоянно и постоянно требовать. Правда, требовала она до поры до времени, пока Кихён не стал центром внимания и всеобщим любимцем. Юнги и Хёнвон стремительно ушли на второй план. И если Юнги уже привык к третьим ролям, то для Хёнвона это оказалось в новинку, и переносил он это, кстати сказать, весьма дурно. Теперь всё лучшее доставалось Кихёну, и объяснялось это, разумеется, тем, что он «вообще-то единственный омега среди вас, и вы как никто другой должны заботиться о брате, защищать и не давать его в обиду». Именно такая установка прививалась с самого детства двум старшим сыновьям, которые в глубине души, обделенные родительской любовью и лаской с самых ранних лет, крупно завидовали Кихёну. Ему всего лишь несказанно повезло, что он родился омегой, о котором так мечтали родители. Занятые Кихёном и ушедшие с головой в его воспитание, родители практически отдали Хёнвона на попечение Юнги, который и сам было только в школу пошёл. Хёнвон, смирившийся со временем с тем, что про него благополучно забыли, всё же не смог совладать со страшной агрессией, растущей внутри него в геометрической прогрессии. Он подрастал, становился более озлобленным и нервным, срывая всю свою горечь и обиду на старшем брате, с которым дрался практически ежедневно (вместо Кихёна, которому уж очень сильно хотелось вмазать, но эта вдолбленная в голову железная установка — «он омега, за него и убить можно», со стороны родителей, не давала ему осуществить свое злодеяние). Юнги же ненавидел маленького Хёнвона всей душой. По натуре спокойный и неконфликтный, ему приходилось каждый раз натыкаться на гору гнева и ярости, с которой непременно происходили самые жестокие стычки. Однако даже тогда родителям не было практически никакого дела до двух старших сыновей, так как, полностью увлеченные малышом Кихёном, они лишь шикали на них и отмахивались, как от назойливых мух, иногда причитали с нескрываемым раздражением или говорили что-то непременно обидное, но ни разу так и не попытались примирить враждующих детей, попросту обвиняя во всем Юнги, так как он старший, и должен заботиться о Хёнвоне, успокаивать его, а не выводить из себя. И неважно, что разница между братьями всего лишь два года, и что Хёнвон провоцирует конфликт сам — Юнги должен был не вестись на до боли задевающие громкие слова и сильные, выбивающие душу из колеи удары, которыми Хёнвон щедро награждал братца, как только научился стоять на ногах. Однако далее произошло то, чего никак не ожидал никто в семье Мин — младшенький, подросший со временем, не оправдал больших желаний родителей, к великому несчастью последних. Ребенок часто болел, отчего его вид принимал нездоровый и, скажем, не очень то симпатичный вид, чем весьма огорчал своих возмущенных предков. В три года его лицо окончательно изменилось, и старшие члены семьи Мин тут же утратили к нему былой интерес. Он уже точно не сможет стать милым и красивым, как прежде, да и вечные болезни безжалостно одолевали его, делая Кихёна слабым, немощным и несколько жалким в глазах других. Первый омега получился не таким, каким планировали его изначально, а потому родители были в чрезвычайном расстройстве, но все же не теряли надежды, так как родить ещё им никто не запрещал. К тому же Юнги было уже восемь лет, обязанности по воспитанию агрессивного, до ужаса избалованного Хёнвона, а также болезненного Кихёна — сразу же перешли на старшего брата. — Мы пошли на вечернюю службу, посидите с малышами тихо, — всё также равнодушно просил папа, собираясь в храм стабильно несколько раз в неделю. Оставлять таких маленьких детей на восьмилетнего старшего сына, не казалось Юнги нормальным даже тогда, однако родителей нисколько не смущало подобное положение вещей. Всё, что Мин помнит, так это то, как он уныло наблюдал за ребятами, весело проводящими время во дворе. Он с тоской и обидой смотрел, как играют мальчики-ровесники в незамысловатые игры, лазают по ржавым перекладинам, называемым детской площадкой, и беззаботно получают ссадины и синяки на коленках. И все это выглядело так здОрово, так увлекательно и маняще, так запретно и немыслимо для него, что Юнги порой забывал, что находилось за его спиной. Оборачиваясь на звонкие крики Хёнвона, он всегда натыкался на бесконечные капризы и маленькие, злые глаза, постоянно требующие, требующие и требующие… Между братьями так и не сложилось дружбы. Вечные драки, столкновения, обзывательства… Юнги