…Я иду во тьме (и спотыкаюсь, и падаю) [I walk in blackness (and I stumble and fall)]

**** Стихотворение – это, согласно самому общему определению, литературная форма, которая пробуждает концентрированное воображаемое осознание опыта либо конкретную эмоциональную реакцию с помощью слов, выбранных и упорядоченных в соответствии со значением, звучанием и рифмой. Есть одно стихотворение, которое Спок часто читал в детстве – в числе множества других, на самом деле, – и к которому постоянно возвращается до сих пор. Его содержание таково: В безмолвии той бесконечной улицы, Где я иду во тьме и спотыкаюсь, И падаю, и вновь встаю, и слепо продолжаю Идти по молчаливым камням и сухим листкам, Другой идёт за мной по тем же камням, листьям, А если я замру, он застывает также, И если побегу, то он бежит за мною, Но обернусь, а там нет никого. Спок моргает, проследив пальцем слова при слабом свете, и продолжает читать: Вокруг лишь тьма и выхода не вижу, Мои шаги меня здесь предают. И я плутаю, я кружу по закоулкам, Извечно приводящим на ту же улицу, А там меня никто не ожидает, И не идёт за мною вслед. Но сам я там преследую другого, Который падает, встаёт и говорит, меня увидев: «Нет никого». Он закрывает книгу и пристально смотрит на выцветшую обложку, пока слова на ней не расплываются, а затем кладёт её рядом с подушкой, не пряча, просто не явно на виду. Если бы ему пришлось дать этому название, он бы использовал слово «замешательство». Существует множество предположений о значении этого стихотворения, и самые распространённые из них заключаются в том, что там говорится либо об одном-единственном индивиде, либо обо всех на свете. Спок задумчиво смотрит в потолок, закусив губу и пытаясь понять, в какую заячью нору он провалился. На первый взгляд, это всё о преследовании и паранойе, которые ему известны. Итак, есть индивид, который может быть кем угодно, тем или иным существом, либо же все на свете могут быть просто одним индивидом, который считает себя никем. Это стихотворение ему не особо нравится, за исключением тех мгновений, когда он его любит. **** Вероятность того, что он снова потеряется в воспоминаниях о будущем, составляет пять целых тридцать пять тысячных процента. Ни один разум не был создан, чтобы выносить такие явления, и разум Спока не исключение, поэтому он знает, что попытки телосианцев не безошибочны. Он снова проверяет числа. Время – линейная величина (нелинейная), а Красный Ангел явился именно к нему, и у него есть теории относительно причин случившегося, но ни один вывод не является удовлетворительным в достаточной степени, ведь он не располагает необходимыми данными. Время – нелинейная величина (линейная), а расхождения, которые создают эти данные, могут привести к катастрофическим событиям. Для этого достаточно и взмаха крыла бабочки. Создаваемые ими расхождения в любом случае должны были иметь место, и время больше не является константой, на которую он может полагаться. Спок откладывает в сторону падд, с которого читал, и смотрит в никуда. Белые стены словно надвигаются на него, но это невозможно – комната занимает то же самое пространство, что и всегда. Его восприятие окружения исказилось на двадцать шесть целых и двадцать три сотых процента с тех пор, как он прибыл на «Дискавери», и оно продолжит ухудшаться, если он ничего не предпримет, чтобы исправить ситуацию. Он не может позволить этому продолжаться. Если бы он был человеком, он бы сказал, что белый цвет его нервирует. Но поскольку он не человек, он просто встаёт и направляется медитировать в другой конец комнаты. **** Его мать сказала: Иногда верх внизу, а лево справа. Дело в том, что он понял эти слова, как только они слетели с её губ. Он никогда раньше не думал ни о чём подобном, но осознал значение, придаваемое ею этим словам. Он впервые следовал за образом её мышления. После того, как она покидает его комнату, Спок начинает думать, что ему не стоило этого делать. Настоящий вулканец не понял бы её, ведь эти слова нелогичны. Они не следуют никакой методологии, никаким правилам. Она сказала: Иногда логичных ответов не существует. «Они выглядят довольными», – думает он, схватившись пальцами за дверной косяк. Его мать и сестра вот так просто делятся чем-то изначально и бесспорно человеческим, словно книгой, не подчиняющейся никаким