***
В комнате витает лёгкий запах дыма, что недостаточно быстро улетает сквозь ставни. От этого у окна пробка из марева, похожая на стычку железнодорожных составов, упавших под откос. Смотрится органично. Обычно он курит в кресле, презрев тот факт, что покрывало и тяжёлый балдахин здорово провоняют. Табачное дерево не растёт на Небесах, и сигареты – изысканное удовольствие, поставляемое с Земли. Удел королей и вельмож, а не случайных, непризнанных проходимцев. Проходимок. Но Уокер не умеет читать мысли. Она и словá-то не сразу понимает, он достаточно напроверялся. Вместо диалога, которому суждено случиться, тащит пачку к окну, открывает створку и залезает на подоконник, вытягивая ноги. На ней длинная, белая сорочка, достаточно откровенная, однако не тянущая на распутную оргию. И она постарела, но ни разу не постарела. Глаза потухли или как это обычно говорят?.. Превратились в два колодца со стоячей водой, хотя в былые времена могли гастролировать звёздами. – Что ты сказал? – Я сказал, что нет очевидцев. – А я тогда кто? – Лицо номер один, Непризнанная. – Он помогает ей спрыгнуть с дракона. – Там не было никого кроме тебя и грязнокровки. И всё, что они знают, всё, что мы знаем, известно лишь с твоих слов. – Я, по-твоему, вру?! – По-моему, ты сходишь с ума. – Я его победила, Люций! – И как он – вкус победы? – Ядовито ухмыляется он. – Вяжет на губах? – Ты просто завидуешь моему геройству, - она пытается шутить, но чувствует, что разучилась, - которое будет прославлено в веках! – Знаешь, кого убирают сразу после злодеев? Нежелательных героев. Как лишних свидетелей. У спальни есть своя тайна. Маленький секрет, если хотите. Это детская комната Люцифера. Её он помнит столько, сколько помнит себя. В ней он вырос, в ней же бывал на каникулах. Немой привратник – огромный шкаф. По ночам в том оживает виверна, любила рассказывать гувернантка, рассчитывая на крепкий мальчишеский сон. Но ребёнку не до сна. Он выжидательно караулит монстра. Уже позднее отец назовёт это «бабкиными сказками» и запрёт в шкафу в наказание. Первое, десятое, сотое – сбиться со счёту просто. Никаких виверн, только пыль, метящая в ноздри. Скуки ради Люций будет представлять, как, однажды, сделает из родителя отличное чучело и набьёт его тело нафталиновыми шариками. – Будут похороны? – О чём ты, Непризнанная? – Я про сатану. – Он вздрагивает, лежа на крыше, и она непроизвольно зеркалит реакцию. – Никаких похорон. Демон, убитый во второй ипостаси, обращается в прах спустя пять-семь минут. – Лицо разрезает озлобленная, раненная улыбка, - или не рассмотрела, когда сносила голову? Люцифер не приучен приводить посторонних в эту комнату, она слишком много знает. У всех его женщин были покои – постоянные или временные, всё зависело от их статуса. Горячих ртов. Тугих бёдер. Умения слушать и слушаться. Детская спальня – совсем уж личное и ей всегда следовало оставаться неприкосновенной. Быть может, он хотел бы рассказать, что притаскивал сюда Уокер, вставляя той до беспамятства. Что подчёркивал тем особое положение в его вечности. Что желал приоткрыть кулису. Но это было бы неправдой. Её он тоже не приводил. Никаких виверн в его комнате. Вплоть до сегодня. – Горбатки? – Что? – Она вздрагивает на подоконнике, будто успела забыть, уснуть, проснуться лет через триста и только сейчас вспомнить, что находится не одна. – Да-да. Не знала, что они тут водятся. – Они и не водятся, - он хмыкает, кивает, тряхнув волосами и направляется к выходу. – Добро пожаловать в Тартар, Престол Уокер. Все разговоры завтра. Можешь здесь спать. – А ты? – А я не могу здесь спать. Вики думает, что не была готова к встрече, но она не встревожена. По настоящему её волнует лишь судьба крокуса. Он не такой роскошный, как дьявол, скрывшийся в коридорах, но без неё цветок не выживет. С новым ростком они проходят букетно-конфетный период, а былые отношения с Люцием – зарубцевавшийся шрам. Не ядрёно-красный, от хлыста, рассекавшего её ляжки, а из тех, что остаётся на память, как фотокарточка. По окончании войны Уокер знала – она ничего не умеет, поэтому она хочет продолжения бойни. – Ты даже не в Совете? – Я даже не