буквально насильно заставляли сидеть с младшими, в том числе убирать за ними, кормить, развлекать с самых ранних лет, тогда, когда Юнги самому как никогда нужно было пристальное внимание и ласка, хоть какое-то жалкое подобие любви, которой он был лишен так скоро после рождения. Он повзрослел слишком рано, и этого нельзя отрицать. С Кихёном ситуация стояла если не легче, то менее остро. Тихий, замкнутый мальчуган не проявлял особого интереса ни к чему, лениво лежа на незаправленной постели, на которой он неустанно болел. Ему поставили какой-то сложный диагноз, свидетельствующий о том, что у ребенка проблемы с иммунитетом, назначив кучу дорогостоящих лекарств, непосильных для скудного бюджета семьи Мин. После открытого разочарования родителей в Кихёне, нелестных высказываний и нескрываемых упреков в том, что «сладкий малыш» не оправдал их светлых радостных ожиданий, горячо любимый ими омега почувствовал себя абсолютно ненужным и брошенным. И, конечно, в этом заключалась его вина, как он считал сам. Ведь ему внушали ее на протяжении всей жизни, из-за чего мальчик напрочь замкнулся в себе, считая себя ничтожеством и ни на что не годящимся человеком, который не смог осчастливить собственных же родителей. Какое-то время Юнги даже жалел Кихёна, добровольно отдавал ему свои сладости, которые с трудом получал от взрослых. Но непрекращающиеся болезни Кихёна лишь ограничивали свободу действий Юнги, ведь он должен был постоянно сидеть возле его кровати: давать лекарства, менять одежду, кормить, а ведь Кихёну было всего три-четыре года на тот момент. На Юнги тут же взвалилась целая дюжина обязанностей по уходу за больным братом, который только и делал, что кашлял, сопливил и был наполнен многими другими болезненными неприятностями, с которыми ежедневно приходилось справляться Юнги, в то время как родители были на работе и… в храме. Божий дом стоял во главе их семьи. Он заведовал всеми делами, регулировал, управлял, словом решал за них всё. Родители, и без того уделяющие особое место религии в жизни, теперь и вовсе полностью растворились в ней, не пропуская ни одной службы, ни единой молитвы или исповеди. Конечно, к религиозному воспитанию были приобщены и дети: все трое с самого детства знали наизусть молитвенник, который читался им вместо сказок на ночь. Дети не противились такому ярому внедрению религии в их жизнь, ведь, как известно, еще совсем юные и мало чего понимающие, они с легкостью принимали то, что внушали им самые родные и важные люди в их жизни. А потому Юнги даже не задумывался над тем, что вера насаждалась им крайне навязчиво и агрессивно, не так, как это было у нормальных воцерковленных людей. Как-то раз Юнги попросил у папы посмотреть мультик про Микки Мауса, на что получил возмущенный и весьма твердый ответ: — Микки Маус — это бесовщина. Буквально на той неделе об этом говорилось по телевизору в передаче со священником. И Юнги, разочарованный в своих самых искренних желаниях и чувствах, покорно повиновался родителям. Глупый и наивный, он безоговорочно верил им. Тем более, что папа был беременен уже четвертым. Когда Юнги увидел Хонджуна — этакое ушастое, не по годам крупное существо, у него задергался правый глаз. Хонджун — очередной альфа в их постепенно разрастающейся до невероятных размеров семье появился на свет хрен знает зачем. Его беззубый рот, слюни, насмешливые, будто издевающиеся глаза, настолько сильно испугали Юнги, что он в свои восемь лет еще пару дней не мог спать, глубоко задумавшись, как они будут жить теперь. Их доходы нисколько не увеличивались, а семья росла и требовала с каждым днем все бОльших и бОльших затрат. Пришлось урезать себя буквально во всем: в еде, одежде, вещах. О желанных игрушках, мелочах счастливой жизни, хороших кроссовках или любимом печенье, стоившим больше условно установленной нормы, пришлось моментально забыть. Одежду делили на всех, вне зависимости от размеров и возрастов, одна футболка могла одновременно носиться разными братьями, а на одной кровати всё детство Юнги спал с братом, так как средств для приобретения отдельных спальных мест у них не было. И без того небогатые и даже не совсем хорошо обеспеченные, теперь же семья Мин находилась в весьма плачевном материальном положении. Однако даже в этой, казалось бы, патовой ситуации, помимо скромного заработка родителей, у них появился весьма своеобразный источник — поборы и пожертвования