правилам. Лицо Майкл способно делать нечто, на что неспособно лицо отца, и поэтому Спок тоже так не делает. Её лицо производит то, что, как он знает, является демонстрацией счастья, а мать поступает так большую часть времени. Они улыбаются друг другу, а затем поворачиваются, чтобы улыбнуться ему. Это нелогично, сказал он, когда кролик появился впервые. В этом не было ничего логичного, поскольку фактически у кролика не может быть часов, а если они и есть, то кролик не сможет определить время, и почему он вообще носит одежду? Но Спок решил спросить следующее: Почему он опаздывает, если у него есть часы? Они снова улыбаются, и в этот раз Спок не может интерпретировать значение обмена улыбками между ними. Должно быть, это какая-то человеческая особенность. **** Существует ещё одно, третье предположение: недостаток общения между индивидами и недостаток общения с самим собой могут быть двумя сторонами одной и той же неудачи в освобождении речи от одиночества. Это любопытно. Словно петля. Спираль. **** Спок пытается очистить свой разум вот уже сорок пять целых и восемь десятых минуты, когда в его временной каюте раздаётся звук дверного звонка. Он встаёт с пола, где сидел до этого, ни капельки не приблизившись к состоянию равновесия по сравнению с началом медитации, и идёт открывать дверь. – Спок, – мягким голосом говорит капитан и ласково смотрит на него, а затем переводит взгляд на комнату позади Спока. Его дыхание на секунду сбивается, что осталось бы незамеченным, не обладай Спок вулканским слухом. – Капитан. Лицо того становится чуть жёстче, а глаза возвращаются к Споку. Он в форме «Дискавери», голубой и золотой цвета перемешиваются со стерильностью комнаты. Комфорт не являлся приоритетом при строительстве этого корабля, и Спока это не тревожит, но из-за всего того, что он узнал о людях, подобное обстоятельство кажется ошибкой. Стерильные поверхности, серебристые, голубые и белые, отражают напряжённость и предел выносливости экипажа. Корабль же в целом напоминает ему больницу, а белые стены упорно грозят обступить его, как будто он снова превратился в ребёнка. Он обнаруживает, что совершенно нелогично тоскует по «Энтерпрайз». По своей каюте с красными шторами, без единого белого пятнышка, и по капитану, одетому в золотую командную форму. – Вы в чём-либо нуждаетесь? – спрашивает Спок. Капитан переступает с ноги на ногу. Коробка, которую он держит, задевает его ногу, но ему, похоже, всё равно, и он вместо этого пристально вглядывается в Спока. Между бровей капитана залегла морщинка, и Спок не может понять, что тот высматривает. Капитан Пайк продолжает пристально смотреть и искать то, в наличии чего у себя Спок не уверен. – Я хотел проверить, как ты держишься. После стольких лет под командованием Пайка Споку не нужно анализировать эту фразу. – Состояние моего здоровья приемлемо. Итак, слова. А слова – это лишь малая доля человеческого общения, большая часть которого приходится на язык тела. Спок, прежде всего, честен с самим собой и поэтому признаёт свои недостатки. Он прочитал книги, статьи и исследования, но так и не приблизился к пониманию взгляда, которым его одаривает Пайк, даже если замечает напряжение вокруг глаз последнего и небрежную позу, в которой тот стоит, прислонившись к стене. Всё это имеет множество значений среди представителей человеческой расы, зачастую противоречащих друг другу. Но даже с учётом всего этого он лучше читает капитана, чем другие люди, а если нет, то обладает предыдущими данными, с которыми можно работать. Коробка снова задевает ногу капитана. Спок отступает в сторону, и Пайк воспринимает это как приглашение, входя и позволяя дверям закрыться за собой. Он осторожно ставит коробку на стол и открывает её. Это шахматная доска. – Хочешь сыграть? **** Итак, «Иногда верх внизу, а лево справа», и он понимал противоречивые человеческие поступки с точностью, от которой почти перехватывало дыхание. Его собственный разум противоречив по своей природе, и он приводит его в чистый, логичный порядок. Стихотворение – это литературная форма, которая пробуждает концентрированное воображаемое осознание опыта либо конкретную эмоциональную реакцию. Он не просил мать читать ему стихи, поскольку это если не нелогично, то совершенно непрактично, ведь ему и так пришлось научиться читать самостоятельно. Он