архангел. – Работаешь на посылках, Непризнанная? – Ловлю военных преступников. Чего хотел он, остаётся лишь догадываться. Наверное, чтобы не улетала. Каждый чёртов раз. Это довольно просто, достаточно посильнее ударить плёткой по крыльям, отсекая лишнее. Нездоровые мысли имеют свойство облекаться в форму. Их редкий секс перестаёт быть здравым наравне с поцелуями. Они заняты насилием, асфиксией, двойными проникновениями – жёсткой, хлюпающей проказой. Её пальцы помнят, как морщинится кожа Люциферовой шеи, когда она сдавливает глазницы черепа. Он задыхается, но долбит её кишки – точно в задницу. Сперма вместо крови, боль ударов вместо звона мечей. Единственная возможность узнать, что ты не разучилась чувствовать. Она рассматривает картины на стенах, залезая в постель, и не спешит тушить свет. Полотна слишком живописны. На них зеленеют поля и хлебными крошками раскиданы барашки и козочки. Это несвойственно адскому дворцу, но очень подходит детской. Непризнанная не даёт акварелькам обмануть себя: ни им, ни плёткам до неё не достучаться. Столбики кровати из чёрного дерева: наверное тик, он всегда в цене. Но стены приятно-синие, вновь непривычные. Она решает, что не только картины, но и вся спальня поставила цель ввести её в заблуждение, адресуя во времена, которых не было. И с этими мыслями гасит лампу. – На колени. – Это приказ? – Дерзит Виктория, но язык распух, вырос в размерах, словно эрекция. И от его тела у неё текут даже мысли, а между ног, вылизанных до сияния, предательский потоп. – Проиграешь, Непризнанная. – Короткое движение, и она на животе поверх остриженного, как церковный послушник, ковра. – Не твоё поле боя. – Какая нечестная бит… - ей не дают закончить фразу, намотав волосы на кулак. Теперь она прогнута, выпячена, выставлена на обозрение. И понимает, что у нечестных девушек не может быть честных битв. – Скажи, что ты хочешь, и я тебе это дам. – Я хочу тебя. – Куда ты хочешь меня? – Он сзади, и она чувствует, как свободной рукой ей раздвигают половые губы. Они слиплись от смазки и в этом мало эстетики. Та скончалась в пользу порнографии. – Хочешь, чтобы я переспал с тобой? – Её голова слегка кивает, и натяжение волос кажется ласковым. – Или чтобы трахнул? – Она становится усерднее в своих кивках. – А может грязно выебать тебя, Уокер? Как пару недель назад. Хочешь так же, сладкая сука? – У неё кружатся бабочки в животе. Она прислушивается к ощущениям и понимает – это не бабочки, это субантры. – Снова дашь отмудохать себя хлыстом, извращенка? Раздвинешь булки под мой член? Хочешь, чтобы я попеременно вставлял его в твою дырку и твою задницу, как в прошлый раз? – Хочухочухо… - рот вовремя забивают пальцами, не давая провалиться лицом в ковёр и даже глубже. Там дно, оно слишком манит. Люцифер выпустил волосы, чтобы присунуть ей. Без примерки растянуть влагалище. И любить не только эту девицу, но и сам момент – ощущение тесноты и жизни. Он большой, а она маленькая, какая-то вечно недопользованная, согласная опускаться и подставляться. Засыпая в гостевых покоях, демон перебирает факты, вставший член для этого не помеха. Это как раз предсказуемо: красивая женщина, здоровый мужчина. Он знает, зачем её отправили и почему именно её. Со стороны Цитадели довольно глупо не использовать Уокер, как подстилку. Ещё глупее – верить, что это посодействует их планам. Но есть другой вопрос, не отлипающий в ночи грубой простынью. Он, как галстук на шее, который забываешь снять по пьяни, чтобы лечить на утро не только похмелье, но и следы удушения. Отец часто повторял «Всегда остаётся вопрос – на что ты готов, чтобы получить желаемое?». Люций готов закончить с тошнотворным утром. Он хочет, чтобы к ним явилась ночь.***
– Что было после того, как вы дали ей плащ? – Она побежала. – Вы побежали следом? – Я дала приказ кшáтриям и направилась в королевские покои. – Что вы там обнаружили? – Владыку, он был мёртв. – Вы сразу это поняли? – У Гавриила не сходится, и он не замечает, как щекочет себе висок пером, пока приятные мурашки не оборачиваются раздражением. – Сначала я подумала, что он спит. – Что натолкнуло вас на мысль проверить пульс? Он был голым.