постояльцев храма, знающих о милой многодетной семье, каждые выходные посещающей церковные службы. Добрые люди порой не скупились и щедро отдавали детям свои вещи, еду, чем весьма помогали им, заставляя родителей расслабиться и принять позицию «ну, раз ещё можно существовать на чужие средства, то всё не так плохо и можно жить дальше». Юнги в какой-то момент эти благосклонные жесты со стороны посторонних людей стали казаться несколько унизительными. К тому же тогда произошла не очень приятная ситуация, так как отец одноклассника Юнги тоже решил отдать семье Мин кое-какие вещи, и два мальчугана столкнулись лицом к лицу, когда Юнги принимал приношения с их рук. Не передать словами, какой стыд тогда испытал маленький, уязвлённый в своём убожестве альфа. Он хорошо помнит насмешливые глаза одноклассника, который при первой же возможности растрещал всему классу о ничтожном положении Юнги и его семьи, торжественно заявив о том, что они существуют исключительно на его средства и на деньги его родителей. Этого Юнги уже не мог выносить — униженный и оскорбленный, он пару дней притворялся больным, лишь бы не ходить в школу. Ужасная досада, обида на бедность, на нужду, на своё угнетенное положение не давали ему покоя. Именно поэтому жалостливые глаза прихожан, их сочувствующие возгласы, вся милосердно подаренная ими одежда — всё это крупно намекало на абсолютную неспособность семьи Мин самостоятельно существовать в этом мире, без посторонней помощи и подачек. Юнги часто задумывался над этим, но в отличие от него, подобное ничуть не тревожило счастливых родителей, с радостью принимающих чужие дары. Зачатие четвертым ребенком они поясняли тем, что в религиозных семьях обязательно должно быть много детей, чтобы в дальнейшем они смогли вырастить хороших служивцев Богу, а им, многодетным родителям, решившимся на такой ответственный важный шаг, обязательно воздастся на небесах за их благодетели и геройские подвиги вроде взятия на себя воспитания стольких детишек. Поэтому если к Хёнвону и Кихёну родители еще проявляли хоть какой-то интерес хотя бы в начале их жизни, то к Хонджуну они уже изначально относились прохладно. Он был рождён исключительно для количества, никто не мечтал воспитывать и обеспечивать еще одного ребенка и, конечно, Хонджун точно также был спихнут на покорную няньку-Юнги, уже конкретно задолбавшегося к тому времени, но смиренно терпящего всех спиногрызов, сидящих на его шее. Старший сын умело обращался даже с толстым и отчего-то самым неприятным и омерзительным чадом в их большой семье. Хонджун вызывал у него лишь нескрываемое отвращение, наверняка спровоцированное еще и тем, что у него были серьёзные проблемы с пищеварением, а потому частые походы в туалет и плохо пахнущие подгузники, которые Юнги менял со скоростью света, лишь прибавляли братцу дополнительной мерзости. А между тем в школе все считали Юнги очень странным: до ужаса набожный, необщительный, а точнее, не умеющий общаться ввиду того, что его как минимум не водили в детский сад, где дети проходят первый этап социализации в обществе. Родители же считали, что в подобных учреждениях дается плохое воспитание и уж там точно нет ни грамма религии, в которую необходимо было посвящать детей с самых ранних лет. Юнги также не гулял с ребятами на улице, не общался ни с кем во дворе, так как всегда был занят своими братьями. Именно поэтому в школе у него не получалось найти контакта почти ни с кем — с этими активными, радостными детьми, которые могли подолгу гулять и резво бегать после школы, садиться есть без затрапезной молитвы и беззаботно смотреть мультфильмы про Микки Мауса, а главное — не находиться всегда в заточении вместе с маленькими детьми, которых Юнги глубоко ненавидел в тайне. Родители же, видя его любые косые взгляды в сторону младших, тут же пресекали подобные мысли сына, возмущённо-укоризненно читая нотации и осуждающие поучения. — Бог дал тебе братьев, и ты должен заботиться о них, — с важным видом философствовал отец — человек очень набожный, серьёзный и… порой деспотичный. Довольно часто он кричал, ругался и поднимал руку на сыновей (в целях воспитания, конечно). Юнги не раз приходил в школу с синяками или не мог долго усидеть на стуле из-за того, что задница буквально горела от соприкосновений с внушающим всё детство страх ремнем, которым отец щедро награждал пятую точку сына, если кто-то из братьев был не дай Бог