не просил мать читать ему, но он уверен, что она замечала пропадавшие книги. Спок читает стихотворение и ещё раз пытается понять смысл его слов. **** Спустя сорок три целых четыре десятых минуты Спок ставит шах королю своего капитана. – Вы не особо любите играть в шахматы, – говорит он. Капитан мог бы совершить как минимум три разных манёвра, чтобы спасти своего короля. Он их не делает. – В этом есть некая цель? Капитан Пайк – неплохой игрок, у него один из лучших стратегических умов, с которыми когда-либо имел дело Спок, однако у него нет привычки играть в шахматы в свободное время. Пайк удерживает его взгляд и дважды легонько постукивает пальцем по доске. – Я хотел провести время с тобой. Спок моргает и сжимает рукой ткань своих брюк – единственный позволительный ему признак того, насколько это заявление его ошеломило. Но это ещё не всё. Он качает головой. – Вы хотите сказать что-то ещё. Сумрачный взгляд. Не гневный, а сосредоточенный. Спок никогда не отличался недостатком терпения, поэтому он ждёт. Белый, белый, бесконечный белый цвет не топит его, когда всё его внимание направлено на человека перед ним. – Когда мы отдалились друг от друга? – наконец спрашивает тот, а сознательное движение снимает напряжение с его плеч. Спок даже не пытается притвориться, что не понимает, о чём говорит Пайк, но это всё равно даёт ему время, крайне неожиданный поворот событий, ведь это… то, о чём они не говорят. И никогда не говорили. Он склоняет голову набок, обдумывая свой следующий ход. – Я не понимаю. Я находился под впечатлением, что «это ничего не значило», как принято говорить среди представителей человеческой расы. Пайк вздрагивает, еле-еле, но всё же. Споку приходится подавить инстинктивное желание нахмуриться. – Я думаю, между нами возникло недоразумение, – говорит капитан, и что-то в его голосе Спок не может понять, но он вполне ясно видит сожаление в его глазах. – Это моя вина, прости меня. Петля, думает Спок, спираль. Есть одна мысль, предложенная неким философом человеческой расы, и она гласит: сперва возник словесный обмен с другими, а затем уже последовал разговор с самим собой. Разумеется, это полная чушь. Но также напоминание о том, что это та же самая техника, которую люди используют для исследования своего внутреннего мира, своего и чужого сознания: речь. В стихотворении слова не могут связать ни людей друг с другом, ни людей со своим сознанием. – Это не имеет значения, – говорит он наконец. Глаза прикованы к доске и лишённому защиты королю. Спок не лжёт себе, как правило, нет. Когда мир вокруг него настаивает на умолчании и речевых оборотах, которые он не понимает, но понимания которых от него все ожидают, он, по крайней мере, обязан не лгать самому себе. Долгие взгляды, мимолётные прикосновения и человеческие поцелуи. Исследования, любопытство, совершенствование. Это всё прекращалось постепенно, пока не осталось ничего. Талос. Это не имеет значения, этого не может быть, поскольку и не было ничего такого, что могло бы оставить след. Вина. Спок не лжёт себе, как правило, нет. Поэтому, возможно, если он подавит это вниз, ниже, ещё ниже с достаточным рвением, то оно перестанет существовать, или, по крайней мере, Спок позабудет о том, что оно там есть. В том самом месте, где располагалось бы его сердце, будь он человеком. Капитан Пайк смотрит на него, и что бы он ни увидел, это заставляет его закрыть глаза на три целых две десятых секунды, прежде чем открыть их со вновь обретённой энергией. – Давай сыграем снова. **** Майкл была его второй константой. Она раскололась в одно мгновение, разрушив основы, которые едва начали укрепляться, едва начали превращаться во что-то существенное. Она прорвала его насквозь и оставила обнажённым, и он думает об оголённых нервах и кровоточащих ранах, хотя это неуместно и несовместимо с её голосом, до сих пор звучащим в его голове. Он снова был обнажён, и разговор, который разрушил его щиты, прежде чем он успел даже подумать об этом, возник в его разуме. Майкл была его второй константой. Непредсказуемая, дикая и постоянно меняющаяся, и он не может возвести на этом свой фундамент. Он поклялся не совершать ту же самую ошибку в будущем. А затем у него отняли время. **** Они не поднимают эту тему снова, пока спустя двадцать с половиной минут Спок не совершает ход конём, а