обижен им. Юнги не знал, в чем заключалась конкретная причина ненависти именно к нему со стороны отца, но было очевидно одно — он был козлом отпущения в этой семье. Таким несчастнейшим образом продолжалась жизнь Юнги до одиннадцати лет. Затем в его жизни появился ещё один «чудесный малыш», и тоже альфа — Сону. Разумеется, точно также воспроизведенный на свет исключительно для количества, ведь нужно, чтобы Бог наградил родителей за отличное выполнение репродуктуивной функции, увидев с небес их усилия и старания — создать многодетную семью, погружённую с головой в религию. Сону, как и предыдущие дети, лег на юные плечи Юнги, который еле успевал ходить за своими братьями. Бывало, он мог варить макароны для Хёнвона, делать ингаляцию Кихёну, играть с Хонджуном и менять подгузник Сону — и всё это параллельно. И совершенно неудивительно, что в школе успеваемость Юнги была ниже плинтуса. Имеющий столько забот и дел, он попросту не успевал выполнять домашние задания, а готовиться к контрольным ему и вовсе было не с кем — родители все время были на работе или же в храме, да и вряд ли вообще согласились бы помогать сыну в таких вопросах. А в четырнадцать лет жизнь подарила Юнги сразу два невероятных подарка в виде похожих друг на друга как две капли воды близнецов — Чонхо и Юнхо. Юнхо был гиперактивным альфой, а Чонхо — омегой. Юнхо по традиции был отброшен на попечение старшего сына, что причиняло замкнутому, уже глубоко депрессивному подростку немало хлопот, ведь Юнхо мог часами кричать, и его никто не мог успокоить. Под конец дня, когда возвращались родители, Юнхо относительно выматывался, а потому взрослые не видели, каким он бывает в свои самые худшие моменты существования, в то время как Юнги видел всё. Видел крики, режущие слух, и слышал непрекращающийся плач, вследствие чего заработал себе серьёзные проблемы со сном и нервами, так как от постоянного шума, царившего в их квартире, его голова ужасно раскалывалась. Чонхо, рождённый наконец-то ещё более долгожданным омегой, чем когда-то появившийся в их семье Кихён, заменил собой прежнего любимца, заполучая на этот раз все лавры от родителей вместо братца-ипохондрика, который только и делал, что постоянно болел. Теперь их семья состояла из двух взрослых и семи детей — девять человек в общей сумме. Это и вправду было чрезмерно много, а потому вскоре они были замечены местной газетой, которая напечатала статью о многодетной семье из Тэгу. Мины приобрели популярность в узких кругах — их даже посещали репортеры, про них снимали передачи и новости. И каждый раз родители строго настрого наказывали всем детям играть на камеру счастливую любящую семью, отзываться друг о друге самыми лестными и заискивающими выражениями, быть милыми и улыбчивыми, всем своим видом демонстрировать лучезарность и жизнерадостность. Семью Мин полюбили все: многие относились к ним с глубоким уважением и восхищением, не раз говоря родителям: «какие вы молодцы! Мы бы не решились воспитать столько деток. В тесноте да не в обиде, видно по вам, что вы поистине счастливы рядом друг с другом». Родители улыбчиво кивали, скромно благодаря людей за добрые слова, в то время как Юнги буквально закипал изнутри, чувствуя, как злость ненароком отображается в его остром взгляде. Сколько раз ему хотелось сорваться и громко и отчаянно заявить всю правду об их семействе в прямом эфире. Обличить всю отвратительную сущность своих предков, разрыдаться и пожаловаться на свою нелёгкую долю, излить душу, заявить, что это он, он воспитывает всех детей, которых родители будто бы нарожали конкретно ему. Это он занимается ими, он кормит их, развлекает, учит, одевает и моет — это он делает всё за людей, которые не могли делать ничего более, кроме как бесконечно размножаться и неустанно молиться, неустанно молиться, вымаливая на коленях у Бога очередного сыночка. Но каждый раз Юнги сдерживался, изображая вселенское счастье. Он и сам не знает зачем. Возможно, надежда в то, что родители когда-нибудь изменятся, поймут и попросят прощения, ещё слепо держалась в его сердце, но вскоре все мечты рухнули. И пока по телевизору и в газетах показывалась несуществующая счастливая сторона их жизни, то на деле всё обстояло чертовски плохо. Размещённые в двух жалких комнатах, они еле сводили концы с концами. — Это сейчас тяжело, а потом Бог воздаст нам за все страдания, — причитал папа, глубоко уверенный в том, что всё действительно так и будет. — Наоборот, земная жизнь должна быть как можно больше наполнена мирскими страданиями, чтобы в дальнейшем, в загробной жизни, Господь оценил ваши искренние стремления достойно пройти все муки и испытания, после чего вы обязательно попадёте в Рай. Однако эти слова, произнесённые даже с некой торжественностью и гордостью, нисколько не утешали тогда Юнги. Четырнадцатилетний, закрытый, обделённый вниманием и любовью с самого рождения, с самого первого дня, в глубине души обиженный на всё и на всех, Юнги еле успевал жить: посещать школу, которую он уже начал частенько прогуливать, связавшись с плохой компанией. Отбитые для многих придурки, но близкие и родные друзья для Юнги — хёны буквально научили его всему. Беспрекословно дали ему то необходимое внимание и заботу, которых никогда не проявлял по отношению к нему ни один из его родителей. Поэтому израненный душевными переживаниями подросток достаточно легко и скоро повелся на все неоднозначные предложения своей новой компании, спокойно доверял им все свои самые тайные мысли и получал множество горячей поддержки взамен. Парни стали для Мина новой семьей, по настоящему близкими людьми, готовыми разделять с ним все самые радостные и самые печальные моменты в его мрачной сумбурной жизни. Хёны открыли ему новый мир: научили пить, курить, прогуливать школу и пропускать воскресные службы. Всё это делалось в тайне от родителей, которые долгое время не замечали ничего плохого в поведении старшего сына, так как попросту не интересовались, как и чем живет их ребёнок. В какой-то момент парни научили Юнги воровать, продемонстрировав ему относительно легкий источник хорошего заработка. Поскольку у братьев было абсолютно всё общее: одна и та же мебель, комнаты, одежда, то никакого личного пространства и индивидуальных вещей попросту даже не существовало в их семье. Поэтому Юнги начал самостоятельно «заполучать» неплохое имущество, пусть даже и незаконным способом. Главное, что у него наконец-то стало появляться что-то своё, личное и ни с кем не разделенное. Удивительно, но именно в преступном мире, среди тех самых плохих парней, от которых обычно пытаются уберечь своих детей взрослые, Юнги обрёл свою семью, которую горячо и искренне полюбил. Семью, где и его любили, принимали таким, каким он поистине был, где всегда поддерживали Юнги и заботились о его состоянии, переживали и волновались. Хёны — обычные местные хулиганы, старшеклассники с разных школ дали понять религиозному странному парню, что он достоин большего и несомненно лучшего. Что он не должен проводить всю свою молодость, детство, сидя возле ненавистных и опротивевших ему отпрысков, созданных его же родителями. Что Юнги должен знать себе цену, что он тоже имеет право на простые человеческие радости. Много бессонных ночей и долгих откровенных разговоров происходило тогда в этой разношерстной компании, благодаря которой Юнги осознал, что вся его прошлая жизнь не стоит ни грамма того, чтобы он возвращался к ней. Окончательно разубежденный и развенчанный в своих самых лучших убеждениях, привитых ему с рождения, он постепенно начал забивать на свои обязанности вроде кормить с ложечки близнецов, прилежно молиться или стирать грязные сопливые платки за Кихёном. И только тогда родители заметили, что что-то не так с их старшим сыном, ставшим вдруг более развязным и грубым. Ставшим другим, абсолютно неудобным для них. Это безумно ужасало взрослых, привыкших к комфортной размеренной жизни в этой семье, ведь всё, что требовалось от них — это проводить несколько часов на работе и в храме. Хозяйством и остальными детьми занимался Юнги — и так должно быть. Ужаснувшиеся от резкого изменения в его поведении и внезапно свалившимся им на плечи всех шести детей, они ещё пытались предпринять попытки вернуть «прошлого» сына, то жестоко наказывая его, то обещающие ему сладкую жизнь в будущем. Однако уже нельзя было ничего исправить. Юнги понял, что его предназначение не заключается в том, чтобы быть сиделкой для младших братьев. Он не хочет всю оставшуюся жизнь ходить за людьми, которые не то что не ценят его самоотдачи, а будто специально изводят и издевательски терроризируют последние нервные клетки. Именно поэтому, в тот самый момент, когда Юнги увидел сына Чимина в руках омеги, в его сознании произошёл настоящий порывистый шквал эмоций и тяжелых воспоминаний, которые буквально разрывали его