Пайк не хмурится на доску, забирая его ладью. – Я пришёл сюда не только для этого, – признаётся он, качая головой. – Я даже не за этим пришёл, просто оно как бы… вышло наружу. Я просто хочу увидеть, в порядке ли ты. – Как я уже говорил вам прежде, со мной всё нормально. – У слова «нормально» могут быть разные значения, – говорит ему Пайк, повторяя его же слова. Если бы Спок был человеком, он бы вздохнул, но поскольку это не так, он лишь выпрямляется на своём месте и внимательно рассматривает мужчину перед собой. – Действительно. – Я волновался за тебя, Спок, – говорит тот. Спок едва заметно ёрзает на стуле, чувствуя неловкость. – Уверяю вас, я в здравом уме. Телосианцы проделали исключительно хорошую работу, поэтому беспокоиться не о чем. – Разве нет? – Пайк поглядывает на него. Мягкие глаза что-то ищут. Спок удерживает его взгляд пять целых три десятых секунды, прежде чем Пайк, похоже, сдаётся. Под его глазами лежат тени, а морщины на лице выражены сильнее. – Вам стоило бы отдохнуть, – замечает Спок. Пайк улыбается, и Спок не может не оторвать глаз от ямочек на его щеках. – Я мог бы сказать то же самое о тебе. – Вулканцы меньше нуждаются в отдыхе. – Конечно, но ты вообще собирался отдохнуть? Когда он не отвечает, капитан качает головой, а его улыбка становится ярче. – Похоже, мы зашли в тупик. Спок позволяет своим губам слегка изогнуться. – Похоже, мы часто так поступаем. Наступает тишина, и хотя Спок не специалист по отношениям, но он думает, что это удобно, и смотрит на шахматную доску, неторопливо анализируя ходы, которые запланировал в начале игры. Он перемещает пешку. Медленно, нерешительно, словно они никогда не были близки друг с другом, Пайк обхватывает запястье Спока ладонью. – Это что-то значит, – говорит он с искренним выражением лица, чтобы Спок мог прочитать на нём все эмоции, – это важно для меня. Спок моргает, его сердце бьётся быстрее, чем должно, и он обнаруживает, что анализирует каждое взаимодействие, которое было между ними раньше. Те случаи, когда ему говорили остаться лишь для того, чтобы затем отмахнуться; те случаи, когда он и в самом деле оставался. В конце концов, есть лишь один ответ. – Кристофер, – наконец говорит Спок, и тот поднимает на него взгляд, в котором появилось что-то совершенно новое. Спок не лжёт себе, кроме тех случаев, когда он всё же это делает. Они не доигрывают игру. **** На Вулкане тоже есть стихи, но Спок осознаёт, что предпочитает человеческие. Существуют правила. Есть хайку, где всего три строки, в общем количестве семнадцать слогов, первая и третья строчки содержат по пять слогов, вторая строчка – семь слогов; есть сонеты, где… Майкл сказала: Я не хочу, чтобы ты был в моей жизни, чудаковатый маленький полу… Есть правила, которые представляют собой не столько правила, сколько руководящие принципы, как и всё, что есть у представителей человеческой расы. Изучайте правила, чтобы искажать их, выкручивать и ломать. Она сказала: Ты не способен любить. И он поверил ей, даже когда осознал намерения, скрытые в её словах, и ущербную логику, стоящую за её поступками, даже тогда он поверил ей. Спок читает стихотворение и пытается придумать несколько собственных метафор. **** Кристофер обнимает его, как что-то драгоценное, с заботой, которую он не ожидал, что кто-нибудь однажды ему предложит. Что-то глубоко внутри Спока раскручивается, разворачивается, когда пальцы Пайка пробегают по его лицу, как будто он пытается удостовериться, что всё в порядке, и Спок дрожит вопреки своим тщательнейшим усилиям, когда губы Кристофера прослеживают путь, начертанный его пальцами. – Всё хорошо? – Да, – и у него болит горло, как будто он кричал уже какое-то время, словно он без остановки разговаривал в течение нескольких недель. – Я даю вам своё охотное согласие продолжить, Кристофер. Губы того изгибаются в улыбке, Спок не сводит с неё глаз. – Охотное, да? Расстояние между ними больше неприемлемо, поэтому Спок решает что-то с этим сделать, охватывая лицо Кристофера ладонями и целуя его по-человечески. От потока чужих эмоций он закрывает глаза. Наступившее облегчение настолько глубоко, что у него перехватывает дыхание. Бесконечная забота. Волнение. Отчаяние. ОблегчениеОблегчениеОблегчение и что-то ещё, настолько яркое, что ему приходится удержаться от погони за этим. Спок отстраняется