кое-как зашитые раны. Казалось бы, вот ему уже почти тридцать лет, детство давно позади, но ничего не проходит бесследно. Все многочисленные детские травмы разом всколыхнулись в его груди и противно клокотали в горле. Все ужасы детства и подросткового периода слишком быстро и живо вырисовывались в его сознании, заставляя с головой окунуться в прошлое, которое Юнги надеялся, что забыл. Но ребёнок… Ребёнок в руках парня, который ему сильно нравился, не позволял Юнги этого сделать. Ведь точно таких же детей он видел каждый гребаный раз, когда родители приходили домой с чертовой выписки из больницы. Точно таких же маленьких, с пухлыми щеками, с кучей требований и проблем, заставляющих тебя непременно разрешить их и взвалить на себя тушу необоснованных ненужных обязанностей. В ушах будто бы снова зазвенел детский оглушающий плач, который Юнги уже не мог слышать, страшно изнеможённый этими кошмарными криками за столько долгих мучительных лет. Отчётливо почувствовал он аромат детской смеси и грязных подгузников родом из прошлого. Все воспоминания ожили в голове Юнги в тот момент. Ясно встали перед глазами самой отвратительной и жуткой пеленой, которую нельзя было просто так сдернуть или развеять как послевкусие от неприятного сна. Дело было не в том, что он ненавидел детей из побуждений «просто их ненавидеть» или, как сейчас модно, «быть чайлдфри». Проблема заключалась в тех самых воспоминаниях, в том самом искалечившем Юнги прошлом, которое он, как оказалось, не смог забыть даже спустя многие годы. Все его поведение на данный момент состояло из отголосков былых времён, дней, когда он убивался в угоду своим родителям, напрочь забыв о самом себе. Кто он? Чем занимается? Какие увлечения есть у него, кроме как быть старшим братом большого семейства? Задавая не раз эти вопросы в своей голове, Юнги не мог четко ответить ни на один, заработав себе в пятнадцать лет тяжелейшую депрессию и прочие психические проблемы. И вот сейчас, снова погружаться во всё это… Юнги попросту испугался. Испугался больших чёрных глаз, смотрящих в упор прямо на него, испугался крошечного тельца, которое так любяще и отчаянно прижимал к себе Чимин в тот роковой вечер. Сын омеги — это проводник в прошлое. Взглянув на него всего пару минут, Юнги все последующие дни не мог успокоиться, то и дело вспоминая то его, то своих собственных братьев. Альфа даже пытался представить их совместную жизнь с Чимином и его ребёнком, но от этой «фантазии» его буквально скручивало и сильно тошнило, так как все чувства, накопленные когда-то в детстве и закрытые на железный замок в его голове, разом выливались обратно, заставляя Юнги вспоминать всё, что терзало и мучило его все эти годы. Обида на родителей, жуткая ненависть к братьям, равнодушие со стороны предков и прочие самые мерзкие эмоции наполняли душу Юнги, из-за чего он сам не мог совладать с собой, со своей жизнью «до». Поэтому он оставил Чимина, так жалко и трусливо сбежав, и теперь сам ощущал своё ничтожество всем нутром. Возможно, если бы момент «знакомства» с сыном омеги произошёл не так резко и неожиданно, приправленный липкими грязными слухами, то удар для Юнги оказался бы менее болезненным по итогу. Но ужас пришёлся прямо под дых, лишая его всякой возможности держаться и противостоять своему тяжелому прошлому. Этот удар сломал, покалечил, встряхнул всё, что Юнги зарывал в себе долгие годы. Нет ничего хуже непроработанных психологических травм, ведь в любой момент они так некстати могут вылезти в самое неподходящее время и намертво перечеркнуть всё, что имеет большое значение для человека прямо сейчас. Все недели Юнги проводил в квартире. Не мывшийся долгое время, грязный и опустошенный, он ничего не ел, плохо спал и курил, курил… Пару раз пришлось покурить траву, чтобы хоть как-то успокоиться, хоть на какое-то время забыть. Альфу одновременно терзала ситуация с Чимином, к которому он испытывал действительно сильные чувства и ощущал крепкую привязанность, и в то же время воспоминания из детства нападали на него как гиены, а прошлое кровожадно сжирало прямо изнутри. Больно. Одиноко. Мерзко. Юнги не общался со своей семьей вот уже как десять лет, он оборвал с ними всевозможные связи, не имел понятия, кто они, как живут и чем занимаются. Однако Юнги даже не думал, что маленький ребёнок на руках человека, который небезразличен ему, может настолько сильно сломать его. Сломать его снова.