и берётся за воротник туники, чтобы избавиться от неё, но Кристофер нежно перехватывает его запястье, чтобы остановить. – Позволь мне, – шепчет он в шею Спока. – Побалуй меня. Моему глупому человеческому разуму нужно доказательство, что ты здесь. – Я здесь, – говорит Спок, и ему кажется, что он понимает эту мысль. Ведь он тоже не чувствует себя реально существующим. Прикосновение легче, чем должно быть. Комната, которая ему не принадлежит. Пульсация в его голове, которую он не может полностью развеять. – Я знаю, – Кристофер касается его кожи, словно познавая её впервые, словно он ещё не изучил каждый дюйм его тела. – Я знаю. **** Спок думает, что это стихотворение об одиночестве. О небытии, которое цепляется за индивида до тех пор, пока он не видит никого, кроме самого себя. И тогда он ходит, оборачивается, спотыкается, но единственный голос, который достигает его, – его собственный. Но он никто, нет никого и… Одиночество – это человеческая эмоция, которая сложна и уникальна для каждого отдельного индивида. Оно может быть вредоносно для человеческого здоровья, насколько он понял. Но Спок не человек. Он также не вулканец, поэтому не уверен, к чему всё это приведёт. Он никогда этого не знал. **** Это словно бальзам на душу против хаоса, который остался в его разуме, против интимного вмешательства телосианцев и мучений Красного Ангела. Против тихого тревожного гула, который он слышит от членов экипажа. Его щиты далеко не удовлетворительны. Руки Кристофера подарили ему устойчивость, прижав к кровати. Тот никогда не прикасается к ладоням Спока без явного разрешения, поэтому Спок вжимает свои руки между его. Он позволяет Кристоферу удерживать их над головой, позволяет прослеживать линии на своей ладони, позволяет схватить свои запястья одной рукой, в то время как другая лежит на его груди. – Приятное зрелище? – интересуется он, после того как Кристофер пялится на него целых шесть целых четыре десятых секунды, не шевелясь. Тот медленно улыбается, его глаза смягчаются и что-то прячется в выражении его лица, что-то, что Спок не хочет исследовать слишком уж внимательно. Вопреки всем усилиям, его дыхание сбивается. – Очень. **** Он чувствует капли воды на затылке, груди, в подмышках и над верхней губой. Вулканцы не потеют. – Не нужно, – говорит Кристофер над ним, прижимая губы к уху, – ты снова ускользаешь. Останься со мной. Вулканцы не потеют, но ему всё труднее сосредоточиться на этом факте с пальцами Кристофера на его пальцах. Спок кивает, шепчет его имя и за это награждён нежным укусом за мочку уха. Дело в том, думает Спок, приподнимая бёдра, чтобы облегчить доступ, что другого ответа никогда не было, не для него. И для обжигающего желания, которое так стремится к завершению, заключение состоит в том, как тело Кристофера подходит к его собственному телу; в глубокой пустоте, которая ярко полыхает, когда тот шепчет что-то на ухо Спока и толкается в него всё жёстче. И есть «да», которое не срывается с его губ, но произносится выгибающимся телом. Да, да, и единственный звук, что исходит из его рта, – это мягкий вздох, который Кристофер ловит губами. Существует фундаментальное понимание речи: речь освобождает от одиночества. Неспособности на одном дыхании понять себя и других. Изолированности, мучительного желания принадлежать чему-то. Спок, как правило, не лжёт себе, поэтому он крепче хватается за плечи Кристофера и пытается подавить вниз, ниже, ниже всё то, что хочет сказать самому себе, и топит в губах Кристофера то, что хочет сказать ему. Но когда он отстраняется и видит лицо Кристофера, он думает, что тот всё равно понимает. Слова, думает он, а именно нехватка слов – вот, что поставило их в эту ситуацию. Общение, слова, которые не выходят из его горла, и слова, которых он не понимает. Кристофер улыбается той самой улыбкой, берёт его руку и кладёт её на своё лицо, рядом с точками слияния. Спок смотрит на него, дрожа. Тот кивает. – Вы уверены? – спрашивает он, на этот раз вслух. Речь – это единственное, что позволяет индивиду исследовать своё и чужое сознание. Слияние разумов – это тип речи, который позволяет исследовать их оба одновременно, вместе. Как одно целое. – Да, уверен. Я доверяю тебе, Спок. Это не место для недопонимания, это самое сокровенное объединение разумов. Чтобы понять и быть понятым. – Мой разум к твоему разуму, – шепчет он, всматриваясь в расслабленное лицо Кристофера. Мои мысли к твоим мыслям. Пауза, вдох, лоб Кристофера касается лба Спока и… – огромное пространство и ничто, которое, кажется, вечно преследует его, поверхностный каркас места, которое он никогда ещё не видел. Он чувствует толчок, притяжение, и пытается сбежать от едва соединённых частей своего собственного разума, и тянется, тянется, тянется к маяку, который, как он знает, это Кристофер… И… Его разум ясный и устойчивый, и фрагментированный разум Спока цепляется за него так же, как его руки цепляются за спину Кристофера. Это дом с прочным фундаментом, крепкими стенами, которые ремонтировали не раз, снова и снова; очаг, который не обжигает, но согревает изнутри, освещая мягким светом всё вокруг. Спок влажно выдыхает и держится за мириады эмоций, которые текут вокруг него каждый раз, когда пламя вспыхивает. Он держится за этот разум, а Кристофер помогает ему достичь состояния равновесия, которое ранее от него ускользало. Речь – для того, чтобы освободиться от одиночества, и ему кажется, что он понимает. **** – Проснись, милая Алиса! – сказала её сестра. – Что же ты так долго спала! **** – Ты всегда так делаешь, – шепчет Кристофер, а его пальцы играют с волосами Спока, лаская кожу головы и шею. Спок чувствует, как грудь вибрирует от силы его собственного мурлыканья, которое он подумывает прекратить, но улыбка Кристофера стала ярче, когда оно началось, поэтому он отбрасывает эту мысль. – Я всегда делаю множество вещей, пожалуйста, будьте более конкретным. Кристофер насмешливо фыркает. – Ты лежишь на моей груди и слушаешь сердцебиение. – Ритм довольно приятный. Рот Спока слегка изгибается, когда он чувствует губы на своём виске. – В безмолвии той бесконечной улицы, – цитирует Спок, сам не зная почему, ведь нет ничего, что могло бы вызвать такое желание, когда руки Кристофера обнимают его. Он вздыхает, и рука крепче сжимает его талию. – Где я иду во тьме, и спотыкаюсь, и падаю… – Сам не знаю, как отношусь к этому стихотворению, – говорит Пайк невнятным от усталости голосом. Спок моргает, глядя в потолок, и поворачивается, чтобы взглянуть на него. – Мне оно очень нравится. Тот улыбается, а в уголках его глаз – морщинки. – Конечно же, оно тебе нравится. Спок накрывает руку Кристофера своей и закрывает глаза. Ритм сердцебиения под ним заглушает далёкие звуки, производимые членами экипажа. Ты не способен любить… И ночью, спустя много времени после того, как Кристофер уснул, он задаётся вопросом, ошибочно ли это утверждение, и хочет ли он, чтобы оно было таковым. Но желания – это бесполезное, абстрактное понятие, а Кристофер здесь. * Стихотворение «Улица» мексиканского поэта Октавио Паса (1914-1998). Профессиональный перевод на русский: УЛИЦА На бесконечной улице ни звука. Я спотыкаюсь, падаю впотьмах, и поднимаюсь, и топчу вслепую сухие листья и немые камни, и кто-то за спиной их топчет тоже: замру – замрет и он, прибавлю шагу – он тоже. Озираюсь – ни души. Вокруг темно и выхода не видно, нет никого, и я кружу, кружу, а закоулки вновь меня выводят на улицу, где я крадусь за кем-то, кто падает впотьмах и, поднимаясь, глядит в меня и шепчет: "Ни души..." (перевод А. Гелескула) Перевод на английский, которым не вполне довольна автор фика: Here is a long and silent street. I walk in blackness and I stumble and fall and rise, and I walk blind, my feet trampling the silent stones and the dry leaves. Someone behind me also tramples, stones, leaves: if I slow down, he slows; if I run, he runs I turn: nobody. Everything dark and doorless, only my steps aware of me, I turning and turning among these corners which lead forever to the street where nobody waits for, nobody follows me, where I pursue a man who stumbles and rises and says when he sees me: nobody. Оригинал на испанском: La Calle Es una calle larga y silenciosa. Ando en tinieblas y tropiezo y caigo y me levanto y piso con pies ciegos las piedras mudas y las hojas secas y alguien detrás de mí también las pisa: si me detengo, se detiene; si corro, corre. Vuelvo el rostro: nadie. Todo está oscuro y sin salida, y doy vueltas y vueltas en esquinas que dan siempre a la calle donde nadie me espera ni me sigue, donde yo sigo a un hombre que tropieza y se levanta y dice al verme: nadie.